Я сгораю

Из вертикали в горизонталь. Из двух зол выбрала ли я меньшее? Как селёдка под тканевой бочкой, как таракан, слинявший в ужасе от софита и притаившийся в первой же узкой расселине. Сердце клокотало, как полоумное. Голова отрицала всё. Всё это. Какое-то идиотское подспорье для анекдота! Ещё более идиотского, чем того, что придумал Рено. Придумал?.. Хлопок двери и дробь шагов. Хлопок — аккуратный, дробь — мерная, хозяйская. Вконец утёк туман из сомнений — никто другой не мог сюда зайти. Изначально. Но, по правде, не так страшен чёрт, как его малюют — это всё-таки не человек с фантазией Генезис и не Сефирот, у которого разговор с врагом короток и ясен, как одна гила. Хотя Элфи... Но меня и не за что было жалеть. Если это действительно была жалость. Тень стелилась по полу, с каждым шагом удлиняясь, разбухая, ступая всё ближе, ближе... И я задержала дыханье, но кровь голосила в жилах, но моторчик под колоннами костей тарахтел пуще прежнего, разгоняясь и лишаясь последнего ума. Хотелось рвать когти. Отказаться от своих слов про черта и что-то там и рвать, рвать до победного, до свободы. Бороться за свою жизнь. А не стирать локти, прижатой решётчатым каркасом дивана. Однако, да. Этот знаменитый слух... Этот невероятный талант Солдат слышать то, что обычному смертному слышать не дано. Ну, или использовать сей дар бездарно и ловить частоту моего недовольного бубнежа, как некоторые. В любом случае, выиграть эту партию мне было не суждено. Посему, успокаивая себя тем, что они-то и не люди уже, а я хотя бы что-то человекасодержащее, я глотнула пыли и стукнулась черепом, но выкатилась на свет божий. С посторонней помощью. —... Здрасте. Ну, вот так мы и познакомились. Я, распятой плашмя на паркете, мышкой-шпионкой, он — полководцем тех оловянных, совсем не эффектным, как сами-знаете-кто, но хотя бы похожим на своё звание. Этаким гризли. Кровожадным медведем, что даже церемониться со мной бы не стал, а этими самыми лапищами, да в фарш. Но, нет. Расчленять меня Анджил не собирался. Более того, рассматривал столь осознанно, невозмутимо, будто вытаскивать лазутчиков из-под дивана — это его обычный четверг; и я — экспонат, а не зверушка в клетке, жвачка под подошвой или предмет похоти. Так странно. Но другого от наставника Зака я и не ожидала. Иногда создавалось впечатление, что «Шинра» — это не сборище преступников в законе, а киноакадемия, блин. — Здравствуй. Смотрела смелее, раз позволяли. Тёмные волосы, тёмные, мудрые глаза, черты лица не модельные, но как резьба по дереву — приятные, хоть и грубоватые. Неплохую мне цель выдали, а? Даже покрасивше была, чем на фото. И жалость кровушку пустила, ведь с таким можно было работать, можно же, но меня... уже раскрыли... — А вы... убьёте меня, да? — наивно спросила я. Вздыхая, будто дитя малое решило узнать, а почему же небо зелёное, а трава — голубая, со снисхождением, но отнюдь не раздражающим, не таким, как у Генезиса, ответил: — Посмотрим, леди. И тут сквозь дверную щёлку я расслышала голос, который, право, желала бы распробовать только в Аду: — Господа, ну куда же вы! Наушник тотчас разразился кошмаром. Зашипел задвижкой ржавой, и тогда до меня, наконец, дошло: если Анджил так легко обнаружил меня, ту, что ютилась молчком, то жандарм, что скрипнул аж двумя словами, был в полноценном ауте. И завалился пижон в гнёздышко с парой предателей, и оценила я в нём не модника-огородника, а блюстителя порядка. Подельников отбросили щенками, поближе ко мне. Благо, что не на меня. И зацепились глаза Генезиса крючками за мой привычный стайл, и не прочь бы я задать: «ну как, нравлюсь?», но без шубки я всего лишь немая нингё. Мазнув по гостиной взглядом знатока искусств, обведя им своего лучшего друга, шпионку и оборотней, Генезис — о, довольный оратор, — торжественно провозгласил: — «Лавина» снова решила, что она умнее и коварнее всех на свете, но она снова оказалась неправа, мои дорогие гости! И вот почему... И лил воду, лил. Пока сбоку от меня один из «гостей» умывался слезами, шмыгал носом и моросил ливнем о матушке, о доме в Кальме; пока второй «гость» вторил ему, что закурить охота, закурить, и если эти баобабы пожертвуют ему сигаретку, он замолвит за них словечко перед Ифритом — гореть будут в чуть менее жарком котле, чем остальные из «Шинры»; пока я нервно полосовала ногтями ляжки, всё взвешивала, мог ли этот Анджил Хьюли взаправду намекнуть, что нас не прикончат сейчас же. — Ген, хватит. — Тактичное и даже... сочувственное? Обращённое к нам, бедолагам, как будто у этого Анджила ещё завалялась эмпатия где-то в кармане. — М? Как очнувшись ото сна в летнюю ночь, Генезис ещё раз пробежался глазами по нашим тушкам, трясшимся стиральной машиной. Видимо, посчитав, что градус террора достиг своего предела (но, разумеется, вовсе не потому, что Анджил так захотел), он смолк на мгновение и задекларировал к сути: — Для кого-то это весьма прискорбная новость, но Вельд — бывшая глава департамента Турк — вернулся к работе. — Меряя пространство шагами, прямо как в тот чёртов день, Генезис упивался тем, как громко прочистил горло Нытик, как заёрзал Курильщик и я, объятая гарью дежавю, багровела-зеленела. — Более того, он никуда не уходил. Всё это время он провёл в особом помещении с камерами. Особом, поскольку те камеры захватывают не только коридоры, но и всё то, что даже некоторым Туркам видеть не пристало. И он лицезрел... интересные события. Каблук с силой ударился об пол прямо передо мной. И я вздрогнула, покрываясь стыдными, стыдными мурашками. Что это?.. Прелюдия к кровавой бане?.. — Включая... — подбирая слова излишне тщательно, под надзором Анджила, чьё присутствие удивительным образом, но положительно сказывалось на его поведении. — Вчерашний прецедент в штаб-квартире. И... Боже, боже. Генезис замялся! Как странно, как чудесно и доселе неизведанно. И хотя уже тогда я понимала, что напрямик он не скуксится, не признает, что самолично вручил Вельду петлю для всего отдела Солдат, на сердце потеплело. Весна наступила. Пускай за окном и только-только лепились щупальца осени. Жандармы не ведали, о каком прецеденте шла речь. Но им и не надо. Если это было то, о чём я думала, их роли в этих переговорах — тис и камушек в семнадцатом ряду. Оживлённая я перебила Генезиса: — Вы же хотите предложить сделку, да? Мы можем помочь друг другу. Но есть ультиматум: я меняю условие прошлой сделки. — И каким же образом? — Генезис подался вперёд, опять в этом мрачном интересе, опять с таким выражением лица, будто он и не шут совсем, а кто-то... — Что бы ни произошло, вы не убьёте нас. Это раз. — Будет два? — Два — мы завершаем наши задания и уходим отсюда без последствий. Генезис аж фыркнул. Лисицей, насмешливой такой. Снова заговорил сквозь прорези в маске. Но я была непреклонна: — Теперь мы в одной лодке. Не поможете — вместе с нами перевернётесь и утонете. Короткие ноготки впивались в голые ноги, я прятала лицо за ширмой волос, но всё же нашла в себе силы поднять голову и заглянуть потенциальным союзникам в лицо. Жандармы притихли. Они всё осознали. И если их языки ещё поворачивались осудить меня за нарушение той самой заповеди, за сговор с врагом, то лишь во вчерашнем дне, когда их жизни ещё не зависели от исхода этой беседы. Так или иначе, иного выхода не было ни у кого. Им стоило забыть о славной и уже просто смехотворной фразе: ««Шинра» не ведёт переговоры с террористами», нам — подвязать прежние узелки и взять поводья деревянного креста, исходившего парой-тройкой нитей к новым игрушкам. Выход... он вообще редко бывал таким, каким нам хотелось бы. Но он всегда был. ××× Когда квартирка, доселе наводившая тоску и стылый мрак, превратилась в уютный крысиный квартирник, работа забила ключом. Новый план. Нам нужен был новый план действий. С учётом всех тонкостей нашего положения, то есть: во-первых, плёнка с покушением на меня во владение Вельда; во-вторых, скорее всего, отстрелянные камеры наблюдения не облегчили нам задачу, а только показали, что в силовых эшелонах тоже есть засланные; и, в-третьих, не особо ясная картина того, сколько людей в принципе знали обо мне и жандармах. Как понимаете, каждый пункт — гниль своя. Разная по структуре, но одинаковая по тому простому факту, что если гниль не резать — гниль не остановится, гниль расползётся и отравит собою всё. И кстати о ней. — Тот Турк по-любому уже догадался, — глашу усталой сонатой, вынужденная признать: я всё ещё барахталась в море компании только потому, что у Рено никак не получалось облечь свои тезисы в доказательства. — Надо как-то сбросить его с хвоста. — Убить? — Гаркнул Нытик. — Подставить? — Встрял Курильщик. — Ничего из этого, — Анджил отстаивал свою твердыню исключительно деликатно и без какого-либо напора, но весь его угрожающий вид подсказывал нам, бедолагам, что перечить не стоит, а выслушать — да. — Это бессмысленная жестокость. Мы не можем убить человека за то, что он добросовестно выполняет свою работу. — А подставить? Договориться? — Курильщик не унимался, развивая теорию. — У каждого Турка есть слабые места, это ж все знают. Не может он быть таким принципиальным. — Может, — повторяю по-новой. — Он походу какой-то фанатик-карьерист. Другой бы давно уже... —... сравнял твоё бренное тельце с землёй? — Генезис кольнул, и крыть это нечем. — Туркам даруют так много свободы. А он всё пытается закончить с тобой по-хорошему. — О, мне так повезло на охотника. Наверно, та милая блондиночка вообще бы мне все зубы повырывала. И обманчивая улыбочка в очередной раз украсила его лицо, и выдал он гордо: — Тебе повезло не с Турком, а со мной. О-о... о-о... В ту секунду я чуть вчерашней кровью не поперхнулась, вот так мне с ним повезло. — Ко все прочему, — продолжал он чинно, только кружочки по воздуху сапожком не описывая. — Ты должна быть мне благодарна. Я спас тебя от этого Турка. — Я бы предпочла спастись от него с целым горлом. — Увы. Н-да... к слову о нежеланном выходе из положения. И это я ещё пыталась, карабкалась, лишь бы не воскрешать в памяти тот кошмар в штаб-квартире. Те ощущения, чувства... Развилку в сотни дорог, которая всё равно, в конечном счёте и вопреки всему привела бы к дурацкому, непонятно откуда взявшемуся вожделению. Просто... почему?.. Неужели моя личная жизнь была в таком запустении, что гормоны подталкивали меня уже просто к любому варианту?.. Я и правда невероятно жалкая. К тому же, жандармы не оценили нашу перепалку. Но, вероятней всего, знай они всю предысторию, то давно бы уже принесли попкорн и поставили чайник. Словом, предприняли бы всё, лишь бы оставаться в зоне тайм-аута как можно дольше и не выходить в этот жестокий и бесчестный по отношению к террористам и шпионам мир. Но это их проблемы. Мы были командой, но у каждого были свои личные проблемы, которые других не касались. И меня напрягало, что область знаний Анджила — нашего нового полноправного члена — была всё так же мне неизвестна. Что там ему Генезис сболтнул? Много ли? Мало ли? Контроль над ситуацией утекал из-под пальцев, и обновлённая сделка нисколечко не снимала пелену опасений. Это как наставлять ствол на другого человека, пока кто-то целится в тебя. И кто-то ещё целится в твоего убийцу... Я даже не понимала, что мне теперь делать. Выполнить задание от «Лавины» по-адекватному уже не выйдет (хотя не то чтобы я лелеяла надежду на это после встречи с Генезисом), но если не так, то как? О, пачкать руки о «последний шанс»... В конце концов, точно я сознавала одно: мне было необходимо держаться за Курильщика и Нытика. Что-что, а они такие же чужаки, как и Анджил с Генезисом, но они хотя бы на той же стороне баррикады, что и я. Думала, скинем уж этих солдафонов по пути, если жандармы не порешают сбежать. Предыдущее обещание о защите Генезис сдержал (пускай и весьма своеобразно), так что надежда ещё суетилась в шпинатном плаще. — Если Вельд видел, что камеры слежения убрали люди в форме пехоты, облава на отдел Общественной Безопасности не за горами, — Анджил неустанно доводил до жандармов одну простую вещь: убийство Рено — это не вопрос его излюбленной морали. Это вопрос выгоды. Коли догадка верна, облаве действительно быть. Но они смогут выиграть немного времени, пока Турки будут дознаваться и постепенно сужать круг подозреваемых. А не с пристрастием расследовать кончину коллеги. — Так, а мутим-то мы что? — Курильщик без сигаретки, на нервах, что с гимнастический канат, уже закипал. — Может проще позвонить Фухито и... — Нас всё равно уже никто не вытащит, — холодно заметила я. А нутро прямо выло, заливалось огнём, ведь этот идиот точно помышлял о побеге! Побеге! И знать не хотелось, что «Лавина» нарыла на него, но из нашей организации, как и из «Шинры», уходили только вперёд ногами. И только распоследний дурак ещё тешился фантазией, что можно убить себя прежнего здесь, в Мидгаре, чтобы после воскреснуть с новым паспортом, детством и желательно где-нибудь, где его уже никто не найдёт. — Стоп. Тишина аж прогнулась пружиной под возгласом Нытика. Его солёное лицо, доселе издававшее сплошные рыдания, нежданно озарило открытие. Эврика; нечто, о чём никто не хотел заговаривать, но это было до того на поверхности, что впору пристыдить себя за слепость. Нытик повернулся к Курильщику, ко мне. И с благодатного удивления его лик тотчас перекосился ужасом. Он будто хотел развеять своё наваждение, но сомневался, что даже мы, его товарищи по несчастью, способны на это. Дрогнув всем телом, он жалко промолвил: — А нас сцапали точно случайно?.. ××× Мы не хотели верить в подставу. Это было просто немыслимо, непостижимо, но не только для нас — для Генезиса, Анджила. Для одного, правда, было сюрпризом, что его слова про резвость бега оказались пророчеством, а для другого — сама беда, сам факт, что нас бросили на произвол судьбы. Анджил даже сравнил это с тем, как если бы он сам покинул своих щенят, когда бы они нуждались в нём больше всего. Но рулер — я. Я отвечала за эту маленькую пакость, я отвечала за взлом и, соответственно, за всё то, что приключилось во время и после него. Челси шепнула надёжными, как сталь, устами, что в башне нет ни единой солдатской и турковской души. И Курильщик уже успел проклясть её, и Нытик приоткрыл внутренний краник. Но Челси... могла ли она?.. Ох, Челси... Подобно тому, как я отказывалась верить в подстроенное несчастье, я отказывалась верить, что Челси жаждала моего провала. Так нагло лгала мне в лицо, говоря о дружбе и клятве. И это её сравнение себя с коброй... Я едва-едва отринула прежние сомнения, но глаза у сомнения новейшего — дики. Меж тем, Анджил и Генезис прояснили своё появление так. Воротившись из морской мясорубки, решили они заглянуть к Анджилу домой, но, ах, — осколочки на полу оповестили их, что на этаж нагрянули туристы. И поскольку мы — далеко не первые и не последние люди, желающие прижучить знаменитого генерала, прижучить возжелали нас. И жандармов в частности, покуда раскрыли их пораньше моего. — Знала бы ты, шпионка, как это страшно, — молвил Генезис напыщенно-жалостливо, театрально до того, что не оценить иронию было невозможно. — Уже даже стража может вставить нож в спину! И Анджил смотрел на него, как воспитатель смотрел на своё чудо в перьях — ласково, но легонечко, совсем ка-апельку над ним угорая. А мы и не против были поддержать его, тоже посмеяться с человека-оркестра, но гложило нас обстоятельство. Если они заявились в квартиру не по наитию роковой случайности, а срок в срок, тогда вывод просился — нас... кинули. Теперь уже точно. И в тот день обещания выписывал чеками не только Генезис. Как и сказывал мальчик-щенок, если мне когда-нибудь понадобится слово-оберег от юродивых актёров и мечей, то, вот оно, вот. Анджил сказал: — Впредь, — и явственно смерил его взглядом, за которым стояла целая история, — он будет джентльменом. В поступках как минимум. И не тронет ни одного из вас, пока вы соблюдаете наш уговор. Вопросы? — А он будет зачитывать нам «Лавлесс»? — Очень уж волновал меня этот нюанс. — Боюсь, что да. ××× Иногда мне казалось, я совершала одно охренительное действие за другим. Но только в период сотрудничества с генеральской верхушкой это ощущение выходило за берега лайнером. Так вот... Отослав Курильщика, как бравую скрижаль, на дело грешное, — или же проникнуть в автопарк «Шинры» и угнать мотоцикл Рено, — я избавилась от надзирателя. На какое-то время. Потом, правда, до меня дойдёт информация, что больно часто байк Рено стали угонять, но это уже мелочи жизни. Постукивая пальцами по столешнице, восседая в приёмной с новым лицом, новыми волосами, моя шея, подобно туберозе, испускала приторную сладость. Но образ был отнюдь не сахар. Смышлённая секретарша, верно, об этом уже догадалась. Схема была проста и стара, как мир: за маленькой муткой не заметить большую. Я и Курильщик прогнозируем тайфуны над бухтой, Нытик распространяет по казармам холеру слухов об облаве, а Генезис с Анджилом — сдаются главе департамента Солдат, господину Лазарду. Думают вместе, что делать с Вельдом, и имеет ли смысл что-то делать вообще, когда мы говорим о главе департамента Турк. Мысль проскочила, как пуля шальная: коль скоро двое из легендарного генеральского трио прознали о чехарде со шпионами, так же скоро ли это дойдёт до ушей Сефирота? И покуда я не могла наорать на Генезиса под страхом, что меня опять проткнут, а могла только окольно токсичить, я сорвалась на секретарше: — Если Рив Туэсти не материализуется здесь сию же секунду, я сожгу вам лицо. — Н-но... — Вы не верите? — Я достала из недр меховой сумочки шар огненной материи, что мне так же заботливо подогнал Генезис. — Хотите проверить? Даная аж сжалась вся, забоялась, как заяц в лесу, хотя если уж совсем честно: я в кастование боевых заклинаний была плоха, как слон в балете. И скорее бы себя подожгла, чем её и уж тем более комнату. Но, да. Генезис говорил, что хороший блеф тот, что и не блеф вовсе, а уж он в этом что-то да понимал. Я угрожающе сжала материю ладонью-крабиком. Секретарша побледнела, но по-прежнему не могла соткать Туэсти из воздуха. Если это были его обычные дни, то Директора и вице-президент — действительно более недосягаемая мишень, чем Солдаты и Турки. Беру свои слова назад. И я подавила смешок. Ведь в ту секунду я была более тёмной версией того переводного статиста. И это чудилось даже... милым? По крайней мере, теперь намного милее, чем лицемерная морда «Лавины». Лицемерная морда Фухито. Благодарность, любовь пока никак не прогонялись из сердца вон. Но, в конце концов, перетянуть сердце жгутом всегда могли интрижка с Генезисом и страдания этой дамочки. — О, мы с вами ещё повеселимся, — заявляла бесстрашно. Пусть и страдания физические моя героическая натура не одобряла, но психологические ещё никто не отменял.