(не)сказанным уколоться

      Получив второй букет и зашифрованное в нём второе послание, Глеб ещё какое-то время бродит, как шальной, не способный как следует сосредоточиться на том, что делает. И периодически ловит себя на том, что улыбается.       Им кто-то восхищается. Знать это приятно до дрожи, до мурашек. На взгляд самого Глеба, он в группе идёт не первым номером, не вторым и даже не третьим, обретается где-то на запасных ролях. Но вопреки этому кто-то его видит, выделяет, замечает — и даже больше, чем просто замечает. От этого под лопатками немного режутся крылья, пробиваются сквозь кожу кончиками перьев. Ощущения… совсем новые, невероятные, мягко будоражащие. На льду Глеб несётся на прыжки с удвоенным энтузиазмом, особенно уверенно вколачивает старшие квады, готовится к тому, чтобы минимум один из них в сезоне перенести на соревновательный лёд, и время от времени с лёгким замиранием сердца думает: ты это видишь? ты смотришь на меня? ты всё ещё мной восхищаешься?       Очень жаль, что он даже не знает, чей взгляд ловить, на кого обращать внимание, кому можно задать прямой вопрос и получить не менее прямой ответ, а то и самому обронить парочку встречных комплиментов. Но вместо всего этого у Глеба есть только неизвестность и сладкая надежда на то, что в эти мгновения его действительно видят, пока он, одухотворённый и окрылённый, штампует квады один за другим под окрики тренеров, требующих не выделываться и не надрываться.       — Планируешь в следующем сезоне убивать всех подряд, невзирая на титулы, статус и технический арсенал? Только сам не убейся от усердия, — шутливо просит Матвей, подойдя к Глебу в перерыве. И всё с теми же интонациями, искрящимися мягким, затаённым смехом, добавляет: — И меня не переедь в боевом угаре, пожалуйста. Я сам подвинусь, у меня квадов-то — раз и кончились. На меня можно силы особенно не тратить.       — Договорились. Ты не бросаешься мне под ноги и не пытаешься воткнуть лезвие конька мне в спину — а я тогда не бью тебя квадами по голове. И все… в смысле, на этом мы квиты, — кивает Глеб. Сперва он хотел было сказать «и все будут довольны», но осёкся, решив, что даже в рамках шутки звучит не очень. Очень вряд ли Матвей останется доволен тем, что будет находиться в стороне от основного замеса и стараться стабилизировать свой один квад, не претендуя толком на главные медали сезона. Поэтому Глеб, во-первых, торопливо обрывает и исправляет сам себя, а во-вторых, старается хоть как-нибудь встречно подбодрить и заявляет: — Ты тогда тоже мне по голове компонентами очень больно не накидывай. А то знаю я. Как выедешь, как впечатаешь в толпу со всем пылом — а я потом пыхти, пытайся после тебя впечатление на зрителя произвести.       Матвей, кажется, совсем не обидевшийся, лукаво улыбается:       — Ничего не могу обещать. Как ты выражаешься, «весь пыл» из меня иногда сам льётся — что же мне, пальцем русло затыкать? Так что не обижайся, если что, ладно? Компонентов-то мне всё равно не хватит, чтобы твою технику перекрыть. Максимум в короткой что-то из себя поизображаю, а в произвольной потеку. Я себя знаю. Только пылом технические дырки прикрывать и остаётся.       — Ну, у тебя отлично получается. Убедительно. Болельщики тебе верят, — неловко говорит Глеб. Разговор выруливает куда-то совсем не туда, куда хотелось, как будто вот-вот горчить начнёт, — а потом рядом с парнями вдруг возникает Лиза, легко, почти невесомо подшучивает над их запечалившимися лицами, и Матвей немедленно поддевает её встречной нежной колкостью, и в целом всё возвращается на круги своя.       А значит, и Глеб может смело вернуться к прежним мыслям, прерванным внезапным разговором.       Ему в целом нравится думать, что переписка работает. Что у него есть тонкая, кажущаяся совсем невероятной, но вместе с тем очень яркая и осязаемая ниточка связи с неизвестным отправителем признаний. Да, другие парни над ним слегка подтрунивают за бутылку с цветами на шкафчике, но делают это мягко, безобидно, чисто по-дружески. Глеб на них совсем не злится и даже уколов, по сути, не чувствует. Да и чужое мнение уже не так сильно занимает его мысли: это в первый день было неловко и страшно, а сейчас все эти сковывающие ощущения сошли, как снег по весне.       Глеб вовсю размышляет, старается сообразить: чем ответить, каким комплиментом на комплимент, как дать понять, что в нём всё жарче разгорается интерес и, кажется, уже не только он один. Конечно, цветочная переписка этому очень способствует. Она яркая, эффектная, необычная. Глубоко отпечатывающаяся в памяти, подхлёстывающая воображение. Глеба слегка потряхивает от предвкушения, когда вечером дома он листает справочники по языку цветов, пытаясь составить своё ответное сообщение, и безудержно фантазирует, придумывает возможные развязки этой переписки, одну другой прекраснее, а за ними — не менее яркую и прекрасную историю отношений, всю пронизанную таким же волнующим оттенком необычности, как и её начало.       С сообщением, которое он хочет отправить в ответ, Глеб разбирается довольно быстро. Он уже примерно представляет себе, на какой ограниченный перечень тем позволяет говорить язык цветов, поэтому начинает с выбора темы — плёвое дело, всего-то пробежаться по рубрикатору, который заботливо приложен в конце справочника, определиться с тем, что точно не подойдёт, и вариантов почти не останется. А потом в рамках темы по всё тому же рубрикатору Глеб выбирает подходящее послание и проверяет, что ему соответствует адекватный, доступный цветок, который можно быстро где-нибудь купить. Всё сходится легко, почти идеально, и на одну из следующих тренировок Глеб приходит с бережно припрятанным в рюкзаке светлым эдельвейсом.       Поощрение       Дерзай       Глеб убирает и выбрасывает уже почти завявшие магнолию и орхидею, а вместо них осторожно ставит эдельвейс. Дальше… дальше ему остаётся только ждать, замирая от нетерпения. Этим сообщением Глеб, как ему кажется, даёт зелёный свет на всё, на любые признания, даже на рассекречивание. Играть в переписку цветами, конечно, необычно и интересно, но Глеб не думает, что стоит застревать на этом надолго. Ему уже немного хочется действий, хочется развития событий, хочется двигаться дальше.       Ну, он и получает примерно то, на что напрашивался.       Проверять цветы на шкафчике быстро входит у Глеба в привычку. Когда он входит в раздевалку, его взгляд обязательно первым делом притягивается к букету, старается разглядеть изменения, увидеть что-то новое, прочесть ещё одно послание, от которого сладко раскаляется и разгоняется кровь. Какое-то время никаких перемен не наступает. Но Глеб терпелив, он умеет ждать — теперь, когда он точно знает, что его сообщения доходят до адресата, что способ связи оказывается рабочим, ждать гораздо проще, чем в первый раз, когда ни черта Глеб не знал, а только с трепетом надеется. Да к тому же он видит, что за букетом кто-то продолжает следить, всё так же подливает воду, если вдруг об этом забывает сам Глеб, не позволяет цветам завянуть. И это наполняет уютным пониманием: всё в силе, всё обязательно будет, просто надо потерпеть, надо дать человеку время придумать ответ. Глеб честно терпит, хотя у него руки чешутся вкинуть ещё сообщение, поторопить, попросить ускориться — если такое с помощью языка цветов, конечно, вообще возможно. Вроде ни один справочник не предлагает фразы «ну давай уже быстрее».       И наконец терпение вознаграждается. Можно сказать, сполна.       Глеб радостно бросается к своему шкафчику очередным утром, когда наконец видит изменения. В бутылке стоят новые цветы — опять два, опять переплетение, которое надо читать в сочетании. Вот только на этот раз Глеб и цветы узнаёт сразу, и даже знает, как их прочесть. Он на это сочетание успел неоднократно наткнуться в книжке, отметить с интересом, запомнить, даже слегка пофантазировать о том, как вдруг увидит его в жизни… и вот, теперь видит наяву, как будто фантазия вдруг взяла и бесстыдно шагнула в реальность.       Длинную, стройную лилию, к которой льнёт ярко-красный тюльпан.       Признание в первой любви       У Глеба сердце бешено колотится, подпрыгивает до самого горла, мешая дышать. Он рассматривает цветы бестолково и радостно, и таскает с собой эту бестолковую, очень светлую радость весь день. Ему непросто сосредоточиться на тренировке: он то и дело отвлекается, начинает думать не о том, всё сбивается на приятные, но совсем не относящиеся к делу мысли. Сплетённые вместе лилия и тюльпан приятно будоражат, пришпоривают воображение, и этим разбушевавшимся воображением Глеба утягивает… не туда куда-то, совсем его сбивает. Ему до дрожи нравится думать о том, что он оказался чьей-то первой любовью, настолько, что кровь начинает сладко закипать, а в груди трепещет что-то, очень похожее на ответное влечение. Хотя влечение невесть к кому — это даже звучит странно. Глеб получает несколько втыков за совсем уж необязательные ошибки, колотит себя пяткой в грудь, обещая больше такого не допускать, и честно пытается исправиться, собрать мысли в кучу и сосредоточиться на тренировке. У него худо-бедно получается, его даже хвалят за старание под конец дня — а на выходе со льда его вдруг перехватывает Женька.       — Надо тебе кое-что сказать, — заявляет он и решительно пламенеет кончиком носа. — Есть минутка?       Минутка у Глеба, конечно же, есть.