Старые шрамы продолжают болеть даже спустя десятки лет

«Скрываешь за улыбкой боль, Что комом в горле ночью душит, Над всеми чувствами контроль, Печаль никто не обнаружит. Не дрогнут мускулы лица, Доволен и спокоен с виду, Но нет страданиям конца Ты на судьбу таишь обиду. Как прячешь ты в кромешной тьме, Душевной боли отголоски? Совсем один в своей тюрьме, А днём с улыбкой в прежнем лоске».

©Ирина Валерьевна Волынская

****

       Полупрозрачные черные капельки, медленно стекающие по стеклу, напоминали разводы далекого звездного неба. Кусочки листьев, проносящиеся мимо фонарных столбов, казались затерянными планетами, вращающимися вокруг особенно яркого, прислонившегося разветвлёнными жилками к окну листочка, какой несомненно являлся их маленьким солнцем.        Беларусь любила космос с его бесконечным, невообразимо огромным пространством. Будучи непостижимым, оно потому и казалось таким привлекательным.        «Люди постоянно лезут друг другу в душу, — думалось девушке всякий раз, когда она представляла свой любимый космос. — Говорят, таким образом смогут понять, и нам станет намного легче. Но мне не поверить в это. Вот, например... Космос! Он настолько огромен, что никому не удастся его изучить полностью. Никому не удастся его понять. И ему от этого ни горячо ни холодно. Ведь раны не перестают болеть, если кому-то о них рассказать... Но все же... Космос... Как же прекрасен этот космос!».        Будучи верным поклонником всего, связанного с просторами вселенной, больше, чем что-либо еще (исключая картошку) она любила своих космонавтов, своих людей...        — Людей... — тихо повторила девушка.        Достав из кармашка миниатюрный блокнотик и ручку, Беларусь опустила взгляд и медленно написала:        «Во время Великой Отечественной войны погибло от 2 до 3,5 миллиона моих людей.        Это 2 из каждых 7 мужчин-белорусов и 2 из каждых 15 женщин-белорусок.        И это не считая евреев, русских, украинцев, поляков и других народов, проживающих на моей территории в то время.        Мои люди первыми столкнулись с нападением врага. Первыми погибали, пытаясь остановить нацистов. Многие не вернулись домой, не увидели родных.        За войну было уничтожено 5295  населённых пунктов, в том числе 628 — вместе с населением. Из них 186 деревень не смогли возродиться.        Моя земля горела и грабилась. Людей убивали, держали в концлагерях, где над ними ставили эксперименты. Их убивали с причиной и без. Насиловали, мучили, терзали и издевались.        И после всего этого... Я должна простить Германию?! Даже если это сделал его отец, это ничего не меняет...        Мои шрамы до сих пор сильно болят».

Сколько их было...

       Беззвучно пропели не шелохнувшиеся, холодные губы.

Бравых солдат, защитников Родины? Сколько их было... Малых, великих героев любимой матушки Русь? Сколько погибли, сколько измучились...? Сколько... настрадались они...

       Помрачневший, наполнившийся невыносимой болью и скорбью взгляд оторвался от крошечного блокнотика с выведенными на его страничках буквами, вновь посмотрел на спасительное окно, за которым продолжал бесчинствовать дождь, смешавшийся с серым снегом. Она боялась встретиться глазами с братом, сидящим на противоположном конце столика. Увидеть понимание, смешанное с холодом и похожей горечью, оказалось бы невыносимым. Ведь Россия разделял эту боль. Прекрасно знал, что она чувствует, сам ощущал примерно то же самое. Однако, в отличие от неë... он продолжил жить дальше, твердо сказав в их последнюю встречу: «Нам всем иногда нужно позабыть о прошлом, чтобы двигаться вперед». Он продолжил помнить, но отпустил старую боль. Вот только она... никак не могла смириться с кровоточащими шрамами.        Покрапывающий дождь равномерно и незаметно прикасался мелкими брызгами к поверхности тонкого стекла. Желтый лист, принятый Беларусь за солнышко, качнулся на ветру и устремился дальше по черной улице. Вздохнув, девушка повернулась и высоко подняла ладошку.        — Можно официанта?        Она беззаботно улыбнулась подошедшей девушке, без труда узнав в ней новенькую работницу — республику Саху — дочку России и по совместительству еë дорогую племянницу, что в знак протеста (отец запретил Якутии купить снежного лисенка) устроилась работать в еë кофейне.        — Мне как обычно, — проурчала Беларусь, краешком глаза взглянув на Россию.        — Две порции картошки по-деревенски, одна сосиска с пюрешкой, стакан картофельного чая с корицей и пять небольших зраз? — заглянув в блокнотик, равномерным голосом перечислила Якутия, точно ей приходилось повторять это дважды в день.        — Все верно! Хотя... Якуточка! Давай еще наш фирменный картофельный суп.        Официантка чиркнула тонкой ручкой и повернулась к России. Тот задумчиво и как-то недоверчиво оглядел рабочий костюм дочери, остановился на меховой шапочке и слегка кивнул:        — И где твой северный олень?        — Что будете заказывать? — невозмутимо улыбнулась работница кафе.        — Кажется, я говорил отвести его в ветеринарную клинику, — раздраженно отозвался Россия, нервно поведя бровью. — Он сожрал мои ключи. Ключи от машины, Якутия! Как мне теперь по городу передвигаться?        — Сегодня мы работаем до восьми вечера. Просим прощения за неудобства.        Недовольно опустившаяся голова брата. Нервно улыбающаяся и пытающаяся выглядеть невозмутимо республика Саха. Снова пронзительный взгляд России и сложившиеся за спиной ручки официантки.        Беларусь с интересом наблюдала за взаимоотношениями отца и дочери, с каждой секундой веселясь все больше и с теплотой подумав: «Как же они похожи!».        — Не сердись, братец, — прикрывшись ладошкой, рассмеялась хозяйка кофейни. — Сразу видно, в кого Якуточка такая вредная, — и повернулась к своей работнице. — А что, олень правда ключи проглотил?        — Тот еще зверинец, — сложив руки на груди, фыркнул Россия. — Башкирия и Татарстан вчера украли у цыган жеребёнка. Камчатка притащила моржа, назвала Чукчей и долго не хотела отпускать в море. А потом Ленинградская Область сразу двух лосей из леса вытащила. Говорит, это еë природное достояние, и нужно вести их на международную выставку. Причем выставку, посвященную машиностроению... — парень взглянул на широко улыбнувшуюся дочь. — Никакого с ними покоя.        Якутия понимающе кивнула и поправила прядку выглянувших из-под шапочки белоснежных волос.        — А помнишь, как Мурманская Область уговаривала тебя оставить щенка? Который потом оказался волкодавом и чуть не задавил тебя во сне?        — Такое не забывается.        Беларусь предпочла больше не встревать в разговор брата и племянницы, задумчиво чиркнула в блокнотике, пытаясь вспомнить нечто важное. Но в голову ничего не шло; девушка прикоснулась пальцами к стеклу и повернулась только тогда, когда Якутию подозвали к соседнему столику, и она торопливо обратилась к России:        — Что будешь заказывать, папочка?        — Бараний шашлык, пельменей и... борща. Этого будет достаточно.        Якутия, видимо, прекрасно знающая предпочтения отца, не стала уточнять ни дополнительные ингредиенты, ни размер блюд. Чиркнула в блокнотике и кивнула.        — И ещё, — добавил Федерация, когда официантка собиралась уже уходить, — стаканчик так.        — В моей кофейне не продают спиртного, — фыркнула Беларусь, сложив ручки на груди.        — Будет достаточно и черного чая, — нисколько не смутившись, ответил Россия, хотя изначально и правда предполагал нечто покрепче.        Помахав ладошкой, Якутии удалилась, и Беларусь вернулась в свой блокнотик. Уголок листка смялся, но она поправила его пальцем и пририсовала звёздочку.        «Во время Великой Отечественной войны погибло от 2 до 3,5 миллиона моих людей».        — Что ты там написала? — приподняв голову, спросил брат.        Девушка подняла глаза и мгновенно захлопнула блокнот.        — Нет-нет, ничего особенного! Знаешь, просто нарисовала звезды. Я ведь люблю космос, помнишь? Он такой красивый!        Россия промолчал, прекрасно чувствуя проскочившую в еë голосе ложь. Беларусь повернулась к оконному стеклу, вновь провела пальцами по холодной прозрачной пластине и проследила за утекающей каплей, представляя на месте неё ярко горящую комету, рассыпающуюся в черноте космоса. И правда: дождинка добралась до уровня подоконника и исчезла.        «Всему существующему на свете приходит конец, — грустно подумалось ей. — Так говорил отец. И живым созданиям, и вековым деревьям, и звездам... и даже планетам. Ничего не остается вечным. А еще... он говорил, что пройдёт время, и все станет лучше. Исчезнет старое, появится новое, но... ».        Девушка положила голову на выставленные на столе руки и прикрыла глаза.        «Но отец не говорил о существовании вещей, не исчезающих даже спустя десятки лет. Он не рассказывал, что... боль. Название этой вещи — проклятая боль. Полученная во время войны и не утихающая даже сейчас. Старые раны давно зажили, но продолжают кровоточить. Это... Почему это настолько... больно? Стоит улыбнуться, стоит немного забыть о прошлом, тело пронзает вспышкой, и всё начинается по-новой, — она взглянула на брата, молчаливо дожидающегося заказ и даже не посмотревшего на неë. — Но даже если мне ни на секунду не удастся позабыть о последствиях той страшной войны... даже если всю жизнь придется прострадать, я никому не покажу, какая страшная боль скрывается за моей улыбкой. Я буду улыбаться и продолжать жить! Даже если не могу оставить прошлое и продолжать идти дальше как брат. Все равно не покажу эту боль... Буду всегда улыбаться, улыбаться, улыбаться! Буду вести себя беззаботно, как маленький ребёнок. Буду выглядеть глупо, наивно, и пусть меня презирают...Все равно! Что бы не случилось, насколько бы сильно меня не разрывало, я продолжу улыбаться».        — И никогда... — беззвучно прошептала засыпающая девушка, — не покажу эту боль...

****

       Когда они закончили трапезу и выбрались из теплого помещения, дождь даже не собирался заканчиваться. Крупные капли разбивали асфальт, присоединяясь к бесчисленным лужам и отсыревшим серым комьям снега. Свет загоревшихся, несмотря на довольно ранний час (чуть больше пяти вечера), фонарей в отдельных участках неба окрашивал нитеобразные дождинки белыми и мутновато-желтыми бликами. Сейчас они напоминали летящие на огромной скорости кометы, отколовшиеся кусочки звёзд и даже космические кораблики. Вытянув вперед раскрытую ладошку, девушка в белорусском национальном костюме и накинутой сверху курточкой пыталась поймать один из таких летательных аппаратов. Но стоило капельке коснуться пальцев, она расплывалась и уже мало напоминала космическое судно. Просто лужица темного цвета, причем довольно холодная. Разочарованно стряхнув ладошку, Беларусь накинула на голову капюшон и вышла из-под навеса кофейни.        — Точно сама доберешься?        Пробежавшись немного вперёд, девушка вытянула по бокам руки, точно маленький самолет. Обернулась и, зачерпнув с заборчика кусок мокрого снега, кинула его в Россию. Тот без труда поймал и затоптал сапогом посеревший от влаги комок.        — Ты мне не парочка, чтобы до дома провожать, — улыбнулась она и добавила. — Не переживай, здесь пройти несколько поворотов. Не стала бы я открывать кафе за километры до моего дома.        — Увидимся в следующий вторник, — подняв ладонь, помахал Россия. Беларусь не могла увидеть его руки, но представила, как холодные пальцы оплетают плотные слои бинта, и грустно улыбнулась.        — Ага! Беражы сябе!        Она весело помахала раскрытой ладошкой и побежала вдоль тротуара.        Пронизывая черный дождевой поток искусственным светом, мимо, разбрызгивая холодную воду, бесформенными силуэтами проносилось марево блестящих от капель машин. Мигнули стройные фигуры фонарей, улица на секунду погрузилась в полумрак, но спустя мгновение загорелась ярче прежнего. Серебряные, желтоватые огоньки заплясали перед глазами. Беларусь, прячась ладонями от дождя (она не предполагала настолько сильной непогоды, а носить зонтик без крайней надобности не любила), улыбнулась клубочкам света и дружелюбно пропела:        — Раз солнышко, два солнышка, три солнышка, — приостановилась и, обойдя огромную лужу, продолжила обычным голосом. — Как на самом деле интересно получается! Спасаясь от темноты, люди создали искусственные звезды, но им никогда не сравниться с красотой настоящих!        Девушка повернулась, внимательно посмотрела на компанию подростков, каких нисколько не волновал бушующий ливень. Пригляделась к одинокой женской фигуре, исчезнувшей за подъездной дверью. Больше никого, исключая саму Беларусь, поблизости не наблюдалось.        — Тогда почему... моя спина вся покрылась мурашками?        Стоило произнести это вслух, сердце больно стукнуло. Беларусь ускорила шаг, постоянно оглядываясь и пытаясь отыскать кого-либо в темноте. Пугающе заскрипели деревья, завизжала вдалеке машина. Но больше никого не появилось на улице.        «Он!».        Оглушающе стучало в висках.        «Он, он, он! Это точно он!».        Высокая стена брызг образовывалась под еë сапогами. Перепуганная, она больше не смотрела, куда наступает.        «Он... снова преследует меня! Снова хочет поиздеваться над моими людьми и землями!».        В приступе безумной паники мысли перемешались, перепуталось настоящее и прошлое, и в голове отчётливо застучали скрежещущие, отвратительные немецкие слова:       «Ich habe immer davon geträumt, Künstler zu werden. Und es kann nichts schaden, diesen Traum jetzt zu verwirklichen. Sie haben meinen Pinsel mitgenommen, aber jetzt benutzen wir stattdessen ein Messer. Sie haben die Leinwand ausgewählt. Dann ersetzen wir es durch deinen Körper.        Беларусь быстро затрясла головой, судорожно пытаясь избавиться от этих слов. Она и не заметила, как в панике пробежала собственный дом, продолжая нестись по улице, затопленной дождем.        Преследователь не отставал. Нет, он только приближался! Девушка боялась обернуться, но просто не могла не чувствовать его тяжелое дыхание и запах острого металла.        Она не видела, куда бежит. Не могла видеть от страха, затмившего глаза. В голове пульсировала единственная мысль — только бы оторваться! Только бы исчезнуть, раствориться и...!        — Отпусти! — судорожно завизжала девушка, почувствовав, как что-то холодное и живое схватило еë рукав.        Она резко повернулась. Дрожащие колени не выдержали, подкосились, и страна с бульканьем приземлилась в лужу. Попытки подняться оказались неудачными. Болящие ноги онемели и не собиралась вставать. Руки не слушались, и только пальцы смогли сжать асфальт, погрузившись в холодную воду. С растрëпанных, перепутавшихся волос и одежды струился целый океан дождя.        — Чудовище! Убийца! Нацист! — в истерике завопила Беларусь. — Не трогай меня! Хватит! Пожалуйста.... Хватит... Мне не нужны картины! М-м-мне не нужно... н-ничего м-м-мне не н-нужно... Просто отпусти!        Это безусловно был он.        Кровавые огоньки сверкающих в темноте, направленных прямо на неë глаз. Три полосочки, пересекающие лицо, какое оказалось неразборчивым, точно размытым. Он остановился всего в двух шагах от её беззащитного, растянувшегося на асфальте тела. Всего мгновение. И вцепится в горло.        — Нет, нет... Я не хочу... Я не хочу больше рисовать!        Из последних сил согнувшись, она прикрыла ладошками живот и зажмурилась.        Внезапно что-то теплое прикоснулось к запястьям, и она вскрикнула. Это был он. Его неожиданно горячие пальцы, сомкнувшиеся на еë руке и потянувшие вперед. Девушка привстала на негнущихся, дрожащих ногах. Промокшая, перепуганная и жалкая, она мгновенно зажмурилась, ожидая удар. Но...        — Ты в порядке?        Голос. Тот самый голос, насмешливо раздавшийся тогда в парке, но теперь... Беларусь не могла поверить заботе, проскочившей теперь в этом голосе.        — Что тебе... нужно?        — Ты потеряла.        Теплые пальцы прикоснулись к еë мокрым ладонями и вложили что-то мягкое. Беларусь растерянно опустила взгляд.       — Мой брелочек... — едва слышно просипела она.        Крохотная плюшевая игрушка в виде вареной картошки с железными колечком и задорной мордашкой. Рядом с ней тканевый лоскуток, испачкавшийся, но с всё ещё читаемой красной надписью: «Навеки твой старший брат».        Слезы выступили на покрасневших глазах. Девушка сжала пальцы и прижала брелок к груди.        — Ты оставила его в кафе, — произнес Германия. — Наверно, уже не помнишь. Тогда мне хотелось перекусить, зашёл в первое попавшее место. Там оказалась ты, вскочила и неожиданно убежала. Я хотел вернуть, но ты все время меня избегаешь и прячешься.        Потянувшись вперед, он мягко дотронулся до еë упавшего капюшона и заботливым движением натянул на голову.        — Извини, что напугал. Мне совсем не хотелось гнаться, но подумал, что ты потеряешься или где-нибудь упадешь... Сейчас немало маньяков и извращенцев. Я не мог оставить тебя одну... — красные глаза заглянули в еë помрачневшее личико. — Скажи, я могу что-нибудь для тебя сделать?        Беларусь почувствовала, как внутри все сжалось под этим фальшивым, как ей думалось, взглядом.        Руки опустились, и она тихо прошептала:        — Просто...        — Что? — Германия наклонился немного вперед.        — Просто... исчезни... Исчезни, ублюдок! Ненавижу... Ненавижу тебя!        Сорвавшись с места, она бросилась прочь, оставив своего преследователями одного под дождём.