Без солнца сад

Привычка привела Азирафеля обратно в Лондон. Привычка и надежда — слабая, но живая. Вдруг человеческая жизнь и смерть Кроули удовлетворили Ад. Вдруг он скоро вернется на Землю в своей истинной форме. И так как он держит слово — он вернется в Лондон. Годы и здесь тянулись один за другим. Азирафель продолжал получать приказы свыше. Он пытался делать все, на что был способен, но даже без влияния Кроули понимал, что делает слишком мало. Люди были сложными и противоречивыми существами, их жизнь нельзя было изменить одним случайным благословением или проклятием. Их собственная воля, их собственный выбор становились клинком, пресекающим все его усилия. Азирафель все-таки рискнул и приложил к своему отчету записку о том, что он уже с полвека не наблюдал активности демона Кроули, и поинтересовался (с выверенной небрежностью), не знает ли головной офис, когда того в последний раз вызывал к себе Ад. Некоторое время Азирафель просидел без ответа, а потом пришли всего две строчки о том, что независимо от местоположения демона на Земле, Азирафель должен оставаться настороже и дальше не допускать вмешательства дьявольских сил. Азирафель читал и перечитывал небесное извещение, пытаясь углядеть в нем какой-то скрытый смысл, хоть какой-то намек. Оно могло значить, что они знают, что Кроули вернется. Или что они понятия не имеют, что происходит. Или что они просто решили не делиться с ним информацией… Лондон без Кроули был пустым и унылым. И когда однажды Азирафелю стало совсем невыносимо, он за неделю упаковал вещи и купил билет до самых дальних колоний Нового Света. Он не возвращался в Европу следующие пятнадцать лет.

***

Копенгаген, 1735 Сначала Азирафель услышал его имя. Ощутил, как сердце заколотилось, когда ученые Тринитарии заговорили о блестящих работах герра Кроули. Он был стеклодувных дел мастером, изготавливал пробирки и колбы для естествоиспытателей и алхимиков. Быстрые расспросы привели Азирафеля к его мастерской, уцелевшей в пожаре, который уничтожил большую часть города. В самой лавке его встретил подмастерье. Он сразу пригласил его посмотреть на изделия, выполненные с большим стремлением к новаторству. Когда Азирафель спросил о герре Кроули, тот указал на заднюю дверь, ведущую в пристройку со стеклянной крышей. Азирафель нашел Кроули в окружении буйной герани, десятков кустов в искусно выдутых стеклянных вазах, чьи корни причудливо вились в темной почве. Кроули был старше себя в Сицилии и обладал бледным лицом зажиточного торговца. Его волосы были короче, но все еще достаточно длинными, чтобы с элегантной простотой собрать их на затылке. Кроули был больше похож на самого себя, каким Азирафель и привык его видеть. Ровно до тех пор, пока он не посмотрел на него с вопросом: его глаза были не хищного желтого цвета, а карими. Азирафель вздрогнул под его взглядом, совершенно не готовый к охватившей его буре эмоций. Скорби, радости, тоске, растерянности. Не выдавший ни капли узнавания Кроули нахмурился. — Чем я могу помочь? — произнес он. Его датский — бархатный и осторожный, как у человека, который начинал с малого и много работал, чтобы добиться того, что имеет сейчас. — Если вас не встретили у входа… — Нет-нет, то есть — да, меня встретили и очень помогли, а… замечательный паренек, должен сказать. Уголок губ Кроули дернулся в полуулыбке-ухмылке. — Она не паренек, — сказал он. — Пусть и будет очень рада услышать, что вы посчитали иначе. Значит, вы пришли непосредственно ко мне? — Да, — выдохнул Азирафель, не справляясь с чувствами и едва сдерживая слезы. Кроули выпрямился и уставился на него широко открытыми глазами. Он поднял было руку, затем, словно опомнившись, опустил ее на скамью. — Мы когда-нибудь встречались? — с сомнением спросил он, глядя в лицо Азирафелю. — У меня ощущение, что я вас знаю. В груди Азирафеля вспыхнул огонек надежды. — Да, знаешь. Встречались… — Азирафель заставил себя выдохнуть. — Только очень давно. Я хотел бы возобновить наше знакомство, если ты не возражаешь. — Тогда пообедаем? — предложил Кроули, улыбнувшись. Он был очевидно заинтригован, рассматривая Азирафеля. — Должен признаться, я совершенно не помню нашего знакомства, но буду рад вспомнить.

***

Обед прошел просто замечательно, почти как в старые добрые времена, пока Азирафель не принялся объяснять Кроули, кто он такой. Возможно он надеялся, что Кроули инстинктивно распознает правдивость его слов. Но вместо ожидаемых любопытства и принятия, лицо Кроули исказилось в замешательстве, тревоге, настороженности, и самое болезненное — неприязни. — Не могу поверить, что вы посмели отнять у меня время столь непродуманной байкой, — рявкнул Кроули, поспешив покинуть клуб, хотя они даже не закончили основное блюдо. — Найдите себе иное развлечение. Азирафель ощутил, как у него пропал аппетит. Он оставил ягненка недоеденным и заплатил по счету, хотя заказ был на имя Кроули. Эту ночь он провел, прогуливаясь по набережной, слушая редкие крики печальных чаек и ощущая, как нутро крутится и вздрагивает, подобно течению воды и ряби на ее поверхности. Он мог бы стереть Кроули память о их встрече и попробовать снова, но каждая частичка его существа противилась этой мысли. В Сицилии он совершил ошибку, когда думал, что ему это не удастся. Еще хуже было от того теперь, когда он знал, что это возможно. Хорошее отношение Кроули всегда много значило для Азирафеля, больше, чем должно было. Но играть с разумом Кроули в угоду его хорошего отношения было чистым предательством. Нет, он сделал глупость, и он сам исправится — словами и деяниями.

***

Он составил десятки планов, некоторые из них были такими замысловатыми, что им не суждено было воплотиться в реальности. Он думал солгать, сказать, что это все было просто глупой затеей, мгновением помешательства. Он обдумывал историю о пари, вышедшему из-под контроля. Он размышлял о том, чтобы представиться чудаковатым поэтом, который излагает все метафорами. Но он никогда не был так хорош в притворстве. Особенно с Кроули. Одним вечером Азирафель заставил себя вернуться в магазин. Незамеченным проскользнул мимо подмастерья, которая дремала и видела сны о побеге за море. Кроули нашелся в пристройке, где неторопливо работал с геранью. Азирафель смотрел, как он прививает растения от нового подвоя. Рядом с ним лежала бумага с подробными записями. Его фонарь почти догорел, и глаза, должно быть, устали от тусклого света. Азирафель расправил крылья, задевая кончиками стеклянную крышу и деревянные стены. Он щелкнул пальцами, призывая свет в маленькое пространство. Кроули вскинулся, раскрывая рот. Его глаза были такими широкими, что того и гляди, сейчас вывалятся. — Я говорю правду, — просто сказал Азирафель. — Прости, что мои слова были недостаточно убедительными. Давно, очень давно он показывал человеку, вообще человеку, настоящего себя. С падения Вавилона он не расправлял крыльев при ком-то кроме Кроули. Словно нож в сердце было видеть страх в этих глазах (иных, но все еще его), неверие и благоговение в родном лице. Кроули никогда не смотрел на него так. Кроули подколол бы его насчет состояния перьев, сказал бы, что они в точности как его волосы — тоже не в состоянии лежать гладко. Но этот Кроули был человеком, который впервые видел ангела, и Азирафель прекрасно понимал, что он видит только божественное сияние. — Я… — Кроули не мог говорить, от шока слова скатывались в хриплый шепот. — Чего… чего ты от меня хочешь? — Помочь, если бы я только мог, — ответил Азирафель. — Понять, что произошло, почему ты сейчас такой. Кроули тяжело сглотнул, оторвал от Азирафеля глаза, слепо уставился на цветы. — Ты говоришь, что я… не человек. — Да. — Что я демон. — Да. Кроули помотал головой, и Азирафель увидел скопившиеся в его глазах слезы. — Нет. Это не может быть… я не самый праведный человек, Бог тому свидетель, но я никогда… я всегда старался жить правильно. Всю жизнь я старался… — Да, я знаю, — с отчаянием сказал Азирафель, не выдерживая: Кроули был совершенно разбит. — С самого Начала. Ты не… ты не зло. Я не это хотел сказать. — Тогда что я? — Мой дорогой друг, — с безнадежной честностью ответил Азирафель. Кроули прерывисто вздохнул, сталкиваясь с Азирафелем взглядом, и пусть его глаза все еще были слишком светлыми и влажными, в их глубине вспыхнула искра тоски, которая взывала к сердцу Азирафеля. — Заходи, — сказал Кроули, отступая от стола и торопливо шагая к Азирафелю и двери. — Я… принесу вина. Посидим и поговорим. Расскажешь мне… расскажешь мне, кем я должен быть.

***

Потребовалась не одна ночь и куда больше одной бутылки вина, чтобы кто-то даже с умом и воображением Кроули смог разобраться в том, что Азирафель ему рассказал. У него было так много вопросов, что Азирафель едва ли успевал закончить каждый ответ. И поначалу это казалось добрым знаком, будто Кроули пытается вернуть себе недостающие части себя. А потом все пошло прахом. Азирафель не понял предвестников, хотя они беспокоили его сами по себе. Первоначальный пыл Кроули превратился в помешательство. Он читал каждую книгу и манускрипт, который Азирафель ему предоставил, каждое церковное писание, каждое пророчество. Он едва ли спал, мучаясь снами, которые не мог объяснить: были ли это фрагменты воспоминаний или просто образы его воспаленного разума. Они снова сблизились, но не было той легкости, что была между ними на протяжении веков, лишь маниакальность, лихорадочность. Кроули напивался, когда его рассудок не мог найти покой, но как человек он должен был нести за это ответственность, и временами Азирафелю приходилось вмешиваться, чтобы тот совсем не погубил свою печень. Кроули просил его просто прогнать хмель чудесным способом, чтобы продолжить пить, но Азирафель отказывался, встревоженный этой просьбой, хотя в прошлом это ничего для них не стоило. После этого Кроули стал выпроваживать его по вечерам и пить в одиночестве. Недели обернулись месяцами, Кроули совершенно потерял интерес к жизни, которую выстроил себе. Запасы изделий в его магазине иссякали. Он не мог больше быстро выполнять заказы, и его покупатели нашли себе другого мастера, но ему, похоже, было наплевать. Герань увяла, записи покрылись тонким слоем пыли. Его подмастерье переоделась в мужскую одежду и уплыла на корабле, отправляющемся в Португалию, а Кроули даже не заметил. (Азирафель позаботился о ней, благословил на безопасное путешествие по морям и обезопасил от любопытных глаз любого, кто бы мог усомниться в ее маскировке. Много десятилетий спустя он услышит истории о лихом молодом капитане, рассекающем по Карибскому морю, и немало вопросов о том, куда тот исчез, и что его связывает с некой богатой старой девой, которая унаследовала все его состояние, чье прошлое было скрыто за завесой тайны.) Кроули тратил слишком много денег на вино и книги, многие из которых Азирафель отказывался покупать, потому что знал, что в них сплошная чепуха. Азирафель начал осознавать, что он остался единственным собеседником Кроули. Кроули и до этого жил одинокой жизнью, но теперь он пренебрегал своими торговыми связями и горсткой друзей. — Тогда в чем смысл? — спросил он, когда Азирафель попытался осторожно поднять вопрос. — Получается, это все для меня — не настоящее? — Ничего не… — И я просто оставлю все это в прошлом? Когда мы поймем, как исправить то, что со мной случилось? На это Азирафелю было нечего сказать, но что-то осело в его груди тяжелой ношей, и когда после он начал тщательно приглядывать за Кроули, ему не нравилось то, что он видел. Вопросы Кроули достигли грани. Это были те вопросы, что он всегда задавал — о замысле божьем, о справедливости человеческий страданий, о праведности Небес и природе зла Ада, но теперь они отдавали горечью, жесткостью. Этот Кроули не мог отступить или принять великий гобелен человеческого опыта, когда сам был одной из его нитей, которая начала рваться. — Почему ты позволил этому случиться? — громко потребовал ответа он охрипшим голосом. Двоих соседских детей затоптала на улице вырвавшаяся из-под управления лошадь. — Почему не остановил? — Я не знал, — ответил Азирафель, утопающий в собственной печали. — Я вообще был на другом конце города. — Ты не мог… защитить их? Благословить? — Если бы я знал, что это произойдет, но я не могу предвидеть будущее… — Почему все равно не благословил? На всякий случай? — Дорогой, ты не понимаешь, чего просишь. Я не могу благословлять каждого ребенка на своем пути… Лицо Кроули исказилось. — Выметайся, — гаркнул он, и Азирафель ушел. Двумя днями позже, его ярость улеглась, но на ее место пришли горечь и угрюмость. — А как же чума? — спросил он, почти сразу, как Азирафель пришел. — Которая? — бездумно поинтересовался Азирафель, и лицо Кроули потемнело. — Когда мне было семнадцать, — сухо ответил он. — Из России пришла чума. Забрала моих родителей и моих братьев. Едва не забрала меня, но я выжил. В его глазах было что-то призрачное и отдающее ужасом, слишком близкое знакомство с делом рук Чумы, травма, которая никогда не заживет. — О, милый, я!.. — Ты не знал. Да. Ты уже говорил. Для ангела ты не знаешь очень многого. — Со мной не советуются по поводу целевых решений, — несчастным голосом прошептал Азирафель. Кроули бы смягчился при этих словах. Он всегда подталкивал Азирафеля либо к оправданию действий Небес, либо к признанию того, что он не может этого сделать. Но ему никогда не требовалось объяснять, что Азирафель не может никак на них повлиять. Кроули слишком хорошо понимал неотвратимость планов их начальства. Но этот Кроули посмотрел на него с презрением и пусть сейчас он и не сказал Азирафелю уйти, Азирафель ушел сам. Этой ночью он забрался на вершину Круглой Башни и, укрывшись от людского взора, смотрел на звезды. Кроули делал линзы для этой обсерватории, по крайней мере делал, пока не провалился в апатию. Азирафелю было невыносимо больно от того, что Кроули так близко к своим любимым звездам, и даже не знает их имен. Неделей спустя он пришел к Кроули домой, полный решительности сделать хоть что-нибудь с причиненным им вредом. Но дверь была закрыта наглухо, и Азирафель на краткий ужасающий момент испугался, что Кроули покинул город, не сказав ему, но когда он взмахом руки открыл замки и зашел внутрь, то понял, что никуда тот не уходил. Кроули нашелся у кровати, поскуливающий на коленях, словно в молитве, его волосы были в беспорядке, ночная рубашка измятой и потемневшей от пота. Когда Азирафель упал на колени рядом с ним, Кроули отпрянул от него, и разбитое сердце в груди Азирафеля разлетелось на еще более малые осколки. — Прости меня, — срывающимся голосом сказал он. — Это… это все моя вина. — Да, — хриплым, дрожащим голосом ответил Кроули, но в его словах не было обвинения, лишь бездонное горе. Он изобразил тень усмешки, легчайший изгиб губ. — Так оно и есть. Азирафель медленно потянулся к нему, давая время отодвинуться. Кроули позволил ему положить руку себе на плечо, закрыл глаза и прильнул к ней. — Я понимаю, — прошептал Кроули. — Я понимаю, почему ты продолжаешь пытаться. Но я… я больше так не могу, Азирафель. Нутро Азирафеля сжалось от страха и отчаяния. — Ты можешь забрать их? — попросил Кроули, не открывая глаз. — Можешь заставить меня забыть все, что ты мне рассказал? — Кроули… Он открыл глаза, те сверкнули темным золотом в сумерках развороченной комнаты. Он взял руку Азирафеля, отнял от своего плеча и поднес к губам. — Пожалуйста? Азирафель почувствовал слезы на своей руке и почувствовал, как и его собственные глаза наполнились его болью. — Ты точно этого хочешь? Кроули кивнул, прижимая его руку к своей щеке, прижимаясь губами во второй раз. — Но не тебя, — прошептал он в кожу. — Я не хочу забыть тебя. Азирафель не мог остановить себя, обхватил пальцами его скулу, поглаживая взмокшую кожу. — Я не могу отделить их, — дрогнувшим голосом сказал он. — Если я заберу воспоминания за эти месяцы, то уйдет всё. Кроули помотал головой, и отрывистым коротким движением вцепился Азирафелю в руку. — Тогда пообещай остаться, — взмолился он. — Снова познакомься со мной. Начни сначала. Пообещай, что будешь моим другом. — Мой дорогой, — прошептал Азирафель, привлекая к себе и оставляя поцелуй на взмокшем лбу. — Я всегда буду твоим другом. Было тяжело забрать столько времени, не причинив вреда, не оставив пробелов, которые бы не привлекли его внимание и снова не свели его с ума. Это потребовало немало терпения, искусности и твердой руки, что, когда Кроули обмяк в его руках, погрузившись в сон, Азирафель чувствовал себя обессиленным. Азирафель поднял его, уложил в постель (щелчок дрожащими пальцами сделал простыни чистыми и свежими), открыл окно, впуская утренний бриз. Он поправил Кроули волосы, вытер дорожки слез со щек. Сложил книги пророчеств и апокрифов, с помощью чуда отослал к себе на квартиру. Убрал бутылки из-под вина и мусор, накопившийся на месяцы забвения Кроули о том, как жить человеческой жизнью. Азирафель ничего не мог поделать с пропавшими изделиями и подмастерьем, но зашел в пристройку и вернул герань к жизни, смахнул пыль, осевшую на верстаке. Он взял одно из растений с пурпурно-белыми лепестками: то, за которым Кроули ухаживал в их первую встречу, и, засунув вазу подмышку, вернулся в спальню. — Ты проснешься, — мягко произнес он, присев на край кровати. Он любовался дорогим его сердцу лицом, теперь умиротворенным. — Как после любимого сна. Последние несколько месяцев ты пребывал в меланхолии, заплутал во тьме своих мыслей, но теперь это прошло. Скоро ты обратно завоюешь доверие своих покупателей. И я полагаю, что джентльмен в Круглой башне будет рад позволить тебе заглянуть в линзы, которые ты для него изготовил, и научит тебя тому, как называются звезды. Он склонился и поцеловал Кроули в лоб. Кроули пошевелился, и Азирафель поспешил уйти. Он забрал герань в стеклянной вазе и запер за собой дверь. Следующий корабль из Копенгагена плыл в Афины, так что туда он и направился.