limb

Ch.6. Pain and acceptance

«Время затягивает раны, хотя и не избавляет нас от шрамов»

Марк Леви «Между небом и землей»

      Джисон питается гнетущей его тишиной, зная, что где-то за дверью сейчас наблюдает за ним Ли, но, как бы ему ни хотелось, это ни капли не успокаивает разум, напротив, заставляет думать в самом неприятном направлении, вскрывая в подсознании наиболее совестные моменты. Он борется с собственной тенью, боясь предстать перед важным нутру человеком в столь непроглядном свете. И вот видит, как сменяется структура и цвет пола, начиная задыхаться от возможного места, где он находится. Но, подняв глаза, совершенно не узнает квартиру, комнату, в которой очутился.       На стенах множество постеров с какими-то рок-группами 90-х годов, вокруг достаточно приличная мебель, и внутри стоит очень приятный родной запах. Хан подходит к рабочему столу, замечая множество различных рисунков — все они в темных оттенках, кричат о боли, злости, которую никак не вытеснить наружу, где-то можно распознать и страх, но в большинстве своем — отчаяние.       Он осматривается, кажется, даже немного успокаиваясь, питаясь витающей в воздухе спокойной атмосферой. Ничего не происходит — ему и на руку. Это не то место, которое он боялся увидеть, однако все еще не знает, чего можно ожидать, поэтому не спешит действовать и тянет время, усаживаясь на мягкую, чуть скрипучую постель, и ждет, когда все начнется само собой.       Вдруг слышит шум за стеной, отчетливая ругань опасно пугает его слух, и он подрывается, когда дверь в комнату со всей силы распахивается и также захлопывается. Внутрь вбегает разъяренная девушка, чье лицо он моментально узнает. Хиора, что сейчас младше его лет на пять точно, выглядит так необычно по сравнению с той, кого ему доводилось видеть на протяжении почти всей жизни. Черные, подведенные мягким карандашом глаза кажутся еще свирепее в сочетании с нахмуренным лбом и покрасневшим от злости лицом. Еще длинные прямые волосы, завязанные в хвост, и в цвет им растянутая черная майка и юбка до середины бедра.       Она срывается, по всей видимости, на родителей, крича ненавистные фразы сквозь дверь, совершенно не стесняясь в высказываниях. Неужели у матери была сестра-близнец? Потому как иначе Джисон не может объяснить столь существенное различие между Хиорой-подростком и Хиорой-матерью. Девушка что есть силы пинает нагим носком по двери, оставляя небольшую вмятину на дереве, и, стиснув зубы, пищит от боли, сжимая ладонью пальцы на ноге. Хан неосознанно усмехается такой похожести в их характерах и наблюдает за ней дальше.       Когда она успокаивается, садится у стола и вытягивает нижний ящик тумбы, проникая в самодельный тайник. Парень выдыхает смешок, видя достаточно солидную сумму денег, и садится напротив, наблюдая за тем, как она отсчитывает то, что уже имеется, и добавляет сверху еще небольшую пачку купюр из кармана кожаной куртки. Тяжело вздыхает, расстроенная, по-видимому, недостаточной суммой, и прячет все обратно.       — Куда ж тебе столько? — спрашивает ее Джисон, отчетливо понимая, что та даже не услышит.       Она заваливается посреди комнаты на потертый ковер и вытягивает перед собой одну стройную ногу. Подол юбки задирается, что ни капли не смущает, и Хиора принимается оставлять ключами зацепки на черных капроновых колготках. Хан сидит сбоку и смотрит на ее бесполезное занятие, видя за ним нескончаемое одиночество и непринятие личности значимыми в жизни девушки фигурами. Ей скучно, ее раздражает буквально все вокруг, и сейчас она находит способ немного унять нервы, заняв беспокойные руки.       На закромах подсознания уже ведется активная работа, осторожно подбрасывая нужные мысли Джисону, из которых, словно пазл, он пытается построить одно целое — причину его здесь нахождения.       Спустя время опять раздаются недовольные возгласы, и девушка уже остервенело срывается на своей одежде, делая ее, по сути, более непригодной к носке. И, случайно порезав тыльную сторону ладони, шипит от боли, тканью останавливая кровь.       — Да завались, пап! — кричит она в ответ, открывая дверь. — Две четверки — не приговор! Я и так всю жизнь стараюсь оправдать ваши ожидания, уже оставьте меня наконец в покое! — опустошает вновь свое сердце она. А Хан по мере увеличения громкости ее крика слышит и приближающиеся угрожающие шаги. Двигается спиной ближе к стене, поджимая колени, словно это ему сейчас должно влететь.       — Неблагодарная дрянь! — за приоткрытой дверью слышится отчетливый звук горячей пощечины, и Джисон жмурится в тот же момент. — В тебя столько вложено, а ты вот так отплачиваешь своим родителям, да? — тихий недовольный скулеж Хиоры заставляет Джисона сильнее сжать свою челюсть. — Брала бы лучше пример со старшей! Хюна поступила заграницу, потому что пахала, как проклятая! Вся семья имеет ученую степень, а ты просто жалкое отродье, не можешь и пары усилий приложить, чтобы чего-то добиться!       — Хва-атит…       — Ходишь, как блядь последняя. Так хочешь закончить?! По мотелям с алкашами шататься за копейки? Туда тебе и дорога, — он резко отпускает ее, видимо, держав ее все это время за волосы, и она падает прямо в дверной проем.       Девушка шмыгает носом, неприятно собирая остатки гордости, и, вставая перед зеркалом, приводит себя в порядок, поправляя потекшую тушь и скрывая следы соленых дорожек на щеках. Джисон встает рядом с ней, кладя свою ладонь на ее плечо, и смотрит на вымученную фальшивую улыбку на ее лице.       — А мне нравится, как ты выглядишь, — честно говорит он, прижимаясь виском к ее макушке. На ее щеке все еще пульсирует чужая ладонь, и парень морщится, ужасно мечтая ответить любому ее обидчику. Он бы сделал за нее все что угодно, жаль, что это все лишь глупая симуляция, где его никто не может ни услышать, ни увидеть, ни почувствовать.       Она резко отходит в сторону, опять доставая деньги из тайника, и прячет их в сумку. Джисон видит ее полное решимости лицо, но боится даже предположить, в чем именно заключается эта решимость. Данная часть жизни матери всегда была под завесой тайны, и он понимает, что сейчас все и раскроется, но узнавать об этом уже как-то перехотелось.       Он следует за ней повсюду: на выходе из дома, по старым корейским улочкам и на входе в какой-то подпольный клуб, уже боясь дальнейшего развития событий. Девушку узнают и тепло улыбаются, провожая до привычного для нее столика, и Хан осматривает игральные карты и фишки, кажется, особенно теряясь в такой атмосфере. Что Хиора здесь делает и почему все ведут себя с ней, словно с одним из почтенных гостей?       Она усаживается на свое место и осматривает двух мужчин, с которыми ей предстоит сегодня сыграть. Ведет себя как хозяйка заведения, закидывая ногу на ногу, все в тех же колготках и едва видными пятнами на черной юбке. Ухмыляется, здороваясь и знакомясь с игроками. Оба из них довольно симпатичные, одному на вид чуть больше двадцати пяти, другому явно за тридцать, но они совсем не выглядят угрожающе, напротив, так, словно бы просто заглянули в какую-то кофейню выпить по чашке какао.       — На что играем, миледи? — мягко спрашивает один из мужчин, представившийся как Джихви.       — На все, что у вас есть, милорд, — она, не стесняясь, всегда демонстрирует уровень своих знаний, в действительности утверждая свое положение среди присутствующих, чтобы ни у кого и желания не возникло обхитрить ее — предпочитает проиграть честно, нежели стать жертвой крысы.       — Что ставите? — продолжает вести диалог Джихви, кажется, по-настоящему увлекшись ее персоной.       — Все, что у меня есть, — она заглядывала в это заведение частенько, с ранних лет учась развивать свой потенциал. Азартные игры — достаточно легкий способ заработать на свободу, особенно когда умеешь играть. Она никогда не гналась за большими суммами, предпочитая играть аккуратно, но сегодня достигла точки терпения, решив бросить вызов судьбе и пойти ва-банк.       — И сколько, если не секрет? — ухмыляется он, когда видит, как она подается вперед, смиряя его хитрой улыбкой.       — Сто тысяч, — он присвистывает, довольно кивая, и просит крупье начать игру.       И вот, спустя, казалось бы, пару мгновений усердной игры, в тускло освещенной комнате казино воздух застывает от ощутимого напряжения. За столом напротив друг друга сидят трое игроков: Хиора, стройная темноволосая девушка всего пятнадцати лет, и двое мужчин явно старше нее, Джихви и Гым Сок. На столе возвышается башня разноцветных фишек, символ довольно большой суммы денег, поставленной на кон.       Девушка держит карты близко к груди, и взгляд ее во время всего процесса столь невозмутимый, что с виду кажется, что ей совсем нет до этого дела. Джисон, стоящий рядом, совсем не понимает, что происходит, даже правила игры все еще остаются для него загадкой, поэтому он просто следит за последствиями и уверенностью, что источает поза и лицо родной женщины. Гым Сок, одетый в деловой костюм, нескрываемо потеет от нервов, пальцы, держащие беспокойно карты, кажется, вот-вот протрут в них дыру. А вот Джихви, наоборот, с хитрой усмешкой на лице, скрестил руки, выжидающе глядя на Хиору, чья очередь наступает повышать ставку.       Она колеблется, прикусывая внутреннюю часть щеки, ее глаза незаметно мечутся между фишками и лицами мужчин, боясь сделать непоправимую ошибку. Затем, с неожиданной решимостью она бросает два фиолетовых жетона по тысяче долларов каждый в центр стола.       — Я коллирую, — хрипло говорит Гым Сок. Джихви чуть хмурится, не ожидав этого, и делает еще одну ставку.       Хиора спокойно выравнивает свою ставку и поворачивает карты рубашкой вверх. Мужчины наклоняются вперед, их глаза лихорадочно сканируют комбинации, раздумывая, что их ждет уже через считанные секунды.       — Дамы и тузы, — вскрывается Гон Сок, когда Джихви бросает за ним на стол «колесо».       — Фулл хаус, — объявляет Хиора, раскрыв свои карты, тем самым заставив мужчин замолчать на пару минут, переваривая то, что их уделала столь юная девушка.       — Это ведь хорошо, да? — нога девушки нервно колеблется под столом, не давая Джисону четкого ответа на вопрос, и он ждет момента, когда наконец объявляют победительницу и дают ей забрать приз.       Хиоре больше здесь делать нечего, а потому она, забрав вырученные деньги, встает с места, чтобы пойти домой и собрать вещи, ведь не хочется больше возвращаться в ад, где с тобой всю жизнь обращаются как с товаром, чью стоимость она обязана повышать различными достижениями, коих с каждым годом становится лишь больше, доходя уже до четырехзначного числа. Она идет спокойно, однако внутри все рвет и мечет от боязни не донести, быть ограбленной и других тревожных мыслей. За спиной кто-то отчетливо бежит за ней, но она ускоряет шаг, чувствуя, что еще чуть-чуть и парализованная от страха упадет на месте.       — Миледи, ну постойте же секунду, — слыша голос Джихви, она все же позволяет себе остановиться и поворачивается, строго уставившись на его доброе лицо. — Вы забыли кофту, — не спрашивая разрешения, он накидывает ее на хрупкие плечи девушки и продолжает улыбаться, осматривая ее красивое лицо. — Откройте секрет, — ухмыляется. — У вас ведь не было ста тысяч.       — Чуть меньше, — отражает ухмылку, показывая, что совсем не боится.       — И сколько же?       — Три, — он, в действительности не ожидая услышать столь маленькой суммы, закашливается, удивленный чужой безбашенностью.       — Вы знали, что можете проиграть, и сознательно пошли на такой риск? Это же в какие долги можно было влезть…       — Я не проигрываю, дяденька.       — Какой же я тебе дяденька? Старше тебя всего на несколько лет, — усмехается он, раздумывая о том, чем бы она могла быть полезна. — Не хотите сходить со мной на свидание, миледи?       — Прекратите меня так звать, может, и схожу. Смотря какие у вас намерения, не дяденька.       — Самые чистые! Выпить чашечку кофе да съесть шоколадный чизкейк.       — Ненавижу сладкое и кофе не пью, — Джисон ухмыляется, довольный своей матерью, но не может избавиться от мысли, что это совсем не та женщина, которую он когда-то знал.       — Неважно! Хотите в рыбный ресторанчик? Или, может, просто прогуляемся в парке? Все, что угодно, просто мне ужасно не хочется с вами прощаться.       — Давайте завтра пройдемся вдоль реки Хан. Возьмите мой номер, — она записывает его на каком-то клочке бумаги и передает мужчине.       Они прощаются, и парень замечает легкий розоватый румянец на белоснежных щеках Хиоры и светится ответно, хотя и понимает, что радоваться особо нечему, ведь большая разница в возрасте так или иначе пугает, хотя Джихви и сказал, что ничего безнравственного не желает.       Выходя на улицу, локация живо сменяется, и он оглядывается по сторонам, пытаясь понять, где они находятся. Смотрит на девушку, что, запыхавшись, опирается на стену рядом и обдувает ладонью лицо. На скулах легкие ссадины, по всей видимости, уже почти зажившие, а запястья, чуть приоткрытые под рукавом, до сих пор источают фиолетово-зеленый оттенок. Но, что больше пугает, — Хиора держится за небольшой живот, сдерживая слезы и приговаривая о том, что все будет хорошо.       Почему так просто пропустили эту часть? Несколько месяцев исчезли прямо перед его носом, и где теперь искать интересующие его ответы?       Отдышавшись, она садится на прибывший автобус и едет в известном лишь ей одной направлении. Джисон стоит рядом и машинально начинает обдувать ее лицо, замечая, что она в действительности начинает расслабляться от потока воздуха.       — Что произошло, мам? Как я могу тебе помочь? — он садится на корточки рядом с ее сидением и старается охранять от осуждающих взглядов пожилых людей вокруг.       Хиора выглядит очень уставшей, на ней узкие не застегнутые джинсы, словно бы она собиралась впопыхах и случайно схватилась за старые, более не подходящие по размеру. Сверху свитшот, казалось бы, свободный, но рука девушки, постоянно поглаживающей живот, не дает возможности скрыть под ним свое положение. Она дышит спокойно, словно наконец оказалась на свободе и просто дает себе успокоиться и тем самым утешить формирующуюся жизнь внутри себя.       Выходят на остановке, и Джисон, кажется, узнает это место и идет бок о бок с матерью, осматриваясь то по сторонам, то под ноги, чтобы та дошла в целости и сохранности, нигде не споткнувшись и не ударившись.       Вот знакомое здание, что видел уже минут пятьдесят назад, и понимает, что сейчас-то все и начнется. Хочет остановить ее, но видит, как она сама совсем не решительно поднимается к квартире ступенька за ступенькой, догадываясь о том, что ее ждет впереди.       Стучит в дверь.       — Привет, мам… — смаргивает назло выступившие слезы она. — Можешь выслушать… — начинает она, несмотря на сморщенное в отвращении к ней лицо матери. Та оглядывает ее быстрым взглядом и косится ей за спину.       — Пошла вон. Мы, кажется, с тобой уже обсуждали. У нас всего одна дочь — хорошая, прилежная, а не… позорище, как ты.       — Мам, я… — ей не дает договорить появившийся за спиной женщины отец.       — За деньгами пришла? Что, в борделе мало платят? — плюется желчью в нее, совершенно не задумываясь о своих словах.       — В каком еще борделе?! — срывается желавшая спокойно поговорить Хиора. — Заберите меня, пожалуйста. Джихви… он бьет меня, — она приподнимает рукава, но это совершенно не интересует безразличных родителей, что просто ждут ее ухода. — У… у меня скоро будет ребенок, — сдерживать слезы более невозможно, и она уже самой себе кажется такой жалкой, что просто не может сохранять остатки гордости. — Прошу, помогите мне, пожалуйста. Я боюсь его, — шепчет в надежде на понимание.       — А кто в этом виноват? Нужно было сидеть и учиться, как мы тебе говорили. Ты добилась чего хотела?       — Простите… Я-я не знала, что так выйдет, правда, — Джисон смотрит в холодные глаза ее родителей и совершенно не понимает, как у кого-то в закромах не может найтись хоть капли человечности.       — Уходи. Не позорь перед соседями, еще будут всякого болтать. И больше не появляйся на пороге, тебе здесь никогда не будут рады.       Дверь закрывается прямо перед ее носом, и она опустошенная стоит, абсолютно не понимая, что делать дальше. Это был ее шанс спастись, укрыться, а теперь все провалилось. Она по-настоящему надеялась, что в родителях найдется хоть капля любви, сочувствия и ее пустят обратно, но теперь до смешного больно.       Они выходят обратно на улицу, и Джисон даже думать ни о чем не может, только лишь о ее состоянии, которое совершенно не понятно его разуму сейчас, ведь лицо совершенно пустое, смотрит четко вперед.       — Мы справимся, малыш, — приговаривает себе под нос, вновь и вновь согревая живот. — Я постараюсь быть для тебя лучшей матерью, слышишь? Конечно, слышишь.       — Тогда почему ты покончила с собой? — данный вопрос возникает так же резко, как и ответ на другой, — он здесь ради этого, ради того, чтобы понять причину. — Как же я сразу не понял?       Все это время Джисон думал, что он будет испытывать на себе тяготы своей жизни, но сразу и не осознал, что мать являлась главной ее частью, которая так болезненно тяготит до сих пор.       Дни так быстро сменяются друг за другом, а Хан уже места себе не находит, вскрыв столько деталей из жизни матери. Джихви кажется каким-то настоящим маньяком, обращаясь к Хиоре так ласково, каждый раз шепча ей на ухо ненавистное «миледи», а после заставляя делать то, что вдруг взбредет в его явно нездоровую голову.       По всей видимости, он хотел воспользоваться ею для заработка, для подпольных игр, но, увлекшись, не заметил, как начал испытывать к ней чувства, так и появилась внутри нее совсем крошечная жизнь.       Девушка молилась каждый день, чтобы все наконец закончилось и ее оставили в покое, но молитв словно бы никто не слышал, а надежды все оставались где-то на волоске сознания, все еще веря, что совсем скоро родившийся малыш сможет увидеть иную жизнь.       Вот Джисону уже полгода, и он все никак не может перестать плакать: то ли голодный от недостатка молока в чужой груди, что от нервов совсем опустела, то ли просто не может насытиться фальшивой улыбкой матери, исхудавшей и даже местами посиневшей в лице. Она устала, помощи нет никакой, ребенок беспокойно спит, еще больше раздражая съехавшего с катушек отца, да и одиночество ужасно давит на виски, уже совсем не ощущая себя живой.       — Если он сейчас же не заткнется, я выброшу его в окно! — срывается Джихви очередной ночью, а Хиора сильнее прижимает малыша к себе и мешает которую по счету бутылочку с питательной смесью. Но сын не хочет, выплевывая то смесь, то соску, он совсем ничего не хочет, но все еще во все горло чего-то требует.       — Себя выброси, тварь…       — Эй! Не забывай с кем разговариваешь, за чей счет живешь! Давно не получала?       — Он ведь и твой сын тоже, как ты можешь так говорить? - дрожат губы, но она пытается все еще вразумить его.       — Мой сын? Да, если бы ты не раздвигала свои ноги, ничего и не было!       — Ах, я раздвигала… Тебе напомнить, как ты набросился на меня прямо в туалете кафе? Или, может, и в этом меня обвинишь?       — Заткнись, сука! Не смей говорить со мной в таком тоне! — он бросается на нее, когда она машинально прикрывает собой Джисона, прячась за рукой. — Миледи… Ты ведь знаешь, как я дорожу тобой, — начинается в который раз, и лучше бы он продолжал ругаться, чем это. Он хватает ее пальцами за впалые щеки, не рассчитывая силы, давит прямо на зубы, и она чувствует на языке привкус металла, такой отвратительный, что хочется выплюнуть прямо ему в лицо. Джихви целует ее мокро, грубо, не взирая теперь на крики ребенка. Слезы, горькие, саднящие, скатываются по ее лицу, когда она успокаивает себя теплом мягкой кожи сына и просто старается отвлечь мужчину, чтобы он переключился на нее, перестав злиться на Джисона. — Оставь его, иди ко мне, — что она и делает.       Укладывает малыша в кроватку, обещая, что все будет хорошо, что она скоро вернется и вновь возьмет его на ручки. Губы дрожат вместе со всем телом, и то, что она так надеялась станет совсем скоро привычным, все еще вызывает отвращение и ненависть. Он причиняет боль физически, морально, душит ее как изнутри, так и снаружи, и она молча лежит, уставившись обреченным взглядом в потолок, пока тот продолжает удовлетворять свои больные фантазии, вытворяя с покорным телом все, что ему вздумается.       Четыре часа утра. Джисон сидит у постели матери, смотря в ее безжизненные глаза, обращенные к потолку, и уже совсем не замечает на заднем фоне плача ребенка. Кажется, уже все привыкли к нему, и он ничто иное, как тишина, словно был здесь всегда, и уже даже не раздражает, не волнует.       Вся квартира мерзко пропахла тяжелым табаком Джихви — причина, почему мать всегда была так категорична к курению. Мужчина стоит на балконе и размышляет неизвестно о чем — может, о жизни, а может, и о смерти, которую чувствует мурашками по спине. Хиора, словно призрак, подходит к нему сзади и обнимает обеими руками, прижимаясь холодными скулами к его позвоночнику.       — Джихви… Знаешь, я никогда не смогу возненавидеть тебя, как бы ни хотела, - признается тихим шепотом она.       — И почему же? — мужчина, кажется, уже успокоился, и его не тревожат никакие из ее слов. Он спокойно стоит, облокотившись на ограждение, и смотрит на еще снежные просторы февральской пустоши, и просто наслаждается сухостью в легких от морозного ветра, смешанного с отвратительнейшими крепкими сигаретами.       — Потому что в Джисоне всегда будет половина тебя. Ненавидеть тебя — значит ненавидеть его. Я буду любить тебя хотя бы потому, что он самое драгоценное, что есть в моей жизни, — она нежно целует его в лопатку, чувствуя, как понемногу начинают сжиматься мышцы под его кожей, и улыбается. — Это не та жизнь, о которой я всегда мечтала. Но я никогда не могла сформулировать правильное желание, вот и поплатилась. Хотела сбежать от родителей, но наткнулась на еще большего монстра, — она вздыхает, ощущая, как внутри все так необходимо теплеет. Острый голос сына, раздающийся из квартиры, — единственное, что согревает ее прохладной зимой, когда она в одном лишь белье стоит, прислонившись к мужчине. И ничто сейчас не может скрыть той физической боли, что она пережила за эти полтора года. Но вот эмоциональную спрятать проще простого — блаженная улыбка на ее лице справляется с этим лучше любого консилера. — Прости меня, Джихви. Не держи на меня зла, хорошо? Мы еще встретимся с тобой там, поговорим по душам, я расскажу тебе, каким вырос Джисон, а ты приготовишь для меня лучшее местечко, чтобы я больше не мерзла… — она медленно отпускает кольцо из рук и смотрит, как он смиренно стоит, то ли не осознавая сказанных ею слов, то ли принимая дальнейшую судьбу.       17 февраля, в начале шестого часа утра, тело Джихви нашли под окнами жилого дома спального района. Полицейские опросили жившую с ним несовершеннолетнюю девушку и после медицинского осмотра ее и ее полугодовалого ребенка закрыли дело, вынеся вердикт «самоубийство». Самое интересное, что в ту же секунду, как оборвалась жизнь мужчины, соседи приметили тишину в квартире, вызывали и пару раз полицию, чтобы проверили ребенка, который нескончаемо плакал все эти месяцы, но в один момент ни с того ни с сего просто замолчал.       Еще несколько лет в гости к Хиоре приходили из опеки, чтобы проверить, в каких условиях содержится маленький Джисон, и каждый раз уходили с яркой улыбкой и множеством самодельных вкусностей, что девушка пекла с большой любовью и помогающими ей маленькими ладошками сына. Казалось бы, все наладилось, они жили на оставленное крупное наследство, доставшееся им от Джихви, проводили все время вместе, смеясь, играя и смотря яркие мультики, но в момент, когда сын начал ходить в детский сад, проснулось и забытое с годами одиночество. Затяжная депрессия постучалась так внезапно, накрыв ее с головой, и с каждым днем ситуация лишь ухудшалась. Хиора не могла оставаться наедине с собственными мыслями, и в какой-то момент ее даже изредка начали посещать галлюцинации в виде покойного мужчины, что, просто улыбаясь, сидел напротив нее и иногда, когда она старалась не обращать на него внимания, подзывал ее привычно «миледи».       — Я об этом даже не догадывался… — корит себя за упущение Хан, но что вообще он мог сделать? Само его существование уже делало женщину счастливой, ведь такой смертельной тоскливости она не показывала ему никогда.       Тот случай с незнакомым мужчиной, что обвинял Джисона в избиении и надругался над ней столь мерзким способом, вскрыл в ее подсознании забытые моменты и еще больше подкосил состояние. Она увядала с каждым днем, как самый прекрасный цветок. Жизнь была к ней жестока, но и она имела свои маленькие радости в виде улыбки сына, в виде его самых теплых объятий и слов о любви, но и это в один момент было разрушено.       Переходный возраст, когда ребенок чувствует себя взрослым и считает, что любые проявления нежности делают из него малыша, не оставил без внимания и Джисона. Он все больше проводил времени со своими друзьями или надевал наушники, чтобы не разговаривать с матерью, занимался своими делами и всячески сепарировался от нее, показывая, что он уже самостоятельный и ему никто не нужен.       От чувства безысходности Хиора обессиленно срывалась, начиная ругать его за малейшую оплошность, замечая, как иногда походит на своих родителей, из-за чего еще больше сходила с ума. Сын бесился, игнорировал, ведь стержня в голосе у женщины не было никогда, она даже ругалась на него с жалобными глазами, что просили понять ее внутреннюю боль.       Джисон сидит в углу, обняв руками колени, и шатается из стороны в сторону, все больше утопая в чувстве вины. Буквально ненавидит себя за опрометчивое поведение, за вольность думать, что у женщины не было причин для переживаний, за пустые ссоры, за непослушание и закрытость.       Изо дня в день она все больше походила на пустую оболочку, совершенно не живую внутри. Работа в закусочной, мариновка сотой по счету куриной ножки уже выполняется на автомате. Каждое утро начинается словно день сурка, одни и те же действия, мысли и все та же зияющая дыра в груди.       И вот она стоит на кухне собственной квартиры и нарезает овощи, ожидая, когда вернется со школы Джисон. У нее есть пара часов, прежде чем приготовить его любимые блюда и прибраться в квартире. Стук в дверь пугает ее, она вытирает полотенцем руки и спешит встретить сына, переживая, что с ним могло что-то случиться, из-за чего вернулся так рано, но на пороге ее встречает явно не он. Глаза, что когда-то были до боли знакомы, смотрят на нее по обычаю презренно.       — М-мам? Какого черта ты здесь забыла?! — недоумевает Хиора, в особенности понимая, что даже спустя шестнадцать лет способна узнать эту женщину.       — А ты совсем не изменилась, все такая же грубиянка.       — Хочешь сказать, ты изменилась? Что тебе нужно и как ты нашла меня? — приподнимает подбородок Хиора, дабы показаться более уверенной, чем есть на самом деле. Руки беспокойные бегают по фартуку, но глаза стойкие смотрят прямо в чужие, пугая нахмуренностью.       — Хотела посмотреть, как ты здесь живешь. У вас с Джихви все хорошо? — имя мужчины отдается в ушах мерзким прозвищем, и она снова чувствует щекой его неприятный теплый запах изо рта. Женщина без спросу проходит внутрь, осматривая приличную квартиру.       — Джихви давно умер. И да, мы… в порядке. Тебя никто не приглашал, проваливай.       — И кто же помог ему умереть, м? — ухмыляется женщина, оборачиваясь на искривленное от испуга лицо дочери. — Не ты ли скинула его с балкона? Ты.       — Да, это была ты, она знает, — шепчет призрак за спиной.       — Пошла вон из моего дома, — негромко просит она.       — Твоего? Убила его и захапала себе все его богатства, да? А Джисону ты рассказала об этом? Думаешь, он бы любил тебя после этого, стал бы жить с матерью-убийцей?       Джисон смотрит на то, как буквально бьется в истерике на полу Хиора, закрывая уши и прося замолчать все новые и новые галлюцинации повсюду. Вот появляется и отец, что начинает смеяться над тем, до чего она себя довела, а там и сестра, что всегда была «лучше, умнее, послушнее». Джихви единственный, кто сидит практически молча и просто подает ей словно спасительную руку — так кажется на первый взгляд, ведь девушка не знает, что яда на ней больше, чем на языках галдящих вокруг людей.       — Ты ведь знаешь, как все это можно закончить. Раз — и все. Больше ты нас никогда не увидишь, миледи.       — Мам, нет… — Джисон просит, хотя прекрасно знает, что сейчас произойдет неизбежное. Через час он вернется в эту квартиру, где с этого дня сердце будет биться только лишь у него одного. Лишь у него одного, но за двоих, ведь без нее его жизнь потеряла как таковой смысл. Он хотел наложить на себя руки, но не хватало смелости. Травил себя, каждый раз увеличивая степень тяжести наркотика, но в один момент осознал, что мать всегда хотела для него лишь лучшего, хотела, чтобы он жил и искренне, безболезненно улыбался, и когда Хан решился осуществить ее мечту, было уже слишком поздно.       И вот она словно в бреду встает с пола и идет к кладовой, где находит жесткую крепкую веревку, пока Джисон захлебывается в слезах, сидя на полу, боясь даже на секунду поднять глаза, чтобы встретиться со своим кошмаром наяву. Слышит, как завязывается узел на люстре, а после скрип от тяжести на табуретке и собственные увеличившиеся всхлипы — он буквально задыхается от слез и все понимает. Понимает, почему она так поступила, понимает, как ей было тяжело, и более не смеет ее винить, вдруг осознавая, что с большой вероятностью поступил бы также, но его психика была чуть сильнее и стирала болезненные воспоминания с большей охотой, чем ее.

Хруст.

      Тихое мычание и все еще неспособность поднять свои глаза. Теперь маме не больно, не плохо, не страшно. Теперь с ней всегда будет тишина и спокойствие. Теперь ее больше не существует ни в одном из миров.       — Ма, я дома! — хлопает входная дверь, и жалость к себе возвращается с ощутимым энтузиазмом, новой волной. — Мам? — и вот открывается дверь в комнату, где делится жизнь Джисона на до и после, встречаясь с тем, о чем он даже в самом страшном сне не мог себе представить. Он моментально подбегает к ней, пытаясь снять, но уже поздно. — Нет, пожалуйста… пожалуйста, мам… очнись… пожалуйста, мам, — вытаскивает ее из петли и ищет наскоро телефон, набирая скорую помощь, что приезжает за считанные минуты, но смысла в этом уже никакого. — Она не могла… не могла умереть.       — Могла, — сотрясается от боли где-то сзади него Джисон.       — Почему? Что было не так?! — злится от отчаяния он, когда тело женщины забирают. — Ма-ам, — все еще не может поверить. Заходя на кухню, берет кухонный нож, что так и не приготовил обед, и подносит со слезами к горлу, после к запястьям, животу, но так и не может закончить начатое, просто плача от безысходности.       Картинка незаметно стирается, и вот перед Ханом вновь лишь четыре серых стены, и он сидит тут совсем один, не спеша выходить. В голове болезненно пусто, хочется просто исчезнуть. Но самое главное — он понял. Понял ее причины, узнал все, что так или иначе свело ее в могилу, и от этого как стало чуть легче, так и стократ тяжелее.       — Джисон, — свет ламп из коридора неприятно саднит припухшие от слез глаза, когда в дверном проеме появляется Минхо. Ли смотрит на него с опаской, не замечая видимых симптомов нестабильности, удивляясь. — Ты в порядке? — но ему не отвечают, Хан словно не замечает его присутствия, но это не так, просто хоть как-то напрячь сейчас язык не получается. Он словно неживой, хотя так оно на деле и есть, но его буквально выпотрошили изнутри. Нет ни эмоций, ни чувств, лишь пустота. — Пойдем, — он подает ему ладонь, и это оказывается именно тем, что Джисону сейчас необходимо — тепло, способное вернуть хоть что-то живое. Он осторожно вкладывает свою и просто держит, не спешит вставать, боясь потерять его заботу. Минхо усаживается на корточки рядом и невесомо проходится большим пальцем по тыльной стороне ладони. — Я сегодня останусь с тобой, ты не против? — нижняя губа дрожит, когда Хан поднимает на него свои глаза и еле заметно качает головой. — Прости, я не умею утешать… Но я могу послушать тебя. Могу просто помолчать рядом, — глаза парня наполняются новой влагой, и Ли замечает, как радужка снова выходит за свои границы, окрашивая немного белок в черный цвет, но длится это недолго — всего пару секунд, но этого достаточно, чтобы понять, что рана открыта. Но давить на столь беззащитного потерянного ребенка сейчас нет никакого желания, да и смысла тоже. — Пойдем, — крепче сжимает ладонь и вновь поднимается. Джисон встает за ним и молча выходит, когда ладони все же размыкаются, оставляя теплое послевкусие на кончиках пальцев.       Селестия стоит за углом, странно косясь, но не смеет и мысли озвучить, хотя ничего особо и не возникает в голове, кроме необычной добросердечности правителя, взявшейся непонятно откуда. Издержки профессии — что с них взять. Ангелы частенько меняются под влиянием тяжелых людей, но Азраил всегда был однозначным, понятным и в некотором роде строгим — таким его и знают в лимбе, другого доводилось увидеть только близким, что никогда не позволят никому об этом узнать.       Джисон плетется за Минхо, уставившись на его ботинки и просто следя за размеренным шагом, стараясь идти в такт. Будет ли правильно, если они останутся сегодня вдвоем на ночь? Хан не знает точного ответа и просто надеется, что Ли осознает, что делает.       В его крыле сейчас на руку пусто, он открывает дверцу комнаты и проходит внутрь, заходя, чтобы умыть лицо прохладной водой в ванную. Минхо же усаживается на полу у шкафа и просто смиренно ждет, когда тот вернется обратно в комнату. Джисон даже не обращает на это внимание, просто заваливаясь на постель и поворачивает голову прямо к его лицу. Глаза в глаза, они напротив друг друга, и младший молча спрашивает, что дальше? Для чего он здесь? Ли и сам не уверен, но просто внутренне понимает, что не должен сейчас оставлять его, тем более, пока не вылечил его рану.       — Вы ведь все видели, да? — Минхо спокойно качает отрицательно головой и не смеет сводить с него взгляда. — Но как же? В прошлый раз…       — В прошлый раз я пришел во время того, как ты меня звал. Я видел лишь то, что происходило в тот момент, потому что вошел в танатум. По камерам невозможно это увидеть. Это как зайти к тебе в голову, снаружи же мне ничего неизвестно.       — Ясно.       — Ложись поспи, тебе нужно отдохнуть, — просит Ли, видя его состояние.       — Мы собирались идти, — напоминает ему Джисон.       — Сходим завтра с утра, сейчас не имеет смысла.       — Так, может, Вы сходите без меня? — с надеждой предлагает Хан.       — Ты ведь хочешь с ней увидеться, — читает он его, когда парень согласно кивает. — Закрывай глаза. Я буду здесь, пока ты не проснешься, — чуть поджимает губы в улыбке он, стараясь хоть немного приободрить Джисона. — Или можешь выговориться, я не давлю. Мне правда не так важно, что я знаю о твоем прошлом.       Мне важен ты сейчас. Настоящий. Неидеальный, но самый чудесный свет в моей кромешной тьме.       — Честно?       — По-другому не умею.       — Это ведь только начало, — вновь слезятся глаза, заглядывая глубоко к себе в душу.       — Что-то страшное произошло с тобой, да? — он кивает, смотря прямо в глубокие понимающие глаза Ли. — Это неважно. Неважно, слышишь?       — Вы не знаете, о чем говорите, — мотает головой Джисон, стыдливо опуская глаза на пол.       — Я не откажусь от своих слов, мне правда не нужно твое прошлое. Столько с тобой произошло, что… что ты вряд ли мог по-другому.       — Вы ведь узнали что-то от Му Така, верно?       — Узнал… Но ничего, что могло бы позволить мне разочароваться в тебе. Давай не будем сейчас об этом? — Хан соглашается, вновь замолкая, пока не сформулирует первые слова, с которых хочет начать открывать ему свое сердце. Минхо — тот, кто это действительно достоин, с ним не страшно поделиться, с ним важно поделиться.       — Я так понимаю, что я закончил с мамой. Сегодня я видел ее в последний раз, — все отработано, сожалений о чужой смерти больше нет, а понимание поступка правильно закрепилось в его голове. — Я буквально прожил с ней почти два десятка лет, с момента, когда вся ее жизнь пошла под откос, — Ли внимательно слушает, не отрываясь от его лица, замечая каждое изменение, чтобы можно было вовремя остановить. Джисон рассказывает ему все от начала до конца, практически не проронив и слезинки, проговаривает, повторяя увиденное еще раз, чтобы до конца закрепить это в своей голове. — Просто… она была такой живой, со своими интересами и принципами. Они ее сломали, понимаешь? — снова на эмоциях забывается, обращаясь неформально. — Если бы хоть один человек ее понял, помог, как бы она сейчас жила? Я всю жизнь считал ее доброй, слабохарактерной, но она просто была раздавленной, мертвой внутри… если бы я только знал…       — Ты был ребенком и, как я понял, делал достаточно, чтобы она продержалась в здравом уме как можно дольше. Мне жаль, что все так вышло… Она действительно не заслужила всего, что с ней произошло, — Минхо чувствует, упрямо чувствует боль, тяжесть в груди за сочувствие к дорогому ему человеку. — Был бы способ вернуть ее душу, я бы обязательно им воспользовался.       — Я знаю, — шепча, кивает Джисон.       Найди хотя бы способ оставить рядом с собой мою.       — Прости.       — Не за что.       Сейчас бы лечь с ним рядом, да обнять покрепче, но вынужден сидеть с мокрыми глазами напротив и довольствоваться хотя бы тем, что предлагает возможность. Неприятны и мысли возникающие упрямо в его голове, напоминающие схожесть в судьбе с другой девушкой и Минхо бы поделился своими переживаниями, да не время сейчас, не хочет еще больше давить на парня.       — Господин Азраил, — Ли чуть склоняет голову вправо, отражая лицо Джисона, лежащее на подушке. — Я никогда не видел плачущего мужчины красивее Вас, — признается Хан, глупо улыбаясь, когда замечает, как усмехается не ожидавший подобного Минхо.       — Что за глупость? И не плакал я, — проходится пальцами по нижнему веку, проверяя правдивость своих слов. — И вообще, спи давай, — Джисон последний раз скромно усмехается и, не споря, закрывает глаза, зная, что сегодня его сон будет охраняться самыми надежными руками и самым любимым сердцем.