limb

Ch.8. With me

«Судьба никогда не отворяет одной двери, не захлопнув прежде другой.»

Виктор Гюго «Человек, который смеется»

      — Какого черта, Ким? — Джисон видит, как сжата челюсть Минхо, и неосознанно двигается лопатками к стеллажу. Ему неловко от того, что все произошло не так. Он ведь всего-навсего хотел стать чуть ближе с ним, узнать хоть какую-то часть, которую не решается спросить напрямую ввиду боязни доставить неудобства.       — Успокойся, не разводи тут, — закатывает глаза Сынмин, видимо, не поддающийся выпадам друга, что, несомненно, удивляет Хана. — Я бы все равно ничего ему не сказал. Об этом, увы, не имею права, — смотрит на Джисона. — Он успел только задать вопрос.       — Откуда тебе об этом известно? — спрашивает, даже не глядя на парня.       — Простите… — он зажимается, болезненно прикусывая нижнюю губу.       — Слухи ходят, откуда же еще? Ты как будто первый раз здесь, ей-богу, — вздыхает Ким. — Пришел тут весь такой напыщенный и разгневанный, напугал парня.       Он… защищает меня?       — Это ведь нормально, разве нет? Интересоваться тобой, — Минхо выжидающе смотрит ему в глаза. — Мне вот даже интересно стало, сколько ты знаешь о нем и сколько он о тебе, ни разу не смущает?       — Извините, — прерывает их перепалку Джисон, уже убиваясь внутри, слушая защищающие речи от того, от кого и в жизни не ожидал бы. — Господин прав, я не должен был лезть не в свое дело. При жизни я был всего лишь его работой, и сейчас, по сути, то же самое. Мне жаль, — он последний раз кивает и уходит, опущенный под влиянием эмоций.       — Ну и придурок же ты, — качает головой Сынмин. — Как там звали твоего сериального идиота, которого ты все время ругал при просмотре… Серкан? Так вот, с сегодняшнего дня его роль достается тебе, — хлопает по спине его дважды и уходит по своим делам.       — Когда они так сдружились, я не понял? — стоит, буквально моргая в пустоту, Ли. — Серкан… скажешь тоже, — столь точное сейчас сравнение неприятно отзывается в груди, желая доказать, что совсем не такой.       Нервно шагает в сторону комнаты Джисона, чтобы объясниться, поговорить, боясь, что действительно мог перегнуть палку, да и Ким прав — тот совсем ничего не знает о нем. Но эта тема, как бы ни хотелось, все еще болезненная, ведь с помощью нее до сих пор воздействуют на его разум при наказаниях.       Он стучится внутрь, боясь, что кто-то сейчас может пройти мимо и создать еще больше сплетен. Казалось бы, это место, напротив, должно исцелять прогнившие души, но все еще кишит гнилыми языками.       — Джисон, открой, пожалуйста, — продолжает попытки. — Поговорим нормально, ну.       Уже не знает, что придумать, поэтому прикладывает к двери свою карту, вновь вмешиваясь нагло в чужое пространство, но переживает, что с Ханом могло что-то произойти на фоне взбушевавших эмоций. Однако его встречает пустота. Джисон не здесь.       — А где? — он берет в руки телефон, набирая его номер, но гудки прерываются, имея наглость скинуть звонок. — Какого? — осматривается по сторонам, в вопросе, куда бы тот мог направиться? И не находит ничего лучше, чем прийти в квартиру, надеясь, что парень будет там. Стучит, замечая, что дверь приоткрыта. Он ждал или просто забылся? — Джисон? — Уфдыте, — размазанное «уйдите» в подушку так колко бьет в самое сердце Ли, когда он останавливается на входе в студию, видя, как тот, словно морская звезда, раскинулся на постели.       — Безнадежный, — тихонько произносит он, приближаясь.       — Не называйте меня больше так, — приподнимает чуть голову ввысь, чувствуя, как горит лицо в совместном пространстве. Он сегодня слишком накосячил, слишком сильно перешел черту. Мужчине за спиной буквально известно, что он рассматривал его в сексуальном ключе и сейчас еще и выпытывал про него секреты у его же лучшего друга. Какой ужас. — И уйдите.       — Не хочешь меня видеть? — осторожно спрашивает он, садясь на край кровати.       — Я же сказал, что мне жаль… Что Вам еще от меня нужно?       — Чтобы мы поговорили. Я искал тебя, чтобы… чтобы извиниться за то, что злился.       — Вы имели на это право, я полез в Вашу душу без разрешения.       — Тогда я разрешаю тебе, — улыбается краешком губ, когда тот поворачивает к нему голову в непонимании. — Просто… мне не хотелось бы, чтобы ты узнал об этом от кого-то другого.       — Да я и не настаиваю на правде… Если честно, меня интересует лишь одно, — он усаживается напротив, обнимая согнутые ноги, и смотрит на яркие носки.       — Я отвечу, — обещает Минхо.       — Это очень эгоистичный вопрос, — Джисон заранее предупреждает его, чтобы тот успел отказаться от своих слов.       — Ну, не только же мне быть эгоистом, — усмехается он, а вот Хану не особо смешно. Он знает, что на интересующий его вопрос есть всего два ответа, и, по всей видимости, еще не готов услышать положительный. — Не бойся, спрашивай. А после поговорим, я приготовлю кофе, — предлагает ему Ли.       — А Вы умеете?       — Ну, до тебя же как-то справлялся, — тепло улыбается.       — Вряд ли Вы делаете его вкуснее, чем я, — поджимает в такой же улыбке губы и смущенно уводит взгляд.       — Ох, безусловно. Твой кофе самый чудесный, как и ты, — глазами произносит последнюю фразу, убеждаясь, что она была точно услышана, благодаря чужим вмиг потеплевшим щекам. — Спрашивай, что тебя так беспокоит.       — Это немного глупо…       — Неважно, спрашивай все, что душе угодно.       — Ох... Вы... любили ее? — зрачки не могут спокойно смотреть в чужие, предательски дрожа, боясь услышать ответ.       — Я никого никогда не любил. Ни Анастасию, ни кого-либо еще, — Хан понимающе кивает, опуская взгляд. — До недавних пор, — зря, как же зря Ли бросает такие фразы в их столь уязвимом положении. Джисон печально сводит брови на переносице и часто моргает, дабы не расчувствоваться сейчас. Его убивает невозможность открыто ответить, прикоснуться, прижаться к его губам. — Хэй, — он двигается ближе, аккуратно проводя прохладными пальцами по его нижним векам, убирая упрямо выступившую влагу. — Не смей грустить по этому поводу, хорошо?       — Как не грустить, если грустно? — шмыгает он и невольно прижимается ближе к его ладони.       — Всякое ожидание того стоит, — вновь обещает о чем-то, что пока неизвестно разуму Хана, но определенно чувствуется его сердцем. — Включи что-нибудь, а я пока приготовлю напитки. Может, хочешь холодненького?       — Латте? А это вкусно?       — Попробуешь, — улыбается ему Минхо.       — Попробую, — отвечает на его улыбку Джисон и тянется за пультом, пытаясь понять, как вообще работают новые телевизоры. Листает кинотеку, ища наиболее привлекательные фильмы, и вновь натыкается на «Дневник памяти». — Сколько же книг экранизировали…       — Да уж, но я за это и люблю современный кинематограф. Мне проще изучать людей по их живым эмоциям, а не через описания в книге.       — А мне нравится самому все представлять, развивает фантазию, знаете?       — Не хочешь самостоятельно писать книги? — ухмыляется Ли, накладывая в стаканы кубики льда и наливая обоим сиропы.       — Какой смысл? Я же мертв, — Джисон усмехается, кидая это так обыденно, вдруг ловя себя на мысли, что совершенно не ощущает своей смерти, словно бы для него особо ничего и не поменялось.       — Есть псевдонимы, к сведению, — отвечает ему Минхо, задумываясь, что и он сам, по сути, неживой.       — И о чем мне писать?       — О чем душа хочет сказать, о том и пиши, — улыбается, вновь возвращая взгляд к нему, и понимает, что, если бы остался сейчас в библиотеке и не пошел за ним, всего этого бы не было. Иногда приятно делать первый шаг.       — Я попробую, — записывает себе в голове, как-нибудь начать делать хотя бы маленькие заметки.       — Какие на завтра планы? — Хан вздыхает, вспоминая свое расписание.       — Танатум, история, пу-пу-пу, и, надеюсь, сон, — обыденно отвечает он, чем озадачивает Ли.       — История?       — Господин Самаэль поручил мне заняться ее изучением, потому что я, походу, знатно сократил Ваш возраст, — улыбается, забирая из его рук кофе.       — И на сколько, позволь узнать?       — До двух тысяч, — Минхо прыскает от смеха, понимая, почему Ким посоветовал тому заняться самообучением.       — Это ж я совсем еще ребенок, — стирает пенку с лица и смотрит на «обиженного» Джисона, что пытался подавить и свою улыбку.       — Вы такой старый, да? — морщится он.       — Да уж… На пенсию бы, — устраивается рядом, замечая, что тот все-таки остановился на том фильме.       — Кстати, Вы так весь день и проходили в розовом свитере? Сколько же Вас, должно быть, увидело человек…       — Твою ж, — Минхо и правда забыл об этом, чувствуя, как теперь градус уважения понизился к нему в лимбе.       — Оставьте у меня парочку темных вещей, чтобы можно было переодеться, если… будет… нужно, — только под конец предложения осознает, как, по всей видимости, звучали его слова. — Извините.       — Хорошая идея, — пьет кофе он, возвращая все внимание к экрану. — Тем более, что я теперь буду часто рядом с тобой.       — Почему?       — А ты не слышал, что сказал Гавриил? Ты слишком опасен, чтобы тебя оставлять одного, — ухмылка — все что нужно сейчас Джисону, чтобы услышать двойной подтекст на первый взгляд в обычной фразе.       — Кто такой Гавриил? Он сказал, что… знает меня? — Минхо как-то тяжело вздыхает, чем едва пугает Хана, решившего, что зря задал этот вопрос.       — Он архангел. Здесь построена такая система, что… ох, как же тебе объяснить? В общем, архангелы главнее, чем ангелы, есть и другие…       — Демоны?       — Ну, не без них, конечно, — усмехается Ли. — Просто все мы относимся к разным подразделениям и занимаем разные должности. По сути, это все как большая компания, корпорация со своими филиалами и тому подобным.       — То есть Вы здесь не самый главный? — хитро спрашивает Джисон.       — Я к этому и не стремлюсь, меня устраивает мое место, но…       — Но?       — В связи с обстоятельствами мне пришлось просить повышения, — прикусывает губу, задумываясь о том, как мало времени у него осталось.       — И кем Вы теперь будете? Тоже архангелом, как Гавриил? — пытается составить логическую цепочку Хан.       — Да, — закатывает глаза от неприятного сравнения.       — У вас плохие отношения? — моргает он, наконец принимаясь за чашку приготовленного ему кофе, и в действительности холодный оказывается лучше, чем он пил до этого, хотя, может, так влияют и руки, что готовили его?       — У меня с ним нормальные отношения, это этот индюк все никак не успокоится, — его не смущает, что кто-то может сейчас его услышать. Гавриил и сам прекрасно знает, какого тот о нем мнения.       — В каком смысле?       — Вкусно? — случайно засматривается на пенку на его губах, слизывая воображаемую свою.       — Вкусно, — Хан не сразу замечает на себе его взгляд, так как увлечен выступившей на рукаве нитью. — Сможете… исправить? — поднимает глаза, как раз ловя Минхо на середине процесса. Тот моментально отводит взгляд, краснея кончиками ушей, чем еще больше компрометирует свое положение.       — Насчет Гавриила… Он подсознательно считает, что не заслуживает своей должности, потому что достижений, заслуг у него гораздо меньше, чем у меня, но, как видишь, я ниже, хоть и успешнее, и даже в каком-то роде уважаемее его, — поджимает губы, не спеша поворачивать голову.       — Но ведь если Вы станете архангелом, то сможете гораздо быстрее продвинуться по карьерной лестнице, нет?       — Не совсем. Я восхожу на эту должность под его руководством, а потому, пока он сам не решит, что я могу идти в свободное плаванье, я буду подчиняться ему. Как стажер.       — Но ведь это не может продолжаться слишком долго… Кто-то ведь может это отрегулировать? — хмурится парень.       — Есть еще Михаил, он главнее его, но там совсем другая ситуация, — усмехается он. — Туда вообще лучше не соваться.       — Почему? — Джисон очень старается понять все, чем с ним делится Минхо, но, не увидев на практике, довольно сложно понять, кто что из себя представляет.       — А ты спроси у Сынмина, — продолжает сдерживать улыбку, хотя смешно тут кажется только ему одному, Хан ведь даже не догадывается о причинах. — Только будь осторожнее.       — Вы мне уже один раз сказали быть осторожнее! Я ему сегодня сказал, что от него пахнет кориандром, чтобы вдруг не подставить Вас! — Джисон хватает сбоку от себя подушку и не глядя бьет ею Ли.       — Се-серьезно? — заливается смехом он, пытаясь увернуться от безжалостных ударов.       — Как так можно было?! И так неловко перед Вами, так еще и перед ним опозорился!       — А передо мной-то почему? — когда младший успокаивается, Минхо наконец может отставить стакан, что уже был пуст, заметив его только сейчас. — Черт, свитер…       — Простите, — неловкая улыбка и сведенные на переносице брови.       — Дашь мне футболку? — парень на мгновение застывает, пытаясь переварить просьбу, и все же встает, чтобы подойти к шкафу и достать оттуда нужную вещь, а когда поворачивается, Ли, уже не изменяя себе, возникает прямо перед его лицом, ладонью задерживаясь на чужой, в попытке забрать футболку.       — Вы так близко прижимаетесь ко мне, что, боюсь, запачкаете сейчас и мой свитер, — шепчет Джисон, согревая его своим дыханием.       — А я, может, и не против заняться стиркой, — прикусывает пересохшую нижнюю губу мужчина.       Черт-черт-черт.       Что он делает?!       — Что это за запах? — хитро шепчет Минхо, принюхиваясь к воздуху вокруг Джисона. — Кори…       — Айщ! Отойдите от меня, — он буквально отталкивает его от себя, чувствуя, что сейчас провалится куда-то явно глубже дна, где уже и так находится. Ли заливается ярким смехом, переодеваясь прямо при нем. — Ванная для чего?!       — Утром спрашивал, почему ушел, теперь — почему нет. Определись уже, как тебе больше нравится, — он все еще не поиздевавшись над ним вдоволь, словно случайно сжимает мышцы правой груди, слыша перед собой ошеломленный вздох.       Боже, этот мужчина…       — Щ-щ, без разницы вообще, — он отодвигается и старательно делает вид, что изучает пульт, чтобы забыть хоть на секунду то, что только что увидел.       — Ладно тебе, не дуйся, — ложится на живот рядом, заглядывая ему под челку в глаза. — Хочешь еще что-нибудь расскажу? — Сынмин действительно был прав, сказав, что следует начать открываться и ему, даже если это не совсем приятно. Джисон заслуживает правды, заслуживает прикоснуться своими осторожными касаниями к его душе.       Мы так никогда фильм не посмотрим.       — Про браслет, — кивает на руку, что теперь совсем его не скрывает под слоем вязаной мешковатой одежды.       — Ты и об этом уже знаешь, — кивает он.       — Я помню, Вы как-то говорили о том, что не хотите жить… Теперь-то, может, Вам будет легче рассказать мне об этом? — Джисону все еще не так легко дается тема, связанная с самоубийствами, но теперь он хотя бы понимает, что для этого должна быть действительно веская причина. Человек вряд ли просто так захочет сделать это с собой. — Я был груб с Вами тогда… Не мог знать всего, и казалось, что у Вас в принципе-то все для счастья и есть. Но теперь, думаю, мне будет проще услышать Вашу боль.       — Сейчас нет причин для беспокойств, — улыбается ему успокаивающе Ли. — Долгое время я правда очень хотел исчезнуть… А когда появилась возможность прочувствовать на себе саму смерть, я не смог себе в этом отказать. Тем более, я тешил себя надеждой, что смогу увидеться хотя бы на секунду с тобой, но не попадал в то пространство, как бы ни старался.       — Что же сейчас?       — Ты научил меня жить и дал как минимум пару причин для этого, — он наклоняет голову на бок, рассматривая чужие длинные ресницы, что слегка сверкают во влаге уставших глаз.       — Например? — он не сводит взгляда от него, отчетливо слыша, насколько откровенен их разговор.       — Твоя улыбка стоит на вершине… — шепчет он. — Закрываю глаза и вижу ее, открываю — и снова она.       Джисон буквально не дышит, слыша столь непривычные для себя слова, и просто растворяется в чужом сердце, питаясь ответными чувствами. Хочет выгравировать это в своей памяти, в сердце, жить его словами, голосом и такой нескрываемой чувственностью. Они — то, что так долго искали, уже отчаявшись найти. Они — две отдельные, полноценные души, что нельзя назвать пазлом, хоть и со стороны может выглядеть именно так. Они не дополняют друг друга, напротив, создают нечто новое, большее, способное удивить своим союзом целую вселенную, что, казалось бы, и так все уже повидала на своем пути.       — Вы же в курсе, что это не совсем здорово? — рушит романтическую атмосферу Хан, в улыбке кусая губу. — У Вас должны быть причины жить, не опирающиеся на кого-то стороннего.       — Спустя… сколько ты там сказал? Две тысячи лет? Ха, — усмехается вновь Минхо, припоминая его просчет. — Так вот, я прожил достаточно, чтобы не подчиняться законам психологии, и имею право позволить себе зависеть от того, кто по праву делает меня счастливым.       Да хватит говорить столь смущающие вещи с таким серьезным лицом!       — Зависимость обманчива.       — Но мои чувства — нет, — он не говорит открыто, но не понять смысл его слов кажется невозможным. Хотя, может, так влияет отчетливое знание, уверенность в их взаимоотношениях с Минхо, поэтому ему так легко услышать их истинное значение. — Кстати, как раз хотел с тобой обсудить это.       — Зависимость? — нервно пальцами дотрагивается до носа, надеясь, что все же не чувства, потому что они и так сейчас ходят на грани дозволенного.       — Да, не возникало ли…       — Желания? — Минхо осторожно кивает, надеясь расположить его к себе. Хочет, чтобы тот доверял. — Возникало. После первого раза в танатуме я был буквально опустошен, как я уже понял, из-за Вас. Но несколько дней, проведенных в одиночестве без чувств и эмоций, так и вынуждали меня пойти да принять хотя бы что-то. Вчера я бы сорвался, если бы Вас не было рядом, — честно признается Джисон и, только закончив свой небольшой монолог, смотрит вновь ему в глаза. — Осуждаете?       — Да куда уж мне… Кто я такой, чтобы судить тебя? — как все-таки поменялся его ответ за полгода. Неужели и сам он изменился?       — Мой ангел смерти.       — Как твой ангел смерти я предпочту понять тебя, а не осудить, — теплая улыбка и машинальное желание прикоснуться к чужой ладони. — Позволишь мне?       — Нет… Не нужно принимать меня таким. Я хочу быть лучше хотя бы для Вас, — просит он.       — Давай ты начнешь сначала с себя, а потом уже и меня подтянуть можно, идет? — и Ли бы сейчас зарылся к нему под бочок, но удерживает себя изнутри, не давая всем эмоциям выйти наружу.       — Идет, — кивает ему Хан.       — Все образуется, я тебе обещаю. Все это остатки от жизни, ты долгое время был зависим и даже перед смертью… Кстати, за это я давно должен был тебе прописать! — Джисон, словно испуганный, двигается назад, но дальше некуда. — Как вообще в голову пришло воспользоваться этой херней? Сколько она вообще у тебя хранилась?       — Мне было очень больно, и обезболивающее совсем не помогало. И вообще, не нужно было оставлять меня, — обиженно отворачивается.       — Как будто у меня был выбор… — вздыхает Ли. — Ладно, что было, то было. Так мы посмотрим что-нибудь?       — Да, «Дневник памяти»? Только учтите, в конце я стопроцентно разрыдаюсь, — предупреждает его младший.       — Я и сам не лучше… Тогда, может, что-нибудь повеселее? — забирает из его рук пульт и выходит в главное меню, чтобы увидеть список. Минхо не хотелось бы видеть его слезы, не сейчас, когда парень и так находится под давлением.       — Вы досмотрели тот сериал? — вспоминает Хан.       — Нет… Последний раз смотрел вместе с тобой, а потом как-то не до этого было.       — Так может досмотрим вместе? — Джисону нравится разделять его интересы, но еще больше ему нравится следить за его эмоциями в такие моменты.       — Серьезно? Ты хочешь досмотреть мой сериал? — никто и никогда не воспринимал его увлечения, считая их глупой тратой времени, и сейчас в действительности удивительно слышать такое предложение от Хана.       — Мгм, а что такого? — двигается чуть ближе, замечая, что даже дождь не спасает от духоты в комнате, хотя влияния от температуры как такового не испытывает.       — Нет, ничего, — он все же включает сериал, находя нужную серию, и вдруг в голове возникает вопрос: — Я похож на Серкана? — щурится, ища правду в глазах парня.       — Серкан… это? — всматривается в экран, стараясь вспомнить.       — Главный герой.       — Так он ведь не кореец, — отмахивается Хан.       — Характером, безнадежный, — чуть улыбается его ответу Ли.       — А, ну… Даже не знаю, я ведь совсем мало смотрел. Хотя не думаю, что в мире есть второй такой М-минхо, — неуверенно произносит его имя, не зная точно, можно ли.       — В хорошем плане? — испытывает его взглядом мужчина.       — Ну, это как посмотреть. Скорее да, чем нет, — усмехается он, вновь сверкая ответно глазами.       — Ладно, — его устраивает этот ответ. В данном бою он выиграл Сынмина, что, несомненно, радует.       Они смотрят серию за серией, никуда не спеша, хотя Джисону завтра с утра вновь нужно проходить неприятные испытания, однако не хочет даже думать об этом, сосредоточившись на совместном времени. Со стороны кажется, что они похожи на настоящую пару, если не заглядывать в то, что происходит на самом деле. В действительности хотелось бы проводить с Ли так каждый вечер, разговаривать обо всем на свете, слушать его и делиться своим внутренним миром. С ним спокойно, безопасно, а потому, как обычно, клонит в сон, зная, что рядом будет его согревать чужое присутствие — большего и не нужно.       Минхо смотрит на то, как тот держится, старательно держа глаза открытыми, и двигается ближе, чтобы тот все же расслабился и поддался искушению. Так и происходит, за считанные минуты голова Хана оказывается на его плече, от тяжести спускаясь все ниже по его руке. Дыхание становится болезненным, вынуждая просто его задержать, когда чужая щека достигает его бедра, и он заставляет себя отодвинуться чуть в сторону, но позволяет осторожно провести пальцами по его волосам, насладиться их шелковистостью и направить его сон в спокойное, теплое течение. Джисон буквально комочком свернулся рядом с его ногой, окутанный приятным запахом и ласковыми прикосновениями к голове, и старшему уже совершенно неинтересно наблюдать за сюжетом в сериале. Он просто не здесь. Он совсем в другой реальности, где они вместе и у них все хорошо.       Уходит, когда понимает, что парень наблюдает уже третий сон, не имея возможности остаться рядом и уснуть прямо под его боком. Плюсом ко всему, он все еще не нашел способ избавиться от назойливых следящих взглядов, что достаточно легко могут выдать все Гавриилу, соверши Минхо хоть одну неосмотрительную оплошность. И идет по обычаю в библиотеку, перед этим минут двадцать простояв под ночным ливнем, что, как он надеялся, сможет очистить все его мысли от стольких беспокойств.

…

      Джисон просыпается в одиночестве, но все еще нутром чувствует присутствие Минхо. Насколько же должен был въесться в его сердце, что даже в пустой комнате тот словно бы рядом с ним?       Смотрит на время, совершенно не горя желанием идти сейчас в лимб. Делает себе кофе, только теперь добавляя в него лед, и садится за одинокий стол на кухне. Удивительно, у него никогда не было такого уюта в доме, когда он жил один, но привык сейчас к этому слишком быстро. Он позволил Минхо о себе позаботиться, хотя при жизни вряд ли бы принял столь щедрый подарок. Хан меняется под его влиянием, становится мягче, терпимее, что не может не радовать. Замечает и, как рядом с ним меняется Ли, от ранее постоянно скучавшего и безынтересного превратился в увлеченного и порой по-настоящему эмоционального. Они так правильно раскрывают друг в друге те качества, которые долгое время сами держали под запретом, что поистине можно назвать счастьем. Их хрупким, совсем маленьким, невесомым счастьем.       Джисон приходит минут на пятнадцать заранее, надеясь еще раз пересечься с Минхо, но его ожидает лишь пустота. Совсем никого нет в этой части здания, и он даже думает, что ошибся со временем, когда слышит за дальней дверью голоса.       — Я сам здесь справлюсь, Ваша помощь не требуется.       — Но я хочу посмотреть, как ты справляешься, Азраил. Мне все еще не совсем понятны твои мотивы. Не буду скрывать, я вижу в них подвох. Но, прошу, разреши мне увидеть твои методы, чтобы я смог как следует представить тебя перед советом.       — Я могу позже все Вам расписать, рассказать. Мне будет некомфортно работать под чужим наблюдением.       — Азраил, ты, видно, забыл, с кем разговариваешь. Я хотел попросить тебя вежливо, но, если ты продолжишь сопротивляться, я просто заберу у тебя эту душу.       — Вы же понимаете, что из-за Вас я могу где-то ошибиться. По сути, могу и умереть.       — Ты жалуешься сейчас? Ха, ты же сам за это взялся, нет? И мне казалось, что ты уже не ребенок. Разве высокопочтенный Азраил не справится с маленьким изменением в его планах?       Хан слышит, как голос по мере приближения к двери становится все четче и отходит вновь к танатуму, переваривая только что услышанное. Это был Гавриил? Вновь хочет запятнать репутацию Минхо? Значит, сегодня нужно быть осторожнее, но ведь Джисон даже не знает, чего ожидать от сегодняшнего испытания. А вдруг там то самое? Вдруг он после все же навредит Ли? Страшно. Теперь давление еще тяжелее.       Он старается держать лицо, не выдавая свое волнение с потрохами, когда к нему приближаются. Дыхание учащенное, а голова с каждой мыслью только сильнее кружится, тяжело давя на виски. Минхо странно хмурится, замечая его поведение, и незаметно для остальных поджимает слегка губы, словно… в поцелуе?       — Чего стоим? — прерывает их зрительный неловкий контакт Гавриил.       — Добрый день! — кланяется им Джисон. — Я ждал Селестию.       — Я здесь, — улыбается ему девушка. — Можешь заходить, сегодня…       — Десятка? — ухмыляется Гавриил.       — Десять? — чуть испуганно переспрашивает его Селестия.       — Девять, — успокаивает их Минхо, раздраженно смотря на Гавриила. — Все-таки это место принадлежит мне, и я решаю, какую мощность устанавливать моим душам.       Да девять так-то тоже не особо радует, знаешь ли…       Джисон смотрит взволнованными глазами на всех вокруг, наблюдая за разворачивающимся спором, и медленно двигается спиной к двери.       Все будет нормально.       Мы справимся, да?       Да.       — Ну вообще-то…       — Время поджимает, Господин. «Вообще-то» обсудим позже, — затыкает его Ли. — Удачи, — напоследок позволяет себе пожелать Джисону.       — Спасибо, Господин, — не поднимая на него своих глаз, благодарит он. Селестия еще раз ему дружелюбно улыбается и уходит с мужчинами в комнату управления.       Заходя внутрь, он концентрируется на хороших эмоциях, так вовремя полученных вчера от Минхо. Но стены так или иначе стараются стереть преграду, давя на подсознание, чтобы докопаться до самых неприятных пережитых моментах. Он трет глаза, все еще уводя мысли, но их предательски возвращают, не давая и капли возможности сопротивляться.       — Вставай, чего разлегся?! — раздается знакомый голос где-то слева от него. Он боязливо открывает глаза и вмиг закатывает, понимая, с чем предстоит столкнуться сегодня. — Обдолбанный вусмерть!       — Сщас, — пытается проснуться и хотя бы сесть Джисон, явно что-то принявший. — Подо… ждит-е.       — Господи… Сколько ж ты весишь, — поднимает его на руки Кихун. — Блеванешь, я тебе рот зашью. Одежда вся как из одного места. Нехило тебя отодрали, да?              Мерзость…       Я этого совсем не помню.       Хан только сейчас, кажется, начинает понимать, кто все это время его возвращал обратно в подполье.       Когда они заходят внутрь, Чон укладывает его на картонку и достает дезинфицирующее средство, проходясь по глубоким царапинам на торсе и лице Джисона.       — Сорян, все что могу тебе предложить, — он едва шлепает его по щеке и видит, что к ним заходит Барам.       — Живой?       — Я или он? — усмехается Кихун. — Живой.       — Сильно пострадал, да? — она усаживается рядом с ним на колени и забирает из чужих ладоней вату. — Уйди, я обработаю до конца.       — С какого перепугу я дам тебе трогать других мужиков? Совсем попутала?       — Я попутала?! — истерично усмехается она, поднимаясь и хватая его за волосы на затылке. — Ты, блять, не забывай, с кем говоришь. Я тебе не собачка на привязи, буду делать, что захочу, усек?       — С-сука… Усек, усек, — жмурится от тянущей боли он.       — Он, хер знает, когда очнется, кто, по-твоему, должен ему помочь? Был бы в сознании, сам бы все сделал, без вариантов. А ты, белоручка, даже к лицу его боишься притронуться.       — Кто знает, что там на его лице было?!       — Да какая, к черту, разница?! Мы все в одной лодке, Хун! — с непониманием смотрит на него Барам.       — Бля, делай что хочешь, — отбрасывается от разговора он и уходит наверх.       Она раздевает его, мокрым полотенцем проходясь по всему телу, и после, насколько это возможно, хорошенько обеззараживает ссадины и раны. После накидывает поверх него плед и видит, как из-за угла выглядывает Нана — кореянка японского происхождения в рваных бриджах и замаранной серой футболке. Глаза у нее кругловатые, жалостливые, щечки детские, хотя в сравнении с другими чуть меньше из-за недоедания. Волосы длинные — нечем ни постричь, ни убрать, — суховатые и нечесаные, но выглядит все еще достаточно мило.       — Ну что ты? Чего не спишь? — еле поднимается с затекших за заботой ног девушка.       — С ним все в порядке? — жалобно смотрит она, а Джисона уже от одного ее вида трясет, желая покинуть помещение.       — Да, ты же знаешь, какой он сильный, — улыбается Барам, подходя к ней ближе.       — Зря мы сбежали, да? В приюте было хоть немного поспокойнее… Он так старается из-за меня, — на глазах выступают небольшие солоноватые капельки, и Хан уже готов сделать все, чтобы не дать им продолжить свой путь. Только бы она не плакала, только бы не грустила.       — Вернуться мы тоже уже не сможем, — грустно смотрит на нее и на Джисона девушка. — Он сам решил все взять на себя. Ты еще слишком мала, чтобы во все это ввязываться. Мы попробуем что-нибудь придумать, чтобы и отсюда сбежать, слышишь?       — Мгм, — шмыгает она. — Дяденька сегодня опять предлагал ту белую конфету.       — Ты же не взяла?! — пугается она и опускается глазами до уровня чужих, чтобы посмотреть внимательно. Опускает пальцами ее веки, разглядывая в тусклом свете зрачки.       — Ай, щипит! Барам-а! Не брала я ничего, Сон-а попросил же ничего не есть тут.       — Прости-прости, — пальцы, по-видимому, все еще в спирте, коснулись глаз девочки, из-за чего та начала еще громче хныкать. — Двенадцать лет, а ноешь, как будто еще пять. Заканчивай мне это, обещала вести себя по-взрослому, когда мы сбегали.       — Хорошо… — промаргивается она, стараясь больше не хлюпать носом. — А когда Сон-а проснется? Я поиграть хочу.       — Если…       — Что? — хлопает глазами Нана.       — Говорю, не знаю. Может, часов через десять. Дай ему отдохнуть, хорошо?       — Ладно, — как-то чуть тяжело выдыхает она, озадачивая и Барам.       — Пойдем в другую комнату, я с тобой немного поиграю, м? — девочка наконец улыбается и согласно кивает. Смотрит еще раз на прикрытого Джисона и, вздыхая, следует за Барам.       Отвратительное место. Просто ужасное.       Можно я просто обо всем забуду и все?       Я не хочу здесь быть. Снова.       Картинки сменяются, показывая, как веселятся подруги даже в такой, казалось бы, отвратительной ситуации. Как после пробуждения Джисона Барам спешит принять и свои таблетки, без которых уже совсем тяжело.       Парень, проспавшийся, вновь трясется от воспоминаний, что остались с ночи. Что с ним только не вытворяли, но благо мозг не настолько безжалостный, всегда вовремя отключается, давая наркотику увести Хана в лучшее место.       Он не чувствует себя спокойно в своем теле. Это в принципе теперь не его. Его используют как хотят, делают все, что хотят, не заботясь о его чувствах и желаниях. Чем сильнее он впадает в это состояние, тем более яркий эффект ему необходим. С легких косяков он переходит на таблетки, перепробовав практически все наличие Му Така, теперь же, забиваясь в углу, ищет хоть какой-то шприц, дойдя и до того, которого даже «соседские» наркоманы просили всячески избегать. Героин становится последней стадией, когда уже не страшно, когда настолько плохо, что уже бороться с самим собой не имеет смысла.       — Ты как отплачивать собираешься? На тебя уже жалуются. Знаешь, с безвольной куклой только первое время прикольно, но им ведь тоже хочется разнообразия, понимаешь? — говорит с ним Му Так, наконец застав его в пробужденном сознании. — Ты соображаешь вообще, что я тебе говорю? — Джисон лишь кивает, не подозревая о том, что будет дальше. — Ты ведь хороший парень. Молодой, симпатичный. Можешь же использовать свои качества по назначению.       — Извините.       — Я не хочу тебе угрожать или шантажировать, но там за стенкой сейчас гуляет твоя мелкая девчушка. Ты хочешь, чтобы я заменил тебя на нее?       — Нет, ни в коем случае, господин Чхве, — он встает перед ним на колени, испуганно в извинениях кланяясь в пол. — Прошу, я сделаю все что нужно, только не трогайте Нану, — Му Так ухмыляется такой приятной покорности и подходит со своего места ближе.       — Завтра приходит очень важный гость, Джисон, — он поднимает его за подбородок, чтобы посмотреть в глаза. — Его нужно будет как следует обработать, понимаешь?       — Д-да.       — После этого я дам тебе одну ампулу, — лицо Хана испуганно вытягивается. — Я не дам тебе ее сегодня, нет. Ты должен быть в нормальном состоянии.       — Н-но, — глаза мечутся, ведь в действительности еще ни разу не делал этого на свежую голову.       — Я дам таблеток, но это максимум.       — С-спасибо, спасибо, господин, — словно щенок согласен на любую кость, что в «добром» жесте кидают ему.       — Но для начала потренируйся, — Джисон в непонимании смотрит по сторонам, не осознавая, что от него требуется, когда видит, как расстегивается пряжка ремня. — Открой рот пошире. Я должен знать, какой товар продаю.       Долбанная тварь.       Надеюсь, твой труп гниет сейчас в земле самым отвратительным способом, а в аду от тебя уже не осталось живого места.       Хан отворачивается, чувствуя, как все тело потряхивает от мерзких воспоминаний, но думает лишь о том, что ждет его впереди. По прошествии около часа парень сидит в привычном ему углу и пытается избавиться от саднящих ощущений внутри. До крови уже расчесав язык и бедра, он не может остановить поток слез, что так сковывает все его движения. Он хочет снять с себя всю кожу, переодеть ее, надев на себя новое, не испачканное грязными лапами тело. Ему так неприятно от самого себя, и так невовремя нарушают его одиночество, заглядывая через дверной проем.       — Сон-а, с тобой все хорошо? — ласково нарушает тишину Нана, видя, в каком тот состоянии. И Джисон быстро приводит себя в порядок, стирая дорожки с лица, и улыбается ей.       — Да-да, порядок. Ты чего здесь? — она жмется, но все же подходит к нему ближе.       — Барам-а сказала, что отойдет купить карандаши, но не возвращается, — Хан сразу понимает, что произошло, и спешит успокоить ее.       — Наверное по делам отошла, не переживай. Купим их в следующий раз, ладно?       — Угу. А что с твоими пальчиками? Ты красками рисовал? — Джисон смотрит на кровь, оставшуюся под ногтями и на ладонях, и спешит спрятать.       — Да, меня там просили помочь. Праздник скоро вроде, — она воодушевляется, подпрыгивая на месте.       — А почему меня не позвали помогать? Я плохо рисую, да? — настроение скачет так быстро, что Джисон не успевает опомниться, когда Нана начинает на него дуться.       — Нет, что ты… Тебе вообще не следует им помогать, ладно? Дяди здесь нехорошие, мы с Барам тебе уже не раз это говорили. Но не думай, что ты плохо рисуешь, хорошо?       — Правда-правда?       — Правда-правда, — улыбается он и протягивает ей руки, чтобы она могла его обнять.       Я сейчас придушу себя, черт возьми.       Не хочу этого видеть.       Джисон еле сдерживается, на губе от зубов уже выступила кровь, а дыхание и вовсе неживое, заставляет буквально глотать воздух вокруг. Он не желает это вспоминать, да и вовсе находится здесь. Думает и о том, что за ним сейчас наблюдает Минхо, а также и то, что его никак нельзя подставлять.       В это же время Гавриил, кажется, заскучавший сидеть уже столько времени, наблюдая, как парень просто ходит туда-сюда по комнате, убиваясь по какой-то неизвестной ему причине, заметив полное погружение во все это мужчины рядом, незаметно переключает уровень на десятый и, ухмыляясь, начинает свою игру.       События сменяются слишком быстро, в действительности пугая Хана, вынужденного наблюдать, как над ним измываются, накидывая болевых ощущений огромной кучей. И вот, наконец, все останавливается, и он вновь в кабинете Му Така, вновь в той же молебной позе, и знакомая дата, выделенная в календаре, заставляет его сердце буквально расщепиться на мелкие куски.       Не-ет. Только не сегодня. Не после того, что было ночью.       Я не хочу, чтобы он узнал об этом так.       Прошу.       — Господин, умоляю, оставьте хотя бы Нану. Делайте со мной все, что вздумается, но не трогайте ее.       — Я же уже объяснил, — словно скучающе говорит с ним мужчина. — У меня купили вас двоих. Ты приносишь все меньше и меньше, что мне оставалось делать?       — Обещаю, я сделаю все, — он подползает к нему на коленях, унижаясь пуще прежнего, и буквально лезет в штаны, чтобы хоть как-то заслужить его милость. — Не трогайте ее. Она еще совсем маленькая, не нужно, — он плачет, но не чтобы разжалобить, а уже не имея возможности сдерживаться, потому что переживает. И сейчас он совсем не думает о себе, хотя надо бы, ведь его тоже, по сути, продали. Но все его мысли лишь с девочкой, что всегда только и делала, что рассчитывала на него, она его ответственность, его ноша. Он обязан ее оберегать и заботиться. У обоих нет сейчас никого, кроме них.       — Поздно, Джисон, — он держит его подбородок, большим пальцем проводя по губам. — Иди готовься. Кихун скоро заберет тебя, чтобы поставить печать.       — Печать? — он не понимает. — А Нана? Подождите немного, молю. Мне нужно хоть немного с ней поговорить… Подготовить ее.       — Ладно… Ладно, — «милосердно» дает ему добро.       Хан встает с колен и идет за дверь, но Джисон, что пошел вместе с ним, не может выйти, словно его еще что-то здесь держит. Он оборачивается на ехидно смеющегося Му Така, который набирает номер Кихуна, прося подняться в его кабинет.       Что за..?        — Давай, как и договаривались. Я тут примерно нарисовал, как должно выглядеть. Сообщишь Тхэджу, пусть притворится японским подручным, чтобы тот точно поверил.       — А с девчонкой что делать? Ей тоже нанести, не слишком жестоко? — морщится Кихун. А у Джисона в голове идет явное отрицание происходящего.       — Нет. Припугнем пацана, а потом я «помилую» их, спасу, так сказать. Ноги мне еще целовать будет, — Чон кривится от двусмысленных фраз.       Нет, блять.       Не может этого быть.       Нет-нет-нет.       Ноги уже не держат, а он закрывает рот, осознавая, что все услышанное здесь — правда. Груз вины увеличивается стократ на его шее острой проволокой, и он просто срывается с петель, боясь сейчас сделать хоть что-то неправильное. Чувствует, как глаза вновь заливаются черным, а по венам начинает закипать болезненно кровь.       — Зачем это Вам?       — Да ты видел, какой он послушный малый? Таких нужно добить, чтобы по гроб жизни на привязи сидели, да не лаяли. Чуть позже тебя им заменю, — усмехается он. — Но смотри, переборщишь с ним, отправишься следом, уяснил?       — Да, Господин, — Кихун сжимает челюсть, копя обиду на парня, что каждый раз так или иначе мешался под его ногами.       — Все, иди. Я жду его после.       И вот они снова в той же коморке, где нет ничего, кроме жалкой картонки. Жар от раскаленной кочерги и тихие всхлипы обнаженного Джисона — все, что сейчас так или иначе разрушает его нутро. Он старается вести себя как можно сдержаннее, думая сейчас лишь о маме, после смерти которой все свернуло куда-то не туда. Жалеет обо всем, что тем или иным способом привело его в этот самый момент. Неужели не мог пару-тройку лет потерпеть в детском доме? Из-за жажды свободы поддался искушению и увлек за собой маленькую Нану, которая совсем не заслуживала такой жизни. Родители-пьяницы отказались от нее, не имея возможности больше содержать даже себя. Так что ей достаточно просто было привыкнуть к атмосфере подпольного клуба, который впоследствии перекочевал в «спокойный» бар.       — Ну что? Готов? — спрашивает его на заученном ломаном японском Тхэджу. Хан не имеет возможности ответить, он просто тихонько поскуливает, как забитая собака, и молится, чтобы просто скончаться на месте и не видеть всех возможных последствий.       — Начинай, — говорит сзади Кихун.              Прикосновение лавы заставляет парня буквально взвыть, будучи, скорее всего, услышанным ни в одном квартале. Чон держит перед Тхэджу бумажку со странным узором и следит за тем, чтобы парень, кричащий столь оглушительно, не отключился.       Джисон садится рядом с собой на корточки и медленно проводит по отросшим волосам ладонью, приговаривая о том, что тот справится. Ему больно смотреть на это, но эмоции так или иначе поутихли, хотя и видит все еще в ладонях перекачивающуюся темно-бордовую кровь. Ему нужно вытерпеть это, чтобы прежде всего не навредить Ли. Но то, что будет дальше, только сильнее разбивает сердце, зная, что как прежде уже ничего не будет.       Почему именно сегодня?       Слезы катятся по его щекам, когда он видит, как Джисон отхаркивает кровь, как кожа на спине покрывается крупными волдырями и также кровоточит, оставляя омерзительные следы.       — Ч-чем я заслужил это? — шепчет себе под нос, жмурящийся парень.       — Ничем. Ничем не заслужил, — отвечает самому себе же.       Он продолжает практически прижимать к себе его, заглушая его хлюпающие зовы о помощи, продолжая смотреть на двух других мужчин, находящихся в комнате. Кихун хоть и морщится, встречаясь со взглядом с Джисоном, улыбается, видя его разбитость.       Почему? Почему ты улыбался?       Ты надеялся, что я сдохну, да?       Боялся, что я заберу твое место?       Больно. Очень больно. Спина у самого фантомно горит, да так, что терпеть нет сил. Сейчас он просто благодарен за все Минхо, что тот так или иначе для него сделал.       — Он отомстил за тебя, слышишь? Отомстил всем, кто причинил тебе столько боли. И сейчас делает все, чтобы освободить нас с тобой от нее, — сказать о таком вслух, значит вырыть Ли яму. Но эти слова точно были услышаны парнем на его коленях, что, хотя и на секунду, блаженно улыбнулся, узнав, что через какое-то время он все же будет в порядке.       Вот они наедине. Мужчины, закончив работу, ушли восвояси, опорожнив свои желудки где-то рядом от запаха жженной кожи и, в принципе, от чужой боли, что так сдавливала воздух вокруг.       — Не иди туда, полежи еще немного. Я не хочу, — Джисон, собирая все свои силы буквально со дна, пытается встать на ноги. Они дрожат, едва могут его держать, но он должен пойти, поговорить с Наной, найти возможность спасти ее. — Прошу, останься тут. С ней ничего не будет, они обманули тебя, — осознавая это на языке, он буквально срывается на истерику. — Да стой же ты! — пытается остановить его, но не может даже коснуться, растворяясь на его коже, словно воздух.       И вот они у входа в ванную, где девочка пряталась все это время по просьбе Хана.       Я не пойду. Останусь здесь. Не хочу… пожалуйста.       — Сон-а! — слышится радостный крик за дверью. — Сон-а, что они с тобой сделали? Тебе больно, да?       — Нет-нет, — он еле дышит, но продолжает вымученно улыбаться. — Там повсюду очень много людей, здание охраняется… Прости, я… я вряд ли смогу тебе помочь в таком состоянии.       — Сон-а… Нас заберут куда-то, да? Плохие дяди, да? — детский плач бьет в самую глубь души, особенно зная, какое предложение прозвучало следом. — Сон-а, можешь кое-что сделать?       — Все что угодно, солнышко, — голос дрожит, но он старается держаться хотя бы для нее.       — Смотри, какие кораблики я сделала, пока ждала тебя, — она подходит к набранной, чуть ржавой ванной, где они обычно мылись, и пару раз проводит бумажными сооружениями по выдуманным волнам. А после просто уводит один под воду, осторожно поглядывая на Джисона. — Сможешь так же?       — Я не хочу портить твои кораблики, — усмехается, проводя ладонью по ее макушке.       — Папа бил меня иногда, — спустя пару мгновений тишины выдает она, задирая край футболки, под которым отчетливо виден порез от ножа. — Скажи честно, там будет больнее, да? — Хан, сжатый от боли, своей и чужой, просто смотрит в пустоту.       Да.       — Сон-а, пожалуйста. Тебе сделали очень больно, следующая ведь я, да? — она жалобно пытается поймать его взгляд.       Да.       Джисон не отвечает, он боится услышать то, к чему клонит девочка, но внутри все так или иначе кричит, что она во всем права. Ничто не спасет ее от этой участи. Про Якудза сказки рассказывали еще в начальных классах, кто, боясь вдруг попасть к ним в лапы, запуганные родителями, а кто восхищался их всемирно устрашающим влиянием. Поэтому сейчас в действительности будет лучше все что угодно, дабы не попасть к ним в самое настоящее рабство.       — Сон-а… Прошу тебя. Я сама не смогу, — Хан боязливо качает головой, вынуждая парня у двери уже просто срываться на плач. — Я не смогу, не хочу, чтобы опять мне делали больно. Ты же мой защитник, Барам всегда говорила, что ты мой рыцарь, — и где же она сейчас? — Рыцарь всегда должен защищать свою принцессу, — он мотает все сильнее и сильнее головой, не желая слышать эти слова. Ему просто невыносимо страшно.       — Ты не понимаешь, о чем просишь, Нана, — грубо, но так умоляюще проговаривает он. Не готов снова терять вдруг ставшего дорогим человека.       — Пожалуйста… Никто, кроме тебя, мне не поможет, я очень боюсь, — она плачет, а у Джисона сердце не на месте, вынуждая его согласиться, зная, что в их ситуации легкая смерть поистине стократ лучше мучительной спустя пару десятков лет от пыток.       Он еле заметно кивает, но это все, что, казалось, нужно было ей сейчас. Она, не раздеваясь, залезает в холодную ванную и еще раз исподлобья смотрит на него молящими глазами.       — Ты ни в чем не виноват, Сон-а. Ты спас меня, — она проводит большим пальцем по его щеке, стирая не имеющие возможности остановиться слезы. — Я не хочу тебя оставлять, но мне правда очень страшно.       — Все хорошо. Главное, чтобы ты была в порядке, — смиряется с дальнейшим Джисон, но все еще молится, что кто-то вдруг из ниоткуда придет и спасет их. Но они же не в сказке.       Хан сполз по двери вниз и буквально разбивает черные кулаки в кровь. Взбушевавшиеся до краев эмоции требуют чужой энергии, они уже однажды ее попробовали, теперь голодая вновь. Внутри все бурлит, буквально заливая все органы кипятком, по щекам прямо на пол скатываются чернила вперемешку с солеными слезами. Зная теперь, что они могли спастись, что могли сбежать в будущем, ее убийство воспринимается так тяжко, словно в горло очень медленно просовывают длинную толстую иглу, вызывая хрипоту от ломающейся под давлением трахеи.       Открывает глаза, и вот он уже стоит над ее трясущимся, задыхающимся телом.       Нет-нет-нет.       Отпусти, блять.       Но руки точно приклеенные держат ее крепко, не давая возможности вдохнуть и грамма воздуха. Он видит ее лицо — то последнее, что он запомнил, и что еще долгое время будет сниться ему в кошмарах.       — Прости меня, Нана, — сквозь ком в горле говорит он, когда его последние частицы сознания перекрываются нестабильностью.       Он не сразу чувствует руки на своей шее, но все еще не может оторвать своих от хрупких детских плеч. Оборачиваясь, бороться с самим собой все труднее. Все его тело горит, давая умело залечивать рану, куда ни прикоснись — везде боль. Минхо буквально вторгается вглубь нее, действуя быстро, пока тот не начал сопротивляться. Он видит, что происходит, видит безжизненное лицо девочки и осознает, что Джисон так упрямо скрывал, отчетливо боясь даже не осуждения, а самого разочарования.       — Ты добился своего, я разочарован, — шепчет так, чтобы точно было услышано, и Хан захлебывается в собственных слезах, в жидкости, выходящей наружу с помощью чужих сил. — Не могу поверить, что ты и правда смог так жестоко поступить… с ребенком.       Джисон выводится лишь сильнее, наконец освобождаясь от собственных оков, и перехватывает своими мокрыми ладонями чужие. Ли на мгновение теряется, но старается взять себя в руки, чтобы как можно скорее закончить начатое.       — Серьезно, ты правда думал, что я приму тебя с таким прошлым? — продолжает провоцировать его дальше, пока не оказывается под ним на уже сером полу. Продолжает исцелять его душу, касаясь обнаженной части ладони, но чувствует, как стремительно слабеет. Переводит на несколько секунд взгляд на себя же, чтобы понять, что происходит, и видит, как жизненные силы буквально покидают его. Ладонь вся серая, уже не имеет возможности держать его, и лишь на тыльной стороне все еще сверкает золотистое свечение по венам, но столь тусклое, что Минхо, кажется, начинает чувствовать приближающуюся смерть. — Эй, — он пытается схватиться за его шею другой рукой, но его словно бы пригвоздили, не давая возможности пошевелиться. — Джисон, ты сейчас убьешь меня! — кричит он, пытаясь достучаться, когда не чувствует уже всей руки, еще чуть-чуть и заденет сердце.       Ты же не простишь себе этого.       Я не могу так с тобой поступить, но и огонь на тебе использовать не стану.       — Джисон, отпусти меня, — молит он, когда в глазах уже стремительно темнеет, а ближайшие сосуды к сердцу буквально опустошаются. — Прости, ты не виноват в этом, ладно? Лишь я. Вини во всем меня.