Я сгораю

Ладно, нет. Я могла обмануть Курильщика и Нытика, могла обмануть генералов, секретаршу Рива Туэсти и даже себя, что мне совсем, совсем не обидно и вовсе не больно. Что я жила в горной породе, а не человек из плоти и крови. Но и плоть, и кровь выли злыми зверьми, потому что я не понимала, почему Фухито поступил со мной так. Просто... взял и выкинул?.. Счёл никчёмной, отдал на растерзанье вражеской воеводе. Заранее сложил асфодели на шмайсер. Тут-то до меня и стали доходить его небрежные фразочки про лягушек, провалы и наш бракованный с Челси дуэт. Как я ослепла так абсолютно? Даже с моей-то скверной самооценкой я ратовала: я не заслужила подобной гибели. И никто не заслужил. Даже эти идиоты — Курильщик и Нытик, — что не спевались ни на одной «фа», но до того стройненько на моё: «Вы вообще хоть раз инструкцию в глаза видели?» отвечали «... У нас была инструкция?», что боже мой. Это просто... высочайшая несправедливость. И низчайшее грехопадение идеалиста, утописта. Что за идеальный мир мог построить этот еретик? Ходовую антиутопию, но уже ту, где главенствует он? Тоталитарный палисадник, в котором нет места никому, кроме него самого? Я была так наивна и глупа, думая, что потеряла контроль над ситуацией с тех пор, как обо мне узнал Генезис. Отнюдь. Я потеряла контроль над ситуацией в последний — как предполагалось — год войны. Сбежав в столичный Мидгар, прогуливаясь по Лавлесс-авеню, где каждый зазнайка испил потерь и стяжательски требовал ещё. Заглянув в логово местных террорюг, раз и навсегда променяла свободу на воздушные замки об утопии и мести. ... Ну, во всяком случае, в своём идиотизме я была не одинока. Трое в лодке, не считая «шинровских» — и таким тандемом у меня были хотя бы мало-мальские шансы продержаться до конца и убраться восвояси. Тайком разрыхляя почву к побегу из надводного города. От «Шинры», от суда, ведь я же не маньячка какая-нибудь, а, как и многие, всего лишь навсего выражала свою гражданскую позицию. И навыражалась. Года на три отмечаться, везде, где только участок найду. Но в тюрьму за это совершенно не хотелось. ... А пришлось бы. Убавь я чуть интеллекта, прибавь социальности и позвонив Челси, я бы доказала, что пережила встречу с Хьюли. И «Лавина» отпустила бы компромат в бескрайнее плаванье, и ничего бы меня не спасло. Ни одно обещание. ... Так из-за этого Фухито поведал мне об операции в Джуноне? Уже тогда рассчитывал, что день-другой — и я покойница, и нет смысла для таинств?.. Ох, во рту поселился кустарник из магмы, слёзы, что держались в сторонке так долго, маниакально, упорно, теперь прожигали глаза. Едва не смачивая новый парик, не роняясь на лаборантский халат. Тупица, дура... — С тобой всё в порядке? ... Ах, да. Я и забыла, что этот Анджил тоже здесь. — Абсолютно, — отвечала неладно, цедя, будто мне абсолютно всё равно и даже слегка так отвратно, что он посмел усомниться в моём состоянии. Он. Но это ему впору помалкивать, уяснив, что люди «Лавины», как люди с низов, усиленно точат зуб на вояк. Пистолет, экспансивная пуля — и вутайцы, и соотечественники вздохнут с облегчением, ведь отныне хотя бы от одного сорняка, но грядка очистилась. (О, мне ещё предстояло вытравить афоризмы Фухито из памяти...) К счастью, больше этот Анджил не возникал, пусть и видела, видела, как через зеркальце, что на мыло мою игру, раз смотрел не доверяя, но смиренно. Я вернулась к старому-доброму заучиванию нового имени и подделыванию мидельского произношения. Петля коридоров затянулась; вошли в отдалённый и, очевидно, не предназначенный абы кому лифт. Снова особый уровень доступа. Он тронулся в недры земли. Анджил заговорил чётко: — У тебя будет полчаса. Больше дать не могу. Не придёшь по истечению срока — и мы посчитаем, что ты не справилась и погибла. Это ясно? — Вполне. — И помни, — будто не веря, что он взаправду тасовал свои наставления не в пустые головы молодых, а в горячий умишка повстанки; или не веря, что я действительно могу воротиться оттуда живой и с добычей, выдал: — это не обычная лаборатория. Это подземный исследовательский комплекс Научного Департамента, о котором известно только высшим чинам. Там может произойти всё, что угодно... —... «Поэтому будь осторожна», да? — Закипая, потому что я, профессионал своего опыта, квалификации и мастерства, не нуждалась в этой ложечке у рта. Я и так знала, что всё полетит в тартарары. Всегда летело. И будет лететь. — Не рискуй. — И не думала, — огрызнулась бесстыдно. — У меня, видишь ли, ещё планы на вечер были. Собиралась родителей из моря вылавливать, как рыбок сачком. Плотно сомкнул губы. Замолчал, тишиною звеня, но эта тишина — хуже пощёчины, хуже перерезанного горла, покуда скрытую злобу только-только отпустили с привязи и тотчас же заковали обратно. Болезненно удерживая. Не давая ни единой провокации, повода продолжать. Невыносимо. Я хотела, чтобы он сорвался, прошипел бессердечное: «так было нужно», явил себя монстром, ударил, сделал хоть что-то, но он... молчал. —... Значит, из Джунона, — на выдохе утвердил, голову запрокинув и веки смежив. Словно это было то, о чём не желал вспоминать. Не желал так же, как кавалерист не желал поминать своего рысака, застреленного им же из благих побуждений. Умирал, видно, малый; или чтоб чужие камикадзе не позарились. И серьёзные морщины, верно, изрыли его лицо, как коррозия, вот настолько он отличался от всех этих Демонов и Красных Генералов. Белый, пушистый. Створки отворились. И удаляясь стремительно, лишь бы не разреветься перед тем, кто разрушил мою жизнь, за спиною моей отзвучало... робкое: — Мне жаль. И закрылась дверца, и чувства взорвались. Ему жаль! Как будто он мог извиниться за всё, что натворил! Цветами, словами. Для этого надо как минимум на четверть осознавать, сколько семей разбито, сколько домов разорено и сколько человек сгинуло под кафедрой трибунала из-за него, но, нет, нет и нет, он ведь г е р о й. Ветеран и защитник. Президент Шинра так говорит, Директора так говорят, так почему бы и не уверовать в эту сладкую ложь? Снять с него пелерину самообмана — и что станется под ней? Темнота обступала. Бессловие дымкой, что непривычно после пожара в душе. Акустика очередной линейки коридоров обострялась, и это взывало к смутному deja vu. Как если бы ещё пара мгновений — и сотня плотоядных глаз открылась для меня снова... Сокровище хранилось в одном чёрном-пречёрном офисе, поддетом ультрафиолетом. Надеялась, что меня послали не в кабинет профессора Ходжо, и я не пойду на корм божьим тварям, как завещали нерадивые солдаты. Рукав халата безнадёжно промок. ××× Всё-таки меня послали. Во всех смыслах этого слова. Но со временем к этому начинаешь привыкать — меньше удивляешься, больше импровизируешь. В конечном счёте, это было даже логично. Если и был Директор, чья личность и деятельность прослыли загадкой даже для главы Турков, то это — вне всяких сомнений — был профессор Ходжо. Для которого определение «божьи твари» применялось не к пришельцам-мутантам в пуленепробиваемых клетках, а к Туркам непосредственно. И того, наболтав мидельским говором на образ лаборанта, бегло потыкав пропуском, лицензией и бейджем в лица, я скользнула в смежную комнату. Облапала резиновой кожей дверь, применила отмычку и юркнула в чёрный-пречёрный офис, поддетый ультрафиолетом. Тишь — ну прямо фанфик. Посему, по всем внегласным и гласным законам жанра «нон-фикшн» меня обязаны застать с поличным, но пока. Пока зелёные столбики из цифр косяками уплывали вниз, во флешку. В спасительницу-флешку, в залог моего освобождения от дрянной шпионской личины. От мира, который я уже не жаждала спасти. Поскольку это и есть утопия, инфернальная утопия, а Мидгар — её сердцевина, в которой для меня не сыщется и плинтуса. Ответ всегда плескался на поверхности. И только портирование данных завершилось, только я забрала флешку и поместила её в сверхсекретный отсек, как... ... Ну конечно!!! Стрёмный мужик в белом халате. В не менее стрёмном горчичном свитере. На пороге застыл, как вкопанный, и воззрился из-под синих век. О, на нервах я выбросила руку вперёд: — Спи! И чары обложили вуалью. И свалилась туша в крепкий сон, звучно ударившись об пол. Я тут же приникла к его бейджику и, чёрт, это был не рядовой протиратель пробирок — это был профессор. Холландер, некто. Но париться над этим — зачем? Уходила олимпийским видом спорта, быстрее, пока проблемы по своему давнему обычаю не начали комкаться в голема. Маленькая прогулка до лифта. Так много перекрёстков, чтобы свернуть не туда, и цепь из колец, что росла каждый день, едва не обогнула шею, но... ... Всё в порядке? Всё правда было в порядке? Словно какой-то сон, однако я спокойно вошла в лифт и отправилась вон из подземелья — очередного адского круга. И хотя я возвышалась к нужному этажу, чувство, что в этом здании возвыситься по сути своей невозможно, крепчало. Повела плечами, дабы убедиться, что флешка не выпала из тайника. Уже хотела было сорваться и скорее ринуться к условленному месту, как... Голоса. Два. Близко, буквально за поворотом стены. И, о, первый уже стал мне ненавистной рутиной, а второй — всегда был и рутиной родной. Повреждённой немножко. Мне не надо было повторять дважды. Я не так уж и долго там провозилась, пара минут в запасе имелась. Умостилась за углом, взирая и слушая: — Какая же ты мутная... — Рено драконом вздохнул, но вздох этот — пламечко, что натужно перекатывалось по анфиладе сосудов, яростью тихой, но обессиленной. — Я не знаю, кто ты такая. Но будь... уверена, что узнаю. И тогда ты пойдёшь под суд. Изваянием Челси прямила плечи, корпус до безукоризненной вышины; сдерживала руки подальше от головы. Отделяя себя, вновь красивую, идеальную, дорогую от него — микроба, грязи. Уголовника, что и сам недалеко от «Лавины» ушёл, а запугивает колонией. — Ничего на меня не найдя, ты будешь разочарован. — Не тебе решать, буду я разочарован или нет, — ему оставалось только под ноги сплюнуть, увенчать закорючкой, что тайны её и её не страшится. Будто он всё ещё в милости у Вельда, вице-президента даже после того, как зазря столько дней проносился за какой-то инспекторшей. И всё равно не поймал. Будто чёрная полоса не иначе, но оборвётся на мутной Челси, и его не «уволят». А, возможно, даже повысят. За такой-то улов. — В любом случае, — оттаяв мгновенно, ощутив вкус триумфа, Челси кружилась в драпировке платья и скромно торжествовала: — Не забудь. Сегодня в восемь Руд будет очень занят. И никакие «внеплановые» дежурства и новая игрушка на приставке этого не изменят, хорошо? Расставив невесомую, нежную в своём издевательстве точку, Челси склонила подбородок на прощанье и зашагала прочь, куда-то, куда я уже не разглядела. Степенно так. Ничем не выдавая испуга, язвой разъедавшего её ещё со дня подрыва Реактора. Генезис был прав. У Турков так много свободы в методах — отчего бы Рено не исполнить свою угрозу и не упечь её за решётку? И Рено. В тот миг он чудился котом, которому щелбан отвесили по носу. И это сконфузило его, но не приструнило, подобно тому, как тычок зубочистки не мог угомонить гепарда. За Руда — своего единственного и потому лучшего друга — Рено гланды вырывал неверным (и я уже не чла это просто жуткой фигурой речи…) И это была цель Челси... Интригующим казалось, как же она расправится с преградой в лице друга и напарника, приблизится к Руду и сможет убраться отсюда живой. Без нательных цепей. И тех, что на душе... В конце концов, когда история Челси разразилась финальными аккордами, когда судьба готовилась перемахнуть её книгу и позже глубоко задуматься над тем, почему же так вышло, у неё был лишь один шанс снова взять всё под контроль... ××× То, как возбуждённо Курильщик и Нытик повскакивали с мест, то, с каким облегчением они выдохнули и то, как престранно хмыкнул Анджил, стоило этим двоим уставиться на него горделиво, ядовито, мол: «выкусил, генерал, а?» — всё это заставило меня поверить, что я принесла с собою праздник. Ну, в какой-то мере это было в самом деле так. Если бы я не вернулась, Курильщик и Нытик кроликами поехали бы в Преисподнюю, до победного, так сказать, но ветвилось и кое-что... ещё. Моя локальная фиеста. — Ты опоздала, — без упрёка, но так, чтобы знавала наверняка — великий товарищ генерал недоволен, и глотать язык не положено. — Всё прошло не совсем так, как я... — запинаясь, сбрасывая пару балеток у входа, покуда, помнится, Анджил сказал, что если мы ещё раз заявимся на его паркеты в обуви, которая явно полсвета перевидала, у него появятся трое бесплатных лакеев. —... предполагала, кхм. Но у меня всегда так, всё окей. Проскользила тонким капроном к нему. Ярость иссушилась ещё в подземелье, но неловкость воспряла на останках её и, чёрт... Я могла бы признать, что мне было немного стыдно. Чуть-чуть. Самую малость. За тот мой заскок. Насколько уже бывшей террористке вообще могло быть стыдно перед представителем власти. Который, честно, был слишком терпим, добр и даже позволил мне гонять в удобных туфлях... ... И, — как бы, — я не застеснялась или что-то в этом роде, но расстёгивая чёрные пуговички халата от горла до декольте, я находила очень интересными скучные стены. Выкрашенные в кобальтовый. И белый. Тоже скучный. Обнажила часть лифа; и, боги, все так притихли, будто перед ними впервые женщина раздевалась. Или смекалось им, что я достану оттуда страшное. Но я всего лишь оттопырила поролон и нащупала нагретую теплом флешку. И протянула её в руки Анджилу в полнейшей мере невинно. Но все застыли и зрились на меня какими-то новыми глазами, и я не стерпела: — Что? — Оглянулась на ребят, кроша нараставшее смущение, как печенье. — Надёжней этого прятать только в желудке, как наркотики. Но у меня зубная нить не с собой. И сейчас же наваждение спало с физиономий, и, что бы занятного они во мне ни обнаружили, скрылось это за радужкой и зрачком. Толстые, загорелые пальцы Анджила соприкоснулись с моими, испещрёнными трещинами и бледными, на середине флешки. Лёгкое покалывание осело на кончиках, как на мели. И именно это мне и не понравилось... Тем не менее, флешку забрал с лицом мужчины, не желавшего вникать в интимные тонкости женского шпионажа. И заверил: если Вельд будет доволен находкой, более ни у Солдат, ни у Турков претензий к нам нет, и мы можем бежать сегодня. Но пока он не вернётся — сидеть смирно. Здесь. Не шуметь. И никому не открывать. Гавкнуть хотелось. Но, так и быть, злость на доброту не отзывалась. Не быть мне безжалостной, отпетой злодейкой. Какой ужас. — Кто-то поедет в Кальм? — Вопрошала, прикидывая, что если и уезжать за тридевять, то определённо одной. — Кальм... — Нытик тоскливо, по-щенячьи вздохнул. Видимо, предаваясь ностальгии, — мучительной, долгой и вязкой, как нуга, — и тут я сознала, что человека в дискуссии мы потеряли. Лучше бы другой город предложила. Курильщик состроил министерскую моську и заявил: — Кальм — слишком большой город. И слишком близко к Мидгару. Не это... как это, не це-ле-со-о-бра-зно получается, во. — Фига ты, — изумлённо и скептично скосила взгляд, словно другой персоне голос Курильщика приделали. — Такие слова знаешь. — Ну так, — он картинно закатил глаза, как удивляясь, отчего же я его недооценила. — Меня хоть и не учили, как вас с Челси, но я тоже не тупой, знаешь. Как полагается, причин не верить тому, кто угнал байк Турка и до сей поры ходил здоровый, с прямыми руками-ногами и с таблом, что не сняли и не нацепили заново, степлером прижав, кратно не было. Меж тем поднялся вопрос иной: — В деревушки валим, что ли? — Банора, Гонгага, Нибельхейм — ровная тема же. — Продолжал, настаивая: — Кого будут искать в такой глуши? Купи себе корову и развлекайся с ней хоть до конца жизни. — Извини, я не по скотине. Хранили безмолвие. Значится, около трёх деревень на выбор. Но о Нибельхейме (пока что) я ничего не слышала, а совсем уж катить в неизвестность желанием не горела. О Гонгаге припоминала, что один Турк в свои лучшие беспредельнические годы устроил там массовую резню. Не самая милая рекомендация, давайте откровенно. Ну а Банора — я же не ультимативная дура, чтобы езжать на малую родину генералов Анджила Хьюли и Генезиса Рапсодоса, да? Да ведь?.. О, раздрай лопал меня, как закуску, и я никогда ещё так не нуждалась в знаменитом рапсодовском пендале, чтобы и думать забыть о Баноре. Но Директор Лазард тоже послал его и тоже во всех смыслах этого слова. На север, на заснеженные просторы Модеохайма. Где, по общему признанию, пар изо рта струился даже в помещениях, ресницы скашивали такую жатву из снежинок, что тяжко моргать, и вообще — если тебя не снесёт лихим ветром по склонам, по горам, то наверняка снесёт твоего коллегу. В целом, решение Директора Лазарда происходило из причины и следствия. А посему было ясно. Дабы Генезиса уж точно ничего не отвлекало от работы, а Сефирот и Анджил замечательно поделят его обязанности между собой. (Кхм-кхм, если они вообще, кхм, были. Ввиду того, что амброзии в крафте смешались вот так, что Генезис и Анджил повадились сжигать ведьм, в то время как Сефирот, очевидно, впахивал за троих. И, очевидно, в этом и крылась энигма произвольных часов). Деревня-укрытие... Так жаль, что нельзя было смельчиться до мошки. И просто... жить свою ещё более маленькую жизнь, чем жизнь какой-то маргинально-интеллигентной Асфодели. Но жизнь прекрасную, ибо лишённую смысла и стремления к этому самому смыслу. Потому что ты мошка. Какая утопия? И, наверное, всё дело в залежах мазохистских наклонностей или просто в том, что я буквально стучалась к мадаме Свободе, а с какой-то репы помышляла о знаменитом рапсодовском пендале. Наверное, я просто бежала, чтобы потом меня кто-то нашёл. —... вывезут из Мидгара. Вздрогнув, я повернулась на звук. Глазела на болтающих Курильщика и Нытика непонимающе. А потом промелькнуло: ах, да, наметить пункт назначения — это половина беды. Пересечь столицу формальным мертвецом, пройти КПП на границе — самостоятельно это не провернёшь; нужен авантюрист и с авто на руках. И желательно плащ-невидимка. — Да кто ж согласится? Ты слыхал, как «Шинра» лютует? Любой теперь, кто хоть сигаретку «Лавине» подаст, всё, враг нации. — Нет, ну, — задумавшись, Нытик изрёк: — на Рынке у Стены всяко найдётся, кто провезёт. Только сколько это будет стоить... — Да дело даже не в этом! — Курильщик едва не рычал от отчаяния, как лев, с арены цирка ведомый в закрытый вольер. — Ща никто с «Лавиной» связываться не хочет. А с беглецами и подавно. Представляешь, какой это гемор? С обычными «лавиньщиками» ты «Шинре» на горло наступаешь, а так за водилой придут с обеих сторон. — Может, мафия... Курильщик вздохнул, как может вздохнуть человек, для которого ползать под Доном Корнео — значит сковать себя крепчайшим стежком со всем тем, от чего хочется откреститься и о чём навеки забыть. Да... Мы разумели, о чём это говорит для нас всех. Сегодня мы никуда не поедем. ××× Преславно, не правда ли? Новая судьба не валялась где-то на свалке и не бдила, а когда же я подберу её и мы наконец-то исчезнем в счастливом забвеньи. Нет. В этот день мы... у, мы наломали дров. За новые судьбы свои. И встряхнули Рынок у Стены хорошенько. И если бы не... ... А? Странный тенёк опал на лицо. И на верх цветочной туники, нарядной, что лицезрела два света и сразу. Курсирует тенёк, правда, гибко — словно в моё пристанище, как в кукольный домик, кто-то проливает стакан воды. И оно... пикирует. Снижается медленно, дразня; серафимом с кристальных небес. Но пока не удаётся узреть, что же это такое. Сирин? Не послужила я миру до целого Рая. Нечто из грёз тянется ко мне, как по заданной траектории. По мере приближения обличаю в его длинной форме щербатость, как у... как... ... Не может быть. Это... это какой-то бред, да? Помутнение рассудка, бывает же такое, да? Просто дебильная и злая шутка от самой же себя, и стоит мне только закрыть глаза и снова их открыть, и... да ладно... нет... Опять? Почему? За что? Я же сидела себе и никого не трогала, искупала завет! К чему эти напоминания о последних часах моего бытия вне этой ловушки? Ещё раз ткнуть в то, на что я никак не могла повлиять? Приземлилось у самой подошвы. Перо. Чёрное, что искрится зелёным, искрится проводкой из самого Лайфстрима. И я... 1)... поглощённая воспоминаниями, приворожённая, прикоснулась к нему. Ибо мне уже нечего терять. 2)... отсела подальше; я совсем пустоголовая трогать какой-то злостный происк междумирья? Дождусь, когда исчезнет сам.