Я сгораю

Новый Год, Новый Год... Лепестки апельсина валили с неба, затянутого в серую, набитую перьями куртку. Травянистые поля накрыло. Волной из сугроба. Вечнозелёный, но не такой, как мако, пейзаж исчез. Стался погребён. Всю осень я ворочала в голове рассужденье: что делают деревенщины, когда наступает зима, и вести сельское хозяйство уже не выходит? Скучают по лету, напиваясь до галлюцинаций и панических атак? Или ждут Нового Года, грандиозной черты, чтобы напиться и побегать за соседом с топором? Так или иначе всё сводилось к алкоголю. И это не я придумала, это жизнь. Жизнь в глуши. Где ровным счётом нет никаких развлечений, кроме алкоголя и больших праздников, типа Нового Года. Но для Баноры Новый Год был особенным не только из-за этого. С недавних пор, с того самого года, когда девятилетняя война, наконец, завершилась, каждое тридцать первое декабря в родную деревушку возвращались её... герои. Скажем так. Анджил Хьюли и Генезис Рапсодос. Ушли нескладными мальчишками шестнадцати лет, чья роль — засунуться в пушку, полететь фанерой и помереть в первый же день. Но... что-то пошло не так. Именно так. Раньше я нарекала это недоглядом со стороны высших сил, фатумом. Но проживание вдали от политических интриг, проживание обычной жизни обычного фермера, который купил корову и теперь развлекается с ней до конца жизни, благотворно сказалось на мне. Допустим, я уже смутно помнила те странные шпионские дни. И детство в военном Джуноне — туда же. Боль и злоба, окружавшие меня и бывшие мной, остыли, Bon Appetite. А родители... да и чёрт с ними. Получили смерть от руки своей любимой власти, получили то, что заслужили. А юные Генезис и Анджил не сложили головы на войне. Вопреки всем прогнозам. Более того, всего за девять лет (девять лет!) они поднялись от затрапезных рядовых до генералов. Овладели невероятной, повсеместной славой. Банора трепетала. Банора гордилась. И уже облюбовала кортежи с героями. ... И только я — кислятина, изюм, восседавшая на склоне, с которого кортеж и размером с палец. В жёсткой телогрейке, утопала в ней, будто стянула её с великана. Скандал с террористами дотлел в своей избе. Не убрался дальше пятого уха. И раз уж героев отпустили домой, к родителям на денёк, значит, гильотина-маятник проломила стены. Не черепа. Или Сефирот заступился, бросив Нытика на съедение Туркам? Мена такая. Одного террориста на двух генералов. Жалели Генезис и Анджил, что спасли, а не убили нас? Вероятно. Вот и сидела тут, далеко и высоко, чтоб и такие шкафы не достали. Но до Нового Года была пара часов. Ещё было время у меня налакаться как следует и побегать за кем-нибудь с топором. Может, даже спуститься. Покрутить мышиным хвостом перед усом кота. Красная точка явилась из салона авто. Ага, видимо, это единственное и любимое пальто Генезиса. Которое он почему-то не снимал ни в декабре, ни в августе... И Анджил. Воронёная точка. Не любившая внимание — это я запомнила точно. Но толпа из стариков, детей разной свежести и женщин уже окаймляла их, словно они — драгоценность; и полапать, подёргать, срезать лоскуток, нарушить личное пространство, как это делает любовница — бравое дело. Губы растянулись в злорадной улыбке. Всё равно злорадной, покуда я очень злой человек. С личными счётами или без. Холодная плоть неприятно мазнула по зубам, но смешок, да из недр лёгких и души — столп пара. Высился, высился вверх. — Тяжела ноша героя, да? — Так тихо, что никто и никогда бы не услышал. Однако странным образом мне показалось, будто воронёная точка встрепенулась. Будто расслышала нечто. И на секунду, — но только на секунду, — ощущение того, что меня заметили, ухватилось за корни волос. И ярко голубые глаза распознали точку на склоне. Красивые глаза. Смотрели на меня. Недолго. Симпатичный зонт укрыл бронзовую гриву от снега. В жесте подчёркнуто манерном, аристократичном или просто хвастливом, но лиса уберегла свою шёрстку, а с другом не поделилась. А друг и не смел бы просить. Друг, он вообще — ещё пара минут, и за снеговика бы сошёл. Взявши его под руку шутливо, как джентльмен — благородную леди, Генезис потащил его в каскады обожания, добровольно отданной энергии и сил. Покрасоваться перед поклонницами. Ведь с каких-то пор поклонниц стало гораздо больше, чем поклонников. А после — разбег. Генезису надо было в самый роскошный и большой особняк Баноры, в золотую клетку, из которой он сам же бежал добрых одиннадцать лет тому назад. На войну. Со своим другом детства, Анджилом, у которого была мечта, отцовский подарок и Генезис. И, как оказалось, этого более чем достаточно, чтобы пережить все невзгоды и долгие годы пекла. И вернуться. К матери. И мне уже пора было пойти. Размяться. Наточить топор. Откупорить настойку на тупояблоках. Тупояблоки... о, как же меня будет тошнить с них в будущем. ××× От интереснейших планов на год грядущий меня притормозил стук в дверь. Но стук... странный. Не костяшками, не фалангами. Словно бы и двумя руками, но словно бы и ни одной. Подкралась к двери с топором. Цена паранойи — она такова. Распороть мою гротескную идиллию могли в любой момент. И лучшее, на что я способна — её стеречь. Открыла. И увидала на дощатом пороге её. Изрисованную узорчатым снегом: с овала шапки меховой и шинели, до длинных волос и муфты. Муфта... что ж, это многое объясняло. И лунный диск позади, в ту ночь особенно огромный. Белый свет, деливший пряди на пряди, и темнивший милое лицо. Тронутое линией слёз. Тронутое лёгким пунцом. — Можно? — Надтреснуто, слабо. Ветер колыхал ореховый подол. Когда-то звёзды должны были сойтись, сойтись на это и они сошлись. Непрошенный гость стал самым желанным. Впустила. — Я... тут не особо шикую... — попытки оправдаться за крайне скудное убранство Челси пресекла: — Ничего страшного. Сняла меховую шапку с себя. Себя — на кухонный стул, шапку, муфту — на колени. Деловитость кричала, что время у нас под строгой линейкой. А раз она каким-то чудом здесь, живая, заплаканная лишь — рассказать необходимо немало. Житейский вопрос в духе «как ты меня нашла?» пришлось опустить. —... Честно, я даже не знаю, с чего начать. Я долго думала, как сказать тебе обо всём, но теперь понимаю, что с чего бы я ни начала... — Всё настолько плохо?.. Мгновение другое. Челси сражалась с бардаком в голове, подбирая, выверяя и ценя. Но потом, видно, порешила, что нет смысла тянуть, и отрезала: — Я влюбилась в Руда. — В того Турка?.. — Да, — глаза в глаза, ни намёка на юмор. И масштаб трагедии, наконец, накрыл меня, как исполинская волна накрывает крошечный кораблик посреди океана. Не готовый... к такому. Конечно, обычные люди, никак не связанные с «Лавиной» или «Шинрой», не в состоянии познать всю полноту признания Челси, но... это строжайшее табу. Не так страшен сговор с врагом, раз уж он выгоден, не так страшно не убить врага, даже когда он буквально на блюдечке. Страшно полюбить врага. Ведь тогда ты уже не сможешь его убить, не сможешь исполнить приказ и просто будешь бесполезным куском мяса. Это... это хуже беременности. От неё хотя бы можно избавиться и, тем самым, спасти свою карьеру, а любовь... её не вырежешь, не выбьешь. О, Челси... — Я напоминала себе, всё время напоминала, — Челси спешно бормотала. — Он — убийца и подонок. А если не подонок, то зомбированный придурок. Я старалась всё время, но он... — голос дрогнул; и слёзы тотчас образовались на склере. — он так хорошо ко мне относился. Язык швартовался к нёбу. Ответ не приходил, реакции нет, но Челси приняла это, как должное, и продолжила: — Ты знаешь, все Турки параноики, но он... будто даже не допускал мысли, что я... — Шпионка? — Не только. Не допускал, что у меня могут быть плохие намерения. Понимаешь? Турки всех подозревают и никому не верят, даже себе, и... одна история о том, как Вельд убил собственную жену и дочь, уже очень показательна. Я просто... надеялась, что это игра. Для Руда. И когда он потеряет бдительность, я сделаю, что должна, и уйду. Но он практически никогда не оставлял меня наедине со своими вещами. — Практически? — Был разок. Он отлучился и оставил свой телефон... но я не взяла. Не смогла. Одинокие слезинки покатились по равнине щёк, но не эмоции довлели над Челси, а Челси — над ними. Как и всегда. Даже когда эти эмоции, чувства отогнали её от работы и дела всей жизни, сказывать о крахе они не мешали. — Но плохо то, что для Руда это не было игрой, — шмыг носом, пауза, и Челси, похожая на расстроенного щеночка, пролепетала: — никогда не было. Он так и сказал. И он не солгал. Я точно знаю. Ему просто... было плевать, шпионка я или нет. — И ты?.. —... А что я могла ответить ему? Помимо любви есть ещё обстоятельства, социальные роли. Мы не можем быть вместе. Да и... мне не четырнадцать. Уже давно. И я больше не верю в «шинровские» сказки о светлом будущем через войны и насилие. Ты видишь, к чему это всё привело? Насилие породило насилие. А светлого будущего как одиннадцать лет назад не было, так и сейчас нет. Какие отношения? Какая стабильность? Даже если бы Руд нашёл способ, как избавить меня от клейма террористки... я не смогу так жить. Я не смогу смириться. ... Как и не сможет спрятаться от людской боли, возвыситься над ней на Плите. Забыть о ненависти, копившейся годами, ради любви и клетки для ласточки Челси. Комфортной, безопасной перекладины. Но что же получается? И с «Шинрой» никак, и «Лавину» к чёрту. Группка оппозиционеров на практике оказалась тем же злом, против которого они и боролись. Таким же насилием. Порождавшим насилие. — Может, в следующей жизни... — мечтания полосовали когтями, но с силой, натужно она оттолкнула их, рационально доключив: — В общем, мы расстались. А потом мы обнаружили... Дробовика. Внезапно вечер потерял томность. — Дробовика?.. — Её! — Вдруг Челси преисполнилась энергией, и я правильно осмыслила в этом ту часть истории, где она сбегает из Мидгара. — Рено этой девочке велел следить за мной. Ты знаешь, он такая заноза... — О, я знаю. — Ах, точно. Когда она назвала меня «мадам террористка», я поняла, что она всё слышала. А Руд собирался меня отпустить. Она бы всё испортила, но Дробовик... — осознавая всю странность дальнейших слов, Челси, превозмогая, изрекла: —... была благодарна мне. Сказала, что из-за слежки за мной она смогла легально сходить на Рынок у Стены. В рабочий день. И даже увидеть Сефирота во всей красе, и это было «супер-пупер круто!». И мы договорились, что остальных Турков поставят в известность обо мне только утром первого января. Она замолчала. — А ещё Дробовик проводила меня до канализации. Ну, подземных ходов. И пристрелила пару оперативников «Лавины» по пути. И назвала меня красоткой. — Вы подружились? — Нет! Просто... она очень круто стреляет? Она ведь браконьером была. До Турков. А глаза жглись смущённым и нежным, признательным огоньком, который впору бы и затушить, но отрицать милость этой девочки-Турка невозможно. Как и мне невозможно было отрицать доброту Зака ко мне... Стрелка настенных часов неумолимо приближалась к двенадцати. — Фухито, наверно, в бешенстве, — ободрённо заметила Челси, будто не часы лицезрела, а волшебное зеркало с физиономией бывшего начальства. Большую картину — он, рвёт волосы на скальпе. Красота. — Сроки закончились двадцать четвёртого декабря. Но я уговорила его подождать до Нового Года. Якобы почти закончила. И мне не хватало недели с небольшим. — В праздник сбежать проще. — Да. Даже Туркам не нужны лишние проблемы в канун Нового Года. — Очевидно она хотела обмолвиться о чём-то ещё. Но затем, как спохватившись, Челси заклацала заклёпками на шинели, взволнованную мину состроив и затрепетав: «секунду, секунду». — Вот. Из недр грубой ткани, да на устланный клеёнкой стол упал... блокнот. Блокнотик, скорее. Милый, с котятами на обложке. Челси перелистнула все его исписанные (как я мельком заприметила) страницы. Разом. Сразу дойдя до конца, до упругого картона. Заплясав пальцами над последним, таким же исписанным, как и все предыдущие, листом. На нём что-то было. Крепилось прозрачным мотком изоленты. Хризантемы. Цветастые, засушенные. Те самые, которые я ей купила ещё до шпионских злоключений. Она всё-таки сохранила их. — Я... обещала же, что засушу их и вложу в блокнот. — С котиками. Помню. Челси стеснялась, Челси обратилась Стеснительной Челси и это, вкупе с цветами, сразило меня наповал ещё пуще. Какой уж тут Руд, какие Турки и новогодние салаты — впервые за долгое время я улыбнулась глупо, как старшеклассница валентинке. — Я подумала, что это будет хорошая память. О «Лавине», тебе и... обо всём, что случилось. — О, она грозилась меня добить. — Со временем всё забывается. И даже… такое. Страшно признать, но когда-нибудь я забуду даже о том, что вообще когда-то приезжала в Мидгар. Но у меня всегда будет этот блокнот с хризантемами. Твоими хризантемами. Поэтому я всегда буду помнить, что когда-то на свете жила такая Асфодель. И если это судьба, мы ещё обязательно встретимся. Ладно, нет, она намеревалась довести меня до бесконтрольного плача. И она не преуспела буквально самую малость, толичку, покуда время опередило её и пробило полночь. С минуту мы тупо буравили глазами циферблат. — Ну, с Новым Годом, получается? — Предложила я тостовым тоном, будто в руках не пустоту держала, а бокал с розовым шампанским. — У меня, кстати, есть очень хорошая идея для совместного досуга. Если ты можешь остаться ещё на подольше. Если генералы из дома не выйдут и не остановят нас, будет очень весело.