Наброски

— Почему ты? — хрипло вопрос произносится, и девушка на кресле пассажирском смехом разражается. — Не, ну правда, Есень, почему ты? Жил себе счастливо в семейной гавани, а тут бац! И ты! Везде! Во взглядах проходящих, в улыбках, а движения твои притягательные даже спать не дают… Да ты даже под кожу залезть умудрилась! Почему ты, Есень? А? Почему ты? Разговоры подобные она избегала. Избегающий тип привязанности? Вряд ли, скорее желание оградить социальные сети, да и жизнь в целом, от отрицательных комментариев людей, что подобно обезьянами с какашками, будут в её сторону кидаться. А ей зачем это? — Боже… Юре важно было. Первые месяцы он зубы крепко стягивал и безмолвно себе приказывал: «Молчать!». Но вот, не сдержался. Ему без надобности статус обозначения отношения со всеми, но не с Есеней, от которой ромашковым полем пахло. — Понимаю, первый роман всегда трепетен, — девушка смеется ярко и игриво губу нижнюю прикусывает. — Юр, из семьи уйти хочешь? А девочки, а жена? — А я? — шепчет Борисов, да неуверенно кисть к телу юному тянет. — В любви признаешься? — с усмешкой Еся произносит и ладонь мужскую себе на бедро оголенное укладывает. — Признаюсь… Но в верности не буду, Есеня Петровна, иначе вон как в жизни бывает, — сухо отшучивается и пальцы на нежной коже сжимает. — Смешно… Она заявилась на площадку, подобно урагану: объемные кудрявые волосы летали в прострации павильона, а в руках виднелось множество чехлов с костюмами для съемок. Как выяснилось позже, она — не костюмер, и на съемку заявилась, лишь бы задницу подруги заболевшей прикрыть, что на самом деле в Питере на выходных бухала и сапсан проспала. Юра в этом дружественном поступке кроме злобы от простоя заметил что-то светлое, ведь если бы не гример, что развязную жизнь ведет, не явилась ему ангел в обличии человеческом. Он за тридцатку с лихвой подобных не видел, было в ней не что-то привлекательное, а первозданное. И увы, не только от ангела, но и от демона, ведь в ней Юра все круги порочности нашел. И признался не сразу, но вскоре, что на каждом кругу ада она его и ждала. Это было не наваждение, это было что-то сверхъестественное. — Юр, мне так не хочется заводить этот разговор… — А любовницей быть хочется? — Что?.. Уголки на лице женском чуть содрогаются, а после к низу тянутся. Нет, конечно нет, к этому она не стремилась. Понимает ведь, что поступает не то, чтобы недопустимо, а подло и гадко. Возможно, через пару каких-то лет она на месте его жены окажется, а с другой стороны в этом она нелепость находила, ведь вот что значит «держать рядом мужика», который уже более трех лет к тебе ничего не испытывает, а ты всё за него ухватываешься. Как клешнями, честное слово. А у Еси клешней нет, да и по гороскопу она не рак, а значит держать никого рядом с собой точно не будет. — Почему я? — сосредоточенно вопрос повторяет, а после губы пухлые поджимает. — Потому что мне двадцать три, я не ищу привязанностей, живу открыто и счастливо… Говорит, а сама ложь ощущает. Вот прям рецепторами носовыми чувствует, что херню неубедительную несет. — Не, слабо, не верю! — импульсивно Юра вскрикивает и на спинку кресла откидывается. — Давай! Мне нужно что-то поубедительнее! Расскажи, что ты посланница с небес и пришла, чтобы оставить после меня пепел и руины. — У тебя дети, — припоминает Есеня, и веки прикрывает. — Ты готов уйти от них? — Я от жены уйти готов, а девочки—это то, что со мной навечно… — А ты уверен, что я с тобой навечно? — Сурово, Есеня Петровна, сурово… — сквозь зубы произносит Борисов и головой покачивает. Еся в актере именитом (и всё еще молодом) привлекательность не сразу нашла. Казалось, что он — эпистолярный жанр его воображения, что улыбается, подобно оскалу, и пялится на неё глазами дикими. Но сразу отметила, что сбежать от этого не хочется. Нравилось, когда на нее с превосходством смотрели и, увы, Юра исключение не составил. Но было в этом что-то откровенно обольстительное и искреннее. И зацепило. — Рано или поздно наш роман окажется достоянием публики и тебе нужно сделать выбор, Юра: заявить об этом жене прямо сейчас, чтобы после не травмировать или же приготовиться к грандиозному скандалу, где сольют всё… — Она наши отношения уже два года травмирует. Пытается спасти от повреждения, а в итоге раздирает сухожилия наших отношений и создает месиво… — Меня заденет, — спокойно Есения произносит, а сама ненароком обходные пути по отбеливанию репутации наметывает. — Ты испортишь мне жизнь! — игриво заявляет и улыбкой всё обольстительной приправляет. — Ты мне её испортишь, если уйдешь. Трахаться прикольно, конечно, но я жажду чего-то более… — Серьезного? — смеется девушка и ладонью губы прикрывает. — О какой серьезности может идти речь, ведь всё, что нас ждет — это последствия. Я себя оправдывать не собираюсь. Да, конченная, полтора месяца ебусь с женатиком и не испытываю угрызения совести. Отличный монолог для анонимного клуба любовниц? — Ты знаешь, что мы два года пытались спасти брак! — рычит. — Да, но только людям это не объяснишь! — срывается и затылком об сиденье ударяется. — Блять! Юра порывом яростным на тело девичье наваливается и губами шелушившимися на рот приоткрытый наваливается. Девушка в спешке губы смыкает, пока Борисов с необходимостью в ней сталкивается. Тотальной и всепоглощающей. Ну, нужно ему, чтобы она непросто рядом его постель грела, а чтобы его была. Навечно. Своими безумствами, выставками художественными, блогом о сексуализации женщин во всех сферах деятельности и желанием: покорить весь мир. И жаль Борисову, что она пока не поняла, что он и она — и есть миры, в которых они центральными единицами должны стать. Хотя может быть ему так казалось. Хотя нет, ему в это верилось. — Нет, нет, нет! — шепчет и тело мужское от себя оттолкнуть пытается. А после сдается. Губы ослабляет, мгновенно с языком мужским сталкиваясь, да в танец самобытный вступая. Она и себе признать не могла, что из всех мужчин профессий различных, Еся начала выстраивать что-то больное с тем, кого увидела случайно в павильоне, а после изрядно долго (нет) отбивалась от навязчивого желания ответить ему на подаренные проходки на спектакль и даже на букет лилий белых. Цветы она ненавидела, а его полюбила. И в этом непросто диссонанс, а столкновение её устоев жизненных с детским осознанием: влипла. — Скажи мне, ты чувствуешь это? — мужчина задыхаясь вопрос задает, а сам за лицо девушки удерживается. — Ну же, не томи, Есь. — А что ты чувствуешь? Про любовь никогда разговоры не заводили. Ни в ресторанах, ни в барах, ни на выставках, ни на вечеринках неформалов, где они художниками уличными представлялись и стены каменные разукрашивали. Нигде они не говорили о любви, а теперь вот. — Но ты не будешь уже прежним, В тебе все равно что-то останется… Цитирование стихотворения в ступор Есеню ставит. Холодный мозг, что упрямо твердил о невозможности чувств, начал растекаться под пониманием, что этот мужчина действительно испытывает к ней что-то невероятное. — И ты будешь ежедневно мучаться, Прокручивая в голове все воспоминания… — вторит любимым строчкам и взгляд на молодого мужчину обращает. — И в сердце твоем навсегда боль останется… — Я ГОВОРЮ ТЕБЕ ПРО ЛЮБОВЬ! — срывается на крик, и девушка чувствует, как тонет в море неопознанных нынче ощущений. Вот, почему именно она. Это — снисхождение демона с ангельскими крыльями. Это — любовь.

***