Волшебная сказка

– Это совершенно безнадежно, – сказала Кора, неожиданно появившись за спиной Регины. Та вздрогнула: – Мама, пожалуйста, тебе нельзя выходить из комнаты. – Что эта глупая девочка возомнила о себе?! Так мы никогда не попадем в Сторибрук, – гневалась Кора. – Я думаю – надо дать ей время, – пыталась успокоить ее Регина, нарезая ножом овощи. – Она пока не готова. – А когда она будет готова? Сколько можно еще ждать? – нетерпеливо спрашивала Кора. – Я не знаю, – вздохнула Регина. – Я не могу совершить обряд насильно, все должно быть добровольно. – Почему не можешь? Или ты вдруг стала доброй? – едко поинтересовалась Кора. – Я не стала доброй! – вскрикнула Регина, случайно порезав палец и прижав его к губам. Капля крови попала на поясной мешочек и просочилась внутрь. – Ты же знаешь, нельзя магией подавить чужую волю и если совершить обряд насильно, без осознанного желания Эммы, ее дух может отторгнуть то, что я собираюсь ей дать. – Так сделай так, чтобы у нее появилось это желание! – приказала Кора. – Сделаю, мама, – тихо ответила Регина. Тут на кухню ввалилась распаренная, румяная Эмма, пахнущая чистотой и травяным шампунем. Она случайно толкнула Регину, и та как-то неловко зацепилась за столешницу. С пояса слетел мешочек. Развязалась белая лента. На пол выпали кофейные зерна, парочка похожих на карамельки самоцветов, глиняные черепки, засушенные цветы и ягоды, апельсиновая корка. Эмма бросилась подбирать все это богатство, неловко извиняясь. – Для чего все это? – спросила Эмма, собирая зерна, цветы и камешки в мешочек. Поборов вспышку раздражения и резко выдохнув, Регина все же решила ответить на вопрос, но перед этим, конечно, цокнула языком и закатила глаза, будто собиралась объяснять очевидные вещи несмышленому ребенку. Впрочем, Эмма как раз и была несмышленым ребенком, хотя сама о себе, разумеется, так не думала. – Кофейные зерна для бодрости и энергии. Цедра апельсина для радости. Камни цитрина, чтобы ни в чем не нуждаться. – А розовые цветы, видимо, для любви… – насмешливо протянула Эмма, подбирая лепестки роз и цветки боярышника, прикладывая их к губам. – Видимо, – Регина дернула желваками. Эмма подобрала засушенные оранжевые ягоды, по форме похожие на малину. От них едва уловимо пахло горько-сладким апельсином, это был тот самый запах, который исходил от Регины и который Эмма никак не могла разгадать. – Что это? – спросила она, перекатывая ягоды между пальцами и принюхиваясь. – От тебя пахнет ими. – Это морошка, дикая ягода, ее еще называют северным апельсином. Она растет в краях с суровым климатом, потому является для меня символом жизнестойкости и выносливости. – Понятно, – протянула Эмма, убирая ягоды в мешочек, и одернула руку, порезавшись о глиняный черепок, окропив его каплей крови. – Зачем ты хранишь осколки разбитой посуды? – прошипев от боли, вскрикнула Эмма. – Это не просто посуда, – ответила Регина. – Это реликвия, которую передала мне моя мать. А ей – ее мать. И так далее. Это очень важная вещь, которую, к сожалению, я не смогла уберечь, но и выбросить ее я не могу. – А что же тогда ты ее не соберешь заново и не склеишь? – Я пробовала много раз, – качнула головой Регина. – Но у меня ничего не получилось. Это невозможно. – Давай я попробую, – Эмма разложила осколки на столе. Человек так устроен, что стремится любой хаос привести в порядок, даже не всегда понимая, в чем заключается смысл того или иного явления или действия. Интуитивно Эмма стала складывать разрозненные осколки во что-то более определенное и понятное. Регина никак не препятствовала ее действиям, а смотрела с живым интересом, к чему все это приведет. Она заметила, что в руках Эммы черепки идеально соединялись друг с другом, чего сама Регина не могла добиться за бесчисленное количество попыток, а у Эммы получилось сразу и как-то легко и непринужденно. Между осколками как будто даже не было видно трещин. Было в этом что-то чарующее. Эмма собрала небольшую чашу, которая, правда, тут же развалилась, так как не была ничем скреплена. – Нужен клей и золотая краска. – Давай тогда пройдем в мастерскую. Они пошли в мастерскую рядом с библиотекой. Это была просторная светлая комната с высокими окнами, и солнечный свет заполнял ее всю бело-золотой дымкой. В углу стоял массивный шкаф, в котором лежали краски, пластилин, полимерная глина, кисти и прочие художественные принадлежности. Возле стены стояли холсты с портретами кошек, высокий мольберт был завешен покрывалом. Эмма не удержалась от любопытства и сбросила его. Под ним была незаконченная картина: набросок непонятного цветка с округлой сердцевиной и каплеобразными густыми лепестками, как у ромашки. – Что это за цветок? – спросила Эмма. – Это анемон, – ответила Регина. – А что он означает? – Он означает, что … неважно, – Регина торопливо спрятала картину обратно под покрывало. – Давай лучше займемся чашей. Она подвела Эмму к столу, похожему на школьную парту. – Подойдет? – спросила Регина, выставив на стол банки с краской и клеем. – Да, думаю – подойдет, – деловито ответила Эмма, открывая банки. Пространство наполнилось резким запахом. Эмма смешала прозрачный клей и золотистую краску. Стала склеивать осколки, собирая чашу заново. Она сосредоточенно сдвинула брови, словно собирая и реставрирвуя драгоценную мозаику, и по ходу работы стала увлеченно рассказывать: – Я проходила в школе прикладных искусств мастер-класс по гончарному мастерству. И там нам рассказывали о японской технике реставрации кинцуги. Смысл в том, чтобы не замазывать, не прятать следы разрушений, а подчеркнуть их. Это как для человека: шрамы – не уродство, а доказательство того, что ты прошел трудный путь и справился со всеми тяжелыми испытаниям, что выпали на твою долю. И никогда нельзя забывать об этом. Регину странно тронули эти слова, задели самые тонкие струны ее души, спрятанные глубоко-глубоко под сердцем. Она слушала Эмму и чувствовала невесомую радость оттого, что чаша, которую она считала безнадежно утраченной, была восстановлена, и стала даже в чем-то лучше, чем была раньше. Конечно, некоторые детали изящной лепки волшебного мастера, что создал ее, были стерты под сильными и подвижными руками Эммы – все-таки она еще не достигла такой искусности – но в ее работе чувствовалась нежность и любовь. Энергия, которая делала чашу звеняще живой. Изысканность, может быть, пропала, но появилась чудная простота заново вылепленной чаши, и в ней была своя особая красота, которую нельзя было сравнить ни с чем внешним, поскольку шла она изнутри. С пальцев Эммы, пока она лепила, срывались золотистые искры, но она как будто их совсем не замечала. Зато замечала Регина. Она была в восторге, но показывать это было никак нельзя, иначе Эмма возомнит о себе не пойми что, а Регине потом бороться с этой непомерной гордыней, и все же она была почти до слез благодарна за то, что Эмма сделала для нее, даже не подозревая об этом. *** Как-то Эмма все же спросила Регину, откуда в ее доме свет, если нет электричества и всего такого, к чему она привыкла в своем технологическом мире. – Это Магия, – вполне серьезно ответила Регина, и в ее глазах не было и тени шутливости. – Что? Магия? Ну да, конечно, Магия, как же я сразу не догадалась, – саркастически оскалилась Эмма. – Ну давай. Сделай что-нибудь магическое! – А ты все равно не поймешь, что это именно магия, – Регина пожала плечами. – Магия – это не развлечение для праздного ума, пытливого до разного рода фокусов. Магия – естественное проявление природной энергии, благодаря которой мы контролируем поток собственной жизненный силы. Самое главное в магии – намерение, это одна из движущих сил во Вселенной. Призывая намерения, мы закручиваем реальность в спираль, чтобы они осуществились. Мы призываем аллегорическую бурю, которая уносит все нежелательное и оставляет необходимое. В этом смысл Магии. – Как бы я хотела поверить в это, – искренне воскликнула Эмма, в то же время чувствуя печаль и глубокое разочарование. – И что тебе мешает? – спросила Регина. – Критическое мышление, – Эмма постучала пальцами по лбу. – Мне кажется, все эти разговоры про магию – лишь попытки убежать от реальности, найти какую-то закономерность в череде случайностей. – Но ведь случайностей и вправду не бывает, – возразила Регина. – Все события – часть единого кармического Сценария, суть которого мы не всегда можем уловить и понять, потому что смысл этот слишком огромен, и мы должны отойти немного, чтобы его разглядеть. Это, знаешь, как с твоими картинами – разглядеть и оценить их подлинную красоту можно, только отойдя от стены, в которую ты стучишься лбом, пытаясь доказать, что того, чего ты не понимаешь, просто не существует. – Я не знаю. Мне так не кажется, – сухо возразила Эмма. – Я думаю, что в мире царит хаос, и плохие вещи просто случаются безо всяких на то кармических причин. Но думать так очень больно для психики, и поэтому люди придумывают себе сказочки, чтобы уложить в голове то, что в ней никак не укладывается. Но нельзя постоянно жить сказками, иначе… Разочарование будет очень болезненным, – Эмма долго собиралась с мыслями и все же решилась рассказать: – В детстве я тоже так делала, когда задумывалась о том, почему мама бросила меня сразу после рождения. Я даже придумала себе сказку, что это злая колдунья прокляла ее, хотела проклясть и меня, но мама спрятала меня в детдоме. Я росла с мыслью, что мне непременно нужно найти маму и спасти ее от проклятья. Но, повзрослев, я поняла, что это полная чушь. И стало так больно и унизительно от осознания, что, не успев родиться, я уже была никому не нужна и только мешала всем. Если бы магия существовала, в мире можно было бы решить столько проблем, но магия – это всего лишь приятная иллюзия, в которой мы прячемся от безжалостной реальности. Эмма закашлялась, скрывая подступающие к горлу слезы. – Печальная история, – откликнулась Регина, сочувствующе коснувшись пальцами плеча Эммы. Помолчала немного и добавила. – Магия работает не совсем так, как ты думаешь. Это не исполнение желаний и не решение всех проблем мира, это сложный внутренний процесс, затрагивающий не только материальное тело, но и сам дух. Магия может и не проявиться в видимом мире, во всяком случае – не сразу, но это не значит, что ее не существует. Ее не существует для того, кто не готов принять ее, и видит только то, что способен увидеть. – Это отговорки! – отмахнулась Эмма. – Так о чем угодно можно сказать. Единороги существуют, но их видят только невинные девушки. Платье великолепно, но его видят только умные, но истина в том, что король-то голый. И пока магия, как ты говоришь, не проявится в видимом мире, я в нее не поверю, какими бы сладкими и привлекательными ни были твои речи. Докажи, тогда и поговорим. – Магия не нуждается в том, чтобы я доказывала ее существование тому, кто не готов принять ее и впустить в свою реальность, которая никогда не бывает объективной, ведь она лишь проекция нашей психики и потому: если ты не принимаешь Магию, ты и не увидишь ее проявления, точнее – подумаешь, что это какой-то фокус или “случайное совпадение” и никак не свяжешь это с проявлением истинной Магии. – Ну вот о чем я и говорю. – Пожала плечами Эмма. – Значит, каждый останется при своем. *** С каждым днем Регина все спокойней относилась к Эмме, постепенно привыкала к ней и уже не так колко огрызалась, не так страшно бесилась, когда та делала что-то не так. Эмма гордилась, когда Регина хоть и редко, но хвалила ее, и даже когда ругала – все пыталась в критике обнаружить какое-то свое личное… «особенное» послание между строк, как будто Регина говорила одно, но имела в виду что-то еще, более позитивное. Эмма часто и подолгу сидела в просторной оранжерее, зарисовывая растения, разноцветных птиц и гуляющих по саду и двору животных: то просто изображая их как есть, то придумывая что-то свое, дополняя реальность фантастическими допущениями и стилизациями. Иногда Регина сидела вместе с ней и помогала советами, как сделать рисунки лучше, как сделать лепестки цветов более нежными и объемными, а стебли более крепкими и устойчивыми. Как изобразить животных, чтобы передать их неповторимый характер, их повадки. Она учила Эмму быть наблюдательнее и не просто механически зарисовывать форму, но наполнять ее особым смыслом. Конечно, Эмма думала, что она и так все знает, все-таки столько лет она занималась рисованием самостоятельно, но все же советы Регины действительно помогали: под ее чуткими руками рисунки Эммы как будто бы оживали, становились гораздо интереснее и глубже. Тогда такой восторг охватывал сердце Эммы, что ей хотелось обнять Регину и весь мир, но она, чтобы не казаться слишком инфантильной и сентиментальной, подавляла в себе эти порывистые желания, мечтательно кусая кончик карандаша или кисточки. Когда работы были готовы, Эмма оставляла их где-то на видном месте, но, возвращаясь на следующий день, не находила некоторые из них, зато ей казалось, что обитателей сада становилось как будто больше, хотя, конечно, никто их сюда не привозил. Она просто не видела и не знала, что почти каждый вечер Регина приходила в сад, любовалась ее рисунками, отбирала самые, по ее мнению, интересные, дула на лист, и рисунок воплощался в саду, превращаясь то в новый цветок, то в новую маленькую зверушку или птичку. Прошло несколько дней, недель, месяцев – Эмма потеряла счет времени, все для нее казалось заколдованным сном. Они читали с Региной книги, с упоением обсуждали их, часто дискутировали и узнавали друг друга. Где-то Эмма нашла книгу по дрессировке, и они с Региной стали обучать Генри разным командам. Эмма все больше погружалась в мир Регины, познавая естественную "магию" природы, тщательно все записывая в гримуар и все сильнее убеждаясь в том, что Регина – сумасшедшая, но почему-то это нисколько не пугало, а скорее забавляло. Регина казалась такой трогательной в своей цветочной одержимости, несмотря на всю свою жесткость и грозный вид. Если честно, Эмму даже восхищала ее вера в магию, поскольку наполняла жизнь сакральным смыслом, которого порой так не хватало. Это было так странно. Для Регины все это было привычным, а Эмма все пыталась разгадать секрет всех этих фокусов, вроде цветущих посреди зимы цветов, светящихся стен и расширяющегося пространства. Наверняка это было что-то вроде оптической иллюзии типа преломления света в зеркалах. Эмма была уверена, что всему можно было найти какое-то логическое объяснение, даже, может быть, научное, просто Эмма не очень разбиралась в науке, поэтому многое могло показаться ей чудом. В конце концов, незнание – главный инструмент веры. Но как же все-таки хотелось искренне поверить в волшебство, о котором каждый день говорила Регина, особенно когда она, проходя мимо, как бы невзначай касалась спины Эммы, или во время разговора поправляла воротник на ее платье, или трепала по голове, взъерошивая пальцами светлые волосы на макушке. От этого казалось, что сверкающие искры проносятся по телу Эммы, заряжая душу необъяснимой энергией.