No more room in hell for me

Холодный, пронизывающий дождь, словно слезы самого неба, покрывал серую, унылую картину мира, где не было ни капли радости, лишь удушающий дым заводов и кузниц, словно пелена, скрывающая солнце. Вдали, словно раненый зверь, шумела техническая жизнь, раздавался бессмысленный гул миллионов серых, безликих масс людей, которые поглощала эта серая обыденность. Дождь же, я так думаю, это слезы этого несчастного мира, и я искренне надеюсь, что мир плачет вместе со мной, оплакивая мою невыносимую скорбь, мое личное горе. Мой взгляд, словно прикованный цепями, скользил по темной, бездонной толще воды, этому огромному океану, который рябил от бесчисленных капель дождя, и от редких, но таких мощных ударов хвоста кита. Столь великий, водяной титан, словно забытый бог, вальяжно бороздил в титаническом объеме воды, показывая величие и мощь природы, но даже это мы покорили, возведя этот мост, словно шрам, от одного края земли до другого, чтобы показать свою мощь и силу. Но все так же мы не смогли покорить свою ненасытную жажду, свою беспринципную ненависть, свой гнилой внутренний мир. И я… Эммит, сам, невольный заложник этих порочных черт, этой вечной войны человечества. Я смотрю вниз, в бездну, и ничего не вижу, кроме этой темной, холодной толщи воды, что готова забрать меня к себе, укрыть своим водным одеялом, успокоить мою боль и, возможно, привести к моей любимой, туда, где нет ни боли, ни ненависти. Я осмеливаюсь сделать шаг, и делаю это открыто, словно бросая вызов судьбе. Люди часто видят, как ломаются другие, и бросаются в бездну отчаяния, и я просто повторяю их путь, ничего необычного в этом нет, ведь я простая, несчастная пустышка, что до сих пор жаждет любви, жаждет ту любимую, которую я не смог защитить, не смог спасти от неминуемой смерти. Сначала у меня забрали имя, лишили меня моей индивидуальности, потом отняли мой родной дом и уют сердец родных, оставив лишь пустоту, а потом, жестоко и беспощадно, забрали и ее, мою жену. Все забрали, все отняли, и все это сделали острой и злобной сталью, чья жажда крови ненасытна. И я не остался в долгу - я забрал их всех, забрал их жалкие жизни и жизни их несчастных родных, отомстив всем тем, кто был виноват в моих бедах, и семьям виноватых. Моя одежда насквозь пропитана кровью тех, кто пал от моего клинка, мой черный плащ, словно саван, пропитан кровью, мой левый наплечник, состоящий из множества сегментов и стянутый пурпурной веревкой, побит, изранен и так же, как и я, пропитан кровью. Моя сабля, что была моим верным союзником и проклятьем, так же пропитана кровью. Я сам кровавый жнец, и время пришло платить по счетам. Словно сокол, что стремится к своей добыче, я пикирую вниз головой прямо в черную толщу воды, и лишь на мгновение, пока мой взгляд еще не поглотила тьма, я вижу свои тусклые, померкшие изумрудные глаза и задаю самому себе единственный вопрос, на который у меня нет ответа: — Стоил ли я этого краткого счастья? — мой голос прозвучал тихо, но с такой тоской, что она эхом разлетелась по всему миру, заглушая шум дождя. Более я ничего не успел услышать, и не успел ничего почувствовать, кроме пронизывающего, ледяного холода, кроме кромешной, непроглядной тьмы, окутавшей меня со всех сторон, и всепоглощающего одиночества, которое давило на меня, словно тяжелый груз. Никто не встретил меня на той стороне, в этом загробном мире, только бескрайняя, одинокая тьма и ее холодные, липкие объятия, которые тянули меня все ниже и ниже, в самые темные недра смерти, в самое ее сердце. Даже здесь, в этом последнем пристанище, я один, даже тут умудрились забрать то, что было мне дорого, даже тут я не нашел покоя. Почему этот мир так жесток, так беспощаден? Почему он с такой жестокой радостью рвет нас изнутри, терзает наши души, не давая нам и минуты на передышку, на счастье? Как долго все это будет продолжаться, как долго эта бесконечная боль, ненависть и жадность будут грызть друг друга, словно хищные звери, не знающие пощады? Но к чему все эти вопросы… Здесь, в этой бездне, я больше не встречу серости этого мира, я больше не встречу свою дорогую Кельтавию, не увижу ее прекрасного лица. Только эти кольца, два кольца из белого металла, словно две звезды во тьме, и ее золотая сабля, что теперь, без ее рук, кажется блеклым подобием ее былой славы, только они напоминают мне ее нежную улыбку, ее звонкий, переливающийся смех, ее удивительные, рубиновые глаза, что когда-то смотрели на меня с любовью и надеждой. Я угасаю, словно догорающая свеча, мир смерти медленно, но неотвратимо растворяет меня в своих холодных объятиях, и я гасну, мое пламя, что когда-то освещало мою внутреннюю тьму, больше не светит, мое пламя, что когда-то грело меня изнутри, больше не согревает, оставляя лишь пустоту и холод. Я становлюсь ничем, растворяясь в этом безбрежном мраке. И в правду, смерть - великий уравнитель, для нее мы все - лишь пыль, ничто, и на этом уровне все равны. Может быть, в прошлом, еще совсем недавно, я бы боролся за жизнь, цеплялся бы за любой шанс, даже в этом проклятом месте, но сейчас… смысла в этом нет и никогда больше не будет, все уже давно потеряно, и я, кажется, готов это принять. Я хочу улыбнуться, хотя бы напоследок, но нет ни сил, ни желания, ни даже надежды на что-то светлое. Сколько бы меня тут ни было, сколько бы я ни провел в этой бездне, я таю, словно снежинка на горячей ладони, растворяюсь в этом беспросветном мраке. Сколько бы я ни падал в эту бездонную пропасть, конца этому, кажется, не будет. Сколько бы я ни старался в прошлом, сколько бы сил не вложил в эту борьбу, лишь один короткий миг, одно мгновение был по-настоящему прекрасен, все остальное – лишь пустота и боль. Теперь, в этом мраке, во всем этом нет ни малейшего смысла, и я с горечью понимаю, что лучше бы я никогда не был ее мужем, никогда бы не встретил ее, чтобы не испытать этой невыносимой боли утраты. Я чувствую, как мои легкие медленно наполняются мутной флегмой, как будто их забивают грязью, и как мои глаза болезненно размыкаются, словно их залили каучуком, приклеив веки к глазным яблокам. Яркий, слепящий свет, словно лезвие, бьет по моим глазам, пробиваясь сквозь толщу воды, как будто я возвращаюсь из тьмы обратно в жизнь. Через темную водную толщу, словно пронзая тьму, прорываются яркие солнечные лучи, словно протягивая руку надежды из другого мира, мира света. Сам того не зная, словно под действием какой-то неведомой силы, я тянусь к поверхности, не ища в себе причин, почему так отчаянно жажду света, почему так стремлюсь к жизни. Может быть, там, в этом ослепительном свете, она меня ждет, моя любимая Кельтавия, которая покинула меня, оставив лишь боль и печаль в моем сердце? Может быть, там я наконец-то буду счастлив, и смогу обрести столь желанный покой? Но, вырвавшись из этой водной ткани, словно из пелены забвения, я увидел перед собой лес, зелёный и густой, такой яркий и сочный, что глазам было больно, и пахло хвоей, лесом и жизнью, а небо было непривычно зеленое, и это зрелище, словно гром, пронзило меня, наполнив удивлением и странным предчувствием. Я не понимаю, где я, и зачем меня принесло сюда, в это странное место? Острая, словно лезвие, боль в груди, которая резала меня изнутри, с силой вытолкнула меня из темной, холодной воды, прямо на пологий берег, заставляя мои дрожащие пальцы цепляться за мокрую землю, покрывая мои некогда коженные перчатки черной грязью, словно печатью нового мира. Из моих легких, словно из разорванного меха, вырвалась ледяная вода с тяжким, болезненным кашлем, как будто давняя, мучительная болезнь, которую я считал давно забытой, снова дала о себе знать, и теперь, яростно отхаркиваясь, я выплевывал остатки той бездны, из которой только что вырвался, словно выплескивая остатки смерти. И где же я теперь? Я не помню такого места, не припоминаю, чтобы в моем прошлом, в моем мире, когда-либо существовало что-то подобное, такой восхитительный, почти райский уголок, состоящий из чистого, нетронутого леса, где все дышало покоем и умиротворением, такой свежий, невинный воздух, наполненный пьянящим ароматом хвои, трав и самой жизни, такой легкий и непривычный после удушливого дыма прошлого. — Значит, мне нельзя просто так умереть? ДА?! — проревел Эммит, его голос, словно отчаянный крик раненого, загнанного зверя, пронзил тишину этого странного леса, и его слова, полные бессильного отчаяния, безысходной злобы и горького разочарования, эхом разнеслись по округе, словно ища ответа в этом безмолвном мире. Он яростно скреб своими окровавленными пальцами землю, оставляя на ней глубокие, неровные борозды, словно выцарапывая из нее свои страдания, и снова, болезненно содрогаясь всем телом, выхаркивал остатки ледяной воды из своих легких, словно пытаясь выплюнуть вместе с ней и свое мучительное, проклятое прошлое, все свои потери, все свои беды. Вновь надо мной жестоко и бессердечно пошутили, в очередной, уже какой по счету раз, грубо обманули, вновь бросив одного в этом чужом, непонятном и, кажется, проклятом мире, словно ненужную игрушку. Разум, словно сломанный, заклинивший механизм, продолжал неистово гудеть, терзая его и без того измученное сознание, не давая ни единой минуты покоя, ни единого шанса на тишину, постоянно вращая мучительные, отравленные мысли в воспаленном, беспокойном состоянии. Истерзанный крик, словно перерезав нить, внезапно оборвался, прерванный чем-то посторонним, каким-то назойливым шумом. Чей-то голос, точнее несколько голосов, словно маленький рой пчел, нарушили тишину леса. Несколько детских голосов, звонкие и непривычно чистые, словно солнечные лучи, вторглись в мою тьму. Мальчик и девочка, чьи голоса звучали так близко, и так чуждо одновременно. Нагло прервали мой крик, мой личный крик отчаяния, что должен был хоть немного облегчить мои страдания, хоть на мгновение унять мою боль, но и этого мне не дали. — … Кто тут? — Спросил я, мой голос, осипший и дрожащий от напряжения, прозвучал хрипло, словно пытался продраться через толщу собственной боли.