Art is either revolution or plagiarism

      Хенджин вернулся в квартиру, садясь на диван и смотря на картину, которая в полутьме казалась почти сливающейся с остальной темнотой, а лишь фигурка Феликса светилась едва видным пятном.       На душе было почему-то пусто. Было ли это отказом? Или Феликс действительно просто не понял, что этот момент так по-особенному отозвался в сердце Хенджина, и это просто не было взаимно?       Хенджин вздохнул и лег на диван, закрыв глаза. Он даже не успел снять с себя ничего, кроме куртки и шарфа, и лежал в свитере и джинсах, даже не замечая этого. Он чувствовал себя очень странно. С одной стороны, он не имел право предъявлять Феликсу вообще ничего, из них двоих он был тем, кто видел сны, кто видел революцию в Феликсе, кто крайне странно относился к своей картине… а Феликс, может, и не видел в Хенджине ничего особенного. Он же много кого знает, наверняка в его жизни есть точно такой же художник, грезящий о том, чтоб оставить после себя след в искусстве…       У Хенджина был только один Феликс, его муза и его вдохновение, но они были знакомы так мало, что Хенджин даже не знал, есть ли в окружении Феликса кто-то, похожий на него.       Он открыл глаза, и решил, что надо б все-таки переодеться приличия ради. Квартира казалась слишком тихой и одинокой, и там был только Хенджин и «Солнечный мальчик».       Хенджин посмотрел на картину снова, невольно улыбнувшись. Он чувствовал внутри тепло, когда рассматривал эту картину, и это дало ему какое-то легкое утешение.       И все же, Хенджин не совсем понимал, что делать дальше. Ему не хотелось отпугнуть Феликса, отпугнуть своими снами, своими странными словами, резкими движениями… он всегда мог вернуться к мысли о том, что для Феликса такое общение с друзьями абсолютно нормально, и он просто надумывает и создает сам себе проблемы.       Может, дарить цветы для него абсолютно нормально? Типа, просто подарить цветы другу… может, для него в этом нет ничего необычного?       — Почему ты всегда остаешься таким дураком по собственной вине, Хван Хенджин? — спросил он сам себя недовольно, — я такой идиот…       Он буквально не понимает, что ему делать. С одной стороны, навязываться не хочется, и если Феликс дал таким образом понять, что Хенджин ему не интересен, то Хенджину следует просто принять это и успокоиться. С другой же, возможно, Хенджин все не так понял, и тогда ему нужно поговорить с Феликсом…       Черт, на самом деле с Феликсом ему нужно очень о многом поговорить. К сожалению, Хенджин не умеет говорить словами через рот, он не писатель и не поэт. Он художник, не для него эмоциональное и красноречивое признание…       Хенджин бы мог нарисовать ему картину. Но… если он все это время ошибался, то Феликс подумает, что он какой-то жуткий…       С другой стороны, Феликс как раз-таки частенько просил его нарисовать что-то, так что это может быть просто… картиной. Если Феликс сможет прочитать подтекст, то тогда будь что будет.       Хенджин включил свет, поморщившись от вспышки света, и достал один из готовых покрытых грунтовкой холстов, поставив его на мольберт.       Он смешал на палитре голубой, зеленый и белый, после чего получившимся цветом начал делать широкие мазки на холсте, создавая форму ракушки, после чего начал работать разными оттенками над тем, чтоб нарисовать прожилки. Холодный свет, падающий на холст со стороны настольной лампы, не внушал доверия в то, что по итогу получится, но Хенджину оставалось лишь верить.       Ракушка переливается оттенками голубого, сиреневого и зеленого, контрастируя своими холодными оттенками с теплым оттенком бежевого песка, над которым Хенджин работал кусочком губки, чтоб создать нужную текстуру.       Хенджин наклонился над холстом, работая кисточкой потоньше над тенями, делая ракушку похожей на коробочку, в которой дарят кольцо. Хенджин сделал эту ракушку точно такой же, какой он видел ее в своих снах, за исключением одной важной детали — теперь ракушка не лежала посередине ничего, раня душу каждой падающей каплей, а лежала на теплом песке.       Немного задумавшись, Хенджин нарисовал падающую тень двух рук с переплетенными пальцами, которая выделялась на светлом фоне внутренностей ракушки.       Хенджин практически чувствовал, как он слышит шум прибоя, как он держит за руку человека, который, возможно, не чувствует к нему то же самое, но для него каждый день с этим человеком — новая глава в его явно наскучившей жизни.       Он прекрасно знал, что Феликс оживил его поникшее сердце, сделал краски ярче и подарил ему много новых ощущений, коих он раньше не испытывал никогда.       И все же, Хенджин не мог точно сказать, что чувствует Феликс. Эти длинные зрительные контакты, букетики, моменты, когда они держались за руки… неужели Хенджин действительно умудрился впервые за два года влюбиться так быстро и так сильно, так еще и взаимно?       Только вот тот момент пару часов назад, когда Хенджин был в моменте от того, чтоб нагнуться и поцеловать Феликса, и как будто Феликс понял это… или не понял? Или понял, но был против и оттого прервал момент?       Хенджин посмотрел на часы. Почти час ночи. Феликс что-то говорил про то, что ему нужно добраться домой до двенадцати…       Он взял телефон, на всякий случай написав Феликсу: JiniRet: «Ты хорошо добрался?»       Ответ пришел довольно быстро, и Хенджин сам удивился, что Феликс все еще не спит. Вроде бы, Феликс — та еще ранняя пташка.

BbokAri:

«Да, я успел»

«Мы же завтра все еще встречаемся, правда?»

      Хенджин вздохнул, нахмурившись. Он как раз хотел поговорить с Феликсом о картине, показать ее, обсудить и решить уже наверняка, все ли хорошо или нет. JiniRet: «Да, конечно» «Буду ждать тебя»       Хенджин действительно хотел, чтоб Феликс пришел. Он хотел, чтобы он все-таки ошибался и понял все не так, как Феликс имел в виду…       Он поднял глаза на незаконченную картину с ракушкой, после чего вздохнул и продолжил работать. Уже немного хотелось спать, но Хенджин хотел нарисовать как можно больше, вдруг завтра он растеряет смелость и не будет ничего заканчивать?       Золотистый песок, контрастирующий с голубоватой ракушкой, зовет прямо с холста, зовет в ту жизнь, которой у Хенджина никогда не было, зовет наконец-то прожить ее… а Хенджин лишь прячется в своей ракушке, не стремясь раскрываться, потому что сам еще не помнит, есть ли в нем жемчужина или он пуст внутри.       Он не новатор, он не гений… Хенджин даже не знает, хорошо это или плохо, но это правда. Потенциал, который видели в нем, шел куда-то совсем не по тому пути, который он ожидал.       Если однажды Хенджин действительно нарисует что-то революционное или совершенно оригинальное, то, возможно, он даже не узнает этого. Многие творцы так никогда и не узнают, что они гении… Хенджину хочется тешить себя надеждой, что «Солнечного мальчика» в будущем признают и будут считать гениальным, но, с другой стороны, Хенджину не совсем хочется делиться своей Галатеей с другими…       Он посмотрел на холст с ракушкой, кивнув. Остальное он закончит завтра.       Хенджин рухнул на диван, едва успев завернуть испачканные кисти в мокрую тряпку.

***

      — Хенджин? — слышит он голос, мягкий и приятный, но от которого у него по спине пошли мурашки.       Он осторожно открывает глаза, посмотрев на Феликса. Когда ему последний раз снился Феликс, он выглядел точно так же.       — Покажи руки, — сразу просит Хенджин, прищурившись.       Феликс поднимает руки, показав, что ножа в них нет.       — Извини, — тихо просит он, почти смущенно.       Хенджин кивает, отводя взгляд и прикусив губу.       — Ты тоже извини. Я… вряд ли ты прямо горел желанием сниться мне каждую ночь.       — Да, дурацкая рефлексия, — бормочет Феликс, — я… я думаю, мы оба понимаем, что я всего лишь проекция твоих мыслей, и у меня нет ни мыслей, ни мотивации, ни прошлого, ни… ни будущего.       Хенджину уже даже неловко. Ему хочется обнять и утешить Феликса, но это глупо, в конце концов, это же просто проекция его мыслей, как он и сказал.       — Мне правда жаль, — шепчет он, — я… я могу как-то успокоить свои мысли?       — Да, можешь. Частично. И ты знаешь этот способ.       Хенджин вздыхает и кивает, не смея даже смотреть в глаза плоду своего бурного воображения. Этот способ прост и понятен — спросить у Феликса все, как есть.       — Я попробую… но мне страшно. Когда я говорю с тобой, я понимаю, что даже в самом худшем случае ничего слишком плохого со мной не произойдет, потому что ты… ну, сон.       — Д-да, я понимаю… и даже если б я тогда пырнул тебя ножом, ничего б не произошло, — отвечает Феликс, — и все же, я думаю, мы оба понимаем, что это тебе вредит. Не физически, а скорее… эмоционально.       — То есть, ты думаешь, что после диалога с ним все пройдет?       — Я не знаю, — признается Феликс, — но это может помочь, и тебе точно станет легче.       — А если не станет?       Феликс пожимает плечами, осторожно подходя к Хенджину и кладя ладонь ему на плечо. Понимая, что он собирается поцеловать его, Хенджин мягко отталкивает его:       — Не надо. Извини. Ты не он.       — Да, я понял, — кивает Феликс, — тогда… до свидания?       — До свидания, — кивает Хенджин, — думаю, мы в любом случае еще встретимся.

***

      Хенджин проснулся на диване, смотря на потолок и хмурясь. Ему действительно нужно было поговорить с Феликсом, но… ему как будто не хватало смелости высказать все то, что сейчас скопилось у него на сердце.       — Я такой нытик и трус, — пробормотал он себе под нос, — я просто никчемен…       Он посмотрел на картину с ракушкой. Ей еще нужно было высохнуть, но, в общем и целом, Хенджина все устраивало.       — Интересно, как мне назвать эту картину? — спросил он сам себя, наклонив голову вбок.       Холодная, но наконец-то раскрывшаяся ракушка, в которой, может, и есть жемчуг, но этого уже никто и никогда не узнает, лежащая на теплом песке… начало, возможно, новой жизни, к которой буквально зовет Хенджина все, время вылезти из ракушки и перестать жить лишь одной философией «Искусство является либо плагиатом, либо революцией». На протяжении уже какого-то ощутимого времени Хенджин просыпался ото сна, просыпался от жизни, которая явно ему уже наскучила, но пришло время открыть глаза окончательно.       — Утро, — кивнул он сам себе, размашисто написав в уголке белой краской название.       Он вообще-то не был фанатом надписей на картине… но ему захотелось указать; он проснулся. Он все-таки это сделал.       И этим днем его ждало серьезное испытание, к концу которого нужно было хотя б продвинуться, хотя и не обязательно достичь именно сегодня.       Поговорить словами через рот, как взрослый человек. Как человек, а не творец.       Быть музой — безусловно, почетно. Художник вдохновляется тобой, тонет в восхищении, творит порою нечто гениальное, давая тебе понять, что без тебя у него б ничего не получилось… но как будто куда лестнее быть просто любимым. Любимым человеком.       Хенджин не отказывается от всего того, к чему он шел. Он все еще творец, все еще художник. Но все же прав Чан, говорящий, что творец рассказывает своими произведениями то, что он пережил и понял, и прав Феликс, говорящий, что творец передает действительность и ее красоту.       Будучи творцом, легко забыть, что вдохновение не берется из ниоткуда, что оно синтезируется из событий, слов, людей и эмоций, а откуда брать новые эмоции, если ты безмолвно лежишь?       Художник может быть один, а человек — никак.