Я сгораю

Свою позицию по этому поводу Курильщик выразил доступно и чётко, в трёх словах: — Западло. Не одену. — Наденешь, — Руфус настаивал. Не повышая голоса, но отравляя взгляд, как наконечник стрелы, на ходу. А Курильщик не сдавался. Косился на гламурное нечто, свисающее бензиновым ручьём по вешалке. Блестящее, с латексными штанами в комплекте. Когда Руфус заявил, что купит нам наряды на юбилей «на свой вкус и на своё усмотрение», мы уже тогда подозревали, что здесь есть какой-то подвох. И подвох действительно был. И два. И один уже раскрывался гибискусом, бело-алым и глубоким декольте. К претензиям Курильщика очень хотела добавить, что мне бантик сиськи пережал. Но словесной перепалкой мы бы неизменно пришли к выводу, что Сефироту его ремни тоже сиськи пережали и ничего, а ничего страшного. И у меня ничего страшного. Короткие, обтягивающие шорты. И кофточка с длинным рукавом, что вероломно вязалась в бантик на груди. И всё в красный, красный горошек. Ах, и сапоги. Чёрные и выше колена. — Нет. — Ты всё равно это наденешь. — Нет. — Или сам, или Ценг тебе поможет. Руфус и не думал оборачиваться, так как Ценг, разумеется, привычно оттенялся у него за спиной, рисуя на закатном фоне свой угольный силуэт. И если бы Курильщик был принцессой... может, от помощи экзотической служанки он и не отказался. Однако, зная фирменную хватку Турков, Ценг скорее затолкает его в этот костюм, словно в тубус, чем позовёт синичек и барсуков натягивать кринолин. Курильщик скуксился ещё пуще. Окружён. И едва ли не сломлен. Дела... — Если кто ржать будет, разобью жевало. — Это всегда пожалуйста, — беспечно отозвался Руфус. — К середине мероприятия все так напьются, что драка станет закономерным итогом. — Разобью любому. — Разобьёшь Рапсодосу — выдам чин капитана. — И вставил тут же, дежурненько так и как бы к его сведенью: — Бонусом к индульгенции, само собой. Руфус ведал, о, он ведал, какие струны надо задеть, по каким провести, дабы извлечь изо рта Курильщика это «да пофиг», исполненное манером, будто он сам так решил. Забрал одежду и скрылся за ширмой. Ну и я не затупила. Пока дают, необходимо брать. Платиновое правило, между прочим. Притворно по-детски задрала руку повыше, состроила просящую моську: — А мне можно чин полковника? — Дорогая моя, — Шинра и не таил сарказма в голосе. — За полковника ты должна как минимум уложить его на больничную койку. И как минимум на месяц. А я крайне сомневаюсь, что у тебя это получиться. Ах, он прав. Но это не причина заканчивать спор. — А... лейтенанта хотя бы? Старшего? Не уверена, нравилось ли ему, что я торговалась за звёзды, или он закипал чайником на плите. Этого не приметить. Спокойный был, как змий. Подсыпала успокаивающую травку ему всё-таки, в кофе-то, его вутайская нянечка? И у неё морда такая же непроницаемая, без брех. В этот раз. — А давайте, — я всё не унималась, — я оболью его шампанским? Всего прям. И тоже его месяц на работе не увидите. Отмыться от этого та ещё запара. — Ладно, — повелитель царственно вздохнул, разрешая, так уж и быть. — Чин лейтенанта. Я чуть не завизжала, но шуршание за ширмой сорвало реальность, накренило и вот, вот — Курильщик явился в облачении. Зауженных смоляных брюках, с голым торсом, что по краям и на длинных рукавах заштрихован чёрной кожей. И перья. О, эти п е р ь я. Слегли колосьями плотно, умостившись на одёжке павлиньим хвостом. И я, ещё не отошедшая от перспективы скорого звания, навеселе и без задней мысли брякнула: — На шлюху похож. На что Курильщик невозмутимо задал встречный вопрос: — А сама-то, а? ××× За высокоинтеллектуальной дискуссией о том, кто же из нас двоих больше походил на шалаву портовую, мы прибыли на праздник. Опрометью забив на официальную часть — хотя, судя по физиономиям некоторых чинуш в прямом эфире, забить на неё порешили многие, — на снобский банкет, с которого жир капал, как со сковородки, на речи, обращения к люду и уже давно немолодой, заматерелый лик президента в объективах. Лик второго человека, что навсегда голоден. Всё это тлен. Бессмыслица и нам там делать нечего. Изобилие лишнего внимания от репортёров и других гоблинов всё только испортило бы и посему, дождавшись вечера, принарядившись и шлёпнув белой пудрой себе по щекам и по носу Курильщика, я и он отправились в путь. И доехали. Загородный дом, особняк. В удобной близости от Рынка у Стены, стоит отметить. Неофициальная часть празднества, вечерняя и ночная обещала быть раскованней: со спущенными галстуками, подвёрнутыми юбками. Не завтрак у Тиффани, но пьянка-гулянка намечалась мощнецкая. И, что самое главное, мощнецкая пьянка-гулянка, в которой примут участие Анджил и Генезис. Сефирот... Сефирот — натура не светская, и почтила гостей своим присутствием лишь на дневном фуршете, а опосля удалилась. Но это не так важно, к нему мы вернёмся позже. Перед тем, как мы приехали, Ценг и Руфус провели нам инструктаж. На сегодня и все дальнейшие дни. В первую очередь о Солдатах всех низин и вышин — о потенциально главном препятствии к Анджилу и Лазарду. Что же. НЕ драться с ними. Все были на войне, все, даже те, кто с виду ещё на выпускном своём не целовался. И раз на раз с каждым из них может принести неприятные сюрпризы нашим почкам, печени и ближайшим родственникам. НЕ пить с ними. Не перепьём и это аксиома. Никого, нет. Не-а. И, наконец, НЕ играть с ними в покер на деньги, желание, раздевание, одевание, в бутылочку, блэкджек, сдохни или умри, камень-ножницы-бумага, кулачки, монополию, крокодила, слона, угадайку, прятки, догонялки, маджонг и настольные ролевые игры. Ещё можно уразуметь, а почему маджонг. И вроде зачесалась идейка спросить, а что же это за такая роковая партия в слона была, но... пусть это и дальше будет секретом. Крепкий сон мне дороже. Фигуристые очертания косились в окнах поместья, исчезали и тонули в приглушённом фоне, поддетом разноцветными искрами. Там. В тепле. И мы, до лодыжек погрязшие в снегу, стояли, на волосы хватали хлопья. Дрожа подснежниками, проверяли последние приготовления. — Взял? — Взял. Не потянулся и не выдал заначки движением губ и поглядом. Чудесно. Ага, так мы и разбежались в президентский притон на условиях Шинры. Бережёного высшие силы берегут. (Однако я не уверена, находились ли они ещё с нами, поминая наше прошлое). Зашли в резиденцию вместе, а затем — всё, разбег. Курильщик упорхал по душу директора Лазарда, оставив меня в гордом одиночестве. Белые лестницы и каменные полы увивала шизофриничная цветомузыка, провода кружевом обвивали старинные колонны, сверкали в полутьме. Звон стекла и запах спирта, множественный запах спирта, сочившийся с каждой тары. И сотня блудных очей. Разошлась по углам и за один лишь потолок не уцепилась. Душно, тошно. И унизительно. Щеголять так: стиснутой по всем фронтам, открытой, уязвимой, в незнакомой среде. Как остаток от чьего-то гарема. Только металлического ошейника не доставало. С инициалами и поводка. Чтоб не убежала. Побродив слегонца и держась, дабы не облаять первого встречного партийца, наткнулась. На него. На Анджила. В бальной зале с шахматным полом. Разукрашенной диодами, словно цветными фломастерами — Мона Лиза. И со сколотым квадратом чёрной плитки. У арки входной. Звучит не особо, согласна. Но тут ещё ничто не облёвано, так что пока помещение довольно милое. И содержало по краям, вдоль затемнённых закутков мадам. Мадемуазелей. Всех лиг, а не высшей, директорской — так, девчонки, разведчицы распивали багровые вина, эпилептически и элегантно тряслись под нынче модное электро. И следили стрелками глаз. За знаменитым и прекрасным генералом Анджилом Хьюли. И его безымянным пальцем. Без кольца. Порыв первичный — растолкать разлучниц и на всех порах, на крыльях любви подбежать к нему, но... Хотя какое «но»? Я так и сделала! И всего лишь распихала их в разные стороны, подальше, а то пританцовывали ближе и ближе к нему. И даже не заехала никому каблуком в нос, пусть и могла. Это же не вооружённые до зубов мужики, у которых приёмы из военного самбо и огонь, помноженный на молнию, слетают рефлекторней, чем «здрасьте, Ларри». Однако сейчас это и не к селу. Ещё не середина мероприятия, ещё все в более-менее адеквате. И предстоящие мордобои догорали оранжевым заревом к будущему, которому нет ни точной минуты, ни часа. А Анджил этот уткнулся в свой телефон: не видал конкурентной борьбы, не видал и, что девы-то эти танцующие, не дружбу с ним водить намеревались. Танцы-то брачные. Вероломные. Но я более милосердна. Мне штамп в паспорте и ювелирка без нужды — агонии его хотела, социального краха и страданий на закуску. — Вот-вот и тебе бы проходу не дали, — молвила, выплывая из тумана и привлекая. И не стеснялась. Подумаешь, какой-то там уполномоченный, которого кинула и на флешку, и на бабки. Пустяк. — Белый танец, генерал. Хочешь? Не разглядывал. Но мимика перекатилась умилённо, чуть с прищуром, смотрел, как на маленькую и смелую женщину. Не помнил. Класс. И ту жуткую переглядку в Баноре, сдаётся, тоже. — Хочу, — непринуждённо и легко. Жаждая веселья где-то за крепостью кольчуги. Ну-с, десница за десницу и вывел в центр танцпола, что на семи холмах. Из-за разницы в росте тяжко приклеить ладонь к его плечу и оставить её там навеки, но я старалась. Пыхтела. И получила невесомое, даже трогательное прикосновение к своей талии. Обеими руками. В награду. И взгляды завистниц, что выжигали в спине дыру. И чудесатое ликование, игривость закипели во мне, словно я без спросу брала чужую игрушку. — Ну что ты как мальчик, генерал, ну возьми меня за талию. — Положила свои конечности на его, сместила с очертаний кожи. Чтоб ухватился, не робел. Нам же ещё танцевать до крови из носа. И знали бы вы, каким наивным и миленьким дурачком я его сочла! В трафарете праздного размяк, стался пластилиновым, податливым; и задание моё, тем самым, упростил до детсадовской эры. Восхитительно, непревзойдённо. До того, что я, расслабленная скорейшей победой, запоздало заприметила его огрубевшие, большие пальцы, скользнувшие по моим бокам вниз, словно по корке льда. И то, как он тут же притянул к себе. Вплотную. Я подвисла. Не буду таить, подвисла и с мгновение моргала самым бессмысленным, потерянным взглядом. Покрывшись мурашками. Что так замечательно видны на оголённом животе... Но вовремя соориентировалась. — Так понравилась? — Кривую усмешку повесила на лицо, ехидную. — Ты тоже ничего, генерал. Но я думала, что для начала мы просто потанцуем, и только потом... А бальная зала тянулась вверх допотопной жвачкой, уплывая сводами в непроглядную и бескрайнюю тьму, которую даже осветить не смогли. И всякий шаг, звук резонировал с тамошней акустикой. Но мне повезло, что индастриал из колонок не перекричал бы даже человек, корчившийся в предсмертном угаре. А то, боюсь, если б завистницы нас услыхали, мне б вырвали клок гривы быстрее, чем кто-то сказанёт: «гоп». — Ради «просто потанцуем» не расталкивают женщин, — истиной сказано и, пожалуй, справедливо. — Я всё видел. Не играй со мной. И провёл нежно лапищей вдоль моих позвонок. Ослабляя силки, но вынуждая дрогнуть всем телом и машинально выгнуться, уйти от жара и... прильнуть ближе. — Сам со мной играешь. — Прошипела змеёй, разочарованная. Я-то понадеялась, что он из тех мужчин, которым фалангу в рот не клади — дай завоевать страны и разорвать Уробороса в клочья, но пощебетать с женщиной для них всё равно, что слону пройтись по посудной лавке. Он ещё и всё видел! Как? Я же своими окулярами и... Буравили друг друга поглядами. Я — недовольным, колючим тернием. Лишённым власти над ситуацией, права вести. Анджил — насмешливым. Не злым и не злорадным — снисходительным, как у провидца, который и без того сознавал, что быть посему. И не тайна это. И раз так, то пора бы менять тактику боя. С каждой поры, чёрной точки и до коленок, сухожилий. Постепенно, медленно, с претензией на естество реакции обмякала. Гасила бунт в зрачке. Сдавалась. Специально для него соглашалась обратиться хорошей девочкой и прогнуться чуть сильнее. В характере и позвоночнике. — Ну, понравился ты мне. Очень понравился. — Наплетала, заводив подушечкой пальца, как шарманкой, по косточке ключицы. Что угадывалась сквозь грубую ткань. — Разве это преступление? Теряюсь при виде тебя, глупости творю. Нажимая на свой большой палец. Добавляя в радужку влюблённой дурости. И веря в то немножко. Но так, для чистоты процесса. Всего лишь очередная, прелестная поклонница, готовая на всё, и оттого с плавленным сыром вместо серого вещества. Самка в охоте. Потому и огрызалась, вела себя, как не должно. Всем существом вопила немо: «поверь мне!». — Анджил!.. А потом пришёл этот щенок и всё испортил. Зак — весь развесёлый, румяный — и пружинистой поступью вторгся в магию, сорвал мою кропотливую работу обоями. И стремительно ворвавшись, так же быстротечно застыл. Приковался к полу. Недоумённо ли, смущённо. Бросая взор то на меня, то на своего наставника. В столь компрометирующем свете. Подмывало гаркнуть: «поди прочь!». Но впилась в плечи Анджила излишне, не могла выпустить злость на волю. Не на него. Драгоценного для него мальчика. Анджил истолковал это по-своему. На костяшки слегла теплота. Его рука, обтянутая не идеальной кожей. Громадная, что пропасть в ней, как в кроличьей норе, не составит труда. И цвет глаз: насыщенный, голубой. Не море и небо — отнюдь. Такого в природе нет. И быть не могло. Обращённый к Заку в отеческом терпении и мягкости. — Если это не срочно, то оставь нас. И Зак ожил, замельтешил мультиком. Кивая и убегая на своих длинных и стройных ногах в неизвестность, которая меня не сильно интересовала (хотя, забегая вперёд, по итогу недостаток любопытства карался всевышним так же, как и его избыток). В те дивные времена мой фокус был на другом. На Анджиле. Что вернул свою внимательность ко мне. В одобрении и похвале. Ласковом касании ниже и к запястью, кромке рукава. И лишка под него. Не вспылила, ну что за подарок. И мышцы, сосуды заходились в покалывании столь зудящем, томлёном, будто я — пчелиный улей. Открыто показывал. Если я буду покладистой, я смогу получить гораздо больше. Я запомнила это. Но развитие нашему рандеву не прописали. Гомон по ту сторону стены нарастал, подобно штормовой волне. Какие-то дамы уже сбежали отсюда и, видимо, в злачном интересе направлялись к источнику шума. Даже музыкальная какофония поумерилась. Покуда человеку у пульта крайне приспичило погреть уши. И не то чтобы меня это касалось. Кто чью дорожку снюхнул и за это по зубам отхватил — вопрос житейский и, я бы даже сказала, интимный. Не для посторонних. Но саранча под названием Интуиция гудела в виске. Неприятно. И, боги, если это Курильщик исполнял... То мы в беде. Здесь и врать не надо было. С другом ввалилась, проблемным ужас, и проведать его нужно для всеобщего спокойствия, а не только моего. Уж Анджилу сей расклад знаком не понаслышке. И кинулась рысцой. По приходу полотно, развернувшееся передо мной, заслуживало отдельной гравюры. Или устной басни. Но для полного представления о том, что же приключилось, я зайду несколько вдаль и дополню увиденное тем, что мне позже поведает Курильщик и частично Ценг. Курильщик, присогнувшись малёха в боевой стойке, с рассечённой щекой и кровавым пятном на губе, держал заточку, что остриём, но уже испила горячей. И перьевой стог вокруг шеи разворошили. Где заточка, родимая наша, и береглась. А выдернул он её на свободу потому, как неопределённое время слонялся по особняку в поисках сигаретки. Слонялся, бродил. И встретил — как бы вы думали? — конечно, Рено. У которого как раз завалялась последняя и которая, по изначальной затее, ему достаться и обязалась. Но Курильщика такой план не устроил. Вдобавок электромагнитная буря в мозг торкнула, Велес нашептал и вообще — а где бы ещё, а у кого бы ещё он нашёл лишнюю, неприкаянную сигаретку? Всё черти выкурят, ничего нуждающимся не отложат. Тем более, что этот Рено ему сразу не приглянулся. Ещё тогда, в лаборатории Науч. Департамента. А он его без проплешины, халата и шального глаза и не признал. Обобщая. Слово за слово, кулак за кулак, заточку в бочину и сигаретку колбаской под заправленный скатертью стол и... имеем, что имеем. Курильщика в таком амплуа. И Рено, что выглядел разъярённой, вставшей на дыбы кошарой радиоактивного оттенка, с распущенными волосами, лохматыми, и лапкой, безуспешно зажимавшей дыру в боку, из коей багрянец тёк. Малочисленная гурьба зевак, скопившаяся поодаль от сценки, с замиранием сердца — или, может, это было алкогольное отравление, не знаю, — провожала действо, ждала развязки. Но любой финал этой истории был губителен для меня. И я подкралась, вмешалась: — Эй, рок-звезда, — шикнула, завлекая и Курильщика, и Рено повернуться ко мне. — Захрен тебе этот марганцованный? Брось его, себе хуже сделаешь. — Ты не понимаешь, — он упрямился и, действительно, я не понимала. На тот момент. И до сих пор не понимала, что дело тут не в сигаретке. Просто провокаторское нутро Рено притянулось к вспыльчивой натуре Курильщика всенепременным образом, как северный и южный полюса магнита. И Ценг подозревал, что однажды до стычки между ними дойдёт. И дошло. Рено-то явно не обыкновенно отказал ему в сигаретке, с манерами и почестями. А как это привыкли делать на улице. Вероятно, и его шмотьё не преминул прокомментировать. — Пошли, — я уговаривала, едва не за ладошку его беря. И тихо, совсем тихо уточнила: — По пути найдём, куда выбросить. Имея в виду заточку. Или же цветущий букет его пальчиков, доказательств на ещё одну уголовщину в список предыдущих. Напряжённо, но Курильщик кивнул. И пока Рено не успел никого позвать (поскольку это единственное, на что он был способен; с зияющим дуплом в боку особо не побегаешь и не подерёшься), мы рассыпались наутёк. И выдохнули. На заднем дворике особняка. Вместе с ещё какой-то парой горемык, что предпочла морозить лодыжки и зарабатывать бронхит с видом на ледяную, устланную пышными сугробами пустыню. И курить. Это всегда кстати. Добрые парни поделились сигареткой с Курильщиком. Сидел отныне на бетоне, медитировал и бессмысленно пялился в бесконечную, дикую зиму. И не сомневайтесь: в тот миг он был счастливее, чем когда-либо. И кто-либо. Хоть и торс весь порос мурашками. Поначалу в поле зрения не попало. Да и Курильщик-то был в штанах, оттого и не скулил. А я — в шортах и кофточке. Но те щедрые на табак парни имели на удивление яркие глаза... Прямо как у Анджила. Генезиса и Сефирота. И Зака. Аж прыснуть со смеху захотелось. Солдат подал террористу сигаретку мира в трудную минуту. Пусть и технически, с каких-то пор, а уже лежали по одну и ту же равнину баррикады. Пускай и нелегально. Ах, и Курильщик. Престранно и, не исключаю, что обморожением, но мне показалось, что что-то в его поведении было нестерпимо не так. На Рено он накинулся за шуточки. И палочку никотина. А как я выдала, что на шлюху погожий, так сам шутил. Что это? Привилегия? Или как это у нормальных людей звалось? Курильщик исправно помогал мне осуществлять все мои идеи, стоял на подхвате, предлагал купить корову, сбегал со мной из города и смотрел в смертоносные глаза правосудия (Сефирота, то бишь). Смеялся со мной и был готов сгинуть рука об руку в квартире генерала Хьюли. В один из самых страшных дней моей и его жизни. И что же это? Есть ли у этого имя? Дружба? Парни покинули нас, захлопнув дверь в текучее золото зноя и юбилея. И настал отрезок, когда надлежало озаботиться о существенном. Заточке. — В снег сунуть, что ли? — Инертный, ещё не полностью воротившийся с седьмого небосклона. Чудилось, его пальцы дотлевали. И по крупице уносились с поднявшейся вьюгой. — А когда растает? Думаешь, никто не заметит? Не проверит? — Ну снегом, водичкой там смоет. Растаявшей. Весной. Будет просто заточка. — А если снег расчитстят? — Да кому этот двор нужен, — категорично изрёк, докурив и на колене своём осев, вогнал бычок в снежный покров. Приметную воронку смастерив. Но сейчас же укрыв её соседней горстью. И как ни бывало. — Да и... хуже уже быть не может. С этим невозможно не согласиться. По той же схеме и заточка, оставляющая столь милые ранки в форме сердечка, отправилась следом за бычком. В свою временную погребальную яму. До весны. Но скорбеть на этих похоронах не пристало. Курильщику требовалась новая одежда. И уж в ней... о. Я наклонилась к Курильщику и заговорчески прошептала: — А может ну его, этого Хьюли? Пойдём погоны себе зарабатывать? И вечно смурное лицо, слегонца опалённое прежним кайфом, просияло, как солнце в дождливый день. И гадкая ухмылка растеклась, зеркаля мою. ××× Давайте так. Профессионалом быть очень, очень-преочень скучно. И по-хорошему нам следовало бы расквитаться с Анджилом. Но, прикинув и помыслив, мы осознали, что причин кошмарить его первейшим в очереди... как таковых нет. И претензий самобытных к нему нет. Ну, помимо того, что он разрушил наши судьбы. А вот на Генезиса мы давно точили зуб. В перечне целей он не строчечка, однако. Награда за его кошмар имелась. И более осязаемая, чем свобода. К тому же, слушаться белёсого щенка, который хочет воссесть на президентское кресло, это вам не слушаться Фухито. Вот по нему явно видно, что он при желании может забить фарфоровой чашкой насмерть или пустить на сырьё для опытов, перемалывать желудком и сшивать обратно, перемалывать и сшивать, пока ты в лучшем случае не останешься бесформенным, стёганым и перекопанным куском суставов и мяса. Влюблёнными глазами сего не заметишь. Но после того, как розовое стекло вовнутрь разбилось, для меня это очевидней некуда. А Руфус что? Свою вутайскую собачонку на нас натравит? Побьёт? К батарее пристегнёт? Заставит слушать декларирующего стихи Генезиса? Мы нужны ему не меньше, чем он нам. И мы находились на исторической, клёвой тусе. Гормоны просили веселья, отрыва. Воспоминаний на долгую память. Разумеется, мы ещё пожалеем об этом, но ведь в том и вся суть! Знать, что плохо будет, но сделать. И тогда, взирая из-за угла на мирно беседующих Анджила и Генезиса, слыша с верхних этажей крики чаек и прыжки по алому бархату ковра, план, как разогреть это поместье, рождался. Курильщик переоделся. Но не спрашивайте, где мы нашли эти одеяния — я не помню. Но голос разума почему-то подсказывает, что в это время кто-то со схожей комплекцией лежал без чувств в кладовке. Или гулял. С чувствами всеми, кроме достоинства. Курильщик образовался из-за укрытия, пополз плесенью по стеночке. К нашему любимому генералу Хьюли. И представился. И хотя по выражению лица Анджила нетрудно догадаться, что никакого сержанта Кукумбера он в душе не знавал, Курильщику удалось уболтать его на приватный разговор. Отделить от Генезиса, словно один кусок хлеба от другого. Сослаться на важное. И тут Генезиса перехватила я. Угнала. От хищниц, вдоль лежащего на перилах тюля. Угнала, да так органично: поймала в танце, а он как этого и выжидал. Продолжил мои продолжения. — А я всё гадал, когда же наши террористы объявятся. — Над ухом чиркнул игриво, будто зажигалкой. Ждал, ждал нас. Вне любых сомнений. — По рупору ещё всем донеси, с кем танцуешь, — огрызнулась и обоснованно. Люди кругом, а он свой длинный язык поглубже затолкать не в силах. — Или опять под трибунал захотел? Во второй раз Сефирот тебя не спасёт. — Моё спасение — это заслуга не только лишь Сефирота, дорогуша, — о, и вновь эта маска всезнайки, снисходительного ведающего. — Ах, неужели? Так много человек заступилось? — Во многих не было нужды, — маленькая улыбка и мы наклонились вправо шхуной, танцем описав круг. — По правде, и жертва Сефирота могла быть напрасной. Ведь из заявленных троих он привёл одного. Однако, если мне не изменяет память, в тот вечер вас было не трое. — Да. Четверо. — Точно. — Ухмылка расширилась. — Мне рассказывали про террористку в голубом платье. «Это не просто террористка в голубом платье, идиотина. Это Челси, наша подруга, без которой мы бы не пережили ту облаву» — мысли застряли. И пошили затор. Который, конечно же, нельзя не поддразнить. — Твоя подруга? — Отвянь. Так, спокойно, Асфодель из прошлого, дыши. Здесь не процессом наслаждаются, а результатом. Дыши, дыши... — И кто же всё-таки вас спас? — Выказывала светский интерес, не более. — Наш принц, — шепнул, веселясь неимоверно. — Сама Богиня протянула нам свою божественную длань. Зачем-то мы пригодились мистеру вице-президенту. Но с его словом и принесением вашего друга в жертву нас оправдали и освободили. Изящным жестом крутанул меня вокруг оси. И упала ему в руки. — И он предложил мне принять участие в мятеже против президента. Как романтично. Держу пари, в сей миг большинство барышень сгорало от желания плеснуть мне кислотой в лицо. С завидным холостяком плясала. С мечтой. Второй уже за этот час. Вернул меня в исходную и начали пластику сначала. — Но, полагаю, ты не за сказкой пришла ко мне, не так ли? — Лукавое замечание, зрил в корень. И эти прелестные глаза сузил на кошачий манер. — Поручение выполняешь? И какое же? Что со мной сделаешь? Ох, это было крайне плохо. Слишком шустро догадался, операцию грозился опрокинуть. Но это и понятно — с нашим совместным прошлым мне следовало обходить его восьмой дорогой. Обходить, а не на грудь бросаться. Надо было выиграть Курильщику время. Сбить с толку Генезиса. Зажмурилась. И... Тотчас припала к его губам. Со всей страстью, отчаянием, так, словно от этого жизнь моя зависела, зависала волоском на иголке. Водой к пожару. Отмечая, насколько мягкие уста и то, как сам опешил, обмер. Не ожидал. И покрылся пунцом. Покраснел! Курильщик вдарил бутылкой по его голове. Грохот, звон. И капли чего-то липкого попали мне на шею и подбородок. Генезис отшатнулся. И Курильщик мгновенно схватил моё запястье, просипел: «малая, идём» и утянул бегом в коридор. К главному входу и выходу. Пока никто ничего не понял, пока Рено не привёл своих заступников и чел из чулана не очнулся. Но мы не учли кое-чего. Входная дверь уже была открыта. Настежь, впуская обжигающе-сырые ветра. Мало-помалу высасывая весь цвет из тёплых жёлтых, оранжевых и красных тонов убранства. И человек, стоявший подле. Подошвы его обуви забились редкими комьями снега, немного же осело на плечах и причёске. Он добродушно проговорил: — Ах, я так не люблю зиму, — будто журил младшего братишку, а не целую стихию. — Холодно. И темнеет так быстро. Аккуратно сняв запотевшие очки с носа, принялся методично, не спеша протирать стёкла. Рукавом бежевого пальто. — Но, в конце концов, на всё воля природы, разве не так? — Закончив, водрузил окуляры обратно. И чуточку милый близорукий взгляд заострился, стемнел. Стал торжественней. — Я вижу, что вы крайне недурно развлеклись сегодня. Я не прав? Мы... мы оцепенели чёрт возьми. Мистика, абсолютно иррационально, но задубели и не могли сдвинуться с места. Инстинктивно сжав узел рук крепче. И уже никакие Рено, Генезисы не волновали. — Молчите? — На секунду он даже показался расстроенным, ведь это он учил нас этикету. — Даже не поздороваетесь со своим начальством? Фухито сделал шаг вперёд. С виду безобидный. Но в зимней ночи, что за косяком двери, теснились высокие тени. И они вторили ему, приблизившись. Это означало, что бал для Золушек окончен. Пора превращаться в тыкву.