Art is either revolution or plagiarism

      Хенджин шел по дороге к метро, потому что он хотел встретить Феликса как можно раньше. Он прекрасно понимал, что, скорее всего, не сможет выдавить из себя совсем все, что хотел рассказать Феликсу, но сейчас собирался с силами, чтоб рассказать хотя бы часть.       Репетировать было бесполезно. В голове был бардак, и не было ни единого шанса, что Хенджину удастся в нем разобраться. Он бы позвонил Джисону и посоветовался, но он так и не решил, что он сможет рассказать, а на что у него пока не хватит моральных сил.       И вот он. Стоит у выхода из метро, кому-то пишет. Хенджин понимает, что, стоит ему сейчас начать диалог, дороги назад не будет. Будет много, много дорог, но только не назад.       — Феликс! — зовет он быстрее, чем его мозг успевает обработать поступающую информацию.       Тот поднимает глаза, и Хенджин видит в них… напряжение. Он слишком хорошо знает лицо Феликса, чтоб понять, что что-то с ними не так. Это его останавливает, и он лишь спрашивает, словно возвращаясь в реальность:       — Все в порядке?       — Да, да, в абсолютном, — кивает Феликс, хотя Хенджин чувствует, что он недоговаривает, — привет… как дела?       Хенджин прищурился. Это он сам выискивает сигналы дискомфорта у Феликса и надумывает, или реально Феликсу не хочется продолжать диалог?..       Внутренний голос дает лишь емкое и простое: «думай сейчас не о своих тараканах, а о Феликсе. Если ему и так дискомфортно, ты его своими сумасшедшими бреднями только добьешь.»       — О, весьма неплохо, — сказал он, пожав плечами и решив слегка расслабить Феликса, — знаешь, тебя ждет приятный сюрприз.       — Да? И какой же? — неловко усмехнулся Феликс, идя рядом с ним.       — Я похож на того, кто не держит интригу до самого конца? — возразил Хенджин с немного наигранной улыбкой, — давай, пойдем и узнаем поскорее.       Феликс улыбнулся, слегка опустив плечи и направляясь за Хенджином. Тот шел в своем плаще, слегка пританцовывая, чтоб создать более дружелюбную атмосферу в их диалоге. Обычно эту роль на себя брал Феликс, но сегодня это сделал Хенджин.       И все же, Хенджин нервничал. Между ними чувствовалось какое-то напряжение, и что-то в задней части мозга начало сверлить его, что это его вина, что он стал слишком смелым в их взаимодействиях и Феликсу дискомфортно…       — Заткнись, — пробормотал он сам себе, нахмурившись.       Внезапно он понял, что сзади стало как-то тихо. Он обернулся, и увидел, что Феликс сильно отстал.       — Что-то не так? — спросил он снова, видя, как Феликс хмурится.       Феликс сначала молчал, а потом вдруг тоном гораздо выше, чем обычно, сказал:       — Прежде чем мы пойдем к тебе домой, мне нужно задать важный вопрос.       —Да? — спросил Хенджин, приподняв брови удивленно.       — Ты на меня обиделся?       Хенджин опешил. Он вообще не понимал, с чего вдруг это.       — Почему ты так думаешь? — пробормотал он смущенно.       — Я не знаю, я просто… я вчера лежал и думал, что я сделал что-то не так, что я как-то слишком грубо с тобой попрощался, и что… ну… я не знаю, я просто чувствую, что что-то не так.       — Что? Разумеется нет! — Хенджин аж вырвался из своих мыслей от этого предположения, — я? На тебя? Обидеться? На тебя невозможно обидеться, бога ради!       — Правда? — почти жалобно уточнил Феликс, — правда-правда?       — Да! — воскликнул Хенджин, — я на тебя не обижался. И не обижаюсь. Что я, маленький ребенок, чтоб дуться? — усмехнулся он, и с радостью увидел, как гора упала с плеч Феликса.       — Это так хорошо! Ты не представляешь, как я волновался, что тебе нагрубил, — он подошел к Хенджину и обнял его, заставив уже Хенджина неуклюже выпрямиться от неожиданности, — все, теперь можем разговаривать нормально.       Хенджин и Феликс как-то в унисон рассмеялись, но на этот раз не неловко, а скорее облегченно, словно оба переживали, что эта встреча будет напряженной.       До дома они дошли под легкий разговор. Внутренний голос напоминал Хенджину, что ему нужно уже вести диалог к тому, на что он настроился, пока он снова не струсил и не перестал даже думать о том, чтоб как следует поговорить, но Хенджину не хотелось терять это расслабление, которое снова появилось между ними двумя, поэтому он мысленно послал свой внутренний голос и сосредоточился на том, как самозабвенно Феликс рассказывал о том, как он вчера случайно пересекся с Чаном по дороге к нему домой, и что это был весьма забавный диалог.       — …Ему было довольно неловко спрашивать, почему нам настолько по пути, но он просто продолжал идти рядом со мной, пока я не упомянул, что Чанбин меня позвал, — фыркнул он.       — Да, весьма похоже на Чана. Ничего не понял, но принял к сведению и возражать не стал, — хмыкнул Хенджин, покачав головой.       — Абсолютно, — Феликс посторонился, чтоб Хенджин мог открыть дверь, — кстати, сразу предупрежу, я сегодня ненадолго, Оливия попросила помочь…       — Да, да, — кивнул Хенджин, проходя внутрь комнаты, — я не задержу тебя слишком надолго.              — Итак, что за обещанный сюрприз?       Хенджин театрально взмахнул руками и снял ткань с полотна с законченным «Солнечным мальчиком». Феликс замер почти завороженно, издав только полный восхищения выдох:       — Хенджин, признайся, что ты изменил? Я слишком непросвещенный, чтоб это увидеть, но ты умудрился сделать эту картину раз в… раз в миллиард лучше!       Хенджин гордо приосанился, улыбнувшись польщенно:       — Не скажу. Секретное общество художников убьет меня, если я расскажу наши грязные тайны, — пошутил он, усмехнувшись.       — В любом случае, это… вау. У меня больше других слов нет, — признался Феликс с сияющими глазами.       — Я предлагаю немного отпраздновать нашу долгую и славную работу, — предложил Хенджин.       — Ты крайне… — усмехнулся Феликс, все еще глядя на картину, — я не могу поверить, что это я. По-моему, ты меня обманываешь, и в последний момент нарисовал кого-то другого.       — Почему тебе так кажется? — спросил Хенджин.       — Я тут слишком красивый.       — Ну, ты сам попросил меня… нарисовать тебя так, как я тебя вижу. А я с уважением отношусь к просьбам своих моделей… особенно учитывая то, что ты моя первая модель, — сказал он тихо, улыбнувшись.       Феликс обернулся, посмотрев на него удивленно и польщенно. Он улыбнулся и отвел взгляд, смущаясь и немножко розовея:       — Слушай, ты б хоть сказал, что мы праздновать будем, я б купил чего-нибудь, — хмыкнул он, теребя полы толстовки.       — Слушай, ты в квартире художника, живущего в одиночку. Ты правда думаешь, что у меня нет вина? — спросил Хенджин.       — Подкрепляешь стереотипы, что все художники — алкоголики?       — Чуть-чуть, — усмехнулся он, доставая из шкафа бутылку белого вина, стоящую «на всякий случай», и два бокала, купленных на барахолке, — один бокал никому не повредит.       Феликс пошел к нему, все же оторвавшись от восхитившей его картины. Хенджин протянул ему бокал и затем взял свой:       — Итак, Феликс, я хочу поблагодарить тебя за то, что ты вдохновил меня и стал моей музой и моделью. Может, эта картина не так идеальна, как могла бы быть, но это чувство, когда я посмотрел на тебя, и понял, что должен нарисовать солнце… я вряд ли забуду это чувство.       Феликс усмехнулся и покраснел немного, но подхватил:       — А я хочу поблагодарить тебя за то, что ты нарисовал нечто настолько прекрасное, и при этом не старался сделать ничего идеального. Оно уникально, и… и, честно говоря, я недостаточно красноречив, чтоб выразить свое восхищение.       Хенджин внутренне понимал, что ему нужно говорить серьезнее, или он больше никогда не решится, но сейчас он просто наслаждался этой расслабленной тишиной, не желая нарушать ее.       Тем не менее, ее нарушил Феликс:       — Хенджин, знаешь… мне нужно тебе кое в чем признаться.       — Какое совпадение, мне тоже, — Хенджин старался не показывать, что он начал нервничать, поэтому он усмехнулся и отвел взгляд, — кто первый?       — Давай ты, — сказал Феликс.       Хенджин прищурился и вздохнул, набираясь сил перед последним рывком:       — Феликс, ты необыкновенный. Я не знаю, понимаешь ли ты это, но… я никогда раньше не видел никого, похожего на тебя. Ты…       — …как окно в другой мир? — закончил за него Феликс, подняв глаза и смущенно улыбнувшись.       — Откуда ты знаешь? — растерянно пробормотал Хенджин.       — Потому что это именно то же, что я хотел сказать тебе.       Хенджин посмотрел на него немного сконфуженно, встретившись с этой неловкой, кроткой улыбкой, и этими абсолютно волшебными глазами, смотрящими на него так же, как «Солнечный мальчик» с картины. И почему-то он почувствовал, как от этого взгляда он отрывается от земли.       Ничего плохого и хорошего уже как будто не существовало. Он лишь чувствовал желание рассказать… рассказать многое, все то, что копилось в душе…       — И это кстати далеко не все, что я хотел сказать, — снова словно озвучил его мысли Феликс, — я… из-за того, что ты такой далекий для меня человек… понимаешь, я всю жизнь дружу с Крисом, и мир искусства для меня не чужд, но… но именно с тобой я понял, насколько он многогранен.       Хенджин уже тоже думал продолжать свою мысль, но прерывать Феликса ему не захотелось. Он просто не посмел.       Феликс вел себя очень смущенно, но слова из него явно рвались, по воле самого Феликса или против нее, не особо понятно… и это выглядело почти так же завораживающе, как и глаза Феликса на картине, а точнее в том своем виде, в коем они застряли у художника в голове.       — Я никогда не задумывался о том, как я понимаю искусство. Крис всегда говорил, что искусство — это умение рассказывать о своей жизни так, чтоб каждый понял и прочувствовал все то же, что чувствовал ты, и я не сомневался в этом определении, но… но с тобой мне в какой-то момент показалось, что ты открыл для меня этот мир заново.       Хенджин застыл, пораженный. Стоило заменить философию Чана на философию Бомгю, и это было буквально то же, что он хотел сказать Феликсу. Здесь он уже не смог себя сдерживать и сказал:       — И меня даже пугало порою то, как ты рушишь для меня мир, который был для меня таким стабильным, и я бежал от этого…       — А вот тут мы не сходимся, — тихо рассмеялся Феликс, — я этого не боялся. Я хотел, чтоб ты показал мне еще больше, и… каждый день хотел этого еще сильнее.       — Вот тут у нас кардинальные различия, — улыбнулся Хенджин, — ну, на то мы и совершенно разные, не так ли?       — Да! И… и из этого вытекает еще одна проблема…       — …я никогда не буду полностью уверен, что ты имеешь в виду именно то, что мне кажется, и потому постоянно буду нервничать, что что-то делаю не так! — выпалил Хенджин, — у меня постоянное ощущение, что у тебя так много друзей и знакомых, что какой-то случайный художник, с которым ты знаком два с половиной месяца, не будет тебе интересен, а то, что ты делаешь для меня, это просто показатель твоей дружелюбности, и…       Тут он осекся, понимая, что выдал слишком много, и посмотрел на Феликса почти жалобно, показывая, что продолжить он просто не может. Тот кивнул и сказал:       — Я понимаю, о чем ты… мне всегда кажется, что ты просто относишься ко мне, как к музе и вдохновению, и что с точки зрения постоянного общения я тебе неинтересен, и что когда ты допишешь «Солнечного мальчика», у нас…       — …не будет больше ничего общего?       — Ты тоже об этом думал?       — Н-не совсем, — уклончиво ответил Хенджин, пока что все же не решаясь говорить о снах, — просто… что-то похожее.       Феликс посмотрел на него, улыбнувшись и подойдя к Хенджину, чтоб взять его за руки.       — Так… тогда ответь мне… мы же будем продолжать наше общение, даже учитывая то, что мы не совсем понимаем друг друга?       — Н-нет. Мы понимаем друг друга. Мне кажется, мы просто надумываем, — сказал Хенджин, — и, разумеется, мы будем продолжать общение. Раньше я боялся того мира, что ты мне открываешь, но теперь… теперь он мне слишком дорог.       Феликс улыбнулся, кивнув и ответив:       — Я тоже так думаю. Мы говорим на одном языке, и я не говорю про корейский или английский… я имею в виду, что ты можешь мне объяснить то, что никто другой мне бы не объяснил.       Хенджин переплел их пальцы, держа руки Феликса, такие миниатюрные, но при этом такие теплые. Они стояли так какое-то время, оба молчали, но неловкости не было. Просто уже создавалось ощущение, что они продолжают общение, просто им уже не нужно было даже разговаривать.       Хенджин думал, а нужно ли ему сейчас рассказывать про сны, но в итоге почему-то заговорил совсем о другом:       — Так что, ты… не ведешь себя так со всеми своими друзьями?       — Не-а, — пробормотал Феликс, — а ты не видишь во мне только музу?       — Нет. Ты гораздо больше, чем муза, — улыбнулся Хенджин неуклюже.       Феликс обнял его, прижимаясь к нему и вздыхая, на что Хенджин ответил тем же самым, чувствуя себя так, будто он не совсем готов расстаться с ним сейчас.       Так они стояли около двадцати минут. У Хенджина в голове вертелись тысячи мыслей, но ни одну из них он не мог выразить словами, и почему-то он чувствовал, что Феликс точно так же сейчас думал одновременно обо всем и ни о чем.       — Мне скоро пора идти, — пробормотал Феликс, — мне не очень хочется… но Оливия… она там одна не справится.       — Да, я понимаю, — вздохнул Хенджин, отпустив Феликса и проводив его до двери, где Феликс надел пальто и шарф, — честно, я буду скучать по рисованию с натуры, хотя до встречи с тобой я его как огня боялся.       — Да… очень мало получилось встреч с позированием, — сказал Феликс, застегивая пальто, — мне б хотелось больше.       Они снова остановились друг напротив друга, встретившись глазами.       Хенджин почувствовал какое-то внезапное желание, и снова обнял Феликса, поняв, что тот подался навстречу, после чего Хенджин почувствовал, что ладони Феликса не остались где-то за его спиной, а расположились на его щеках, и Феликс притянул его лицо к своему, зажмурившись и прижавшись своими губами к его губам.       Хенджин был шокирован недолго, буквально доли секунды, после чего тоже прикрыл глаза, наслаждаясь этим моментом, и даже до конца не веря в него, но очень желая, чтоб это был не сон.       Губы у Феликса мягкие, податливые, но сейчас поддаваться не собираются от слова совсем, и Хенджину остается лишь отвечать на поцелуй в силу своих возможностей.       Приятный запах какого-то парфюма, сладкого, и почему-то теплого, несмотря на то что у запахов нет температуры, проникает в мозг Хенджина, и Хенджин чувствует, что этот запах он не забудет никогда в своей жизни.       Это совсем не похоже на поцелуи с Феликсом из снов. Во-первых, Хенджин наконец-то чувствует, что это по-настоящему, чувствует талию Феликса под своими руками, чувствует его дыхание, состоящее по большей части из одного медленного выдоха, и к тому же, он не чувствует этой непоколебимой уверенности, которая есть у Феликса из снов.       Здесь Хенджин знает, что Феликс, как и он сам, долго собирался с силами для этого шага, просто самих сил у него больше, и оттого он немного смелее, но от этого не перестает быть смущенным и напряженным.       Хенджин повис в этом моменте, как будто время остановилось. Сколько прошло? Три секунды? Минута? Пять минут?.. Хенджин понятия не имел.       Феликс отстранился, покраснев и резко смутившись, как, в целом, и Хенджин.       — Т-тебя проводить? — пробормотал он, выравнивая дыхание, сбившееся больше не от поцелуя, а от волнения.       — Не надо, — таким же бессвязным бормотанием ответил Феликс, — я… я пойду.       И он ушел категорически быстро, оставляя Хенджина восстанавливать дыхание, возможно, даже не услышав его тихое, неуклюжее:       — Феликс, подожди!.. мы же встретимся завтра?..