Я сгораю

Неужели там кто-то есть? Там. За вечно голубым, чистым и неестественным небом. Что лик, растянутый в разные стороны прищепками. За топазовым стеклом. Словно ящерка в террариуме. За которой, как оказалось, хотя бы изредка приглядывают... ... Выходит, не умер? Выходит, живой. Может, всё-таки держит ответ за содеянное перед людьми, а я и не вижу. Может, бродяжничает по свету — изгнанный, никем не любимый, никому не нужный, забытый. Впрочем, коль так, то сильно ли мы отличаемся?.. И перо это. Насмешка? Подсказка? Неважно, это — кривая в утробе прямого; диковина. Ножницы, режущие бесконечную линию шаблона. В конце концов, если оно не приоткроет мне истины, то, возможно, прибьёт. Плутать в закоулках памяти можно извечно, но до того самого покаяния так никогда и не добраться; и что же тогда? Откусить себе язык? Грохнуться с высоты? И что же это за смерть такая будет? Маленькая или насовсем? ... Я задумалась об этом только сейчас. Так странно. Наверно, в своё время я слишком часто вертелась под чужую дудку и уже забыла, каково это: принимать решения единолично. Или и не знала?.. Хватаю перо. Хватаю и получаю прошив, как током по воде. Землистые пятна затрещали по склере, заплясали и ухнули вниз. Вниз, сливаясь воедино в болотную эссенцию. Что кружится, кружится воронкой и очищается лужей в цельные картинки-фрагменты. Рябит... прошлое.

Чашка зверобоя и пижмы. Давилась чаем и выпила больше, чем надо, но зато наверняка. Голова потом болела, но зато всё... всё обошлось. Немного крови и всё снова стало нормально. Никто не мог управлять моей жизнью. Особенно… он.

Перевернулось виденье и вывернулось мехом наружу.

Шаг влево. Вроде, даже синхронный. Шаг обратно и медленный, неуверенный, покуда мы, кажется, забыли, какой следующий шаг. Две неуклюжие антилопы. Может, уроки танцев при «Лавине» и не были бредом? И эта разница в росте... Смотрел, как на тушканчика, которого ну очень не хотел раздавить. Бесит. Всё равно бесит. Пусть и убедилась, что живое создание, не идеальное, а с мозолями на руках и совершенно бесталанное в танцах. Великий и ужасный Сефирот, а честно позорился со мною при всех...

Метнулось и сплющилось, разжалось.

Я никогда не курила, но мне разрешили закурить. И принесли даже не трущобную папиросу, а что-то презентабельное, с претензией на люкс; я аж удивилась, но потом такая — а почему? Это же так мило. И он — милый. И комнатушка — милая. Я не знаю, что это было, но красная крапинка на венах горела, подгоняла, и глупый, влюблённый смех вырывался сам по себе. — Хорошо выглядишь. — Ему было смешно, потому что смешно было мне. Но хищная, торжествующая улыбка, лишь самую малость не доходящая до хохота — максимум. Максимум того, что он мог себе позволить. И я с праздным безразличием это приняла. — Даже не верится, что я наконец-то тебя нашёл. И прости, что так вышло с твоим... м-м, кавалером? Но он бы не дал нам поговорить. Помолчав, как уважив размышления, ушедшие не туда, он загадочно и скорее для себя произнёс: — Я давно к нему присматриваюсь...

Прояснилось зрение, словно перо зажевало и выплюнуло меня обратно, сюда, в темницу. После артхауса. И испарилось. Трясёт. Слёзы режут. За что?.. ××× Что бы это ни значило, чем бы это ни было и с какой целью ни пришло — это было неспроста. Это первая весточка от него за всё время. И доказала она немало. Посему, проявляются плёнкой вопросы: Пёрышко спустилось потому, что моя история была близка к той самой кульминации, за которую меня прокляли? Или потому, что я как раз таки очень и очень, полярно даже далека? И мне просто необходимо задать правильный курс, а то представленьице уже кислит? О, твою мать... Ну, хорошо, хорошо. Перед тем, как утопиться в череде несомненно верных решений, неумелых вальсов-медляков и совсем уже необъяснимой херни, в которую я (опять) вляпалась по собственной тупости, мы затронем один важный эпизод. Наши злоключения на Рынке у Стены. Итак. Рынок у Стены приобрёл особую, всенародную любовь в военные и послевоенные годы. Война с Вутаем наглядно изобличила правление Артура Шинры и будущие перспективы обычных мужчин, не пожелавших кровавых денег и марких орденов. И обычных женщин, которым претило заниматься и войной, и любовью во имя демографии. В какой-то момент все просто поняли, что нет смысла учиться по десять лет, пробиваться в топовые корпорации и заводить семью. Если морщинистый палец какого-то диктатора может запросто указать на юг, наслать истребители и уничтожить всё, ради чего ты старался. И завязать экономику в узел дефолтов. Все просто поняли, что нужно жить так, будто завтра никогда не наступит. И здесь крайне вовремя подвернулся Рынок у Стены. Когда-то — локальная мафиозная территория, ныне — колоссальная купа развлечений на любой вкус, цвет и кошелёк. Дамы полусвета, порошки и уколы, клубы и бары. Работёнка каждому по силам и большие деньги. Честное слово, если бы не моя склонность к идеализму и старые счёты, я бы завтракала мефедроном и потушила свою жизнь, как спичку, где-нибудь в канаве и через года два. И ни о чём не жалела. Но так, будучи шпионкой и частью чуть более возвышенной криминальной группки, приходилось размениваться лишь на короткие свидания с Рынком. Но теперь... О, Курильщик и Нытик радовались, как дети. Наше последнее свидание. Последний рывок. Дальше только фермерское бытиё, паранойя и жалкое доживание своей не менее жалкой доживалки. Опрокинули заначки. Наскребли гил. Я продала копию информации о Научном Департаменте с той флешки. И заплатили мне недурно. Хватит и на долю за поездку, и на лачугу на окраине Баноры. Прости уж, добрый генерал, но кроме меня за мою судьбу никто волноваться не стал бы. К тому же... ну, разве мама с папой не учили, что связываться с террористами — нехорошо? Парни молвили, что я голова. И зря это Сирс на меня наговаривал. А я, оглядевшись и покрутив события прошедших двух недель в уме, вдруг сознала, что всё-таки контрацептив Сирс был кругом прав. Самодостаточности у меня, как у попугая-неразлучника. И куколка Челси, да с «двоечки», с «троечки» накостыляет фундаментальней, чем я. И вообще хотя бы накостыляет. Порешили, что разделимся. Кто первым найдёт водилу с ценником нам по карману, и кто уезжает сегодня же ночью — отзвонится остальным; соберёмся, договоримся и двинем. Эстетика сего задания заключалась в процессе. Прорываясь сквозь шпунты зевак и расчищая обувкой пыльный, не асфальтированный карий балласт. Морщась от стробоскопа, опрашивая знающих. Пару раз натыкаясь на проституток-бесстыдниц, что своими игривыми и уставшими глазками, проворными ручонками норовили молнию на моих клёшах стянуть, кропик Пейсли задрать и наобещать незабываемой ночи. Но я чётко обозначила, что кончаю только от революции (и отнюдь не сексуальной), и они с пониманием отстали. Но если я перепрыгнула через эту растяжку, то в Курильщике и Нытике я была... по меньшей мере, не уверена. Как и не уверена, что сама отделалась меньшим злом, а они без уважения дыхнули в сторону шпаны и теперь спасали свои тыквы от монтировок. Что же. От этого я была защищена. Ножичек, материя сна, оцепенения, (свисток всегда был бесполезен; может, в этом тоже крылся злой умысел). Огненная материя Генезиса. Да, я её не вернула. Да, он о ней и не спрашивал. Нет, мне не стыдно. Закончили? Довольны? Чёрт возьми, я как Робин Гуд: забрала у богатого Генезиса и отдала бедной себе. Покровительства у меня больше не было, материи, оружие, одежда остались лишь те, что мне раздала «Лавина». Но поныне «Лавина» могла раздать мне только люлей. А Генезис хоть купит, хоть новую у «Шинры» потребует... Впрочем, бояться этой материи я не перестала. И продавать не собиралась. За пользованную много не выручишь, да и никто не поверит в легенду о её первом хозяине. Так, сувенир. На долгую память. Перегоняясь из здания в здание, как из реторты в реторту, так или иначе, но когда-нибудь приз должен был найти своего победителя. Как минимум потому, как одни и те же лица я видела каруселью уже раза три-четыре и даже те, кто раньше не обращал на меня никакого внимания, начали поглядывать. Рынок у Стены огромный. Но Рынок у Стены и круглый, как мир. — Точно никаких проблем с законом? — Модного лада дядечка контрольный раз взглянул на меня из-под солнцезащитных очков. Без понятия, какого ответа он ожидал — по мне было видно, что суечусь и скачу тут горной козой явно не от благонадёжности. Но на всякий случай подтвердила. — И вас трое? — Да. — И ни у кого нет противоречий с «Шинрой», «Лавиной», Доном Корнео? К счастью, противоречий не было с одним только Доном Корнео. Но если бы и мафия присоединилась к охоте за нами, наверно, я бы и вздохнуть не успела, как к праотцам улетела. — Нет противоречий. Дядечка пожевал губу, пораскинул мозгами. — И ехать надо сегодня? — Очень желательно сегодня. — На ещё одну ужасную ночь в логове врага никто из нас не согласился бы. Очередной проницательный взгляд — и, ладно, разумеется он обо всём догадался. Посомневался поначалу, надумал себе, но простой человек без труда уедет и сам. И это ему ещё шестое чувство не подсказало. Этакую сценку на миллион. Вернулся добрый генерал с новостями: Вельда ублажили секреты профессора Ходжо. Не нужен ему больше подкоп под Солдат — тут сенсация поинтересней. Иди себе с Богом. И отпустил он нас с Богом; почти. У самого выхода этот Анджил меня задержал. Спросил, а что всё-таки я делала у него дома, что он и Генезис так вероломно прервали. И, — желательно так, — на базу бы это. Я ведь отныне не кукла «Лавины», да? Я ведь начинаю новую жизнь, да? Ни один вопрос не прозвучал, а в атмосфере парил, будто ртуть. И я такая: «да к чёрту». Ушла, воротилась назад. Вложила детонатор и оповестила, что уж прослушку вы, сэр, отыщете сами. А у меня делишки. И опять он хмыкнул, как тогда, когда я выбралась из подземелья назло. Всем его прогнозам. Возможно, это был хороший знак. Истерзал губу дядечка, размышляя; огласил: — Из Мидгара вывезу и отъедим ещё маленько. Дальше не повезу. У ворот ждать буду. — Пойдёт! — На радостях выпалила, за телефоном потянулась. В то время, как рассерженный криминальной авантюрой дядечка оповещал других водил, мол, шведскую семью сегодня спасаю, мужики! Ну и пусть. Курильщик и Нытик уже в пути. Оставалось только самой дойти, дождаться, потерпеть, а далее автостопом и пешочком достигнуть Баноры. И... Телефон разнёсся весь в трели. Курильщик звонил. Приняла и расслышала его какой-то неестественно прерывистый и спокойный стаккато: — Мадам, ввожу в курс дела: мы пока к тебе подтянуться не можем. Но тебе надо подтянуться к нам. — Что-то случилось? Вместо тысячи слов и судя по звукам, Курильщик отнял трубку от уха и наставил её так, чтобы я услышала: — Челси, я люблю тебя, но я же тебе сейчас башку отстрелю. — Да ты... — На пол, Челси! Курильщик воротил трубку на место и кратко объяснил, где они, и что в моих — в наших же — интересах, дабы я пришла как можно скорее. И правда. Нытик, конечно, нытик, но слышать такое агрессивно-защищающее, отчаянное поведение... возможно, это была решка сентиментальности. И Челси. Я тотчас сорвалась и побежала. Благо, что далеко бежать не пришлось. Парочка прохиндеев вжалась в углы, с любопытством наблюдая за развернувшимся действом. Но любопытство это — блажь, так как на Рынке у Стены такие пьесы уже никого не веселили; такие они завсегдатаи, привыкшие к жестокости. Челси вростала коленями в землю смирно, но возбуждённо собачилась с Нытиком, наставляющим на неё «глок». — Челси, пойми, я хочу жить. — Я тоже! И Курильщик, что уменьшался немного поодаль, регулировщиком, жестами понятными показывал: «сделай что-нибудь с ней». А Челси и Нытик, поступь услыхав, повернули головы ко мне и... — Ты! — С глазами-монетками, с изумлением на устах, словно в последнее время ей чудились призраки всё чаще, и даже не всегда рыжие. Она облегчённо вздохнула: — Ты жива! Интонации скачут. Лицо пластичное, как подтаявший шоколад, и от шпионской маски ни следа — это та самая Челси, которую я знала! Не та, которая пьёт со мной кофе, будто в русскую рулетку играет, не та, которая называет меня госпожой инспектором и мучает свои волосы. И я не та. Уже не скрывала союз с врагом, как первородный грех, поскольку ни врагов, ни друзей у меня больше не было. В известном понятии. Просто были те, кто хотел меня или убить, или посадить. Или соблазнить. Или Челси. Несмотря на «глок» и Нытика, мы кинулись друг к дружке, словно и не было ничего и никогда. Никакой зависти, никаких сравнений. Никаких заданий и «Лавин» — всего лишь две сломанные леди, которых судьба почему-то завязала шнурком. И парами рук, за спинами. — Я так боялась, — сбивчиво, тихо и укромно; беспокойной колыбелью с её тёплых уст. — Все только и говорят о вас, о той западне. Я пыталась узнать у Фухито, но он... — Тш, тш, — баюкала, обрывая, не желая и слышать о лакированной крысе. Гладила ледяными ладонями по ткани, ведь Челси всегда так жалостливо пищала, когда мои ледышки касались её голой кожи. Отпрянув мягко и глядя на меня, как на последнего человека в мире, она довершила: —... сказал: «с каких пор стремление к дружбе пересилило в тебе стремление к справедливости?» Ах, уязвимое местечко Челси... В каком-то смысле оно было уязвимо для каждого из нас, но талантливый стратег — талантливый кукловод. И одиночество в бокале с сильным чувством воздать... да, Фухито всегда ведал о том, что творил. И лишь благодаря машинному контролю всякого своего шажка (и шажка всякого ближнего) никогда не ошибался. До сего момента. — Теперь всё будет хорошо, — заверяла лихорадочно, признаться, даже не до конца веря, что свобода действительно так близко. — Мы уедем и нас никто не найдёт. — Вам нужно уезжать сейчас же. — Вторила Челси, омывая лицо истинной твёрдостью. — Другого такого шанса не будет. Сейчас начальству не до вас: Фухито уехал, Сирс носится с Элфи... —... А можно вот тут поподробней? — Нытик, как сталось, уже равнодушничал к «глоку» и отныне внимательно улавливал суть нашей беседы. Уже не такой воинственный. Иное ребро той же медали. Челси вздохнула, собираясь с внутренним стержнем и обращаясь уже не только ко мне: — Всё дело опять в Элфи. Она так и не оправилась после схватки с Сефиротом. Они возят её на инвалидной коляске, она почти всегда без сознания. «Лавина» осталась без лидера. Конечно, Фухито успокаивает нас, говорит, что ничего страшного не происходит и «просто с Элфи такое случается», но с ней никогда не случалось такого. Не знаю, в материи дело или в том Демоне, но по Фухито видно, что он уже не понимает, что с ней делать. У него якобы «командировка», но мы не идиоты — он точно поехал за каким-то чудо-доктором для неё. — А Сирс? — Курильщик заботился, ибо подобно тому, как мной и Челси руководил Фухито, Курильщик и Нытик звали своими боссами и Фухито, и Сирса, как шпионы и войска одновременно. — Вяленько командует силовиками «Лавины». В перерывах, когда по Элфи не страдает. — А что страдает тоже видно? — Это _очень_ видно, влюблённый человек всё-таки. Подводя черту, Челси неиронично вытащила всех королей и дам из рукава. И Нытик опустил оружие, веря. И пусть её честность не вызывала сомнений, мне было преинтересно: — А как ты нас нашла? И что ты тут делаешь? Ты разве не должна этого своего Турка... Она перебила: — Должна. Но вчерашнее свидание и так прошло весьма... продуктивно. — Двусмысленность проникала ветром в уши, но даже в своей голове я не решилась придать ей однозначный окрас. Я имею в виду... обычно в наших отношениях о любви распылялась одна лишь я, а Челси мнила себя законченным трудоголиком. И слышать от неё, да о свиданиях и даже... о чём-то большем было странно, хоть и по-своему волнующе. — И — хвала небесам — эта рыжая сволочь не вмешалась. А сегодня я отпросилась и сказала, что мне нужно увидеться с коллегами. В вашем положении вам всё равно больше некуда податься — только на Рынок. — И он... поверил? — Ну, по сути так и есть? Я помню, Туркам лгать нельзя. Я просто... слегка недоговорила, с какими именно коллегами. А он расспрашивать не стал, отпустил и всё. Мы молча переглянулись. Ладно. Пока ладно. — А вы... — сортируя фразы фишками, Челси старалась подобрать не сильно страшное слово. Однако у неё не вышло. —... как выжили? О, Челси могла ожидать увлекательная история про доброго генерала и злого генерала, про сделку на сделке и деньги с информацией, за которые мне ещё всыпет инквизиция, но. Времени было мало. Это раз. Два — ни мне, ни Челси, ни Курильщику с Нытиком императивно не прельстило, что прохиндеи из углов больно быстро куда-то свинтили. И окна на вторых, третьих этажах позакрывали жалюзи. Тишина, тишина (разве на Рынке у Стены могло быть тихо?) задышала как-то особенно громко... Пока местный глашатай не закричал, что есть мочи, воскресным петухом: — ШУХЕР, МЕНТЫ!!! А на Рынок у Стены смел заявляться только определённый вид «ментов»... по определённой, сверхважной причине, ведь это мафиозная земля. — Да как они нас находят... Дали дёру вчетвером. Глубже, по дорожкам с трёхпалыми печатками, по мусорным аллейкам. Наперегонки с карательным взводом. Достигнув ногами края — моста; а под ним водохранилище попирало ту самую Стену. Перегородка... — Только не говорите, что мы будем прыгать, — Челси — не камушек, Челси не хотела сигать. Но и в допросную к Туркам тоже, ведь так? Курильщик и Нытик поняли это, как поняли. Синхронно, удивительно даже упали ниц, ухватились за её ступни и под короткий, девичьий вскрик — поднялись и перебросили её через перила, как мешок с картошкой. Плюх. Первый у цели. Странно даже, что так скинули не меня. Затем Курильщик и Нытик закономерно воззрились на меня, но я схему уже осознала. Глянула на гладь напоследок. Что там? Жмуры? Хим. отходы? Сейчас узнаем. С видом «я сама» перевалила за ограду и плюхнулась второй. Удачно. Не как о бетон, но бодряще. Погодя десантировалось и третье тело, и четвёртое. Собачкой доплыла до берега из гальки, что под мостом. Без мертвечины прошлых купальщиков и, чудится, даже без лучевой болезни. Челси уже убивала туфли о камушки, силясь выжать не то платье, не то себя, не то теорему — а был ли в выжимке толк? — К-Какого чёрта, — зубы стучались, губы Челси наливались синевой. — Он-ни не имеют права... Это не их территория. Мне понадобилось какое-то время на понять, о ком она твердила. А Шинра и правда лютует... Не соврал Курильщик. — Н-Нас опять кинули, — подытожила я, всей сущностью дрожа. Проковыляла подальше, под своды каменистой махины. Чтоб наверняка. И принялась за отжим волос. — Так и з-знала, актёры. Фатальной ошибкой было понадеяться, что этот Анджил хоть чем-то лучше Генезиса. Нет. Такой же склизкий, лживый клоп. Натравивший Турков на нас, как алую тряпку накинул. Ничего святого (впрочем, как и у нас), никакой чести (впрочем, как и у нас) и, что самое главное, ни унции порядочности (впрочем, как и у нас)... А, знаете, не исключаю, что это и было справедливо... Обычные звуки: всплески воды, покуда русалочки Нытик и Курильщик выплыли на колючий брег; мокрая ткань, терзаемая пальцами со всей дури, но она всё равно останется влажной и липкой. Как бы ни старались. Запирая рассудок на замок такими простыми вещами, отдыхая, пока рутина не постелится трёпом и звоном каблуков. Не хотелось думать, что дальше. Как быть. Хотелось сузить вселенную до холодной одежды, до дискомфорта. Всеобщего дискомфорта. — Ну, во всяком случае... — подал Нытик, бурча, — умирать вместе не так страшно. — Э-э, ты сфигали меня уже похоронил?! — Курильщик ощетинился котом: с шерстью дыбом, глазами злыми и выпущенными когтями; готовый рваться в бой. Но что, если это бой, в котором мы заведомо не могли победить? Ждать до последнего? Ждать смерти? Увольте. Мы были молоды, мы не могли умереть. Смерть — удел стариков. А мы — молоды, мы будем жить вечно во что бы то ни стало. Даже если это «вечно» — одни жалкие утро, день, вечер и ночь. Отпиралась. Вкручивала голову-шуруп на место. Рассуждала. Чего больше всего на свете боялись цепные псы «Шинры»? За исключением урезанной зарплаты. И восьмиста дежурств подряд. — Челси. — М? — А как сильно ты хочешь, чтобы мы свалили отсюда? Мазала взглядом по Челси и Курильщику, по Курильщику и Челси. Попеременно. О, сегодня был крайне неудачный день для... нас всех. ××× Отдать Курильщику свой нож. Челси затолкать в экзоскелет её любимой «дамы в беде». Вытолкать их обоих под рампу и-и вуаля! Пока одни развлекали молодняк, играли в овцу и волка, манипулируя инструктажем — если террорист взял человека в заложники, сделать всё, чтобы террорист его отпустил. Никаких скандалов, никаких дохлых гражданских в их смену. Пока мы с Нытиком сломя голову бежали за тем самым дядечкой-водилой. Он должен быть у ворот, у входа на Рынок. Он — наш лотерейный билет на свободу и, по правде, тогда мы все были так взвинчены-накручены, что всё равно достали бы его. Даже из-под грунта. Рык Курильщика грохотал по стенам, по кирпичам, убеждая молодчиков сложить мечи. Разлапистый писк Челси фонтанировал в такт. Стоп, мечи?.. Солдаты? Какого они здесь забыли? Это же работа Турков, они не должны... ... А, к чёрту. Я всегда была чёрной кошкой для этого мира. Пора бы признать. Или... что, меня за это и прокляли? За то, что я принесла несчастье в каждый дом, в котором побывала? За то, что я принесла несчастье всякому, кому «посчастливилось» даже просто постоять рядом со мной? За то, что я принесла несчастье ему? Что тогда, перед самым моим проклятьем, что сейчас, пусть уже и не в морду, скажу — да пошёл ты! Слышишь ты или нет. У самого рыло в пуху, а меня каяться заставляешь? Неслись к водиле, неслись колесницей. Мокрая одежда липла, обжигала кожу ледянистой ночью, но так наплевать. Надо было известить его поскорей, чтоб заводил своё корыто, а мы только усыпим солдатиков, Курильщика заберём, Челси платочком помашем и укатим в полную луну. Всё легко. Всё всегда так легко... на словах. И лишь по возврату к Челси, Курильщику и молодым, мы с Нытиком пленили сном и залили астральным цементом их оболочки, так, чтоб одни глазные яблоки шевелиться могли. Уязвимые. Беспомощные. Теперь — инсталляция статуй; прах от праха, застывший показ военных мод посреди грязных трущоб. Их старшие, верно, защитили их от атакующей магии, но никто не мог предвидеть, что террористы будут биться такими неочевидными чарами, да? Да. «Шинра» тоже не самая умная. «Шинра» тоже ошибается и ошибается фатально. Самодовольства укол во мне разыграл сценарий: это — весьма неплохие, готовые строчки для отчёта на стол генералу. Генезису, желательно. Челси уже ушла. Челси ждали более великие свершения, чем участие в нашей странной постановке. Челси не прощалась. Не стоило. Пусть иллюзия временной разлуки ещё немного поживёт, подышит, пока не утопим её щенком. Какие тут обещания? Планы? Отныне Челси не может доверять «Лавине», как и не может доверять «Шинре» или кому-либо ещё. Когда её выбросят следом за нами? Так мало, мало времени на справедливость... Но, в конце концов, мы ведали о всех рисках. Мы всё подписали. Оставалось только ждать нож и в спину, и в грудь, меняя задание на свой собственный, припорошённый местью вкус. Тем не менее, нас тоже ждали великие свершения. Первый успешный побег из «Лавины». За всю историю. Мы ринулись прочь. Однако сюда нужно ещё одно «ну конечно!!!». Потому как чёрная кошка Асфодель по-прежнему на связи и уже успела исчерпать весь запас удачи на... неделю так точно. Или месяц? Не знаю, не знаю и не хочу знать, сколько единиц фортуны я потратила на относительно мягкое приземление в воду, что высшие силы порешили подложить мне (нам) долгожданную... свинью. Не буквально, само собой. Но, думаю, в трущобах его так тоже называли. Когда матерщина в памяти кончалась. О, сам Сефирот... пожаловал. За нами, за жалкими экс-террористами. Польщены ли мы? Безусловно. Но что-то тут не сходилось. Я глядела волчком, глядела на фигуру, созданную не туманом и просроченными лекарствами, а... самую настоящую. Живую. Здесь. Те же фирменные длинные волосы, отливавшие серебром, тот же переросток. Всё так, всё на месте, как я и запомнила с прошлого раза. Но... Почему? Вопрос, поросший из неуместного любопытства, искрился ярко, но как-то естественно мы с Курильщиком и Нытиком встали кучней, словно кегли в боулинге. Ставалось ехидно, трусливо и тихонько, да спросить: «а он говорящий?», и словить мгновенный страйк. И всё равно кто-то должен был что-то сказать. Но точно не я. И не Нытик. Нытик вообще сделался сам не свой, только Сефирота завидел; стал холодным, как нетронутая бензопила. До чего же жалко, что я вовремя обо всё не догадалась... По итогу наитие огрело Курильщика: — Хей... генерал, как ваше ничего? А Сефирот всё же был говорящим: — Сносно, — заявил; и не находилось причин считать, что это слово не подходило к его делам лучше всего. Работа за троих. Ночной рейд, а его игрушечные мальчики лежали и стояли без сил. Prima. — Как... самочувствие Элфи? Это была какая-то абсурдная прелюдия. Ещё более неуместная вежливость, струна в синтезаторе, которой н е т и не могло быть в прологе к кровопролитию. Решил поиграть в джентльмена? Заботился он, а как же там Элфи! А плохо с ней всё. И «Лавина» совсем скоро её потеряет. Совсем скоро начнётся делёжка власти между Фухито и Сирсом, и «Лавина» окончательно и сама перегрызёт себе глотку. Все так хотели, но боялись это сказать. Элфи никогда не была лишней в этом триумвирате. — Тоже норм, — отвечал он, Курильщик. Никто не собирался защищать «Лавину», но и добивать её — тоже. Это своего рода признательность за всё. Благодарность. Повисло молчание, и молчание неловкое. Трудно утвердить, от кого неловкости исходило больше: от нас, приторможённых на полпути к водиле, цели и свободе, мокрых куниц, или от него, Сефирота, очевидно нагрянувшего с чьей-то волей, но до катаны и дланей его — верста. Происходящее обескураживало. Смущало. Это был трюк, обманка или... — Приказ таков, что — каждая фраза как будто мираж; разметавшийся бисер, невозможный разыскать и собрать воедино, в прелестную гармонию. — Вас нужно доставить в штаб Турков. В сохранности. В ваших интересах не сопротивляться и сдаться. — Но почему? — Я не стерпела, подвигая плечистых и блошкой вырываясь вперёд. — Почему сразу не пришли Турки? Это их работа! Выскочив в центр внимания, его внимания я настаивала, что это — сюр и небылица. С Турками хоть как-то можно было бодаться: угонять их байки, запирать их в лифтах, врать им в лицо не лукавя. А Солдаты... нет, Сефирот — что с ним прикажете делать? Не сдвинуть, не покалечить, самой не отхватив. К чарам сна и цепененья у него явно иммунитет. И взглядом бурил таким, будто не даму, а тонну тротила, оружейный арсенал и все террористические фокусы вместе взятые. Впрочем, может, это и было правильно. Не легкомысленно. Не так, как Генезис и Анджил. — Шеф Турков предложил мне исправить ошибки командира Хьюли. — И спасти департамент Солдат от позора... Предложение, от которого нельзя отказаться. Обозвал приказом по привычке. —... А что с тем генералом будет? Ну, с Хьюли. — Украдкой спросил Курильщик. — Он понесёт наказание. Наравне с командиром Рапсодосом. — Бесцветный, глубинный голос мурлыкал ли о том, что Генезис и Анджил — кретины, заигравшиеся в карателя и спасителя, или о том, как стыдно должно быть нам, ничтожным помехам для «Шинры». Что подвели генералов под трибунал. А их — понизить в звании могут, «уволить»... И три наши жизни не стояли двух жизней генералов. Как много позже мне пояснили, старина Вельд никогда, ни-ко-гда не давал своей интуиции спуску. И, в отличие от новенького Рено, Вельд этой интуицией владел самым верным и эффективным способом, позволяющим не только гадать, но и складировать доказательства. В пользу своих тезисов. Поэтому подкинуть пустяковое задание для шпиона, но невыполнимое для Солдата любого класса, получить флешку-наживку и сложить два плюс два... В общем, да, нас развели, как детей. Но Анджил был не актёром. Удивительно, не так ли? Всё это время он действительно хотел нам помочь. Хотел поверить в нас, в то, что произвол «Лавины» в самом деле чему-то нас научил. И научил. Не влюбляться в безумных учёных и по нарастающей не вверяться в их руки. А это... а это другое. Подставить цепного пса «Шинры» под удар — святое. С «лавинными» заморочками или без, с крышей или нет, но эта ангельская доброта подозрительна. Особенно от того, кто столько человек по ту сторону потока отправил, что ни посчитать, ни зафиксировать не выгорит. Но шутка в том, что доверять не пристало не только «Шинре». И «Лавине». Доверять не пристало никому. Полутона диктуют. И Нытик — такой же полутон. С дрожащими от волнения пальцами, лицом, полным крови. «Глоком» в руке. Наставленным на Сефирота. Это не вызывало никакой тревоги до поры, пока до моего уставшего разума не дошёл контекст. В самом подлинном смысле. Нытик. «Глок». Сефирот. Курильщик, до которого, видимо, тоже долго доходило, напрягся пружиной. Вне моих намерений было — говорить хоть что-то, но губы сами изгибались в предательском: «а ты уверен, что его можно просто взять и застре...» Ком в горле застрял. Нытик вцепился в «глок» крепче, будто это могло придать ему смелости и сил. И голосом тихим, но громким в своём откровении, стрельнул: — Ты убил моего отца. Его нервная ухмылка, ухмылка мстителя и персоны, мерявшей костюм убийцы, как выходной, показалась мне самой красивой в мире. — Тогда, на войне. Не помнишь? А я помню. И матушка моя помнит. Мне всё рассказали. Это был ты. Сефирот даже не шелохнулся. «Глок» его не впечатлял. А вот Нытик — напротив. Сефирот уставился на него с каким-то птичьим любопытством. И не остановил. — Вы, все вы, — махнув свободной рукой в сторону, имея в виду «Шинру» и всех причастных к ней. — Думаете, я таким стал, потому что я прирождённый, мать вашу, террорист? Ген у меня такой есть, да? В крови это. Да вот нихера подобного! Если бы не клятая война и смерть отца, я бы всю жизнь фигачил грёбаным офисным клерком и был бы СЧАСТЛИВ. Но нет. Отца забрали и дефолт. Как малому не сдохнуть от голода и мать поднять? А легко. Воровать сначала и уехать в грёбаный Мидгар. За деньгами «Лавины». А потом отец погиб. Сефирот по-прежнему молчал. Мы никогда не видели Нытика таким, нам было натурально страшно встревать. — Я столько лет искал эту гниду. — Эмоциональный напор силился проломить дамбу самообладания. Сейчас же. Но сейчас же произошёл лишь крохотный надлом: — Искал, спрашивал у всех, кто был там... И это оказался ты. Из всех людей. Я умолял Фухито и Сирса отправить меня сюда. А они боялись, что я не сдержусь и грохну тебя раньше времени. Идиоты. Я бы не сдерживался. Ни секунды. Я... просто ненавижу вас всех. Я презираю вас всех: Шинру, тебя, твоих гнусных дружков. У мэм почти получилось закончить Анджила. Но плевать на него я хотел. Палец невесомо надавил на курок. — Это ВЫ виноваты, что я таким стал. Это ТЫ виноват, что я рос без отца. Курильщик сократил расстояние между мной и собой быстро и бесшумно, так, что я вздрогнула, ощутив, как чужие пальцы едва ли не деликатно коснулись моих. Профит сего жеста от меня ускользал. Я была так сосредоточена на событиях, словно мещалась под гипнозом. Курильщик легонько кивнул в переулок. Покинуть Рынок так же, как это сделала Челси? А там пробежим, дойдём до ворот с другого фланга и... Мы посмотрели друг на друга. Бегло глянули на Нытика и Сефирота — околдованных собственным прошлым; кровоточившим, горевшим. Странностями и вутайскими лесами. А нас заждалась канализация. ××× Курильщик покрутил её, потыкал, едва не обжёгся (о, она была стервой под стать хозяину), но он всё-таки смог заставить материю огня повиноваться. Дабы погреть наши руки. Как от зажжённой бочки. Машину трясло, и каждая кочка выбивала душу из пяток, но держать, держать материю в лапах первостепенно. Дядечка с горем пополам простил нам Сефирота и его мальчиков, но пожжённую тачку... Всю дорогу мы молчали. Как и положено о ком-то вроде Нытика. Ответ истлевал в голове табаком, но в сердце как был, так и остался непрошенным гостем. Ответ о его судьбе. Больше я никогда не видела и не слышала о Нытике. И никто не видел и не слышал, наоборот — все словно бы отрицали, что он в принципе когда-то был. Ходил по одной с ними земле. Он стался забыт — и это тоже судьба. Террориста. И всех отпрысков «Лавины». Это было проклятие не одной лишь Челси. Мы все были из ниоткуда. И уходили в никуда. Как помятые банки газировки и пустые пачки из-под чипсов, брошенные в океан и исчезнувшие в пене. Может, Сефирот и прав. Может, его точка зрения была реалистичней всего. Жалкие помехи, каких сотни сегодня и сотни будут ещё когда-нибудь потом. Так зачем проникаться? Это так, это так. Но один вопрос не давал мне покоя тогда и не будет давать его ещё очень долго. Пока он сам не расскажет. Усыпить Нытика — дело секунды. Усыпить меня, Курильщика — дело двух секунд. Итого три. Так почему?.. Почему он не сделал этого, если мог?