Идиома

      Ромео, замотавшийся после очередного рабочего дня, сидел в учительской, куда позвал его Зонтик, видимо, никогда не устававший.       — «ничуть нестрашно»... А вот мне страшно от такой прылестной грамотности... — взмах ручкой и красная черточка вытянулась поперек строки.       — Через ы? — Зонт, сидя за столиком неподалеку, вытер подбородок от крошки песочного печенья.       — Да, прыпле... Тьфу. А-а, когда же это кончится...       Он отложил ядовито-красную ручку и уронил голову на бумажный стол с деревянной тетрадью на нем.       — Эй, чего унылый такой?       — М-м, нехорошо мне. Тут душно.       — Во всех смыслах. — Зонтик отозвался смешком. В ответ получил вздох.       Стоит устранить хотя бы один и открыть окно. Ромео подошел, приподнял жалюзи и отшатнулся, сначала и не поняв, на что напоролся взглядом. Какая-то груда серых палок в безвкусной вазе и сотня лохмотьев.       Пара жирных мошек догрызала нечто беленькое, валявшееся на подоконнике. Лепестки.       Засохший букет. Будто могильный.       Ромео пробрала дрожь, он скривился в отвращении. Холодок пробежал по спине.       — Кошмар какой...       — Все нормально?       — Я эту уборщицу... У-у! — прогудел он.       — Что тебе Зина Пална сделала?       — Иди, иди сюда, посмотри на этот ужас!       И поморщил нос. Зонт прошаркал к окну и заглянул через плечо Ромео.       — Ну, м-да. Все равно не понимаю твоих воплей. — он согнал мошек и собрал в ладонь белые ошметки, скорее не из чистоплотности, а из желания продемонстрировать, что он, в отличие от некоторых, не чрезмерно брезглив.       — Был бы здесь Данте, он бы меня понял.       — И что бы сказал? «Ты, любовь моя, сильно нервный, попей-ка водички»?       — Во-первых, «тыкать» мне он бы не стал! Во-вторых, ты хам, Зонтик! В-третьих..!       — Ч-ч-ч, дружище, — замахал он ладонями — трепетная тема, уяснил, остынь. И не хам я, просто прямолинейный молодой человек. — и поставил руку на пояс, обводя в воздухе свой профиль ладонью. — Я правильно понимаю, что вы все еще на «Вы»? Не вели казнить за тавтологию, княже.       — Это своего рода традиция.       — Не баг, а фича, все с вами ясно.       — Эм, да, можно и так сказать...       Ромео пересилил себя, поднял жалюзи повыше и открыл окно. В солнечном свете зарябили пылинки.       Зонтик скоро привел в сносный вид подоконник.       — И никаких больше жухлых цветов. Я молодец?       — Да-да... — Ромео к тому времени перебрался обратно за парту к бесконечным листам с закорючками вместо букв.       — Ты даже не посмотрел.       — Прости, на что мне смотреть..? — вздохнул он и поднял голову. Странно и грустно было видеть пустую вазу, где пять минут назад не менее уныло стояли забытые цветы. — Он был... Догадываешься чей?       — Тю, уже неважно! Хотя, если тебя это так беспокоит, можем обсудить, пусть я и не понимаю, в чем трагедия.       — Неважно, говоришь... Не стоит.       — Значит просто поболтаем, отлипни уже от стола!       Прожужжав все уши в течение минут десяти и двух пластиковых стаканчиков чая, он, довольный, тактически отступил от обжужженного Ромео в сторону дома. И вот учитель русского опять корячится над работами в одиночестве. И тишине.       Ненадолго: через три сочинения и семь черт (или чертей) ручкой, в дверном проеме учительской показалась лохматая блондинистая голова.       — Ты один тут?       — Как видишь, Феликс. Что-то случилось?       — Ничего. — он собрался отвернуться, но задержал свой взгляд на сгорбившимся над столом братом — ...Эй, хотя бы сегодня не засиживайся допоздна, а то на завтрашней репетиции будешь совсем никакой.       — Да вы сговорились! — он кинул ручку и та сбежала на пол. Феликс замер. Ромео смущенно на него повернулся, вздохнул, остужая пыл, и проговорил, медленно, словно разговаривая с недоходчивым школьником — Я уже привык, это мой ритм жизни.       — Репетиции ни в твой, ни в мой обычный ритм жизни не входят. — тихо проговорил Феликс.       — Домашние задания сами себя не проверят.       — Не обязательно все выполнять день-в-день. — он повернулся к нему корпусом и скрестил руки на груди.       — Объясни, почему мне лекции читает человек, который каждый день опаздывает?       — Э... — Феликс почесал затылок — Не задавай глупых вопросов.       — Иногда ты такой... логичный. — он сдался перед его железобетонными аргументами. Ситуация немного позабавила, поэтому ручка оказалась поднята, а тетрадь с хлопком закрыта. — Ладно, иду домой. Стой, да ты же сам не ходишь репетировать!       — Я дома играю.       — В чем проблема ходить?       — Кот сам себя не покормит.       — А, точно... Ты сейчас мои слова вернул?       Феликс, кажется, улыбнулся одними глазами.       — А раньше чего не ходил?       — Дуй домой. — он вышел за дверной проем и прибавил с напускной важностью — Мне тебя уговаривать некогда.       — А что тогда уговариваешь? — ехидничал Ромео.       Добиваемый Феликс развернулся, чтобы показать брату язык, и только потом зашагать прочь.       — М-да, и я тебя люблю. — буркнул Ромео, аккуратно собирая в стопочку работы. — Хорошее, значит, у него настроение... Кототерапия.

***

      Феликс так и не пришел ни на одну из репетиций. Ромео чувствовал вину за то, что, привыкши контролировать процесс, сомневается в нем, ведь не видел ни разу, как он играет музыку к их школьной интерпретации «Юнона и Авось». Но Феликс же музыкант со стажем, пусть самоучка. Эти два факта и вызывали смешанные чувства.       День выступлений. Удаленные из расписания последние уроки. Беготня, беготня и еще раз беготня; За нарисованными декорациями, за искусственными цветами, за плакатом, за рюкзаком опаздывающей девочки. Верх, вниз, снова вверх, снова вниз.       Суматоха. Лестница, минованая рысцой. Сбившееся дыхание, выпрыгивающее сердце. Стертые лодыжки, багровые пятнышки под черными носками, стянутые пальцы ног.       Вот-вот рухнешь.       Голова пухнет.       В голенях тяжесть, в руках дрожь. Вдох, выдох, шаг, пролет.       Стоп. Передышка: класс собрался в актовом зале.       От духоты никак не спасают открытые окна.       На улице начинался мелкий дождик, и Ромео видел на лицах школьников сожаление, что они сейчас не там, на свободе, на свежем воздухе. Знакомое чувство. Ребята вертелись, ловя порывы ветра из под штор, и Ромео не мог их ругать, при том сам сидя ровно в своей сосредоточенности, боясь шевельнуться.       Его родной девятый пришел первым. Достаточно минут для минутных размышлений.       «Ох, с виду, наверное, кажется, что я терпеть не могу свою работу, я так много жаловался на моих бедняг» — но сидя рядом и волнуясь, от сердца отрывая мальчишку, девчонку, отходивших за стаканом воды или в уброную, ведь, не дай всевышний, кто-то опоздает, споткнется, кому-то поплохеет, он понимал, что не станет винить детей, а будет считать незаметную оплошность или рокоую случайность своим личным крахом.       Второй подошла одинокая молодая учительница, на первый взгляд неотличимая от школьницы. Ей не успели всучить ни один класс. Оглянула зорко из под очков старосту, развернулась обратно к выходу, пряча свои странные и въедливые глаза рукой, поправляющей кудрявую прядь.       О, Ромео не менее зорко следил за любым телодвижением, происходящем в зале.       Громкая учительница истории и ее тихие дети, севшие тихо на тихие стулья.       Парочка чьих-то родителей.       Габриэль, приглашенный как бывший примерный сотрудник, безучастно кивнувший в ответ на кивок уважения Ромео. «Ах, и меня, может, когда-то позовут с признанием как гостя, а не как обязательный элемент в этой механизме. Хочу, хочу запомниться».       Молодая в очках вернулась как паж Зонта, смеясь вместе с ним, как бы в шутку касаясь чужого плеча, как бы робко прикрывая наморщенный нос и потерявшись скоро в вихрастых макушках.       Ромео скромно помахал другу. Потом чуть не умер от смешка «пажа», пугающе неожиданно материализовавшейся на месте за ним.       Феликс, пересевший от кучи пятиклассников к Ромео, белый, как смерть.       Все знакомые лица на местах, включая, черт их дери, противных Ромео Пика с Вару. Не хватает лишь одной фигуры на этой черно-белой от школьной формы доске. Ромео нервно стучал коленями в бежевых брюках и сквозь головы пытался разглядеть хоть красно-рыжую прядку, хоть кусочек рукава. Но нет.       Феликс тоже поворачивался куда-то время от времени, Ромео за ним не слишком следил.       — Данте высматриваешь?       — Тихо ты! — прошипел Ромео, моментально краснея, как рак, и толкнул локтем бок Феликса.       — Ауч.       — Не при всех же! — он отрывисто осмотрелся — Ах, ты представляешь, каким предметом для сплетен я могу оказаться?       — Ты уже. Таков удел всех людей с нестандартной внешностью. И твоя реакция выглядит подозрительнее, чем то, что я шепнул тебе.       Ромео сдавлено издал звук наподобие бессильного «Ых!» и опустил взгляд под ноги. Феликс похлопал его по щеке.       — Живи.       — Ай, какие руки холодные! Тоже волнуешься?       — Смешно. — процедил он без намека на улыбку и снова отвернулся.       — А ты кого высматриваешь?       — Никого. — бесстрастно пробубнил Феликс, не поворачиваясь к Ромео.       «Ага...» — саркастично хмыкнул он, проследив, наконец, траекторию его непривычно живого взгляда и наткнувшись на голубой хвост. Удручало ли это или умиляло...       Школьники начинали нетерпеливо шуметь и стены зала эхом поддерживали их. Бесились даже «исторические».       Феликс встал, дабы усадить своих вскочивших малышей, и вскоре волшебным образом навел порядок в их рядочке. Нет, правда волшебным, Ромео не имел понятия, как ленивый кошатник справлялся с гиперактивными детьми, и не отводил от него глаз в тот момент. В ужасный момент.       — Хей! — Зонтик из толпы махнул рукой, подзывая к себе. Феликс обернулся, ловя на себе взгляд, колеблясь. Мимо прошел Габриэль. Ох, ясно, можно было не оборачивается.       Ромео четко чувствовал любое колебание в воздухе, не понимая, от чего придает так много внимания этой бытовой картине.       Вдруг до него донеслась фраза вполголоса: «...шею-то не сломай».       Слова дурашливых ребят, повторяющих текст перед выходом на сцену, не более. Но почему-то эта фраза — единственное, что выцепил слух из всей какофонии. Вдруг показался краем уха звук разбивающегося стекла. Феликс застыл. Лихорадочно осмотрелся по сторонам. Встретился глазами с шокированным Ромео. Вышел из актового зала.       Ромео поспешил следом. Только что произошло нечто страшное в своей случайности и невинности. Что-то невероятно личное. Невозможно сказать, почему Ромео это так поразило. Как гром среди ясного неба.       Застал на низкой скамье у стены убито смотрящего в пол Феликса. Встал растерянно, будто бы на распутье, опершись спиной на закрытую дверь. Тишина.       Беспокойство росло с чудовищной мощью. Рядом со скамьей ползла по штукатурке пречерная трещина.       Собрался для разговора.       — Та гардения... Феликс, я не знаю, что сказать, н-но... — Феликс поднял пустые глаза — Не самое лучшее, с чего можно начать этот диалог, и не самое лучшее место, эм-м... Я на протяжении некоторого времени хочу с тобой поговорить. Просто выскажись, и я пойму, и не буду осуждать, обещаю... — слова становились тише, разбиваясь о гробовое молчание — Хорошо..? — ужасно тревожно. Ромео понимал, что торопить Феликса нельзя, ему сейчас не лучше. Но единственная мысль: «Скажи же хоть что-нибудь!» звучала в голове воплем.       Феликс поджал губы, вздохнул. В тусклом свете коридора, в этой напряженной атмосфере его лицо казалось еще более усталым и худым, чем ранее. И настолько бледным. Ад.       — Ревную жутко сам знаешь кого. — Ромео будто пробило током. Несколько секунд давящего молчания. — Романтических чувств не... Так не бывает, мы ведь друзья... Я запутался. — он напряженно выдавливал из себя слоги и грубо, неумело скреплял в слова, в искренние слова — Такое ощущение, словно меня оставили. Хотя ничего не было. И не будет, не должно. Идиотизм.       — Не говори так. — Ромео, тихо радуясь доверию, сел рядом и положил руку на плечо опустившего голову Феликса. На заспанные глаза упала мрачная тень. Он покосился на Ромео, не веря, что тот действительно слушает эту фантасмагорию. Поставил локти на колени и закрыл руками лицо. — Я ничего плохого им не желаю, я сам не в восторге, я просто хочу покоя. Если расслаблюсь, я определенно буду их напрягать. Я мешаю. И себе тоже. — Ромео открыл рот и тут же был перебит — Нет, не спорь... М... Побегу за ним, если поманит пальцем. Да. Но он не поманит, ему это ни к черту. Как и мне... Бред. Я на тебя ругался, что ты из-за мелочей убиваешься, а сейчас для меня последней каплей стало событие, которое никак ко мне не относится. Нет, чтоб ты знал, я не всерьез тебя ругаю, я не умею по... Не слушай меня, я несу чушь. Не слушай, — он ударил себя по вискам сжатыми ладонями. — Не слушай. — еще раз.       — Эй! — Ромео резко взялся за чужие запястья и убрал их. Феликс сел ровно, не двигаясь. — Я... — и он опешил. Мысль растворилась в панической мути. Пустота спирала слова и дыхание. Его непреднамеренная внимательность, за которую его сотни раз упрекали, обернулась... этим. Пытка.       — Тебе не обязательно что-то говорить. — он выдохнул и прислонился спиной к стене, запрокинув голову. — Я так резко это вывалил на тебя... — Феликс ужаснулся сам себе, глядя в потолок так, будто увидел монстра, дернулся и смущенно посмотрел на Ромео, словно очнувшись от транса.       — В-все в порядке, что ты, что ты! — видеть его таким до дрожи и холода в теле страшно. — У меня нет права и желания тебя осуждать или винить, и-или..! Мне н-не представить, что ты чувствуешь н-на протяжении всего этого времени. Я слишком зациклился на себе и своих отношениях, прости меня, прости пожалуйста. Я сейчас готов на все, лишь бы тебе полегчало, лишь бы...       — Цыц. — Феликс приложил палец к его дрожащим губам. — Мне ничего не нужно.       — Мп... — Ромео убрал руку. К нему пришла одна идея, как отвлечь Феликса. Несмело поглядел из под челки в выцветшие глаза, натянуто улыбнулся, стараясь рязрядить гнетущую обстановку. — Даже пожалеть? На правах старшего брата.       — Имей совесть, ты меня на год старше.       — Ну так..? — «Ворчит, значит очухался». Он слегка наклонил голову вбок, продолжая неловко улыбаться.       Феликс молча прилег на его плечо. Через минуту Ромео потянул руку к золотистым волосам, желая утешительно погладить. Феликс поднялся со скамьи.       — Пойдем. Осталось минут десять до жеребьевки... Ох. — тут он привалился к стене.       — Ты в порядке? — глупый вопрос.       — Да. Просто встал резко. В глазах потемнело. — он устало выдохнул и сдул упавшую на лоб прядь.       — Боже, когда-нибудь я за шкирку притащу тебя к неврологу. — Ромео поднялся за ним, оперевшись на протянутую братову ладонь. — Я не доживу до выхода на сцену.       — Не причитай. — строго сказал Феликс, и вдруг добавил мягче — Ты хороший актер. И нормально себя чувствуешь... там.       — Спасибо, это моя победа. А... Ты?       — Мне сцена напоминает другое место.       — Подожди-ка..! — фраза осталась многозначительной, Феликс не слушал более и не собирался отвечать на вопросы, тупо протиснувшись с Ромео до их мест. — Иногда с тобой просто невозможно разговаривать. — и буквально прикусил язык, почувствовав металлический привкус. Черт. Опять он выдает колкости, не подумав. Этот человек только что изливал ему душу. Захотелось убиться об стул пока не появившегося жюри перед ними. — Прости, мы можем обо всем позже поговорить... — Феликс бросил безразличное «угу», прикрывая глаза, точно ничего и не произошло.       Ладно..?       Перед сценой вышел Джокер как ведущий, и зал встретил его волной аплодисментов. Если раньше Ромео, как и все эти дети, поприветствовал бы их «крутого директора», то сейчас ему почти не было дела до своего знакомого, да простит он его.       Его, влюбленного. Ведь среди бесконечности лиц и затылков нет Данте. Точно нет, Ромео, позабыв любое приличие, обернулся безмерное количество раз. Данте сейчас бы внес ясности в раздираемые горечью, волнением, заботой, стыдом и предвкушением мысли. Мучительно столько чувствовать одновременно.       «Вдох, выдох. Приоритет сейчас один — мои выступающие дети. Действуй по порядку; сойдем со сцены и сразу к Феликсу. Если получится, к Данте. Успокойся». Жеребьевка. Представители выступающих классов встали с мест и направились к директору.       Ромео с волнением проводил взглядом фигурку старосты.       Джокер протянул непрозрачную коробочку.       — Девятый «А» пятые. — девочка подняла над головой пронумерованный листочек размером с ладонь.       Джокер продублировал ее слова.       Дальше Ромео не слушал и не смотрел. Главное — они последние. Можно выдохнуть. С другой стороны, до этого времени класс будет ждать и переживать, вместо того, чтобы побыстрее «отстреляться». Но ничего не поделаешь.       Разошлись серые кулисы. Заиграла простая мелодия из полуживой колонки...       Безымянная оригинальная постановка, кое-что взявшая из «Гарри Потера» — неплохо.       «Ромео и Джульетта» — сносно. Все, кроме взглядов всех подряд на первых произношениях имени литературного тезки.       К этому времени Феликс мирно спал, не стесняясь жюри в виде Федора — заместителя директора, самого Джокера и двух завучей.       Отрывок «Ревизора» — окурок, скорее. Тут захотелось выйти покурить.       «А Данте-то где, твою ж дивизию?!»       Проснувшийся Феликс проводил до двери ноющих пятиклассников.       «Евгений Онегин» — единственное, чем Ромео остался доволен. Хотя и хлопал, и вежливо улыбался всем классам. Плохо оценивать любителей, но Ромео-Театрал — зритель искушенный и учитель строгий.       Дальше они. Последние строки читаются на сцене. Ромео стучит пальцами по колену. Зал наполовину опустел. Так даже лучше... Четвертый час дня стремительно наступал.       — Готов? — шепнул Ромео Феликсу.       — У меня нет выбора. — мертвецки пробормотал он.       — Даже не знаю, что ответить... — Ромео напугал этот тон — Ты справишься.       — Безусловно. — все также отозвался Феликс, тускло глядя перед собой, как слепец.       Ромео с каждой секундой больше убеждался, что не стоило его мучать и с самого начала слать налево за звездочкой Зонта с его предложением. Не потому что Ромео сомневался в брате, а потому что отчетливо видел, как ему сейчас некомфортно.       Конец. Занавес. Подергивая ногой, Ромео еле дождался свободного прохода к сцене, и махнул рукой своим девятиклассникам. Феликс поплелся рядом с ним, взял из гримерки приготовленную заранее гитару, потом сел на стул в невидимую глубь сцены, за кулисы. Меньше, чем за пару минут все подготовили скромные декорации и заняли места.       — Смелее. Спины выпрямили, глаза подняли. Я в вас верю. — Ромео сложил руки за спиной и гордо вскинул голову. Он моментально абстрагировался от тревог, вселяя уверенность даже в неловкого рыжего паренька, участвовавшего в первый раз. — Целую. — он едва заметно улыбнулся уголками губ, при том не изменяя своему начальственному тону. — Начинаем. Вступление. — шепнул он Феликсу.       Чудесная, чистая мелодия. Школьники несмело посматривали в его сторону, не решаясь в присутствии Ромео увлекаться игрой гитарной и отвлекаться от игры актерской. Один Ромео заметил, как дрожат руки Феликса.       «Бедняжка...» — и помотал головой, желая отделаться от жалостливых мыслей.       «Для любви не названа цена. Лишь только жизнь одна, жизнь одна, жизнь одна...»       Все вокруг стремительно становится слишком громким, несвязно орущим, визжащим, пищащим, мерзко, тонко, истерично. Ярко, безумно, как на засвеченной записи. Она несется перед глазами, мерцает, горит. Сердце бухается где-то в животе, горло пережимается. Руки, ноги из пуха и ваты, которые стремительно покрываются льдом. Легкие наполняются влагой. Тяжелеет голова. Колотит молотом в висках. Режет скрежет, раскаленной картечью мечет по голове. Бегущая пленка скручивается в абсурдные петли, скрипит от боли. Мерцает. Вспыхивает.       И темнота.       Ромео вывел ребят со звонкой сцены, зал приветливо встретил их аплодисментами. Актовый, и так наполовину пустой, быстро стал свободным от зрителей.       Джокер взял деревянный планшет с бланком, отошел на пару шагов от жюри и жестом подозвал Ромео к себе. У того внутри все задрожало. А ликование от выступлений еще не прошло. Как в тумане, уставший, поправляющий подрастрепанные волосы, подошел.       — По секрету между нами: твой класс выступил прекрасно. Я знаю, за кого отдам свой голос. — директор ласково улыбнулся.       — Благодарю. — потребовались неимоверные усилия, чтобы не заикнуться.       — Наверное, было сложно подготовить детей. Некоторые классы же вообще не участвовали. Но я никого не осуждаю, всякое случается. — Джокер как всегда мил и искренен, но Ромео начальник заставлял переживать. Быть может, из-за должности, или своего нежного отношения к коллеге, не исключающего мысль о дружеской симпатии.       — А где Данте? — ой. Слова вылетели сами собой. Вот, что творят с профессионалами навязчивые мысли. Он поспешил оправдать резкий вопрос: — Вы заговорили о тех, чьи классы не участвуют. Я думал, большинство, все-таки, смотрят... Хотя бы из интереса... — «Что я несу?»       — Во-первых, можно на «ты». Во-вторых, не знаю. Может, мы просто мало думаем о тех, кто не сильно интересуется любительским театром и театром в широком смысле. Надеюсь, у нашего товарища все хорошо.       — Тоже. Он, кстати, интересуется... — «Откуда мне знать, если по моей легенде мы просто коллеги?» — Я полагаю. Всего лишь догадка.       Джокер таинственно улыбнулся, всматриваясь в лицо внутренне паникующего Ромео, который тщетно старался смотреть в глаза.       — Понятно...       «Что тебе там понятно»       — Я пойду. Итоги завтра, как всегда. Удачи вам! — Джо махнул рукой на прощание и Ромео остался один.       «Удачи... кому?»       Его чуткость иногда напрягала. Очень напрягала.       Глубокий вдох... Чувствуя приятную дрожь от волнения и удавшейся постановки, он зашел за занавес вновь, проверить, все ли убрали дети.       Вместо того, чтобы подцепить пальцами висящий на ширме с тканью искусственный цветок на булавках, вдруг напоролся взглядом на Феликса.       Почему он не вышел?       За плотные шторы тусклый свет ламп проникал только сбоку, Ромео вглядывался в тревожную фигуру против слепящего света. Феликс все еще держал в безвольных руках гитару, низко опустив голову.       Бах!       Вместе с бешеным ударом дерева выроненной гитары и ее орущих струн об пол, прогромыхало осознание: обморок.       В продолжение отдавашегося воя, не становившегося тише ни на децибел, он, бледнея и дрожа, смотрел на что-то красное, капающее на брюки Феликса. Отмирающую грудную клетку сжало так, что было невозможно дышать.       Кап. Кап.       — Господи!!! — Ромео, наконец смогший вздохнуть, рванулся к нему, упал на колени под ноги Феликса, жутко ударившись об пол, пачкая о истоптанную сцену брюки, проскользил рукавом белой рубашки по кровавой полосе под его носом, капля метнулась по запястью, по локтю под рубашкой. Еще раз. Рука затряслась так сильно, что он не мог вытереть бордовые пятна на губах, не попадая, смазывая, растирая, проводя опять.       Что делать, что...       Кто-нибудь.       Не у кого попросить помощи, некому крикнуть, да и что...       Медсестра. Точно.       Ромео, откинув кулисы, прямо на каблуках спрыгнул со сцены, не ощущая того безумного жжения после удара лодыжками, побежал, минул двери. В ушах свистел воздух, а по коридору разносился панический стук.       Скользкий паркет, шершавые стены, стертые очертания косяков. Пара каких-то школьников у турникетов. Безумие.       Он дернул выпрыгивающую из пальцев ручку медпункта, та не поддалась, громко застучал по хлипкой деревянной двери ладонями.       Ожидание в липкой и ледяной панике.       В теле отдавался сумасшедший стук сердца.       Ничего. В бессильной злобе ударил кулаком по двери и припал к ней лбом.       — Дура..! — отчаянно проскулил он себе под ноги, задыхаясь и морщась от накативших слез. — Не верю, быть не может, дрянь, не верю! — не стараясь отдышаться, отлип от двери, понесся обратно. И теперь никого, никого, черт возьми, пустая школа! Или это он ослеп.       В голове каша.       Вбежал за кулисы и сквозь гул в барабанных перепонках услышал тихий болезненный стон. Феликс деревянным движением приложил руку ко лбу, сползая по спинке стула. Ромео подбежал к нему, горло перехватило, эмоции рвались, но выхода им не было. Опять провел тем же рукавом под носом. Кровь почти перестала течь.       Феликс глядел под ноги мутными глазами, машинально хватаясь за чужое предплечье, после медленного моргания вдруг посмотрел в глаза Ромео, потом оглянул его окровавленную рубашку и шумно вздохнул.       — Ты... Как?       — ...Извини.       — «Извини»?! — Ромео привизгнул от возмущения — Серьезно?! Это первое, что ты скажешь? — он потрепал Феликса за плечи, безумно глядя на его бледное лицо, и тут же обнял. — Скорую не надо? Как себя чувствуешь?       — Э-э... — он бегло осмотрел себя. — Живой.       — Это не ответ! Я тебе сейчас..!       — Нормально! — гаркнул Феликс — Только голова немного кружится.       — Скорую?       — Нет!       — Ладно... — Ромео отпустил его, отошел, тут же хватаясь за волосы — Твою мать, твою мать, твою мать. У тебя боязнь сцены? Тебе поэтому стало так плохо? Ты ел что-нибудь? «Забудь про меня на время», говорил он! Я тебя придушу, слышишь?! — он бросился к нему, словно правда намереваясь исполнить озвученное, на что Феликс вжался в спинку стула. Кроме ванильного запаха ничего его не коснулось. Ромео, словно маятник, кидался от одной панической мысли к другой, и его тон скакал волнами от отчаянно-злобного до щемяще-нежного — Почему я тебя сюда отпустил? Почему не возразил еще тогда, в учительской? Я думал, образуется, но почему? Чего я еще не знаю? Мне кажется, я уже говорил что-то такое... Феликс, за что?       — Прости меня.       — Да не со мной за что, а с собой, придурок!       — Я не знаю. Успокойся.       — Бедный... — он, сдерживая нервозные всхлипы, прижал голову Феликса к своему плечу.       — Ты слишком тревожный...       — Говори, я тебя умоляю, говори, если что-то случается, если ты будешь чувствовать себя нехорошо, пожалуйста, не замалчивай, очень прошу, я...       — Не надо умолять, даже передо мной не смей унижаться. Я буду, буду.       — Обещаешь?       — Обещаю. Не злись.       — Я не на тебя зол! — по слогам проговорил Ромео — Я зол на себя! Нет, ладно! На всех, кроме тебя.       — Почему? — полуосознанно и бессильно промямлил он.       — Потому что гладиолус! Феликс, подумай! Нет, хорошо, не надо... Тебе нужно отдохнуть, мне тоже, нам всем нужно отдохнуть. Ух... — он потер лицо руками и присел рядом с Феликсом, положил ладонь на его плечо и на пару секунд тихо прижался лбом к его лбу. — Прости, что так кричал. Я помню, что тебе от этого плохо.       — На меня ты можешь кричать, пока не отпустит. Но не на Хелен. И наоборот.       — Ох-х... Поехали домой. — обессилено прошептал Ромео.       — Поеха... ли? — Феликс замешкался.       — Да. Вместе. Я закажу нам такси, м-мне кажется, что если ты в автобусе будешь стоять хоть пять минут, упадешь опять...       — Э-э... Очень хочется поспорить, но это звучит реалистично.       — Ах! — Ромео приложил руку к груди и отвернулся от него, не в силах смотреть на измученное лицо в этой жуткой безысходности. Потом сквозь боль протянул ему руку — Я так привык, что ты успокаиваешь меня, что слышать правду страшно. Это очень-очень плохо... Где мой... — он похлопал по карманам.       — Держи. — Феликс вложил ему в руку свой потрепанный мобильный.       — За твои же деньги? Это немного...       — Неважно. Мы семья.       — Как скажешь. — Ромео растаял, пусть и не видно было его умиления за механическими движениями и глухим голосом.       Феликс молча встал, пошатываясь, игнорируя протянутую ладонь. Сошел с лесенки у сцены. Он выглядел, как призрак, неловко пролетавший над полом, еще не привыкши к нематериальности синеватых ног.       — Я сам виноват, что не ценю ничего, ведь... Да?       — Рома, помолчи, ради всего святого, пять минут.       — А.       Ромео, словно во сне, плыл за ним. Все неправильно, все не так. Ночной кошмар. Дневной кошмар.       Все то, что слышал Ромео, отмахиваясь и надеясь... Преуменьшение, мейозис, литота, назвать можно по разному, и одинаково гадко.       В машине Феликса укачало, и он задремал на братовом плече. Ромео тревожно вслушивался в его дыхание и боялся пошевелиться. В середине пути пришло осознание, что сумка с телефоном и кошельком осталась в кабинете. Ромео стиснул зубы, чтобы не завыть от досады. Дождь не прекращался.       Добрались до дома, тогда он пробурчал что-то про свою забывчивость. Феликс бухнулся на кровать, не раздеваясь. Ромео пошел на кухню.       С пустым сознанием он слабо помешивал овсянку, которая стояла в шкафчике черт знает сколько. Иногда он поглядывал вокруг; по квартире Феликса словно прошелся ураган, не обращать внимания было невозможно.       Уборка всегда успокаивала, поэтому, пока готовилась каша, он, как мог, тихо наводил порядок, чтобы не побеспокоить Феликса.       Однако потом тот сам вышел из комнаты, еле стоя на ногах. Над его губой до сих пор рдело бурое пятнышко запекшейся крови.       — Тебе же нужна сумка?       — Ну, желательно, чтобы была. Спасибо, что обратил внимание... У меня там ключи от квартиры. Сил нет, но прийдется за ней зайти. Ночевать у тебя я тоже не могу, у меня, как бы сказать... Уходовых и косметических средств побольше, чем твой шампунь шесть в одном, я на работе без тона не появляюсь. Прости за такие слова...       — Я понимаю. Могу Данте позвонить.       — А... Да? Немного хочется, но... Я очень ценю твою заботу, правда-правда, но мне неловко отвлекать его и заставлять тащиться в неизвестное место просто, чтобы отдать мне сумку, которую я сам могу захватить.       — Его мотивацией будет не сумка.       — Что?       Феликс не ответил. Он привалился плечом к дверному проему, держа в руке телефон с открытым контактом и, негласно прося разрешения, косился на брата. Ромео, спустя полминуты раздумий, кивнул. Феликс отошел в спальню.       Слушать короткий чужой разговор Ромео не стал, хотя помышлял. Вместо этого пытался оттереть след кружки, заглушая интенсивным тряпочным насилием над подоконником тревогу. И то и другое безрезультатно. Овсянка была готова, Ромео добавил меда, приготовил чай из пакетика и отнес этот быстрый обед Феликсу. Тот сел на кровати, берясь за чуть погнутую ложку. Ромео не решался задать вопрос, но скоро получил ответ.       — Говорит, что через минут сорок будет.       — Вот и славно... Спасибо большое.       — И тебе.       Ромео виновато клюнул его в макушку и ушел убираться дальше, прикрыв за собой дверь. Давящее на грудь чувство никуда не исчезало.       Дождь поутих, скоро вовсе кончился.

***

      Ромео накинул пальто, нащупывая в нем пачку сигарет, и стал спускаться к выходу в подъезд. Находясь в лифте, потерянно смотрел в обшарпанный угол, не справляясь с роем мыслей. Трепет перед встречей заглушался и затирался зудящей нервозностью.       Увидел Данте, скромно улыбающегося, но улыбка исчезла с его лица, как только Ромео, пробормотав «Извините за мой внешний вид» уткнулся носом в его плечо. Вид после такого тяжкого дня правда был неважный. Данте растерялся и осторожно приобнял его.       — Все нормально у вас с видом, просто... Что случилось?       — Спасибо за сумку. Я закурю?       — Да-да, конечно...       Ромео, хмурясь, сел на нетронутый влагой участок тонкого облупленного перила. Вдохнул полной грудью. Из-за туч выглядывали лучи. Вылизанный дождем асфальт блестел на бледном солнце. Свежесть... Ромео достал из пачки сигарету.       Вдруг Данте, терпеливо ждавший, плавно наклонился и поцеловал его над переносицей. Морщинки у бровей расправились.       Ромео устало ему улыбнулся. Чиркнул зажигалкой, прикрывая от осеннего ветра ладонью слабый огонек. После того, как выпустил серый дым изо рта, начал:       — Так вот. У меня некоторые проблемы... Не у меня, а у моего брата.       — Что с ним?       — Плохо стало. Проще говоря. Еще у нас одна неоднозначная ситуация с нашим общим другом... Чего таить греха, с Зонтиком. Если очень вкратце, Феликс считает, что своим существованием напрягает известную нам пару. А еще когда занятые друзья начинают меньше участвовать в твоей жизни, это вносит свою лепту. — затяжка, выдох, дым, прикрытые глаза. Ромео чуточку расслабился. От присутствия Данте, нежели от мизерной дозы никотина и тепла бумаги между пальцев.       — Как человек, который часто проводит время с ними в одной квартире, скажу, что моего отца и Зонта Феликс в этом плане вообще не напрягает. Эм, — Данте почесал шею и отвел взгляд. — нехорошо говорить за других людей, но это ведь правда так.       — Буду знать и постараюсь донести... Извините, что ввязываю вас в межличностные разборки. — Ромео опустил голову, стряхивая на крыльцо пепел.       — Ну, ваши близкие в какой-то степени мои тоже, поэтому... Я рад, что вы делитесь со мной тем, что происходит... Это не слишком странно прозвучало?       — Вы – золото.       — Ой, э-э... — Данте смутился, коснулся ладонью красной щеки и пробормотал что-то вроде «И вы». Ромео хихикнул.       — Что еще могу сказать, Данте... Мне кажется, их отношения... Э.       — Не неприкосновенны?       — Именно! Чужими чувствами нельзя «мешать» отношениям взрослых людей, они сами разберутся. Э-э, говорю очевидные вещи, да..?       — Для нас, может, очевидные...       Некоторое время они молчали. То ли каждый в своих мыслях, то ли оба в общей. Столько нежной благодарности к судьбе, любимому человеку и брату, который подумал о нем, когда сам пребывал в не лучшем состоянии, Ромео не испытывал никогда.       — Можно спросить кое-что? — ожил он, закуривая вторую сигарету.       — Что угодно.       — Что угодно... Чем для вас является ревность?       Данте замялся, посмотрел себе под ноги, протянул глупое «Э-э...»       — Знаю, странный вопрос. Но мне правда важно. В связи со... с этой ситуацией... Ну, вы знаете... Говорите все, погуляйте мыслью.       — Все хорошо, мне нужно было подумать... Так вот... Противное чувство. Не в смысле, что это осуждаю, а в смысле, что ощущается очень мерзко.       — Да уж...       — Умом понимать, как мелочно хотеть, чтобы лучше кто-то проводил с тобой время, чем с кем-то другим. И ведь... не в самооценке дело, не в неуверенности в этом «ком-то», в другом... В чем-то сложнее. Можно же боятся, что этому «кому-то» кто-то навредит? Точнее, не обязательно... Я плохо формулирую мысли... Вы меня поняли.       — Да! Люди не примитивные существа, жизнь многогранна и многолика. Именно поэтому выбрать одну схему для разных людей невозможно, именно поэтому я прошу у вас помощи. Я рад, что мы с вами сходимся во мнении. А как бы... Как можно было б успокоить человека, при условии, что он готов слушать?       Данте потерялся на середине слова и промямлил:       — Я не тот, у кого стоит спрашивать совета.       — И все же скажите. — мягким голосом настоял он.       Данте зажал в пальцах край воротника, но тут же выпустил его.       — Мне бы помогло обычное понимание. Мол, «я тебя не осуждаю», всякое такое...       — А вы много знаете про ревность, верно?       — ...Ну...       — Все хорошо, Данте. Я вас не ругаю. Мне нужен был совет, вы мне его дали, и вы же помогли чуть лучше вас понять, это прекрасно. Нет, конечно, случаи разнообразны... Я повторяюсь, да? Мне никто другой не нужен, только Вы. И не беспокойтесь, за четверть века я научился за себя постоять, хоть прибегаю к этому редко.       — Я вас очень люблю. — только и выдавил из себя смущенный Данте.       У Ромео не осталось сил мяться. Все это время он испытывал какое-то всепоглощающее спокойствие, перенервничав и смирившись.       — И я вас люблю тоже.