Старые шрамы продолжают болеть даже спустя десятки лет

«Шрамы на теле, становятся постепенно шрамами души… Никто не поймет того, что ты когда-то пережил!»

© MBer

****

       Снежинки. Ей всегда нравился ворох белоснежных созданий, нежных и хрупких, точно звёзды рассыпающихся на землю. Точно ночное небо образовалось под ногами. Осенние лужи становились хрустальными облаками. Почва — бесконечным космосом, а сброшенная листва — рыжим северным сиянием.        Так воображалось маленькой фигурке, весело шлёпающей по каменистой дорожке парка. Раскрытыми ладошками касаясь мокрых веточек, она лёгкими движениями смахивала с них крошечные капельки — звездочки-снежинки, успевшие растаять. Белый рукав традиционной одежды давно сделался темновато-серым от влаги: всю дорогу девушка, счастливо улыбаясь, дотрагивалась до разных поверхностей, смахивая скопившиеся на них дождинки, поворачивала в ладошках пойманные листочки и, выставляя вперед светлые пальчики, прикасалась к стволам деревьев. Моросил холодный дождь, смешавшийся с крупным снегом. Первым в этом году.        Приближалась зима, и девушка не могла не улыбаться. Она вспоминала своего близкого друга, который всегда ассоциировался у неё со снегами, безгранично разложившимися на степях, с суровыми холодами и теплой одеждой.        Вспомнился маленький костерок, окруженный безмолвным зимним лесом. Умиротворяющая игра на деревянной гитаре, покрытой черным лаком и надписью: «Sex & Drugs & Rock & Roll». Вспомнился горячий пар, вырывающийся из кружек и снежное одеяло, завернувшее деревья сонной пеленой. Весь мир точно уснул. В темноте за пределами разведённого огонька растворились ветки, стволы и силуэты выглядывающих кустов. Они остались одни, казалось, забытые и отвергнутые всем находящимся где-то невозможно далеко миром. Она положила голову на плечо дорогого человека, приобняла замершими пальцами рукав его куртки, и, переживая испортить своим голосом игру на гитаре, беззвучно прошептала:        «А помнишь... — в горле образовался горький ком, — как много лет тому назад... мы оказались перед лицом врага...».        Он ничего не отвечал, оставаясь все таким же холодным, как оказавшиеся на его шапке-ушанке комья снега. Продолжал безучастно проводить пальцами по жестким струнам и посмотрел куда-то вдаль, в темноту пожирающей пространство ночи. От девушки, знающей каждую его привычку, не укрылось замораживающее волнение в этих движениях. Ему явно не хотелось вспоминать прошлое.        «Эта шапочка, Россия, — прикрыв глаза, прошептала девушка, чувствуя аромат его тела. — Кажется... её тебе подарил отец, да? Советский Союз. Скажи, а ты не знаешь... где он сейчас?».        К тому моменту еще никто не осмелился рассказать ей о смерти отца. А она наивно представляла, будто он... отправился в долгое путешествие.        «Он — великий человек, да? — продолжила девушка. — Самый лучший, правда? Он... однажды пообещал мне... что будет всегда нас защищать... Кроме него... никто... не говорил мне такого...».        Продолжающаяся мелодия переполнила пространство протяжной, грустной зимней сказкой. Задремавший под снежными пологами лес отозвался поскрипывающими от мороза веточками, пролетевшей вдалеке ночной птицей и тем особенным звуком, который можно услышать только в пустом спящем лесу, освещённом бледнолицей луной. Точно в неизвестном направлении провалился снег. Точно дзядуля-лесник в заштопанных валенках, пробирающийся по тропинке, изредка оступается и зарывается старческой ногой в сугроб. Только вот нет никого, кроме них, в этом загадочном, снежном царстве. Нет старичка, нет других путников. Только они — дети беспощадной войны, укрытые звучанием гитары и запахом сосен, оказались в этом забытом лесу.        И, прислушиваясь к разлившейся мелодии, девушка и не заметила, как голова безвольно облокотилась на надежное плечо брата, как сердце сделалось тяжелым, а вот дыхание выровнялось, успокоилось в груди. Пробормотав что-то невнятное, она носиком зарылась в мешковатый рукав его куртки и заснула. Мирно потрескивал маленький костер, а мир продолжал казаться по-детски добрым, простым и заботливым. Он точно на мгновение оставил их наедине и растворился.... исчез.        Так девушке показалось вновь, стоило проскочить поворот и заметить вдалеке фигуру, облокотившуюся о фонарный столб. Сапожки звонко застучали по каменистой дорожке, ручки вытянулись вперед, и она, широко улыбаясь, заключила объятия. Ладошки ухватились за куртку, пальчики крепко сжали рукав. Счастливая мордашка прильнула к плечу кого-то, оказавшегося перед ней, явно не собираясь его отпускать.        — Ты опоздала, Беларусь.        И этот самый кто-то оказался им.        Её самым дорогим человеком!        Её Россией.        — Прости-прости, — отпустив парня, весело помахала вперед ладошками она. — Как говорится у нас, дараваць, но, Россия, я встретила такую милую картошку! Никак не могла оторваться!        — Картошку? — улыбнувшись, спросил он.        — Вот именно, бульбу!        Счастливая улыбка загорелась на светлом личике, а вместе с ней радостно заполыхали обратившиеся на Россию светло-зеленые огоньки глаз.        День или несколько дождливых месяцев. Самый длинный в жизни год или десяток скоротечных лет. Сколько бы не прошло времени, парень нисколько не изменился.        Светлые волосы, небрежно выглядывающие из-под коричневой ушанки. Наполненное непоколебимым спокойствием и холодом, светлое лицо с пронзительными глазами цвета застывшего сибирского льда. Грубые руки, покрытые старыми шрамами и зажившими ожогами, как всегда, оказались спрятанными в карманы большой черной куртки, которую Беларусь так любила примерять и, изменяя голос, притворяться Россией. Нахмуренные брови, широко расправленные плечи и боевая осанка — все это было ей знакомо и любимо. Все это она видела и сотню лет назад.        — Помнишь мою маленькую кофейню? — девушка улыбнулась и махнула ладошкой куда-то за пределы парка. — «Лiзні Валодзю». Там сегодня так вкусно пахло картошкой! Я не смогла удержаться и заказала немного.        Беларусь посчитала лишним уточнять, что её "немного" означает "самую большую порцию".        — Зачем заказывать в собственной кофейне? — фыркнул Россия. — И, кажется, мы собирались встретиться и поесть.        — Ой, точно! За дурной галавой нагам неспакой, — Беларусь виновато собрала пальчики значком "Victory". — Но это не проблема! Мы все равно можем пойти. В меня еще минимум две порции поместятся! — и снова решила не вставлять "гигантские". — Так что идем, Россия! В моей кофейне сегодня такая картошка вкусная! Ты просто должен её попробовать!        Ухватившись замёрзшими пальчиками за рукав его куртки, девушка быстрыми, подпрыгивающими шагами поволокла Россию к воротам парка.        Тот решил не упоминать, что при всякой их встрече Беларусь похищает его в кофейню (по ассортименту и количеству блюд с картошкой больше напоминающую небольшой ресторан) и обещает невероятно вкусную бульбу, однако продукты по оформлению и составу нисколько не отличаются от предыдущих. Счастье, сверкающее в глазах девушки в такие моменты, не позволяет ему разрушить её иллюзию.        Под ногами хрустела корочка падающих крупных снежинок. Их сделалась неожиданно так много, что не успевали две растаять, как к голове приставало пять других.        Несколько хлопьев коснулось покрасневшего от холода лица Беларуси, её распущенных светлых волос, веером раскачивающихся на ветру.        Россия остановился.        — И долго ты будешь еще так ходить? — неожиданно сказал он. Беларусь, держащая его за рукав, пыталась продолжить идти, но брат был сильнее и крепче неё.        Она удивленно повернулась.        — Я говорю про твое лицо, — отрезал Россия.        — А что с ним не так? — Беларусь наивно моргнула и улыбнулась.        Посчитав слова бесполезным способом объяснить ситуацию, парень высвободил руку из кармана и прикоснулся к светлому лицу девушки. Пальцы его, стянутые бинтами, оказались холодны. А вот ладонь полыхала огнем. Беларусь замерла, недоуменно и доверчиво заглянув в ледяные глаза брата. Но вот вскрикнула, собираясь отскочить. Только не успела. Грубые пальцы остановились у её носа и резко сорвали приклеенные под ними серые искусственные усы Лукашенко.        — Не помню, чтобы Франция объявил "усатых девушек" новым писком моды.        — Отдай, зладзюга! — воскликнула девушка, подпрыгивая и пытаясь дотянуться до своего сокровища. Но вытянутая вверх рука России оказалась слишком высока для маленькой Беларуси. — Это мой национальный символ! Я ведь не ворую твою балалайку и ручного медведя! И не рассказала твоим детям, что ты прячешь ящик водки под кроватью! Хотя иногда так хотелось!... А еще шапку ни разу не забирала, а ведь отец тоже разрешал мне её надевать!        — Подумай о людях, — фыркнул покрасневший Россия, видимо, смутившийся слов сестры о водке. — Ты выглядишь очень странно. Сегодня не фестиваль президентов. И как ты вообще в кафе с усами сидела?        — Вот так! — она обидчиво сложила ручки на груди. — И вообще, мне даже скидку из-за них сделали! Так что верни!        — Скидку в собственной кофейне!? — усмехнулся Россия. — Ты еще платишь там?        — Конечно! Продукты не из воздуха берутся! Подумай, если буду каждый день приходить и заказывать картошку бесплатно, пойдут одни убытки!        Разгорячившаяся девушка злобно сверкнула зелёными глазками, приподняла ногу, уже намереваясь пнуть Федерацию, как вдруг остановилась.        Ужас и непонимание, отвращение и страх перемешались на её застывшем лице. Всего секунда, и девушка перепуганным зверьком спряталась за спиной старшего брата, крепко прижавшись к черной куртке. Тело пронзила крупная дрожь. Она боялась пошевельнуться и тем более посмотреть в сторону, куда взглянула до этого. Всего на мгновение. На какую-то секунду, но... ей показалось, что на каменистой дорожке парка она... увидела ЕГО. Его — героя всех её кошмаров. Человека, появляющегося везде, где бы она не находилась.        — Не показывай... Только не показывай меня ему... Я умру... Правда умру...        Обычно Россия усмехнулся бы над её "беспочвенным" страхом и сказал бы одну из своих странных, саркастических шуток, но сейчас сделался непривычно серьёзен и куда-то пристально смотрел. Точнее на кого-то.        — Guten Tag, Russland.        Беларусь вздрогнула и сильней сжалась за спиной брата. Пальцы обхватили уголок черной куртки.        — Что тебе нужно, Германия? — холодно отозвался парень.        Одно только упоминание этого имени заставило сотни мурашек галопом промчаться по дрожащему телу девушки.        Она не хотела видеть этого человека. Не хотела слышать его голос, чувствовать запах и просто осознать, что находится рядом с его телом. Отвращение и страх наполняли рассудок всякий раз, стоило представить, как мерзкие немецкие руки прикасаются к ней, сжимаются на горле, одежде, запястьях. Она бы не перенесла даже самого короткого его прикосновения. Не вынесла обращённого на неё взгляда, направленной дьявольской улыбки...        Вот только судьба оказалась жестокой сущностью: Германия остановился сбоку от России, и Беларусь просто не могла не увидеть уголки немецких ботинок, брюки и осеннюю, смотрящуюся как-то странно на стройном теле куртку. Взгляд осторожно приподнялся, и девушку сковал ужас. Она увидела полоски на его лице.        Черная, красная, желтая.        Точно выбравшиеся из ночного кошмара цвета.        ЕЁ ночного кошмара.        Девушка испуганно вздрогнула и спрятала личико в куртке брата.        — Кстати, хотел спросить, — заговорил немец, — те слухи о твоей связи с Америкой — это правда?        — Нет у меня ничего с США! — фыркнул, недовольно опустив голову, Россия.        — О, так разве я конкретно о Штатах спрашивал? — весело усмехнулся Германия. И Беларусь физически почувствовала, как он посмотрел на неё. — Ладно, приятно было встретиться. Увидимся позже и... Да, точно. США, кажется, просил передать «Если увидишь Россию, скажи "33 медведя", он все поймет».        Фашистский взгляд пронзил Беларусь, когда немец повернулся, собираясь уходить. Он приостановился, задумчиво и даже как-то неуверенно оглядел пространство вокруг, прищурился от попавших на лоб снежинок и снова посмотрел на спрятавшуюся девушку.        — Кстати, Беларусь... ты...        Перепуганная страна зажмурилась, неосознанно присела, будто пытаясь стать меньше и незаметнее в его глазах. Только Германия продолжил видеть её сжавшуюся фигуру, опустившееся лицо, распущенные бледные волосы, беспорядочно лежащие на спине. Он вновь посмотрел на Россию, и тот отрицательно показал головой.        — Увидимся, — невнятно пробурчал немец и быстрыми шагами направился дальше по тропинке.        Ворох взъерошившихся снежинок проглотил его темный силуэт, но девушка могла поклясться, что продолжает видеть проклятую вражескую фигуру.        — Что за "33 медведя"? — осторожно выглянув, тихо спросила Беларусь.        — Лучше ответь, что у вас за хрень с Германией! — раздраженно бросил Россия, заставив сестру от неожиданности сжаться. Пройдя немного вперед, он резко повернулся и пронзительными, злобными глазами посмотрел на девушку, пытающуюся подняться и испуганно обхватившую правый локоть левой рукой. Она делала так всякий раз, пытаясь защититься. — Постоянно от него прячешься. Как маленький ребенок! Может, пора обсудить с ним все вопросы и перестать шарахаться!        — С такими... — прошептала Беларусь перепуганным и подавленным голосом.        Голова низко наклонилась, заставив вихрь беспорядочных красивых волос упасть на вздрагивающие плечи. Руки опустились и сжались в маленьких, решительных кулаках. Вся её фигурка выглядела помрачневшей, напуганной до дрожи. Точно беззащитный зверек, загнанный на крохотный выступ перед пропастью, которому оставалось разве что броситься в пустоту или же попытаться выставить вперед лапки, защититься последними силами, чтобы после оказаться безнадежно опрокинутым в пропасть. Исход оставался один. Различался способ, как к нему прийти.        — С такими... — повторила девушка, не чувствуя собственного голоса.        Она резко подняла голову. Слезы застыли на помрачневших, напуганных и дрожащих вместе со всем телом глазах. Неосознанно выпрямившись, Беларусь закричала:        — Да с такими варварами, как он! С такими нацистами и уродами! Я не... Я не буду разговаривать!        Отчаявшийся зверек решил действовать. Даже понимая, что его слова ничего не изменять, не мог бесповоротно ждать свершения судьбы.        Холодное выражение глаз России нисколько не изменилось.        — Сын — не всегда копия отца.       — Знаю... Да знаю я, знаю!... Но... Это то, во что просто невозможно поверить...        Зелёный глаза опустились к земле, продолжая дрожать, но уже не столько от страха, сколько от несправедливости и понимания верности слов брата. Схватившись рукой за правый рукав, Беларусь медленно зашагала по дорожке парка.        «Знаю я... Правда знаю и все понимаю... Но как ты можешь так говорить, если сам так похож на СССР? Холодный, расчетливый. Добрый, но скрываешь это за маской зимы. Как же мне тогда поверить... Что Германия окажется не таким же, как Третий Рейх?».        Холодные пальцы проехались по руке и сжались на плече. Там, под одеждой, снова заболели старые шрамы.