Слизеринские заговорщики (18+)

      Последний день второго этапа был наполнен предвкушением. Публике, в число которой входили как студенты и преподаватели, так и приглашенные журналисты с общепризнанными ценителями искусства, не терпелось окунуться в мир музыки. Предыдущие «музыкальные» дни еще ни разу не разочаровывали их, потому они справедливо рассчитывали насладиться вечером. Помимо прочего, многим было любопытно, как поступят организаторы с изменившимся количеством участников. Тот мальчишка, Дарен Фэлл, бывший партнер по выступлению Фишера, что же с ним будет?       Мероприятие началось, на сцену вереницей потекли участники. Первыми были хор, где солировала Рогнеда, и Константин. Прекрасное многоголосое звучание торжественно открыло новый день Фестиваля. На картине Данковского-Рахманинова был изображен вид на реку в лучах заката. У берега девушки в белых одеяниях с красными узорами по рукавам, подолу да вороту пускали по воде венки, в центре которых горели свечи. В лучах закатного солнца и свечного пламени травы венков словно сами по себе изнутри пылали живительным огнем. Хор Колдовстворца затянул «Купалинку», белорусскую народную песню, связанную с обычаем плести венки на праздник Ивана Купала.       Следом вышли Мелисса и Парвати. На картине Патил была изображена одна из знатных дам-призраков, что летали по Хогвартсу. Она сидела на краю постели, озаренная лунным светом из стрельчатого окна, проходящим сквозь ее невесомое тело. На кровати же кто-то лежал, но это был неясный силуэт, закутанный в одеяло. Видно, Парвати взяла за основу спальню девочек Гриффиндора. Картина была пропитана печалью и одиночеством. Но эти чувства во много раз усилил нежный звонкий голос Мелиссы, запевшей балладу «Серый петух». Это была песня с классическим сюжетом о ночном визите. Призрак возлюбленного, вопреки всему, пришел к девушке в ночи, но предостерег что исчезнет с криком петуха.

«Я должен идти, я больше не останусь,

Пылающую Темзу я должен пересечь.

О, я должен идти, не спотыкаясь

В объятия дорогой моей девушки».

И когда он пришел к окну своей истинной любви

Он осторожно опустился коленями на камень,

И он медленно прошептал сквозь стекло:

«Моя дорогая дева, ты одна?»

      Высокий и нежный голос Мелиссы лился, словно шелк, окутывая зал пеленой тоски. Тоски светлой настолько, что, словно бы от яркого света, глаза слушателей начинали слезиться.

Она подняла голову со своей пуховой подушки,

И белоснежными были ее молочно-белые груди.

Произнесла: «Кто там, кто там, у окна моей спальни,

мешает мне спать долгой ночью?»

«О, я твой возлюбленный, не раскрывай меня,

Я молю тебя, встань, любимая, и впусти меня,

Потому что я устал после долгого ночного пути,

к тому же я до нитки промок».

И вот эта молодая девушка встала и оделась.

И тут же впустила в дом свою истинную любовь.

Они поцеловались, пожали руки и обхватили друг друга,

До той поры, пока эта долгая ночь не подошла к концу.

«Уилли, дорогой, о, дражайший Уилли...

Где тот цвет, которым ты обладал не так давно?»

«О, Мэри, дорогая, холодная глина изменила меня...

Я всего лишь призрак твоего Уилли О».

«Тогда, петушок, о, петушок, о, прекрасный петушок,

Я молю тебя не кукарекать, пока не наступит день.

Я сделаю тебе крылья из самого лучшего чеканного золота,

А твой гребень я сделаю сверкающим серебром».

      Розье пела, не в силах удержать образов, приходящих в голову. Не столь важно, что песня была о возлюбленных. Сознание цеплялось за сам факт смерти дорогого человека. Перед глазами Мелиссы невольно всплывал образ бабушки, такой красивой в своей доброте, обращенной к ней, ее драгоценной внучке, в чье воспитание она вложила всю себя. Ее нежная улыбка и теплая ладонь, которой она гладила Мелиссу по спине и волосам, навсегда отпечатались в памяти девушки.

Но петух уже поднялся, и поднялся так полно.

Поднялся за три часа до рассвета.

И еще до рассвета моя любовь должна была уйти,

Ни при свете луны, ни при свете дня.

Когда она увидела, что ее любовь исчезает

Текли ручьями слезы по ее бледным щекам.

Он сказал: «Не плачь больше обо мне, дорогая Мэри,

Я больше не твой Уилли О».

      Мелисса пропевала слова, а мысли неслись дальше, изменяя выстроившийся образ. Теперь она видела бабушку, горюющую по ушедшему дедушке. Ее надежному, стойкому дедушке, что покинул их раньше. Розье-младшая смогла оправиться от потери, пускай и не сразу, но Друэлла – нет. Ее муж был ее жизнью, ее душой, которую она вмиг потеряла, стоило дыханию Сигнуса оборваться.       И потом он приходил к ней ночами, только не призраком, а образом во снах. Бабушка видела счастливые миражи прошлого и кошмары настоящего и во снах, и даже наяву, смотря незрячими глазами на закатное солнце.       Выступившие на глазах Мелиссы слезы скатились, прочерчивая дорожками ее щеки и сверкая в свете ярко горящих свечей.

Тогда прозвучало: «Дорогой Вилли, о, дражайший Вилли,

Когда я увижу тебя вновь?»

«Когда рыбы полетят, любовь, и море высохнет, любовь,

И камни расплавятся под лучами солнца».

      Баллада завершилась, но зал безмолвствовал, глотая слезы или силясь выйти из транса, куда их завела мелодия. Розье поклонилась, собираясь уходить, и лишь тогда люди начали отмирать, заполняя помещение аплодисментами.       Следующими вышли Селин Сонг и Кейт Колл. На картине Кейт был изображен вид на бескрайний лабиринт расщелин огромного каньона Дикого Запада. На первом плане, на вершине каньона, стояла лошадь, смотрящая, как и зритель, на вид, открывающийся с возвышения и далеко за горизонт. Вдалеке садилось слепящее своей душной от жары желтизной солнце. Но гриву и хвост лошади развевал прохладный ветер, и производить это впечатление помогали холодные серо-синеватые оттенки, которые Кейт использовала, прописывая передний план. Картина навевала мысли о величии безграничной природы, по сравнению с которой живые существа – лишь песчинки, которым так легко затеряться и порой так сложно найти путь, ведущий к их дому.       Селин выбрала кантри-песню, написанную двадцать три года назад. Она не так стара, но при этом стала классикой и неформальным символом Западной Вирджинии. Однажды, будучи в городе не магов с родителями, Сонг услышала эту песню, и она, почему-то засела в ее памяти. Приведите меня домой, сельские дороги» – так она называлась.

Приведите меня домой, сельские дороги,

В Западную Вирджинию, что подобна раю.

К горам Блу-Ридж, реке Шенандоа,

Жизнь здесь стара, старее, чем деревья,

Моложе, чем горы, крепнет, словно лёгкий ветерок.

Приведите меня домой, сельские дороги,

В то место, которому я принадлежу.

К Западной Вирджинии, горной маме,

Приведите меня домой, сельские дороги…

      Подыгрывая себе на гитаре, пела Селин, слегка покачиваясь в такт. И, загипнотизированные ее размеренными движениями, сопровождающими мелодию, слушатели также стали плавной волной покачиваться из стороны в сторону, а на лицах их расползались маленькие довольные улыбки, пропитанные ностальгией. Песня побудила вспомнить их свое детство, свой дом, свою родину.       Сонг была благодарна ребятам-инструменталистам, что приехали с ними из Ильверморни, чтобы поддерживать некоторых участников аккомпанементом. Сейчас они дополняли ее номер, используя скрипку и банджо. Так и не скажешь, что джаз-бэнд: ребята были на все руки музыкальными мастерами. Этот номер провожали не меньшими аплодисментами, чем предыдущий.       На сцену вышли Римма Стрига и Ярослав Ветров. На картине Ветрова был изображен восседающий на гарцующем вороном коне казак в объятьях бушующей бури. На фоне были изображены темные-темные, плотной пеленой затянувшие небосклон тучи, а ветер неистовствовал. Римма затянула песню:

Ой, то не вечер, то не вечер.

Мне малым-мало спалось.

Мне малым-мало спалось,

Ой да во сне привиделось...

Мне малым-мало спалось,

Ой да во сне привиделось...

Мне во сне привиделось,

Будто конь мой вороной

Разыгрался, расплясался,

Разрезвился подо мной!..

      Ее звучный голос, начавший песню мягко, вскоре громогласно раздавался по залу, словно буйство природы. От куплета к куплету ее голос все больше и больше нагнетал атмосферу, пока вновь, к концу, не стал плавной нежной трелью, подобной колыбельной.       Слушатели остались под впечатлением. Некоторых мощь эмоционального давления от исполнения Стриги буквально вдавила в сиденья. Студенты Колдовстворца порывались ей подпевать, кто-то делал это беззвучно, не в силах не последовать за мелодией. По окончании выступления, Римма сорвала громкие овации. Картина Ярослава также была оценена.       Следом вышли Полумна и Гарри. Картина Лавгуд ужасала. На фоне словно бы светящейся изнутри, воздушной девочки с мечтательным взглядом, стояло темное полотно. Сначала казалось, что на нем изображено что-то абстрактное; что картина представляет собой лишь завораживающее сочетаемостью и мрачностью переплетение мазков, фигур, неясных узоров. Но стоило глазу зацепиться за детали, начинала открываться истина: на картине был изображен мертвенно-бледный человек, настолько затемненный окружающей его болотно-черной гаммой густого дикого леса, что пепельная бледность человека выглядела нездорово-зеленой. Его шею удавкой обвивала змея, из пасти которой торчало что-то бледное: и это были женские пальцы! На самом деле, змея была рукавом, чешуйчатым слоем обвивающим все ее предплечья, а пальцы выглядывали из «раскрытой змеиной пасти», словно бледные языки. Женщина со спины прижималась к безжизненно-зеленоватому мужчине, одна ее рука змеей ползла по его шее другая же обосновалась около сердца. На женщине было темное, рубиново-фиолетового цвета платье, за летящими, но короткими, до локтя, рукавами которого, скрывались окончания змеиных нарукавников. Мужчина же был одет как знатный и явно состоятельный человек. Но цвета его наряда меркли и казались невзрачными на фоне грязных, но ядовито-пылающих цветов в одеждах его спутницы. Картина была мрачная, темная, мало что выбивалось из этой тьмы, но Полумна расставила акценты, на которые невольно обращал внимание глаз. Картина была зловещей, а сюжет ее – далеким от истории с хорошим концом.       Чтобы подобрать песню к подобной картине, им пришлось попотеть.       Полумна сказала, что рисовала, опираясь на слова когда-то слышанной баллады. Через некоторое время, решив найти ее, они сделали это. Баллада «Лорд Рэндалл» была одной из пограничных шотландско-английских баллад и имела несколько записанных вариантов текста. Сюжет был об одном: лорд Рэндалл вернулся с охоты и просит мать застелить ему постель, ведь ему плохо, и он хочет лечь. Мать расспрашивает лорда об его дне и выясняет, что сын умирает, отравленный обедом, который приготовила ему в диком лесу возлюбленная. В различных версиях есть куплеты про наследство для братьев и сестер или же про охотничьих собак лорда, которые съели ту же еду. Гарри и Полумна же решили выбрать наиболее экстравагантный вариант, посмотрев внимательно на картину девушки и убежденно кивнув друг другу.       Но появилась другая проблема. Гарри понимал, что обычная версия, со спокойной, похожей на колыбельную, мелодией, им не подойдет. Они обратились к Флитвику. Маленький профессор понял их идею, и обещал посмотреть, что можно сделать. В итоге, они получили замечательно устрашающую аранжировку, которую профессор сможет организовать им на выступлении. Но было одно «но».       — Знаете, мистер Поттер, — задумчиво тогда сказал Филиус, — чтобы создать «устрашающий» эффект, классически используют высокие женские голоса или низкие мужские. С определенной подачей, конечно же. В данном случае, было бы чудно, если бы у вас была партнерша-певица. Более того, эта баллада – разговор двух людей. Разные голоса были бы кстати.       — Разве можно брать кого-то вторым певцом на Фестиваль, профессор? — удивился Гарри.       — Ох, это все должно обсуждаться с организаторами. Каждый случай индивидуален. Но, по крайней мере, никто не мешал участникам добавлять в номер других студентов, умеющих играть на инструментах. Важно, что оценивался и получал баллы при этом именно участник, а остальные были лишь частью его номера.       Поттер задумался. Он никогда не пел с кем-то дуэтом. Точнее, пел, но это было не выступление, достойное сцены! Сможет ли он петь с кем-то красиво там, где нужно показать себя достойно? В голове юноши щелкнула мысль.       — Мелисса, — сказал он раньше, чем подумал дальше. Флитвик заинтересованно посмотрел на него. — Мелисса Розье, сэр. Я… я подумал, что мог бы… я… мне привычнее с ней, может быть, мы могли бы петь вместе. Но она тоже участвует, так что вряд ли это допустимо?       — Хм-м, сначала спросите у нее, мистер Поттер, согласна ли она спеть с Вами. Если мисс Розье согласится, пойдем советоваться с остальными профессорами. Знаете для чего существуют правила, мистер Поттер?       — Чтобы их… — неуверенно протянул Гарри, теряясь и вопросительно взирая на Флитвика. Чтобы их выполнять, чтобы их нарушать? Чего ожидает маленький профессор?       — Правила существуют, чтобы их уточнять, мистер Поттер! — бодро заключил Филиус, хмыкая. — Так что бегите, спросите мисс Розье. Об остальном позаботимся позже!       И Гарри побежал. Вместе с Полумной он нашел Мелиссу и объяснил свою просьбу. Розье, призадумавшись на несколько минут, сказала, что ей нужно обсудить со своей партнершей. И, к их счастью, Парвати согласилась, чтоб Мелисса выступила не только с ней.       И рэвейнкловка, отбросив внутренние метания, согласилась спеть дуэтом со своим учеником. Профессора были немного ошарашены внезапно сформировавшимся дуэтом, но разрешили.       — Мисс Розье, учтите, если Вы будете петь с мистером Поттером, это не прибавит Вам баллов. Если зрителям понравится этот номер, все баллы достанутся мистеру Поттеру и мисс Лавгуд, — пояснила девушке Джейд Дэвиссон, преподавательница вокала из Ильверморни.       — Я понимаю, профессор Дэвиссон, мэм, — ответила Розье. — Мне… Мне важно выступить вместе с Гарри. Результат же… единственный, который меня интересует, это то, как воспримет выступление публика. Надеюсь, что им понравится, как мы споем.       Гарри с восхищением смотрел на нее, такую решительную и уверенную в своих приоритетах. И с тех пор начались их репетиции. Драко периодически посещал их, подбадривая их или ворча, когда они долго не делали перерывов. Кассиопея тоже навещала их, принося теплые напитки или перекус.       — Будет ли для них лучшим комплиментом, если зрители наделают в штаны? — как-то раз во время репетиции спросила у брата Кассиопея, задумчиво смотря на певцов. Драко подавился воздухом, круглыми глазами смотря на сестру.       — Касси, что за «наделают в штаны»? Благородной леди не пристало так выражаться, — возмутился он.       — Ладно, братик. Если с исподним у зрителей случится конфуз, это ли не будет лучшим комплиментом?       — Вероятно, это им и будет, — вздохнул Малфой. — Но лучше бы им не портить их выступление своим внеплановым зловонием, — поморщился он. В ответ Кассиопея захихикала, пряча губы за ладонями.       Сейчас же на сцене, Полумна была рядом со своей картиной. Картина была освещена, но многие свечи затушили магией, создавая полумрак, подходящий атмосфере – об этом участники заранее договорились с организаторами, и правилами это не запрещалось. В центре сцены стоял Гарри, и вскоре к нему подошла Мелисса, вызывая шепотки недоумения в зале. На Мелиссе было белое платье, что практически сливалось с ее бледной кожей. Лишь глаза горели ярко-голубыми огнями, а черные волосы контрастно вились дикой гривой. Заиграла зловещая музыка. Низкая, размеренная, словно жужжащий рой, за которым пряталась медленно, но непреклонно подползающая змея, выпускающая изо рта вперемешку с шипением затуманивающий сознание, похожий на туман, яд.       И эта змея раскрыла себя, когда Мелисса запела. Нежным и звонким, но не напористым голосом, мягким, словно шелк. Набатом ее сопровождали инструменты. Она, ласковым, но мурашками скачущим по рукам слушателей, голосом матери, пела вопрошающие строчки:

Где был ты ночью, лорд Рэндалл, сын мой?

Безлунно, беззвёздно было небо в тот раз.

      И Гарри вступил, запев более низко – не так, как смог бы взрослый мужчина, но достаточно, чтобы иметь контраст с Мелиссой. Розье исполняла роль матери, он же – ее сына:

Я был у своей возлюбленной в чаще лесной,

Теперь же я бледен, и сердце моё холодно.

      Зрители завороженно вслушивались в песню, сосредоточившись на единственных светлых пятнах перед ними: картине и певцах.

Что делал ты у возлюбленной, лорд Рэндалл, сын мой?

Что же отняло у тебя силы и радость?

Я ужинал у возлюбленной нынче ночью в чаще лесной,

Теперь же я бледен, и сердце моё холодно.

Что приготовила тебе возлюбленная, лорд Рэндалл, сын мой?

Что же отняло у тебя силы и радость?

      Гарри поднял взгляд, жутко вглядываясь в темноту зрительского зала. И его глаза светились потусторонней зеленью цвета Авады. А зрачки его были вытянуты, словно змеиные. Это не было проявлением наследия. На самом деле, это были всего лишь особые косметические чары для создания нужного образа, применение которых они оговорили с профессором Флитвиком. Но зрителей не волновали такие мелочи. Сейчас их полностью увлек номер, и цепкий нечеловеческий взгляд Поттера заставил их вжаться в кресла. Кто-то не сдержал вскрик. Гарри же пел:

Я ел тушёных угрей у возлюбленной в лесу,

Теперь же я бледен, и сердце моё холодно.

      Слушатели поежились от колких мурашек, побежавших по спинам. Фразы Поттера кончались иронично-смешливым от безнадежности дрожанием. Оно, словно плеть, стегало слушателей по сердцам тревогой. Голос Мелиссы же плакал, подобно призрачной скрипке, такой потусторонней в холоде своей печали:

О чём же ты толкуешь, лорд Рэндалл, сын мой?

Коль были б то змеи, так ты бы пропал!

      Гарри отвечал ей, оканчивая песню:

Я подозреваю худшее, ибо моя возлюбленная в лесу

Недавно миловалась с дьяволом в змеином обличье.

Готовь мне постель, ибо возлюбленная в лесу

Наслала на меня злые чары, и теперь сердце моё холодно.

      В конце, стоило ему допеть, рука Мелиссы, подобравшейся сзади, плавно провела сверху вниз перед его глазами. И когда бледная рука девушки исчезла, пугающие глаза Гарри были закрыты.       Зал выдохнул.       Им определенно нужно было время, чтобы прийти в себя после такого выступления, оставшегося жужжащим потерянным онемением в головах.       Певцы поклонились публике, как и подошедшая к ним художница. Спустившись со сцены, Гарри посмотрел на своих напарниц, не скрывая ликования. Его глаза до сих пор покрывали чары, отчего выглядело это зловеще.       Но лжегриффиндорцу не было до того никакого дела, ведь он претворил в жизнь пакость, которую планировал. И, казалось, словно от его души отрезали непрерывно тянущий ее вниз валун. Такой незаметный из-за томного течения времени валун, который все же подогревал злость и бунтарство внутри Гарри. И в итоге они проросли сквозь печаль, обиду и негодование. Больше года юноша терпел к себе это отношение: эти шепотки, эти взгляды, которые ждут от тебя захвата мира и признания вины за все зло, творящееся вокруг. Людям слишком нравилось считать его темным магом, Темным Лордом, просто затаившимся злом, что однажды напустит на них змеиное кубло, растимое им с младенчества. Особенно в этом преуспели, как ни странно, хаффлпаффцы, которым Гарри никогда не желал зла. Но, видно, то ли сами ученики там слишком внушаемые и на головы скорбные, то ли Джастин Финч-Флетчли наболтал ужасов о том, как змея все сильнее стремилась его сожрать под шипение ненормального Поттера, а может особое внимание директора, о котором как-то упоминали его друзья давным-давно, к этому факультету странно влияет на его обитателей. Единственные хаффлпаффцы, с которыми мог нормально взаимодействовать Гарри – это сестра Драко и Седрик. Может, стоит у них поинтересоваться, чем вызвано помутнение в мозгах их софакультетников? Поттеру правда было очень интересно!       Однако громче интереса в нем стала говорить злость. И, увидев текст баллады, он задумался. Если люди хотят бояться его, может, показать им, каким он может быть, если хочет ответить на их желание пугать их? Может, показать им разницу между обычным Гарри, который терпеливо сносит и игнорирует их отношение, которое не имеет причин существовать, и темным Гарри, который пугает их одним своим присутствием и вниманием? Как им будет посмотреть на того самого «Темного Лорда», внимательно смотрящего на каждого из них? Каково им будет, когда они почувствует, что «зло» видит их?       Он долго репетировал и выбирал образ, который точно произведет желаемое впечатление. И да, как же теперь он ликовал! Он видел страх на их лицах. Тот страх, который он хотел вызвать в них. И Гарри поглощал его, вкушал с упоением. Завороженные маги вжимались в кресла, вздрагивали, замирали и забывали, как дышать. Им и нравилось то, что они видели, и при этом пугало. Они с Мелиссой изобразили притягательное зло.       Теперь можно выдохнуть. На сердце стало легче. По связи Гарри ощущал, что Драко в восторге и гордится им. И, помимо этого, он точно почувствовал горячую волну дикого, волнующего чувства, прошившего партнера в процессе выступления. Гарри был… слегка ошарашен и очень приятно удивлен. Он впервые почувствовал, как его окатило волной чужого несдерживаемого желания. Если нечто похожее ему и передавалось раньше, то намного слабее: Драко был очень сдержанным и многое держал под контролем, в том числе и себя, скрывая в первую очередь от Гарри все, что считал непристойным. Поттер мало чем отличался от своего возлюбленного в этом вопросе, что уж лукавить. Поэтому в период буйства гормонов обоим как нельзя лучше помогало натренированное умение прятать эмоции друг от друга. А еще жуткая учебная и не очень нагрузка – на всякие гормоны и прочее обращать внимание обычно ни времени, ни сил не оставалось.       Гарри еще поговорит с Драко о его предпочтениях и неожиданной тяге к змеиным глазам, но это все будет потом. Сейчас же впереди было еще много номеров, которые Гарри с удовольствием послушает. С улыбкой лжегриффиндорец переглянулся с напарницами и получил в ответ довольные и одобрительные улыбки. Они хорошо постарались. Все трое.       В зале же росли шепоткиин Кто-то мог сказать только «Ух-х!» или «Вах!», так как терялись слова. Северус сидел со сложным выражением лица, и его чувств не смог бы понять даже он сам. Гарри его шокировал. Как и его спутницы. И все же в этом мрачном образе он напоминал Тома в далекие времена. Вне зависимости, накладывал тот на себя «змеиный» облик или же был собой, его харизма оставалась одинаково притягательной. Он очаровывал последователей и заставлял внимать каждому его слову. И сейчас у его сына тоже это получилось. Аудитория слушала его, затаив дыхание, и смотрела, не отводя глаз. У этого мальчишки был пугающий потенциал.       Дамблдор, также смотрящий выступления из зала, был задумчив. Мальчик показал такую сторону, которой директор не ожидал увидеть. Так дерзко и бесстрашно он взялся отыграть мрачного персонажа. По истории баллады лорд Рэндалл был жертвой, погибшей в конце. Но в исполнении Гарри он казался не жертвой, а нападающим. Он казался опасным, как хищник. Как ядовитая змея. Поттер, словно презрев мнение общества, презрев свою репутацию и последствия в виде новых слухов, согласился петь слова, звучащие как провокация, как явная насмешка. «Дьявол в змеином обличье», хах. Любители теорий заговора и перемывания чужих костей наверняка свяжут все упоминания змей со Слизерином, парселтангом и Темным Лордом. Пойдут истории невероятных масштабов, а их сюжеты будет невозможно предсказать.       Рядом с директором сел только подошедший профессор Флитвик. Следующими выступали студенты Ильверморни, которым не требуется его помощь. У полугоблина был перерыв на отдых.       — Получилось чудесно, — хлопнул в ладоши Филиус. — Правда, получилось бы не менее зловеще, если бы они выбрали иной вариант текста.       — Что Вы имеете в виду, Филиус? — обернулся к нему Дамблдор.       — Ох! У этой баллады есть несколько версий. В одной из них есть строчки с вопросами, что лорд Рэндалл оставит после себя родным. И последний, о ком мать его спрашивает, это его возлюбленная. Та, что отравила его, конечно же, — напоминает Флитвик на всякий случай. — И лорд Рэндалл отвечает, что оставит ей петлю на дереве, чтобы повесить ее. Или, по другой версии, ад и огонь. Эта баллада поется как у магов, так и у магглов, так что вариантов множество, право, множество!       — Месть на смертном одре, значит, — задумчиво произнес Альбус. — Звучит неплохо.       — Вы что-то сказали? — переспросил Флитвик. Директор непонимающе взглянул на него.       — Нет, Вам должно быть показалось, Филиус.       — Возможно, — согласился тот.       Дьюэйн Хартмен смотрел на выступление Гарри с интересом, но по его окончании в молчании оставил свое мнение при себе. Хотя иногда на его губах появлялась непонятная ухмылка, сопровождая едкие мысли.       На сцену вышли Найра Фолсом и Дэвид Дэниэлс. Дэвид написал свою картину еще на летних каникулах, когда ездил в гости у Найре вместе с Лайонелом. Для картины позировал один из дедушек Фолсом, очень фактурный мужчина. Так что с полотна на зрителей смотрел смуглый скуластый мужчина преклонных лет, но довольно бодрый. Он был одет как индейский шаман. Дэвид запечатлел его в обороте в три четверти, и взгляд шамана, мудрый и знающий, был устремлен вдаль. Найра была наделена способностями к пению и владела гитарой, но в первую очередь являлась скрипачкой. Только набор струнных, на которых она могла играть, не ограничивался лишь привычными европейскому глазу инструментами. Скрипка апачей; «дерево, которое поет» - вот, на чем она училась играть с детства в кругу семьи. И сегодня Найра вышла с ней, чтобы, чередуя игру и пение, исполнить индейскую песню под аккомпанемент уже помогавших ей раньше с выступлениями ребят-инструменталистов.       Казалось, словно ее голосом пела сама природа, словно пение инструментов – это звуки шумящего в ушах ветра, журчащей и гулко кипучей воды, треск поленьев, сжираемых пламенем костра, глухое и устойчивое, но мягкое постоянство земли.       Зал был заворожен. Кто-то с удивлением понимал, что плачет – слезы сами текли от звуков этой музыки. Фолсом и Дэниэлса проводили бурными овациями.       За ними вышли Милена Могила и Александр Воронов. И это была страшная комбинация, ибо обоих тянуло к чему-то хтоническому и потенциально мрачному. Темному – как сказал бы рядовой великобританский волшебник.       Песня, которую пела Милена, «Разлилась речка быстрая», не звучала «страшно» сама по себе. Мелодия была больше грустной, чем устрашающей. Даже текст не пугал, если в него не вдумываться, хотя песня-то была похоронная, а говорилось в ней о словах покойницы, что учила своего брата правилам, которым нужно следовать по дороге в тот, загробный, мир. Однако было что-то в голосе Могилы, делающее звучание песни пронзительным. Мурашками ее голос пробегал по телам слушателей. Ее взгляд, все такой же жуткий и потусторонний, заставлял людей избегать его, отчего их глаза, словно попадаясь в ловушку, натыкались на картину Александра. На ней река, уходя за горизонт, разделяла собой два берега. С берегов, по композиции на картине симметрично, друг на друга смотрели двое: юноша и девушка. Позади обоих возвышались деревья, образуя густой лес. На небесах сияла полная луна, но свет ее освещал только юношу, в то время как берег, на котором стояла девушка, был полностью погружен во тьму. Да и сама девушка была бледна, больше походя на призрака, чем на живого человека.       Милена пела, дважды пропевая каждую строку:

Разлилась-разлилась речка быстрая.

Через тую речку перекладинка лежит.

Там шли-прошли три сестричуньки.

Они шли-и-шли, разговаривали:

«А кому из нас наперёд идти?»

Старшая сестра наперёд пошла.

Перекладинка обломилася.

Старшая сестра утопилася.

Там шёл-прошёл её брат родной.

«Не ходи, братец мой, по крутому бережку!

Не топчи, братец мой, шёлковую траву!

Не сбивай, братец мой, белы камушки!

Ни лови, братец мой, белу рыбицу!

Ни мути, братец мой, ты речную воду!

Ты не пей, братец мой, ключевую воду!

А крутой бережок – это грудь моя.

Шёлковая трава – это волос мой.

Белы камушки – это глазки мои.

Бела рыбица – это тело моё.

А речная вода – это слёзки мои.

Ключевая вода – это кровь моя».

      Песня стихла, а мурашки продолжали бродить по затылкам слушателей. Но в зале собралось достаточно любителей «темной эстетики», уже приноровившихся к подобным выступлениям, отчего и этот номер не остался без аплодисментов, что постепенно набрали силу.       А следом на сцену вышли Блэйз и Теодор. Нотт принес свою картину, которую зрители уже наблюдали в первый день Второго этапа: та самая картина к роману Авроры, моделью для которой выступил Забини. Блэйз долго искал песню, что подошла бы к ней. Что вписалась бы в контекст не только картины, но и текста, к которому она была написана. Та самая песня, о которой он не так давно рассказывал друзьям, была знакома и магглам, и магам, просто с разным текстом. И было просто чудом, что магический вариант был схож с тем, что ему нужно. Само построение текста было специфичным в обоих случаях: в четверостишии между собой по смыслу строчки сочетались только перекрестно.       Профессор Флитвик вернулся со своего места отдыха, чтобы помочь им с аккомпанементом. Зазвучали струнные и фортепиано. Блэйз запел, звонко и неторопливо протягивая строку за строкой. Его голос звучал плавно и успокаивающе.

Вон в том лесу стоит чертог:

Я слышу: друиды свои песни поют:

Он весь окутан в волшебный покров:

И я предпочитаю Мать Смерть на свете всему.

      Песня была стара, и прежние обращения к Трем Сестрам в ту пору были на слуху. На лицах некоторых представителей молодежи, прислушивающихся к тексту, поступало выражение непонимания, ведь далеко не все из них знали, что за «Мать Смерть» упоминается в песне. Многие другие просто наслаждались пением Забини, ведь красоту его голоса не могли втайне не признавать даже самые упертые гриффиндорцы, имеющие отвращение ко всему, что как-либо относится к Слизерину.

      В этом чертоге стоит трон:

Я слышу стоны призраков, звенят что в ушах:

Он весь покрыт алым, так одинок:

И я предпочитаю Мать Смерть на свете всему.

Из трона там торчит меч:

Я слышу стоны призраков, звенят что в ушах:

Им был убит несчастный человек:

И я предпочитаю Мать Смерть на свете всему.

Под этим троном течет поток:

Я слышу стоны призраков, звенят что в ушах:

Одна половина - подлость, другая - кровь:

И я предпочитаю Мать Смерть на свете всему.

У подножия трона терновник растет:

Я слышу: друиды свои песни поют:

Что цветет с той поры, когда родился он:

И я предпочитаю Мать Смерть на свете всему.

Над этим троном сияет ярко луна:

Я не слышу стонов призраков, звенят что в ушах:

Значит, несчастный обрел этой ночью покой:

И я предпочитаю Мать Смерть на свете всему.

      Голос Блэйза затих, как и сопровождающие его инструменты. Зал хлопал. На некоторых лицах можно было разглядеть следы отчего-то скатившихся по щекам слез – возможно, их просто слишком растрогало проникновенное исполнение.       Аврора улыбалась друзьям из зала, хлопая громче прочих и всем своим существом одобряя проделанную ими работу. Ребята поклонились и шутливо подмигнули ей. Уходили со сцены они в прекрасном настроении. Губы Забини растянулись в широкую улыбку, а Нотт удовлетворенно хмыкал, не спеша скидывать со своих плеч руку товарища, которую тот закинул на него, стоило им скрыться с глаз публики.       — Вижу, ты уже не беспокоишься насчет своего голоса, — заметил Теодор.       — Беспокоюсь, — с излишним возмущением возразил Блэйз. — Но теперь меня отчего-то больше волнуют его преимущества, которые могут способствовать при голосовании. Что угодно, лишь бы насолить тому придурку из Ильверморни, что постоянно якшается с теми двумя отбросами. Он же участвует, несмотря на дисквалификацию партнера. И пусть плетется как можно ниже по списку.       — Фэлл? — сморщил лицо Нотт.       — Фэлл, — скривился Забини.       Переглянувшись и выразив друг другу всеобъемлющее понимание и отринув любое осуждение, они пошли дальше, чтобы присоединиться к уже выступившим друзьям и знакомым.

***

      Следом за слизеринцами выступили две последние пары.       Хьюберт Хилл и Скарлет Стоун были обременены третьим участником в лице Дарена Фэлла. Вероятно, одним из критериев при выборе пары для него, было наличие в ней Хилла – худого, но внушительно высокого парня с устрашающим лицом. Все же, профессора Ильверморни понимали, что ставить этого мальчишку в пару с двумя девочками – не лучшая идея, какого бы возраста те ни были. Оттого варианта у них было лишь два: Найра с Дэвидом, в чей номер участие рэпера никак не вписывалось, и Хьюберт со Скарлет, песню которых все же можно было бы дополнить таким видом творчества.       Скарлет пела «Как прекрасен этот мир» Луи Армстронга. Эта песня прекрасно сочеталась с картиной Хилла, запечатлевшего красоту природы и жизни. На его картине дети смеялись среди розовых кустов, цветущих в саду чьего-то дома, чье крыльцо виднелось на заднем фоне. Зелень и бутоны блестели от росы, а на облачном небе, пронизанном солнечными лучами, виднелась радуга – подтверждение только прошедшего дождя. В противовес мрачно-грозной внешности художника, картина искрилась изнутри светом и позитивной энергией.       И джазовая песня прекрасно подходила ей в своем оригинальном виде. Но, так как с ними был Дарен, им пришлось позаботиться о том, чтобы у него была речитативная часть в момент длинного проигрыша перед последним куплетом. К их общему удивлению, у них получилось сделать так, чтобы песня звучала цельно.       Зал, пребывая в смешанных эмоциях из-за присутствия Фэлла, чьи нападки и отвратительное поведение до сих пор никому не забылись, не знал, наслаждаться номером или демонстрировать свое непринятие. У Стоун был чарующий сильный голос, музыка умиротворяла, а рэп Фэлла даже умудрялся ничего не портить. И, спрашивается, были ли у них реальные основания возмущаться песней? В любом случае, публика одарила своей долей аплодисментов и эту тройку.       Пришло время для выхода Оксаны Орловой и ансамбля Колдовстворца. На картине Оксаны был изображен хоровод из девушек в расписных сарафанах, весело танцующих на поле под звуки рожка, на котором играл сидящий неподалеку юноша. Ансамбль сыграл задорный, энергичный наигрыш. Плясовая мелодия подняла настроение слушателям, испытавшим за весь день исключительно разнообразную, но сложную для восприятия палитру впечатлений. Такая веселая музыка позволила волшебникам в зале расслабиться и даже начать пританцовывать на своих местах.       Завершал выступления этого дня номер Лаванды Браун и хора лягушек. На картине Лаванды был изображен рыжий юноша, излучающий молодую удаль.       «Рон, это не ты?» — шепнул Орион, сидя на местах для зрителей рядом с рыжиком. Уизли недоумевающе хлопнул глазами с вопросом «где?», и получил в ответ палец Блэка, указывающий прямиком на картину. Рон возмущенно пнул товарища коленкой по ноге и пробурчал что-то о несущих бред дураках.       Написанный на полотне юноша стоял в окружении цветущего сада в красивой лазурной мантии. В руке он держал метлу – не обычную, для полетов. Посыл картины не был кристально понятен и вызывало интерес, каким музыкальным сопровождением ее решил одарить хор.       Вскоре хор запел старую песню, придуманную некогда знаменитым музыкантом-волшебником. Она повествовала об юном повесе, что любил летать по округе, избегая домашних хлопот и ответственности. Как-то раз летом он залетел в незнакомый, но очаровательный сад и спустился, чтобы передохнуть. Владелицей сада оказалась прекрасная богатая дева, что нашла его дремлющим под одним из цветущих кустов. Повеса влюбился в нее с первого взгляда, в чем и признался, но девушке такой ненадежный незнакомец был не нужен. Она сказала ему: «Если желаешь быть со мной, докажи это. Принеси молоко единорога, добудь острейший кинжал из серебра и отыщи саженец редкого древа, растущего высоко-высоко на горе, куда лишь метла твоя сможет долететь. Выполнишь сказанное – останешься со мной навечно».       Повеса воодушевился, даже сложность заданий не остановила его! Движимый пылкими чувствами, он в тот же миг отправился в путь, словно иной человек. Будто и не был он юным повесой вовсе, а усердный трудолюбивым юношей! День провел в поисках, второй. Шла неделей за неделей, а юноша упорно искал единорогов и способы добыть их молоко; собирал слухи об острейших кинжалах из серебра, да о кузнецах, что могли бы эдакий выковать; летал далеко-далеко, высоко-высоко к горе, ища редкий саженец. Все так же улетал он прочь от своих домашних обязанностей, с неодобрением смотрели на него родители, да дивились, что сын стал чем-то серьезно озадачен и что-то делал вдалеке от дома.       Прошло лето, за ним осень и зима. К весне юный повеса обзавелся всем требуемым и вернулся в чудесный сад к прекрасной деве. «Чудесно!» — провозгласила дева и пригласила юношу в дом, отобедать да подремать в саду. «Отдохни, юноша, сегодня, а завтра я исполню твое желание. И останешься ты со мною навечно!» — сказала она.       Юноша, разморенный едой, уснул крепким сном. Дева выкопала яму под саженец, и, прихатив кинжал, отправилась к месту, где почивал повеса. Дева воткнула во вздымающуюся грудь кинжал, распахнул глаза юноша, и за миг до гибели увидел толпу печальных призраков юношей, стоящих за спиной своей убийцы.       Дева затянула его в яму да высадила саженец прямиком в сердце юного повесы. Землей прикрыла она тело, да пролила поверх молоком единорога Саженец напитался и начал расти, все выше и выше, все шире и шире, полностью укрывая под собой ложе, в котором нашли приют его корни. «Вот и сбылась твоя мечта, юный повеса, остался со мною ты навечно!»       Так и кончалась эта дивная песня. И была в ней определенная поучительность, закладываемая предками. Настолько же неочевидная, как и картина Лаванды. Мораль была такова прилагайте усилия в правильном направлении, выбирайте верные приоритеты! Неверный путь ведет в лапы гибели. Не будь как этот повеса, помогай родителям, а не сомнительным мимолетным увлечениям юности, которых толком не знаешь.       Это выступление так же проводили с аплодисментами. Кто-то возмущался услышанным сюжетом, кто-то невольно хохотал, вспоминая ее мораль, рассказанную когда-то старшими родственниками.       А затем наступил черед голосования. Поднявшись на сцену, участники смотрели в зал, где в муках выбора задумчиво сидели их соучастники из писательского сектора. Выбор действительно был сложным! И не то чтобы в предыдущие голосования было проще. Сейчас же было финальное голосование этапа, и, кто знает, что будет дальше! Единственное, что им рассказали, так это количество этапов: три. Никто им еще не раскрывал, что там, на этом Третьем, будет.       А следом должен был состояться бал, о котором в основном и грезили, мало задумываясь о предстоящих выступлениях. В конце концов, зачем заранее тревожиться о том, что в любом случае будет объявлено в свой срок?       — Итак, уважаемые участники и зрители! — на сцену поднялся Дамблдор, чтобы произнести заключительную речь. — Подходит к концу Второй этап Фестиваля Изящных Искусств! Благодарю вас за участие и присутствие! Надеюсь, каждому из вас понравилось то, что вы увидели и услышали в стенах этого зала! Уже прошло шесть дней, шесть суббот, на протяжении которых вы, дорогие зрители, открывали для себя и более широкой публики, читающей статьи присутствующих здесь журналистов, новые имена и лица! Молодежь – будущее магического мира! Они пронесут через года нашу культуру и непременно внесут в нее собственный вклад! Несомненно, у любого из наших участников есть потенциал стать великим творцом своего времени, не так ли? Давайте похлопаем нашим дорогим участникам, выражая надежду на то, что они продолжат трудиться и совершенствоваться дальше, украшая нашу жизнь, жизнь обычных граждан наших стран, своим искусством! Браво, молодые люди, вы были великолепны! — директор обернулся к участникам, чтобы поаплодировать им вместе с залом и развернулся обратно, обращая аплодисменты к сидящим на первых рядах писателям. Затем он вернулся к речи. — Уверен, однажды они получат признание, которым сейчас пользуются ныне знаменитые писатели, певцы и художники. А сейчас посмотрим, какое признание участники сегодняшнего дня получили среди своих товарищей! Профессор Флитвик, прошу зачитать результаты!       Маленький профессор забрался на сцену.       — Что ж! Зачитаю результаты в порядке, который был выбран для проведения сегодняшних выступлений! Начнем с результатов среди представителей одной школы! Первым был Колдовстворец, так что начнем с него! Первое место – Константин Данковский-Рахманинов и хор Колдовстворца! Второе место – Ярослав Ветров и Римма Стрига! Третье место – Александр Воронов и Милена Могила! Четвертое место – Оксана Орлова и ансамбль Колдовстворца! Вы все прекрасно постарались! Вторым был Хогвартс! Первое место – Парвати Патил и Мелисса Розье! Второе место –Теодор Нотт и Блэйз Забини! Третье место – Полумна Лавгуд и Гарри Поттер! Четвертое место – Лаванда Браун и хор лягушек! Молодцы, вы все достойно показали себя! Как профессор Хогвартса, не могу не отметить, что горжусь вами! Третьей была Ильверморни! Первое место – Селин Сонг и Кейт Колл! Второе место – Дэвид Дэниэлс и Найра Фолсом! Третье место – Хьюберт Хилл и музыкальный дуэт Скарлет Стоун и Дарена Фэлла! Вы все отлично выступили и не оставили равнодушным никого из зрителей! То, как баллы распределились в общем рейтинге, вы можете увидеть в таблице! — закончил объявление результатов Филиус, сделав пасс палочкой. Между зрителями и сценой в воздухе сплелась из чар таблица, в которой ровными столбцами шли номера мест и имена тех, кто их занял.       Мелисса ахнула и прикрыла рот ладонью, вглядевшись: на первой строчке стояли ее с Парвати имена!       — Мы первые! — разулыбалась Патил, хватая ее за руку.       — Да! — кивнула Розье, расплывшись в столь же широкой улыбке.       — Поздравляю, — искренне сказал подошедший к ней Гарри. — твоя бабушка должна быть очень горда тобой сейчас, — мягко улыбнулся он.       — Да, — робко ответила Мелисса. Ее глаза блестели. — Я надеюсь, что так и есть.       Вскоре все разошлись, выслушав напоследок слова Дамблдора о том, что суть Третьего этапа Фестиваля сохранят в секрете от публики, а участникам его суть объяснят на следующий день, в воскресенье, для чего им нужно будет подойти к Большому залу после обеда. Объявили лишь дату: следующее публичное мероприятие состоится седьмого мая, до которого оставалось еще восемь недель.

***

      Ремус, дождавшись окончания выступлений, собрался и, попрощавшись с детьми, отбыл к Сириусу. Он был не весел. Люпину крайне не понравились взгляды, которые бросали на него журналисты сегодня в зале. Благо, никто не решился подойти к нему, но было ясно, что он чем-то привлек их внимание. Он решил, что позже подумает над причиной их интереса, ведь переживания об этом будут лишь мешать ему в данный момент. Сегодня ему предстояло убедиться, что с Сириусом все в порядке и он готов. Уже завтра, на Остару, он должен принять титул главы рода Блэк.       Свидетелями этому пожелали стать Нарцисса и Регулус. Они, как члены рода по рождению, готовы были выразить свое согласие и полную поддержку Сириусу, если что-либо пойдет не так и у Матери Магии возникнут сомнения о его пригодности на эту роль.

***

      Сириус был взвинчен, но старался держать себя в руках и сохранять голову холодной. Старался. Но успехи были переменные, ибо темперамент его, буйный и взрывной, сам по себе не давал ему быть подобным умиротворенному удаву. Он еле усмирил свой гнев, не отпускавший его из-за происшествия с его дочерью недельной давности. Тревога же за предстоящий ритуал не проходила, несмотря на уверенность в своих знаниях. Он честно и упорно изучал кодекс Блэков и прочие вещи, нужные достойно образованному магу и главе рода. Такого рода, как Блэк. Темного рода.       Прибытие Ремуса было своевременным. Сириус еще не успел взорваться и излишне накрутить себя, а оборотень и вовсе выбил из него все мысли, повалив на подушки, целуя и ластясь, как большой влюбленный волк, коим он и является.       — Все получится, Сири, — прошептал Люпин. — Ты сделал все, что нужно. А если что-то и пойдет не по плану, тебя подстрахуют Регулус и Нарцисса.       — И ты.       — И я. Уверен, что мне стоит быть в ритуальном зале? Все же, я не Блэк, — поджал губы Ремус, укладывая голову на грудь партнера.       — Ты Блэк, — опроверг его слова Сириус. — Ты мой муж, значит самый настоящий Блэк. Не хочешь действительно сменить фамилию, Рем? Все же, скоро я снова стану честным и свободным с точки зрения закона человеком.       — Сири, — мягко засмеялся Люпин, поднимая на него глаза. — Заманчивое предложение, но я уже привык быть «профессором Люпином». Представляешь лицо Дамблдора, если я заявлю, что теперь я «профессор Блэк»?       — Он почернеет вслед за тобой, только от зависти, — захохотал Сириус.       — Это такой глупый каламбур, — закатил глаза Ремус, и ущипнул мужа за бока, пряча улыбку.       — Глупый, но гениальный! Куда уж Дамблдору до такой великой фамилии! — залаял Сириус, изображая чванливый тон своей матушки. — Благороднейшее и древнейшее семейство Блэков! Только и остается чернеть от зависти!       — Могу я теперь считать, что погружение в изучение кодекса рода тебя испортило? — поднял бровь оборотень.       — Не надо грязи, меня портил только ты, — фыркнул Блэк.       — А как же все те девчонки, которых ты провожал взглядами? — напомнил ему о студенческой молодости Люпин.       — Смотреть — не грех, — прикинувшись ангелом, хлопнул ресницами Сириус. — Я был молод, любопытен, и тянулся ко всему прекрасному.       — Что-то изменилось?       — Теперь я стар, устал и давно осознал, что самое прекрасное всегда рядом, — ответил Блэк, притягивая мужа ближе, чтобы соприкоснуться своим лбом с его.       — Люблю тебя, — прошептал Ремус.       — И я тебя, — также шепотом ответил Сириус. — Спасибо.       Оборотень запечатлел поцелуй на лбу партнера и с нежностью заглянул в родные глаза.       «Спасибо, что успокоил меня, Рем», — не было произнесено, но было услышано.       — Не за что. Ты готов. Завтра ты станешь лордом Блэком.       — А ты — моей леди Блэк, — бархатно прохохотал Сириус. Ремус утомленно вздохнул. На лице его было выражение, кричащее: «Ты мог бы просто промолчать и не портить момент, но так и не научился такой базовой вещи; за что мне это».       — Если назовешь меня так еще раз, уйду спать в отдельную спальню, как и полагается знатной замужней леди.       — Я пошутил, пошутил…

***

      В Гринготтс Сириус и Ремус переместились камином по предварительной договоренности с работниками банка. На горизонте в это время брезжал рассвет.       — Добро пожаловать в Гринготтс, господа, — обратился к ним встречающий их в зале с камином гоблин.       — Доброго вам дня, уважаемый, — ответил Сириус. Сегодня он покажет, что способен вести себя как подобает главе рода. В том числе и гоблинам, с которыми ему предстоит вести дела. Нелегкие дела. Все же, никто не управлял финансами семьи с момента смерти их с Регулусом родителей. Ни у кого из их кузин, как и у тетушки Друэллы, не было доступа к основным сейфам Блэков и документам, связанным с управлением родом. В принципе, не было никого, кто мог бы претендовать на роль главы семьи или же желал сделать это, имея возможность. Так что Сириусу придется попотеть.       — Доброго дня, уважаемый, — вторил мужу Ремус.       — Мое имя Одберт, господа. Предлагаю вам пройти со мной за стол в этой зоне ожидания. В вашем письме было указано, что прибудет четверо волшебников. А непосредственный клиент – Вы, мистер Блэк. Верно?       — Все именно так, уважаемый Одберт, — подтвердил Блэк.       — Тогда пройдемте, — гоблин указал на стоящий у стены стол в окружении комфортных на первый взгляд кресел. — Нужно обсудить некоторые детали.       Маги устроились по одну сторону стола, и гоблин сел напротив.       — Итак, позвольте начну с напоминания, что Гринготтс – нейтральная территория, а гоблины не вмешиваются в дела волшебников. Сотрудники банка знают новости волшебного мира, но не имеют к ним никакого отношения. Поэтому даже те, кто преследуется Министерством, не будет схвачен гоблинами на территории Гринготтса. Это касается и вас, мистер Блэк. Вы можете не опасаться за свою безопасность в этих стенах. Как и Ваши спутники. Все услуги, предоставляемые в стенах Гринготтса клиентам, являются конфиденциальной информацией. Как и сам факт обращения клиента в Гринготтс. Поэтому банк рассчитывает, что по в случае любой утечки информации о происходящем, клиент не будет обвинять в этом Гринготтс. Это невозможно и противоречит политике банка. У Вас есть какие-либо возражения по этому поводу, мистер Блэк?       — Нет, уважаемый Одберт. Я уважаю политику Гринготтса и верю в профессионализм сотрудников и в их преданность своему делу.       — Отлично. Тогда перейду к следующему вопросу. Вы забронировали один из ритуальных залов. Использование ритуального зала Гринготтса – это платная услуга. Как вы планируете расплачиваться?       — Если ритуал пройдет, как запланировано, плату станет возможно списать с одного из счетов Блэков. В случае неудачи – со счета Малфоев. Леди Малфой будет присутствовать на ритуале, этот вопрос был оговорен с ней и лордом Малфоем заранее, проблем не возникнет.       — Прекрасно. Тогда предлагаю Вам ознакомиться с договором и подписать его, — Одберт достал из, видимо магически расширенного, кармана свиток и передал Сириусу. — Подписывая договор, вы соглашаетесь с политикой банка, отказываетесь от претензий к банку, связанных с нарушением конфиденциальности посредством третьих лиц, а также подтверждаете готовность оплатить услуги с указанных вами счетов. В то же время банк обязуется предоставить вам ритуальный зал на необходимое время, а также хранить молчание о том, кому и какую услугу оказал, даже если кто-либо будет намеренно этим интересоваться, будь то незнакомцы, ваши враги, друзья или даже родственники. По стандартной процедуре Гринготтса, подтвердив свою принадлежность к роду по крови, Вы получите из хранилища Блэков все необходимые ритуальные принадлежности на срок проведения ритуала.       — Благодарю за информацию, — кивнул Сириус и погрузился в чтение документов. В любом случае следовало проверить, не замолчал ли чего из прописанного гоблин в угоду банку.       Вспыхнул камин, пропуская Регулуса и Нарциссу. Они вместе прибыли из Малфой-мэнора.       — Всем доброго времени суток, — подал голос младший Блэк. — Вижу, мы задержались. Прошу прощения, моя вина.       — Вы ничего не пропустили, мистер Блэк, — ответил гоблин. — присаживайтесь, прошу. Леди Малфой, — он указал рукой на одно из кресел с легким поклоном. — Меня зовут Одберт, я ответственный за бронирование помещений Гринготтса. Позже к нам присоединится поверенный рода Блэк, Халкон.       Прошли несколько минут, и Сириус, прочитав весь договор, подписался поданным Одбертом пером. Кровавым пером. Этот артефакт легально использовался лишь в стенах Гринготтса для подписания любых договоров – это не вредило волшебникам, ибо не обязывало их писать в таких количествах, чтобы почувствовать анемию и заработать шрамы на руках.       — Прекрасно. Мистер Блэк, прошу Вас и Ваших спутников проследовать за мной.       Гоблин повел их пустынными коридорами в один из кабинетов. На двери было написано «ХАЛКОН», что прямо указывало на то, что они пришли к поверенному Блэков. Одберт постучал и приоткрыл дверь.       — Не отвлекаю, Халкон? Мистер Блэк подписал договор и готов к подтверждению принадлежности к роду.       — Заходите, заходите, — ответил Халкон. — Приветствую всех вас, господа. Здравствуйте, леди Малфой.       Волшебники вежливо ответили на приветствие, располагаясь в кабинете перед столом гоблина. Халкон достал из маленького сейфа, установленного прямо в кабинете, драгоценный камень в круглой огранке, по размеру подходящий для перстня. Синий-синий, словно глубокие воды Атлантического океана, камень носил название кианит и являлся фамильным камнем Блэков. Он являлся частью родового камня, что хранится в ритуальных залах в нескольких домах Блэков, разделенный на несколько частей – при этом основная часть находится в Блэк-хаусе на Гриммо. Таким образом, проживающие в разных местах несколько ветвей рода могли использовать силу камня без необходимости посещать главный дом и тревожить родственников. Даже в отсутствие хозяев в домах, никто посторонний не смог бы выкрасть части родового камня. Сам доступ в ритуальный зал магически закрыт любому, кто не является частью рода – по крови или по магическому браку, вводящему в род (включая этап помолвки, официально заключенной при помощи магии – ведь сам брак нужно закрепить в том числе и у родового камня). И такую защиту не преодолеть, не имея могущественной силы, обладать которой могут единицы. И то, свершивших подобное неизбежно настигла бы кара от самой Магии, под чьим надзором находятся все подобные родовые ритуальные залы.       Сириуса попросили уколоть палец и приложить его к камню, так, чтобы кровь попала на него. Стоило Блэку выполнить указанное, как камень, до того просто сверкавший благодаря своей прозрачности и огранке, налился светом, затапливая комнату синим светом.       — Прекрасно, мистер Блэк. Вы подтвердили свою принадлежность к роду Блэк по крови. Нужная процедура, пускай во многих случаях и формальная, соблюдена. Теперь я имею право выдать Вам все, что необходимо для ритуала становления главой рода, — довольно заключил Халкон. У старого гоблина был повод для радости: вот уж более десятилетия род Блэков не имел главы, никто не мог руководить финансами рода – да даже дать указаний поверенному на их счет было некому! Так и оставалось выполнять свою работу по минимуму, следя, чтобы все хранимое в банке добро, которым владели Блэки, оставалось в сохранности на своих местах, а давние контракты с другими семьями и производствами выполнялись, принося хоть какую-то прибыль Блэкам и Гринготтсу. Халкон убрал камень обратно в сейф и позвал посетителей за собой на выход из кабинета. Они отправлялись прямиком к сейфу Блэков.       Гоблин открыл его своим ключом и вынес больший кусок кианита, внешне он был совершенно не похож на тот, что хранил Халкон в кабинете: это был не ограненный образец спутанно-волокнистого непрозрачного кристалла синего с примесью белого и даже черного цветов. Этот камень прекрасно умещался в двух ладонях Сириуса.       Помимо камня, Халкон вынес из сейфа серебряную чашу, увитую рунами с обоих сторон, ритуальный нож и маленькую шкатулку, в которой должно было находиться кольцо лорда, ранее носимое Орионом Блэком, отцом Сириуса. А также отрез зеленой плотной ткани и белый мел.       — Полагаю, вы неспроста пришли именно на Остару, — заметил Халкон. Вполне здравым поступком было задобрить Магию праздничным подношением, прежде чем взывать к ней с прошением. Тем более в случае, когда ни сам волшебник, ни глава его рода не проводили ритуалов для благодарения Трех Великих Сестер минимум десятилетие. — Зеленая ткань здесь хранится как раз для ритуалов на этот праздник. Жертва у вас с собой? — он оглядел всех четверых волшебников.       — Все есть, уважаемый Халкон, — ответила Нарцисса. — Каждый из нас что-то подготовил.       — Верно, — кивнул Сириус, похлопав по своей сумке, висящей через плечо у его бедра.       Гоблин одобрительно кивнул и попросил следовать за ним дальше, теперь их дорога вела до ритуального зала.       Просторное помещение, где каждая поверхность была отделана светлым мрамором. Он впитывал и распределял магическую энергию.       А в середине зала стоял он: родовой камень. Точнее, должен был стоять, если бы это был не нейтральный зал. Но в Гринготтсе было то, чего не было в домах родов. У них имелось алмазное ложе под родовой камень, который клиенты приносили с собой. Алмаз был единственным камнем, который не использовали для создания родового камня. Он обладал важным свойством – накапливать и преумножать чужие свойства. И этим пользовался Гринготтс, создавая подобное ложе для чужих нужд: Стоило поместить на подобное ложе частицу родового камня, и его сила приравнивалась к той части, что находилась в родных ритуальных залах рода.       И стоило бы заметить, что родовой камень назывался «камнем» исключительно лишь за материал, из которого был сделан. Но любой непосвященный в детали человек сказал бы, что это дерево. Возможно, необычного цвета и фактуры, но дерево.       Ведь родовой камень каждой семьи был уникальным артефактом, кропотливо и упорно создаваемым и взращиваемым поколениями волшебников. Кусок камня деформировался, преобразовываясь в росток под влиянием магии членов рода и, после установки в главном доме – после посадки в центре зала – врастал в дом, ширился и тянулся вверх, ветвился своими драгоценными ветками, создавая у потолка широкую-широкую крону, закрывающую обзор на верхнюю границу помещения полностью. Эта крона сама по себе заменяла потолок ритуального зала, подвального помещения, и словно бы держала на себе весь дом, что находился над ней. И это древо, этот камень неизменно светился мягким светом, соответствующим по цвету минералу, из которого оно выросло. А из-под ветвей кроны пробивался яркий, словно солнечный, золотистый свет.       И в каждом таком древе образовывалось дупло – это именно то место, из которого маги, путем ритуалов, отделяли части камня, чтобы перенести их в иные места. И уже эти части, коли попадали в другие дома рода, вновь взращивались, подобно росткам, до таких же древ. И они, словно являясь клонами своего «основного тела», повторяли его форму вплоть до дупла, чьему появлению были обязаны своим отдельным существованием. Кусочки же, изъятые для других целей – ради хранения в Гринготтсе, для огранки и использования в кольце Лорда, конечно же, не копировали тело, от которого были отделены.       Чтобы пользоваться подобным деревом в Гринготтсе, нужно было положить камень своего рода в специально высеченное в бесцветном алмазе дупло. Стоит члену рода направить в камень магию, алмазное дерево начнет перенимать его свойства, как внутренние, так и внешние, словно бы сливаясь воедино с вложенным в него куском. По завершении ритуала, дерево вновь обретает свой первозданный вид, и родовой камень можно изъять.       У такого дупла, на самом деле, была и иная функция: его можно было использовать как алтарь, выкладывая в него подношения для Трех Великих Сестер. И этим собирались в первую очередь воспользоваться Сириус со спутниками.       Пока Нарцисса чертила мелом ритуальный круг вокруг древа и проверяла себя, заглядывая в принесенный с собой гримуар, Сириус водрузил в дупло камень и в четыре руки с Ремусом начал расставлять принесенные ими дары в виде расписанных накануне вареных яиц. Регулус поставил рядом искусно вырезанные им из дерева фигурки кроликов, покрытых белой краской, а также вылепленные из глины – от обоих видов фонило магией, которую специально в них вложил Блэк-младший, делая это частью дара. С Фенриром они так официально и не обручились, отчего приносить его дары на алтарь с камнем рода Блэк Регулус не стал. Зато Нарцисса принесла не только от себя – выращенные в ее саду нарциссы – но и от идущей на поправку Беллатрисы: та изготовила благовония с жасмином, ладаном и розой.       Как только приготовления были закончены, каждый из присутствующих капнул каплю крови на камень Блэков, и встал у границы ритуального круга на равном расстоянии друг от друга.       — Приветствую Трех Великих Сестер: Мать Жизнь, Мать Магию, Мать Смерть! Благодарю за благословение, праздную весеннее равноденствие, но не один: с семьей своей земной и с Вами – неся дары в ваш дом из нашего! Путь был не долгий и радостный, ведь мой дом – ваш дом испокон веков, и вы не гости, но хозяева! Всегда открыты двери дома нашего для почитаемых предков и прародителей, стоящих у истоков! В любой уголок жилища нашего впускаем Мать Жизнь, Мать Магию и Мать Смерть, навещайте нас, потомков своих и служителей, свободно, по усмотрению своему, но защитите, прошу вас, нас и дом наш от гнева своего, от наших недругов; отпугните тех, кто желает зла! Примите дары семьи моей, что сложены были с учтивостью на алтарь рода моего, даруйте вашу милость на дни грядущие и простите грехи дней минувших! — хором проговорили все четверо ритуальное обращение. Заучить это было сложно, однако то, что следует после – произносить страшно. Дальше шли личные обращения от всех участников.       — Я, Сириус Орион Блэк, был глуп и невежественен, заточен и забыт на многие годы! Прошу Трех Великих Сестер о нисхождении и раскаиваюсь! Отныне я клянусь быть благодарным и выражать свою благодарность обращением к вам, Трем Великим Сестрам, в каждый праздник Колеса года, если не ограничат меня в такой возможности! Отныне я буду ответственен за свою семью, свой род, и за себя! Клянусь жить по законам Матери Магии, следовать пути Матери Жизни и не огорчать своими деяниями Мать Смерть! Желаю лишь вашей защиты для семьи моей, рода моего – всех ветвей его – и для меня, как его части!       Сириус замолчал и напряженно вгляделся в алтарь. Часть яиц, что они преподнесли с Ремусом, исчезла в сиянии, втянувшись в дерево и пронесясь вспышками магии по его стволу вверх, за крону.       Он был услышан и благословлен. Блэк выдохнул и побоялся не устоять на трясущихся от волнения ногах. Но нужно было держаться и не нарушать круга до последнего обращения.       Следом за ним высказался Ремус, как его супруг, за ним – Регулус, как брат, а завершила их обращения Нарцисса, как его кузина.       Все они дали обещание быть послушными воле Трех Сестер волшебниками, попросили защиты для своего рода и семей, после чего каждое из подношений исчезло, оставив в дупле лишь кусочек родового камня Блэков. Благовония от Беллатрисы исчезли вместе с цветами леди Малфой, что отдельно просила и за сестру – за здоровье ее и защиту для нее от настигшего когда-то зла, да за благо дитя ее.       Сириус бросал на нее заинтересованно-подозревающие взгляды, так и напрашиваясь на разговор. Он, хоть иногда и ловил себя на мысли об этом, до сих пор не знал, что случилось с ребенком Беллы и кем он является сейчас, где и с кем рос. И сейчас у него появился повод подозревать, что Нарциссе известно об этом больше. Ремус говорил что-то о переведенной студентке, которую опекают Малфои… но никаких доказательств, что это тот ребенок, не было.       В принципе, ребенок Беллы уже должен был достигнуть возраста, когда проводят проверку крови. Значит, став главой рода и добравшись до гобелена, Сириус сможет увидеть информацию о дитя кузины своими глазами. Но подробности о его жизни гобелен не расскажет. Так что расспросить леди Малфой не помешает.       Но все это подождет.       Они сделали перерыв на отдых, восстанавливающий силы перекус и подготовку к следующему ритуалу, что заняло у них около получаса. Ритуальный круг был стерт, на его месте был начерчен новый. Нарцисса достала из своей сумочки с расширенным пространством одеяния для всех: подобное мероприятие требовало особого дресс-кода. Вся их одежда была снята и заменена на белые, с длинными рукавами, сорочки доходившие до щиколоток.       Они вновь встали у края рунного круга, однако теперь кучно, плечом к плечу, окружив Сириуса с двух сторон. В центре дерева лежал камень Блэков. Перед деревом же теперь лежали ритуальный нож и чаша, на дно которой опустили кольцо лорда. Волшебники вновь окропили камень кровью, и его ложе переняло его характеристики. Сириус глубоко вздохнул. Пришло время начинать.       — Et hoc est quod dicit qui judicat me. Tres Sorores Magnae et maiores defuncti mei iudices fiant! — произнес Блэк-старший, сделав сложный пасс палочкой, в итоге потоком магии выстреливший прямиком в древо и заставив его пуще прежнего засветиться. — Взываю к вам, Три Великие Сестры, в особенности к тебе, Мать Магия, кто ведает законами волшебства, кто порождает законы волшебства, кто и есть волшебство, кто и есть наша Магия! — начал говорить Сириус, — взываю к вам, мои предки, славные волшебники рода Блэк! Сегодня я, Сириус Орион Блэк, пришел на ваш суд, чтобы стать главой рода Блэк!       В зале похолодало. Пускай Остара была далеко не Самайном, это не помешало духам Блэков прийти к ним. Их не было видно, но взгляды, которыми они прожигали живых, чувствовались каждым из них. Родственники незримо выпорхнули откуда-то из-за древа и встали плотным кольцом у стен зала. Но куда большее давление ощущалось именно со стороны кроны каменного древа. Ощущался тяжелый пристальный взгляд, которым кто-то намного больший, чем каждый из них, тщательно всматривался в представших перед ним волшебников. Особенное внимание уделялось Сириусу.       Блэк стойко выдерживал внимание Высших Сил. В какой-то момент он ощутил волну магии, обволокшую его с макушки до кончиков пальцев, пронесшуюся подобно порыв опаляющего теплом ветра. Так Три Великие Сестры выражали свое согласие на продолжение ритуала. Он благословляли попытку Сириуса стать главой Блэков.       Сириус опустился на колени. Последовав его примеру, остальные опустились рядом. Взяв ритуальный нож, Блэк-старший прочертил порез на ладони, давая крови стечь в чашу, попадая на кольцо.       — Sanguinem meum volo incipere esse poculum, — произнес Сириус, подняв чашу и держа ее в ладонях на уровне своей груди. Магия полилась из его ладоней, переходя в чашу и заставляя руны на ней светиться. Кровь пришла в движение и поползла по все стороны, заполняя всю внутреннюю поверхность чаши подобно алому покрывалу. — Cum print palmam meam, ut curam meam exprimere desiderio meo gloriosa familia! — продолжил Блэк. На внешней стороне чаши отпечатался кровавый след его руки, получившийся благодаря порезу на ней и растекшейся по поверхности ладони крови. — Cum auxilio palmam clauorum meus sanguis familiae membra mos exprimere consensu ad hoc!       Регулус взял нож, нанося рану на свою ладонь. Сириус передал брату чашу, и отпечаток ладони младшего Блэка остался рядом с его собственным.       — Ego conveniunt! — произнес ритуальную фразу Регулус. Нарцисса тем временем порезала свою ладонь, чтобы принять эстафету от кузена.       — Ego conveniunt! — произнесла она, когда чаша попала в ее руки, впитывая в себя уже ее кровь. Малфой напрямую отдала чашу обратно Сириусу.       — Cum auxilio palmam clauorum, familia membra mea, qui ingressi sunt familiam suam exprimere consensu ad hoc! — сказал Блэк и передал чашу Ремусу, также порезавшему ладонь.       — Ego conveniunt! — вторил остальным Люпин. След его ладони остался на стенке чаши, после чего оборотень отдал ее обратно мужу.       — Desiderium expressum est, consensus expressus est! — произнес Сириус, вновь ставя чашу в ритуальный круг. Все присутствующие почувствовали прикосновение Магии к чаше, стоящей перед ними. Подавляюще величественная сила пронеслась совсем рядом, заставив кожу покрыться мурашками.       Кровавые отпечатки ладоней начали впитываться в чашу, исчезая в ее стенках. Кровь Сириуса, до того пеленой заволакивающая ее внутреннюю сторону, перестала сохранять статичность, словно нечто, держащее ее, вдруг отпустило, и стекла вниз, погружая в себя кольцо целиком. В следующие мгновения маги смотрели, как жидкость полностью исчезает, впитываясь в кольцо, словно в губку. Она исчезла, на первый взгляд, не оставив и следа: даже цвет кольца не стал алым, оно продолжало сверкать синевой камня, заключенного в оковы черненого серебра. Лишь вглядевшись, можно было увидеть, как внутри камня зародился рисунок. За синевой граней кровавые линии виднелись практически черными, и протекали в одних им известных направлениях, чертя герб Блэков.       Следом нечто подняло кольцо над чашей, останавливая его движение напротив диафрагмы Сириуса. Его левую руку стало покалывать. Магия повелевала протянуть ее вперед, навстречу кольцу, которое она лично наденет ему на палец.       Сириус повиновался ее указу, и кольцо плавно нашло свое место в основании его безымянного пальца.       Он почувствовал благословение. Три Великие Сестры одобрили его лордство.       У стен зашевелились незримые духи, поднимая в зале неестественный холодный ветер. Волшебники почувствовали, что призванные ритуалом предки приближаются. Это были не столько реальные Блэки прошлых поколений, сколько их воля, их магия, их силы, отданные на благо рода за время их земной жизни. Настоящие души этих людей уже давно нашли покой во владениях Смерти или даже успели переродиться, не помня своей прежней жизни.       Сириус почувствовал холод в пальце, где теперь находилось кольцо – перстень-печатка лорда. Воля предков проходила сквозь кольцо, обдавая нового главу морозной волной и ощущением тяжести, ложащейся на плечи. Не видя, он будто наверняка знал, кто именно был перед ним. В голове вспышками появлялись образы и имена, память подсказывала их места на древе рода, заученного Сириусом для этого дня. Основатели рода, их потомки. Его, Сириуса, пра-пра-прадедушки и пра-пра-прабабушки, дяди, тети, двоюродные и троюродные старшие родственники – столько лиц, столько жизней, зарожденных в роду Блэк, промелькнуло перед внутренним взором нового лорда. Он почувствовал вес их жизни, их истории, легший теперь на его плечи, чтобы он смог пронести их дальше. Он стал ответственен за дальнейшее существование многовекового разветвленного семейства, некогда крупнейшего в Магической Великобритании. Он прочувствовал скорбь своих предков о том, как мало Блэков осталось в мире живых. Предки передали ему свою надежду на то, что род не угаснет – передали свою волю: новый глава должен сделать все возможное, чтобы Блэки жили дальше.       И, когда наконец вереница предков подошла к концу, последними, чье присутствие ощутил Сириус, стали его родители. Орион и Вальбурга.       И давление исчезло. Ритуал был окончен. Высшие Силы больше не обращали на волшебников свой пристальный взор, а воле предков пришла пора найти покой до тех пор, пока не придет время для наречения следующего главы.       Сириус продолжал в тишине сидеть на коленях, глубоко дыша.       — Сири? — тихо позвал Ремус, ласково и заземляюще проводя рукой по спине мужа. Бродяга судорожно вздохнул и утер тыльной стороной ладони глаза. Как бы он ни скандалил и не бунтовал в подростковые годы, какие бы разногласия у него не возникали с родителями, ощутить их присутствие сейчас оказалось болезненно. Болезненно-сладко, оттого и мучительно.       — Не думал, что я скучаю, — так же тихо ответил Сириус, подняв взгляд к кроне каменного древо, вновь ставшего алмазно-бесцветным. Блэк ощутил, как с обратной от Люпина стороны Регулус обнял его.       — Я тоже скучаю, — признался он. — Они гордились бы тобой, брат.       — Считаешь?       — Ну, их воля не прокляла тебя на века. Это можно считать доказательством моего мнения, — хмыкнул Блэк-младший.       — Язва, — цыкнул на него Сириус.       — Ты всерьез взялся за род и все то, чему они пытались научить тебя, — серьезно продолжил Регулус. — Матушка точно была бы довольна, видя тебя таким. И отец тоже.       Блэк-старший ничего не ответил, но поднял руку, чтобы с чувством благодарности растрепать брату волосы на макушке.       Регулус недовольно накуксился, чувствуя образующийся на голове хаос. Но ничего, потом перезаплетет. А пока потерпит, раз Сириус сегодня был так щедр на выражения своей любви.       Нарцисса смотрела на них с улыбкой в глазах, прежде чем подняться и начать собираться. Им еще следовало обработать зельями раны и переодеться. Но пару минут это может подождать: пусть новый лорд Блэк пока осознает, что все благополучно завершилось.