Elysium

      Михаэль не помнил их первой встречи. Роуз Клоуз появилась в его жизни незаметно, и, противоречиво к этому, он почти не мог вспомнить моменты детства, где ее бы не было. Няня стала неотъемлемой частью счастливого и беззаботного времени.       Граф помнил отчетливо ее ласковые прохладные ладони, способные творить немыслимые и живые картинки, нежный голос, напевающий странную неанглийскую песню, и вечера чтения, когда графиня болела: Сиэль ложился с ним в одну кровать, и они вместе засыпали под тихое чтение девушки.       Времена, полные радостных переживаний и событий.       Возможно, поэтому, когда Михаэль увидел няню впервые после того дня, почувствовал себя невероятно пустым. Её глаза — серые пучины, выцепляющие каждый жест, каждый вдох; её пушистые волосы, сокрытые поношенной шляпкой, светились нимбом над её головой. Вся она такая сияющая, полная надежд и мечтаний. Няня осталась светлой, в точности такой, какой он её запомнил.       И оттого казалась ему нереальной и совершенно пугающей.       Потому, наверно, он захотел разрыдаться. Всепоглощающая пустота в его груди совершенно не вязалась теперь с милой, ангельски приятной девушкой перед ним.       Теперь он запачкан.       На смену этой мысли пришла ещё более пугающая — няня его узнает. В этом нет ничего сложного. Он ведь не Сиэль и ещё не может отыгрывать слишком правдоподобно. Что она сделает, если узнает?       Бросит его?       Тело Михаэля дрожало под грузом неутешительных мыслей. — Ты не будешь работать здесь, — ему хотелось сказать это твердо, как Сиэль бы сказал, но он не смог. Голос предательски надломился и пискнул.       Он поспешил скрыться прежде, чем служанка смогла бы что-то ответить.       Позже дворецкий застал его в совершенно незавидном положении. Тело Михаэля тряслось от накативших чувств и воспоминаний так, что он с трудом сдерживался от того, чтобы не разреветься. Но ему больше нельзя плакать. Михаэль был мягким, Сиэль — граф и страж королевского покоя, таким быть не должен. — Я проводил мисс Клоуз в гостиную, — уведомил Себастьян. — Время позднее, с вашей стороны будет вежливо предоставить гостье ночлег.       Михаэль в очередной раз дрогнул, улавливая нотки интереса в голосе демона. Он вдруг со всей четкостью осознал, что поступил правильно, оттолкнув няню. В его мире, поглощенном теперь одной густой тьмой, не будет места свету. Роуз в нем не выживет. Она — всего лишь отражение прекрасного прошлого, которое графу нужно отринуть. Сиэль не нуждался в «тихой гавани», ему нельзя забывать о битве, в которую он сам ввязался. — Пусть так, — размыслив, согласился он. — Ни в чем ей не отказывай. Покажи гостеприимство, достойное Фантомхайв.       Демон тут же учтиво поклонился, направляясь к выходу из комнаты, Михаэлю показалось, слишком резко. — Себастьян, — окликнул он, и слуга остановился. — Не приближайся к ней. Завтра до полудня она должна уехать отсюда. В целости и сохранности.       Граф явственно ощутил насмешку в склоненной в подчинении фигуре.

***

      На бумаге ясно виднелись очертания прекрасных цветов. Их маленькие распростертые к зрителю бутоны раскрывались, являя пушистый котелок пестиков. В своей небрежности, распускаясь на контрастных штрихованных широких листьях, они казались Михаэлю сказочными и нереальными.       Он вновь был прикован к постели не тяжелым, но ощутимым приступом собственной болезни. Очередной одинокий вечер в шумном поместье. Даже Сиэля не было рядом, чтобы скрасить его униженное состояние — брата не подпускали, боясь заражения.       Но няня была с ним.       Ее мягкие руки гладили его по щекам и лбу, убирая слипшиеся пряди волос, и Михаэль радовался этому простому утешению. Он любил няню чисто и открыто, как может каждый ребенок любить взрослого, который оказывает ему признаки невероятного и сердечного внимания. Совершенно незаслуженного, но оттого ценного и желанного.       Няня одному ему рассказывала о звездах и дальних странах; одному ему дарила собственные прекрасные наброски; одному ему пела незнакомые песни, в которых Михаэль не понимал ни слова.       Но иногда всего этого было недостаточно.       И няня была довольно чуткой, чтобы понимать это. Так что однажды она принесла ему мамину брошь. Камея, пахнущая поначалу духами графини, дарила ему немалое успокоение. — Не грусти, мой милый господин, — ласково шептала она. — Мама не забыла о тебе. Все с нетерпением ждут твоего выздоровления.       А Михаэль плакал, утопая в жалости к самому себе, и не в силах был даже стереть собственных слез. Он жаждал утешения от знакомых прохладных рук, но темнота стискивала его в своих холодных смертельных объятиях, не давая шанса выбраться.       Он вдруг очутился в том месте. Униженный, оскорбленный и совершенно беспомощный. В вихре захвативших его масок открывались лишь злобные глаза, сияющие звериной низменностью. Все они насмехались над ним, трогали его, залазили в самое его нутро, доставая все светлое и чистое. Пачкая. Загрязняя. Оскверняя.       Михаэль не видел выхода из этого адского круговорота. Лишь хищные глаза. Они были повсюду, окутывали его той же плотной тьмой, в которой сложно было даже вдохнуть.       И смотрели.       Смотрели на его стремительное развращение, на падение его души.       И наслаждались.       Жаждали увидеть в его унижении всё. Рассмотреть его внутренности, разобрать до самых белых костей. Очернить! Распять! Уничтожить!       И Михаэль дрожал. Михаэль рыдал, не в силах раскрыть рта, чтобы позвать на помощь.       Михаэль боялся.       Все бесполезно.       Никто не придет.       Никто не спасет.       Никому и дела нет до сияющих алчностью глаз, готовых разорвать его в клочья. Оставив лишь пустоту и гниющие обрывки плоти на светлых костях.       Никто не придет.       Никто не спасет.       И они будут смотреть на его мучения, пока он не сгинет.

***

      Когда Михаэль очнулся от кошмара, няня уже была рядом. Волнуясь, она заглядывала ему в глаза и держала прохладные руки на тонких плечах. Весь ее образ до безобразия аккуратный и невинный давил на графа одним своим видом.       Пожалуй, если бы демон не остановил ее, он бы рассказал ей обо всем еще тогда. Но только если бы она сама увидела его искалеченную тьмой душу, его отмеченный мраком глаз.       Но этого не случилось, и позже граф открыл для себя, что няня тоже повредилась. Роуз почти не двигала одной из рук, а сквозь бинты и неплотную ткань сорочки в некоторых местах просачивались розово-коричневые пятна. Возможно, вид у нее был достаточно жалкий, ведь в сердце Михаэля тут же заскребла мерзкая тоска.       Пусть няня и развеяла ее достаточно быстро, светясь оптимизмом и по-обыкновению стараясь подбодрить его самого.       Они вновь были вместе, будто в прошлом не случилась отвратительно-ужасная ночь, разделившая жизнь на до и после. Няня читала чуть сиплым голосом, а Михаэль, укрытый одеялом, положил голову на знакомое плечо и слушал, прикрыв глаза и забыв о реальности. Впервые за долгие месяцы в его груди спокойным и лучистым солнцем залегло тепло.       Он наконец увидел свой первый сон без сновидений.

***

      Утром, когда Себастьян разбудил его, граф первым делом метнул глазами в сторону, где вчера няня читала. Кровать была пуста, но примята, подтверждая, что ночные события были вполне себе реальными. — Где она? — недовольно буркнул Сиэль, прячась от назойливого солнца за одеялом. — Я разбудил мисс Клоуз немного раньше Вашей Светлости, — отвечал дворецкий улыбаясь. — Сейчас она собирается к завтраку.       Граф кивнул сам себе, садясь и свешивая ноги с кровати. Он мирно смотрел на разливающего чай дворецкого, пытаясь совладать с собой, дабы не зевать слишком громко. Пустой сон был ему очень приятен, так что вставать совершенно не хотелось. — Будет хорошо побеседовать с ней перед отъездом, — высказал Сиэль, принимая пышущую ароматом чашку. — Как пожелает мой господин, — с готовностью ответил дворецкий.       После прочтения свежей газеты и недолгих утренних приготовлений, Сиэль был готов встретиться с няней за завтраком. Он с беспокойством потирал пальцем начищенное серебро, и гулкая тишина просторной столовой давила на него тяжким грузом.       Граф коротко дрогнул, заслышав шаги в коридоре. Он поспешно постарался придать лицу серьезное, но в меру доброжелательное выражение. Удавалось это с трудом — осознание скорого уезда няни бременем налегало на виски и заставляло жалкое сердце пристыженно трепыхаться.       Разговора за завтраком, к сожалению, завести не удалось. Няня лишь хлопала глазами, смотря на него, скорее, со смесью смущения и возмущения, чем радости и заботы. Так что неприятные мысли полностью захватили сознание Сиэля, наполняя грудь премерзкой тревожностью. Он вяло ковырялся в казавшемся слишком безвкусным завтраке и метался в противоречивых стремлениях — ему определенно не хотелось, чтобы это момент заканчивался, и вместе с тем он желал поскорей выйти из-за стола, лишь бы не ощущать навалившуюся на него тяжесть.       Возможно, это все было к лучшему. Няне не стоило оставаться здесь — он решил это с самого начала. Но липкое эгоистичное желание клокотало в его груди, совершенно отсекая стремление к ведению светской беседы. Михаэль боялся, что не сможет справиться со столь сильным детским порывом, поэтому старался и вовсе не смотреть в сторону сидящей рядом служанки.       Провожая няню к подъехавшему экипажу, Сиэль ощущал, как подводили его собственные сознание и тело. Он на мгновение был полностью скован дрожанием ее век со светлыми ресницами на концах. Весь нянин вид в это мгновение казался Михаэлю полным печали и скорби.       А потом она привычным движением выудила из кармана украшение, и Фантомхайв не смог скрыть собственного изумления. Брошь графини сияла на солнце белым профилем Персефоны, выглядящим в точности так, как он его запомнил. — Это принадлежало графине, — посерьезнев высказал Сиэль. — Откуда она у тебя?       Прежде, чем няня дала ответ, Михаэля вдруг озадачила неприятная мысль — знал ли Сиэль об этой броши? Если нет, то его реакция, должно быть, слишком неестественная, а если так, то няня может узнать его.       Сердце вдруг забилось в его груди сильнее прежнего, и граф прикрыл глаза, борясь с приступом совершенно дикого и глупого желания. Столь детского и себялюбивого.       Он почти выхватил брошь из руки девушки.       Нагретый теплом чужих рук метал заколол его пальцы, отрезвляя сознание лишь на мгновение. — Теперь все, что мне следовало сделать, сэр, я исполнила, — не скрывая скорби, достаточно тихо просипела няня.       Михаэль почувствовал, как собственные уши загорелись, выдавая жгучий стыд и негодование. Чувства в его груди спутались, погоняемые холодным приступом весеннего ветра, продувавшего тело до костей.       Как только она уедет, он больше не сможет спокойно заснуть. Как только она сядет в экипаж, он вновь погрузится в бескрайнюю холодную пучину, где нет места малейшему солнечному лучу. Как только она пустится в путь, его прошлая жизнь завершится.       Он никогда больше не услышит собственного имени.

Он навсегда останется один.

      И прежде, чем Михаэль смог осознать, слова сами вырвались у него изо рта, вмиг преодолевая долгий путь из груди, от самого сердца.

Он попросил ее остаться.

      Отчаянно и надрывно, сломленным голосом, который показался ему совершенно чужим. Словно на мгновение сдерживаемый глубоко внутри ребенок смог выкрикнуть о своем последнем желании.       Уши Сиэля все также пристыженно горели, когда няня обвила его рукой, прижимая к себе, казалось, так сильно, как только может. Она горячо шептала ему что-то несомненно приятное и трогательное, но гул в голове не давал отчетливо воспринимать звуки.       В невыносимо бьющемся сердце торжествовала мысль — няня останется с ним.

***

      Роуз, как она сама просила себя теперь называть, действительно смогла скрасить ненастные будни нового графа. Даже природа, казалось, лишь из-за ее присутствия в доме начала одаривать округу теплым солнцем. Разумеется, все это лишь романтизированные выдумки — солнце вышло, потому что неминуемо приближалось лето.       И пусть Сиэль продолжал просыпаться по ночам от кошмарной какофонии ощущений и сковывающего внутренности страха. Пусть тело его также колотила неприятная дрожь, а тьма вокруг казалась невероятно пугающей. Значимое различие с прошлыми ночами состояло в том, что рядом с ним всегда оказывалась няня. Она ласково гладила его по волосам и плечам, успокаивая и согревая. Няня оставалась с ним в кровати, иногда засыпая даже раньше него. Тогда он слушал ее тихое хриплое дыхание, пока глаза его не закрывались сами собой от усталости и изнеможения.       Иногда Роуз звала его во сне. Его — Михаэля. И тогда ему не оставалось ничего, кроме как гладить ее по пушистым волосам, отгоняя кошмары. Она неизбежно вздрагивала всем телом, но после затихала, вновь засыпая.       Гораздо хуже было видеть ее приступы страха.       Сиэль был ужасно напуган, когда в первый раз няня соскочила с кровати, рвано дыша и метнулась к широкому окну. Слезы стекали по раскрасневшимся щекам огромными каплями. Она жадно хватала ртом воздух, словно оставленная без воды рыба, и тряслась, безумными глазами смотря куда-то сквозь него. Выглядела она тогда столь жутко и мучительно, будто ее в самом деле застала сама смерть.       От страха, сковавшего его тело, перехватило дыхание. К горлу подобралась жгучая тошнота, так что Сиэль мог лишь прошептать: — Себастьян.       Что-то в его собственном голосе заставило его остекленеть ещё сильнее. Всё было реально. Всё в заправду. Его ледяные пальцы, холодный пот, к которому прилипла ночная рубашка. И Роуз.       Он не мог оторвать взгляда от её агонически трясущегося тела, неестественно резко вздымающейся груди и болезненно искривленного лица. Ему было до омерзительного неприятно лишь от того, что он видит эту картину. Словно само это действие было настолько противоестественно, что не могло произойти даже в его новом мире.       Себастьян внёс в окружающую обстановку большую реалистичность. Его присутствие даже немного успокоило Сиэля — он не допустит, чтобы с Роуз что-то произошло.       Девушка тем временем перестала всхлипывать и изнеможденно хрипеть. Она отрешенно прошлась взглядом по комнате, мазнула ими по дворецкому, но на Сиэле взгляд задержала. Глаза её вдруг распахнулись, словно в неверии. Она с силой сжала собственную искалеченную руку и прошептала: — Прости.       Голос у неё почти пропал от судорожных вздохов и рыданий, но она повторила: — «Прости». И через мгновение: — «Мне жаль». А потом ещё и ещё. Извинения, сожаления, просьбы, мольба — все, чего Фантомхайв меньше всего ожидал услышать. — У мисс Клоуз сильный жар, — уведомил Себастьян. — Значит, бредит, — проглотил вязкую слюну Сиэль.       И это все, что он смог тогда сказать.       Ее отчаянное выражение, полное гадкого и липкого испуга, еще долго не выходило у него из головы, не давая спокойно заснуть. Но это позволило Сиэлю понять.       Няня тоже сломалась.       Она так же мучилась кошмарами, боялась ложиться спать и отскакивала даже от пламени свечи. Ее разум, затуманенный слепым, всеобъемлющим страхом, больше не мог делать ее «взрослой» в их взаимоотношениях. Сильная, нежная и добрая няня превратилась в Роуз — наивную дурочку и патологическую лгунью. Общее между ними сохранялось лишь в исступленном желании оберегать его.       И Сиэля это не расстроило. Скорее наоборот, разожгло неподдельный интерес.       С этого момента не существовало больше маленького мальчика и его заботливой нянюшки. Остались лишь искалеченные и изуродованные прошлым люди.