Too Much Love Will Kill You

Фредди Меркьюри 1968

Это было волнительное чувство — прийти на спектакль к своей девушке. Правда, пришлось поискать костюм напрокат, чтобы выглядеть подобающе, как сказала сама Бетти, иначе весь Ковент-Гарден смеялся бы. Также надо было купить букет цветов, но с этим не было особых проблем, потому что подружка одного моего одногруппника работала в цветочной лавке. Я выбрал розы. Белые, и всегда после этого дарил именно такие, никогда не изменяя себе. Бетти пригласила меня за кулисы, сказав, что я её брат. В их труппе совсем не поощрялось, что у молодых балерин могли быть парни. Беременность ставила крест на карьере, и конечно, Бетти прекрасно об этом знала. Но она всегда была рисковой особой, поэтому я оказался там, куда простых смертных не пускали совсем. — Эти сучки ничего не станут делать, — бесновалась Бетти, когда я зашёл в маленькую гримёрную. — Даже не могут помочь затянуть пачку. — Эй, что происходит? — спросил я. — Помоги мне, иначе я опозорюсь в день премьеры, — попросила она. Это было волнительное мгновение — прикасаться к Бетти, ощущать, как она дрожит под моими руками, смотреть, как постепенно тонкая линия позвоночника скрывается под плотной тканью. — Туже, Фредди. Моя большая грудь и так всех бесит, ещё и ты помогаешь расти ненависти. — Минутка. Фотография из-за кулис, — яркая вспышка фотоаппарата, который успел выхватить весьма пикантный момент. Эта фотография окажется у Бетти дома, как и та, которую сделают через пару минут после этого, когда Бетти будет разминаться, а я просто начну создавать иллюзию, что она танцует не одна. Оба снимка сделаны в январе шестьдесят восьмого, когда мы оба ничего не успели сделать в жизни, кроме как веселиться. — Вот чёрт, — выругалась она. — Хотя плевать… Это было волшебно, и пусть она была на сцене всего лишь шесть минут, но мне этого хватило. Стоило ей только выйти вперёд, и я знал — это Бетти. В ней было нечто особенное. Запоминающееся. Лёгкая, как пёрышко. Чувственная. Притягательная. И самое главное — неповторимая. Но тогда прима-балериной была другая девушка, и все овации достались ей. — Милая, ты была потрясающей, — кажется, это отец Бетти поздравлял её. Я же просто предпочитал стоять в стороне. — Жаль, что Френни не смогла приехать. — Ты отпустишь меня праздновать с друзьями? — её голос немного дрогнул, словно она вообще в этом сомневалась. — Конечно, только помни, что всегда надо отвечать за свои поступки, — Роберт ещё раз поцеловал дочь и ушёл. В их отношениях ощущалась некоторая холодность. На деле Роберт Данлер всегда думал, будто Бетти не его дочь, особенно учитывая тот факт, что Френни изменяла ему постоянно, ведь для неё брак был путёвкой в большую жизнь, а не желанием провести весь свой век рядом с мужем. Да и сам по себе Роберт Данлер был занудой с весьма тяжёлым характером. Наверное, в тот вечер он радовался, что совсем скоро дочь перестанет быть для него заботой. Бетти подошла ко мне, и это означало: можно делать всё, что душе угодно. Мы поехали ко мне, не стали гулять по Лондону, посещать паб. Ничего, что мы делали каждый день. Я знал, чего я хочу, и чего уж точно хочет Бетти. В квартире было на удивление тихо, и я провел её к себе, где можно было выпить шампанского, а потом просто расслабиться. Бетти скинула пальто и аккуратно положила его на консоль. Она никогда здесь не была, но не подавала вида, как ей может быть страшно. Бетти села на кровать, расстёгивая блузку. Рукав упал с одного плеча, и у меня замерло дыхание. Она продолжила раздеваться, отбросив цветастую блузку в сторону. Тёмная линия бюстгальтера пересекала её бледную кожу. Бетти встала и подошла ко мне. Наши губы соприкоснулись, и я понял: дороги назад уже не было и никогда не будет. Дыхание Бетти было тёплым и спокойным, оно едва касалось щеки и шеи. Она подняла на меня глаза, и я стал распускать её волосы, вытаскивая шпильку за шпилькой. Каштановые локоны рассыпались по округлым плечам, струясь по спине. Я позволил ей быть собой. Позволил делать то, что она хочет. Поэтому она принялась медленно расстёгивать пуговицы моей рубашки, не забывая губами прикасаться к коже, пальцами чертить завитки на волосах. Это была очень сладкая, почти невыносимая пытка. Бетти в такие моменты напоминала кошку: она могла запросто попросить ласки и тут же цапнуть. Такой уж непростой у неё характер, но тогда она была совсем другой — не знающей, на что способна на самом деле. Я подхватил её на руки, отрывая от пола, чувствуя, как громко стучит сердце у неё в груди. Бетти тихо засмеялась, словно отвлекая себя от всего происходящего. Моя бедная неискушённая девочка, которую я превратил в ненасытную пантеру, понимающую, что делает каждый изгиб её тела. Я аккуратно положил её на кровать, окидывая внимательным взглядом. Она выгнулась дугой, свесив голову с кровати, наверное, лишь только слыша, как одежда разлетается по комнате, ощущая, как ловкие пальцы стягивают с неё короткую юбку и цветные колготки. Бетти нисколько не сопротивлялась, лишь только закусывала нижнюю губу и то комкала простыни, то упиралась ладонью в стену. Только теперь я узнал, что у неё на коже есть родинки, о существовании которых пронюхали журналисты спустя много лет; поговаривали, что один из её любовников слил эту информацию, будто это представляло какую-то ценность. На бедре виднелся шрам — бледный отпечаток какой-то трагедии. Позже Бетти сказала, что получила его, когда лазила в Аллен-Холле у деда, исследуя старые развалины. Я плавился рядом с ней, а она со мной, превращаясь в мягкий воск, совсем тогда не понимая, куда всё это может завести. Она вздрогнула подо мной, ещё сильнее закусывая губу. Глаза её были плотно закрыты, но при этом густо накрашенные ресницы трепетали от каждого нового движения. Она лишь только выдохнула, не показав своих истинных эмоций. В этот миг я почему-то подумал: «Вот я сволочь, раз делаю это». Но тогда это не имело никакого значения. Это были разбитные шестидесятые, когда все курили, пили и предавались свободной любви — но точно не мы с Бетти. Мы существовали на других частотах, предпочитая совсем иную жизнь. Бетти была такой безмятежной и спокойной, когда спала рядом. Тёмная тушь уже начала немного осыпаться, но это придавало её лицу столько драматизма. Бетти была похожа на заблудшую девицу, но такую счастливую. Я не смог спать, просто смотрел за тем, как она ровно дышит, пытаясь уловить ритм. — Ты не спишь? — она вдруг открыла глаза, резко приподнявшись на локте. — Нет, — отрезал я. Бетти отдёрнула руку, увидев под ладонью алое пятно на серых простынях. Наверное, она совсем не верила в это, но ничего не сказала. — Как ты? — Это было чудесно, — по-детски улыбаясь, сказала она. Её голубовато-зелёные глаза хитро блеснули в полумраке узкой спальни. О, кажется, с годами я очень хорошо изучил, о чём именно это говорит. — Ты хочешь замучить меня до смерти? — спросил я. — Чтобы я умер от истощения? — С одного раза? — уточнила она. — От истощения? Нет, может быть, я глупая, что думала, будто от растяжек можно лишиться невинности, но успела поболтать со своей кузиной, которая уже встречается с парнями. — И что она тебе сказала? — я дотронулся до её плеча. — Что вы быстро теряете всякий интерес после секса, — повторила Бетти чужие слова. — Вот уж сама напросилась, дорогуша, — я распял её на кровати, ощущая, как она затрепетала подо мной. Она любила секс, как и я. Я научил её этому, но даже это не смогло нас долго удерживать на плаву. Уже тогда меня посещали странные желания и странные мысли, но я не решался это исследовать, считая, что не стоит Бетти вовлекать в этот разврат. Она была милой и такой очаровательной, но я не понимал, что сам создал бомбу замедленного действия. Утром её не было рядом со мной. Даже стало как-то грустно, что всё было именно так. Я услышал её смех: Бетти болтала с парнями на кухне, отвечая на их пошлые шуточки, и нисколько не скрывая того, что было ночью. Вот так, по сути, всё завертелось куда быстрей, чем до этого. В мае Бетти исполнилось семнадцать, и она уже перестала танцевать по пять минут в спектаклях, но всё ещё не могла подняться выше. Я верил в неё, хоть и видел порой, как ей тесно в этом мире, куда привел её отец. Бетти сама это понимала, но пока предпочитала идти знакомой дорогой. Мы всё больше и больше стали проводить времени вместе, и нас тогда мало что волновало — ни деньги, ни слава, ни законы выживания. Мы делали то, что делали всегда: наматывали круги по Лондону, изучив, кажется, уже все его закоулки, но всё равно находили что-то новое для себя. Мы были тусовщиками, и это долго оставалось неизменным. Пабы, ночные клубы, выпивка, табачный дым, стоявший в полумраке залов — всё это стало неотъемлемой частью нашей жизни. Порой мне казалось, что если мы засядем дома, то просто задохнемся от скуки. Мы не любили тишину, ну если только в определённое время, когда всё же уставали от всей этой весёлой мишуры. Тогда мы сидели у меня дома, положив голову на кровать, читая музыкальные журналы, принесённые Бетти, комментируя статьи с критикой. Мы много смеялись, так что потом болели рёбра. — Это просто какой-то ужас! — кричала она всегда, когда мы заходили в паб, где выступала какая-нибудь группа. Я лишь скромно улыбался: тогда мы с Криссом просто пели в нашей квартире, никоим образом не пытаясь выйти за её пределы. — Бывает и хуже, — отвечал я. — Нет, правда. Это ещё очень даже неплохо. — Знаешь, у меня тоже есть музыкальное образование, — она метнула в мою сторону раздражённый взгляд. — Я училась в разных школах для девочек, где меня заставляли заниматься музыкой. Немного пения, немного игры на фортепьяно, немного сольфеджио. И потом, мы все танцуем классику… — При этом ты тащишься по Джиму Моррисону, — ответил я, не совсем понимая, что она находит в этой психоделике. — И обожаешь музыку потяжелей. — Я же подружка будущего рокера, — парировала Бетти, делая глоток тёмного лагера. — Будущего? — спросил я. — Вот тут ты точно уверена? — Фредди Булсара, я точно уверена, — её глаза опять хитро сверкнули, и она поцеловала меня. В ту весну мы начали думать, как проведём лето. Летом Ковент-Гарден уезжал на гастроли, а у Бетти были каникулы, потому что в труппу её не взяли. В чём-то она была рада этому, я тоже. Мы могли делать всё, что хотели, и тогда решили, что просто поездим по маленьким городкам, будем жить в дешёвых гостиницах, есть в небольших кафе или на ходу. Я был в восторге от её идеи. Полтора месяца дорог, музыки и свободы. Но прежде чем уехать, я решил свозить её к родителям. Как мне казалось, это было весьма правильное решение. Бетти в тот день оделась в простое платье в цветочек. На улице стояла невыносимая жара, и сквозь лёгкую ткань просвечивали все изгибы её тела. Бетти, кажется, не знала об этом, а я просто не стал ей говорить. Бетти была мила и, похоже, понимала, какое надо произвести впечатление. Мы приехали к воскресному обеду, радуясь, что наконец-то можно хорошо поесть, несмотря на то, что Бетти часто нам привозила яства Глории, которая просто не знала, что делать со всем этим, ибо Данлеры редко бывали дома все вместе. Я давно не жил с родителями, но очень скучал по маминым печеньям. — Фредди приехал, — воскликнула мама, открывая мне дверь. Бетти стояла позади меня, её совсем не было видно. — Я не один, мам, — пробормотал я, совершенно не зная, как себя вести в такой ситуации. Ладно, раз затеял всё это, то надо что-то делать. — Оу, — воскликнула мама. Бетти вышла из-за меня. — Здравствуйте, — Бетти протянула руку, как всегда делала при знакомстве. — Это Бетти Данлер, — представил я. — Очень приятно, — мама явно была очень растеряна. Пока мы стояли в небольшом холле. Мама разговаривала с Кашмирой, по-видимому, отдавая указания. — Мой блудный сын вернулся, — иронично начал отец. Кашмира уставилась на нас с Бетти, вероятно, гадая, сколько ей лет на самом деле. — Кто эта юная девушка? — Бетти Данлер, — гордо вскинув голову, ответила Бетти, хотя я её предупреждал, что лучше всё сделаю сам. — Здравствуйте. — Что ж, давайте за стол, — мама попыталась хоть как-то разрядить обстановку. Мы сели за большой круглый стол. Отец продолжал бросать внимательные взгляды на Бетти, которая была просто невозмутима. Он ждал, как она возьмет вилку и нож, как будет есть. Но папа не знал, что Бетти чёртова аристократка, которая порой ругается как сапожник и пьёт по вечерам, когда мы с ней видимся. — Кто вы, Бетти? Чем занимаетесь? — всё же не выдержал отец. — Папа, Бетти танцует в Ковент-Гардене, — ответил я, опережая её. — Ты бы видел, как она парит на сцене, словно пёрышко. — Вы правда балерина? — не удержалась Кашмира. — Всего лишь танцую в кордебалете, — сказала Бетти, улыбаясь. — Папа решил, что это лучшее, что я могу сделать в жизни. Сын будет заниматься бизнесом, а дочь пусть танцует. — Её мать художница, видели бы её картины, — Бетти сжала мою руку, чтобы я не начал восторгаться Френни и её работами. — Есть в ней что-то восточное, — отметила мама. — Моя мать испанка, а отец наполовину француз, — Бетти окинула всех взглядом. — Но так-то моя семья из Ирландии, из Антрима. — Он вам говорил, что он не Фредди, и что он парс, и что… — отец пытался подобрать слова. — Да, конечно, ещё при знакомстве. У нас нет тайн друг от друга, — просто произнесла Бетти, продолжая отрезать кусочки от мяса. — Балерина?! — выплюнул отец. — Что из этого выйдет? Художник без работы и без денег и балерина, которая всё будет отдавать сцене, но не семье. — Мы так далеко и не смотрели, — холодно сказала Бетти. — Всё ещё впереди. У меня. У Фредди. У нас. Я знаю только одно, что буду с ним, кем бы он ни был. — Вы молоды, — последовал ответ отца. — Слишком молоды. — Да, может быть, но я богатая наследница из хорошей семьи, и самое главное, люблю вашего сына, — все уставились на неё, и я тоже. — Какое всё это имеет значение? Думаю, что никакое, когда есть любовь, и я готова к тяготам жизни. После мама и Бетти ушли на кухню доделать десерт. Я же решил послушать, о чем они там говорили на самом деле. До меня доносились лишь обрывки фраз, но я слышал их лёгкий смех и то, как они что-то обсуждали. А потом они вышли ко всем в гостиную с улыбками на лицах. Я знал, что мама полюбит Бетти, и это была любовь на всю жизнь. — Она славная девушка, Боми, — мама взяла отца за руку. — Не будь к ним строг. Мы остались на ночь. Мама и Кашмира уговорили, хотя я не очень хотел этого. Мама всё показывала Бетти фотографии, рассказывала всякие случаи, я дулся на неё за это, а Кашмира всё никак не могла налюбоваться Бетти. Она явно ей нравилась, и когда я спросил, так ли это, то Каш просто поинтересовалась, где я нашёл Бетти. Бетти постелили в гостевой комнате, но когда дом затих, она перебралась ко мне. Мы уже привыкли спать на узкой кровати, к тому, что нас всё же двое, и я никогда не слышал, что кто-то кому-то мешает спать. Нет, это было не про нас. Тем более между нами всегда бурлила страсть, которая никак не хотела меркнуть, как часто твердил Тим, что вот совсем скоро и секс будет нам казаться скучным. Мы двигались тихо, хотя вся эта ситуация приятно щекотала нервы, возбуждая ещё больше. Мне казалось, что однажды я сгорю рядом с Бетти, просто не смогу встать утром, прохрипев лишь только: «Простите, умираю от любви», — настолько она была страстной натурой. Я даже заметил, что она стала танцевать иначе, словно я пробудил в ней чувственность и страсть, присущие её будущим шоу. Но вы и сами это знаете. — Скажи, как это бывает у парсов? — вдруг спросила Бетти, рисуя пальцами круги по плечу. — У нас не поощряются браки не из своей общины, — ответил я. — Ты пария, недостойная меня на самом деле. Может быть, отец именно так и думает обо всём об этом. Обычно родители сами ищут невесту. Я бы увидел тебя впервые перед зеркалом, когда с нас сняли бы платки. Церемония обручения сравнительно несложная, а единственный мужчина, который принимает в ней участие — это сам жених. По очереди, сначала он, а затем невеста, они поднимаются на возвышение и принимают благословение и символические подарки от своих матерей. Во время ритуала остальные женщины поют венчальные песни. — О, а у нас подарил кольцо в романтичной обстановке, и всё тут, — вставила Бетти. — И все счастливы и довольны. А как со свадьбой? — Моя свадьба как наследника, дорогуша, праздновалась бы с большим размахом, и готовились бы к ней со всей тщательностью. Для начала у религиозного наставника наводились бы справки о ближайшем благоприятном дне, который обеспечит молодой семье безбедную и счастливую жизнь, — Бетти улыбнулась этому заявлению. — Как у вас тут ищут счастливые даты. — Так, а дальше? — она села на другой край кровати, стыдливо заворачиваясь в простыню. — Все долго бы праздновали после всех обрядов, а потом всем было бы интересно, были ли у тебя мужчины, — я закинул руки за голову. — Вот это средневековье! — в чём-то я бы согласен с ней. — Но я бы хотела никого не приглашать. Совсем никого. Бетти снова приникла ко мне, целуя в губы. Её тело опутывало меня как кокон. Я пытался прогнать все тревоги: к чему было думать об этом тогда? Всё сложилось не так, как мы хотели. Всё получилось совсем иначе. Но разве это плохо? Она так и не ушла от меня, и мама всё утро бросала на нас странные взгляды. Может быть, понимая, что на самом деле творится за закрытыми дверями, а может быть, всё же нет. — Ты готова, дорогуша? — спросил я, когда мы вышли из дома. — Конечно, — бодро ответила Бетти. Мы только забрали небольшой чемодан и поехали отдыхать, и почему-то всю дорогу до вокзала я думал, что же такого Бетти сказала родителям, что те отпустили её в поездку. Но она вряд ли признается даже сейчас, спустя столько лет. То время было самым потрясающим в нашей жизни, когда мы могли делать всё, что хотим, не боясь того, что скажет пресса. Нам не надо было прятаться, думать, что всем сказать, чтобы от нас отстали. Я и она были теми, кем хотели. Мы останавливались в каждом городишке на несколько дней, снимали маленькую комнату и наслаждались обществом друг друга. Мы были безудержными любовниками, не пытаясь даже сдерживать бушующую в нас страсть. По утрам нас обычно кормили в гостиницах, причем порой бесплатно, приговаривая о том, какая же мы красивая и странная пара. Затем мы таскались по городу, после чего снова отправлялись в путь. Мы вели себя как романтичные возлюбленные, готовые открыть все двери мира настежь, ожидая, что он нас примет. Тогда мы были такими наивными, что остаётся только гадать, как же мы выжили в этом фальшивом, лживом мире. Столько штормов пережили и сами не поняли, как всё же остались вместе. Но тогда мы вообще так далеко не глядели. Мы просто брали от жизни всё, что мы могли от неё взять на тот момент. И пустой кошелёк, и отсутствие мало-мальской перспективы не пугали нас. — Вот это жизнь! — часто любила повторять Бетти, у которой просто снесло башню от такой свободы. — Так бы всегда. Ты и я. Только двое в этом прогнившем мире. — У жены рокера так и будет, — отметил я. — Жены? — уточнила она. — Я всё верно услышала? — Ладно, девушки, — хотя большой разницы между этим и не было. Бетти потянулась к тарелке с остатками курицы и овощного пирога. — Но я не рокер. Я вообще не знаю, что мне делать со всем, что у меня есть. — Пользоваться, Фредди, — последовал ответ. — Нагло и безжалостно. — Дорогуша, — я хотел было ей ответить, что всё надо делать с умом, но Бетти приложила палец к моим губам. — К чёрту всё, — и она поцеловала меня, вкладывая в это столько страсти. — Я всегда буду с тобой. — Ага, — согласился я, и она опустила в мой рот кусочек жареной курицы. — Обещай мне, что никогда не сделаешь мне больно, — потребовала Бетти. — Бетти… — выдохнул я, чуть не подавившись. — Обещай, — вновь потребовала она. — Хорошо, — согласился я. Кто бы знал, что всё сложится иначе. Сколько раз я разбивал Бетти сердце? Один? Два? Три? Должно быть, именно три раза, хотя мне кажется, что намного больше. Я постоянно делал ей больно, словно это вошло в привычку, думая, что так мои песни будут лучше, и Бетти всё понимала и принимала, правда, спустя долгое время. Я мог её потерять навсегда, но этого не случилось. Хотя не я её потерял. В итоге я не мог ей дать всего того, что обещал. Я хотел подарить ей весь мир и подарил, но Бетти в жизни нужно было совсем другое. Ей нужна была семья и дети, крепкое плечо рядом и мужчина, который сможет дать ей всё то, чего не могли подарить другие. В моих руках был ветер, я и крепко его держал, не отпуская ни на минуту, как самое главное в своей жизни. Ну, а дальше случилось то, что в корне изменило мою жизнь.