Один не делится на два

      Мягкий пурпурный свет заполнял небольшую уютную комнату. Закат растекался по полу словно тёплое молоко, бежевые стены при таком освещении казались рыжими, словно Рина Руж, тени забились в углы помещения, время шло, а они расползались всё дальше и дальше. На полу валялся красно-чёрный плед, его конец был зажат балконной дверью, та же была немного приоткрыта.       Марк смотрел на закатное солнце прикрыв глаза кистью руки, лучи солнца освещали лицо писателя, проникая между тонких пальцев. В какой-то степени он продолжал думать о том самом большом и значительном. Ноги подняты и находятся в вертикальном, но немного согнутом положении. Очень странная поза, если вдуматься… На балконном паркете лежит парень, ноги задраны вверх, одна рука под головой, другая перед лицом, мутный взгляд теперь направлен куда-то в потолок.       В голове снова и снова прокручивалась одна и та же песня. Давно забытая, но так надоевшая. Марк не помнил и половины слов, только заевшая мелодия, вечная и незабвенная. Непостоянная, яркая, заводящая, сыгранная явно на ударных… «C'mon, c'mon, turn the radio on, It's Friday night, что-то ещё… И ещё что-то, I do my hair, пам парам… It's Friday night, I don't want… be long? Belong?..» — юноша протянул руку к балконной двери, схватил кончик пледа, подтянул плед к себе и «закатался в рулетик». Удивительная поза «закончилась».       Вскоре в голову писателя и по-совместительству флориста снова пришли мысли о большом и значительном. Натаниель… Эдриан… Эдриан, Натаниель… Два хороших человека, ко второму это относится больше… кхм, дорогих сердцу каждый по-своему… Один — хороший друг, другой — ошибка в любви… Один видимо готов любить, другой — срать на это всё хотел… Простите за мой французский, если вы религиозный человек… Одного ты до невозможности любишь, другого хотел бы полюбить… С одним вы познакомились при идиотских обстоятельствах, о существовании другого ты даже не задумывался… Один пинает тебя под пятую точку, другой окружает тебя наивным счастьем…       «Господи, просто отпусти меня, идиот!» — пальцы сжимали тонкую ткань пледа, в горле стоял липкий ком, в нутре кипела бессильная ярость.       Тонкая струя воды била по носику чайника, половина воды стекала в слив, другая попадала непосредственно в чайник. Холодные капли попадали на кафельную стену напротив, на кисти рук, парочка капель умудрилась попасть прямо на лицо, удивительно… Вскоре чайник стало тянуть вниз, писатель прикрыл кран и поставил сосуд нагреваться. В черепной коробке всплыли чьи-то слова: «Твоё тело — поэзия, используй музыку тела, просто прислушайся, услышь ритм, проблемы уйдут, останется только мелодия…» «Поэзия… Было бы всё так легко… А может стоило бы попробовать?..» — Марк подошёл к холодильнику, прикрыл глаза и коснулся лбом белой глади двери. — Эх…       Произвольные движения, кухня плавно перетекла в зал, взмах рукой, чуть не сбил вазу, поворот, ещё один, разум отключен, вниз, вверх, прогиб всем телом, опять чуть не сбил вазу, руки описывают всевозможные фигуры, взлёт души и падение в кресло. Дыхание затруднено, сердце колотится об грудную клетку и будто хочет выпрыгнуть наружу, Марк не чувствует никаких проблем, никаких обязательств, только опустошение… Приятное тянущее опустошение, несущее в себе одно лишь спокойствие. Все проблемы и заботы вылетели в распахнутое настежь окно, оставив после себя одни лишь только горьковатые воспоминания. «А он был прав, чёртов гений…»       Тонкие пальцы сжимают ручку фиолетовой кружки, алюминиевая ложка лежит на столе, капля молочного уулуна скатилась с выпуклой поверхности, кто-то играет мелодию на струнах души… Разбираться в себе и своих чувствах — не такая уж и простая затея, знаете ли. «Может всё-таки стоит поговорить с ним?.. Всё равно я уже ничего не потеряю. Обрести, потерять, найти и снова лишится — такова жизнь… Эх, я уже в Сократа превращаюсь…» — Марк поднёс кружку к губам и прикрыл глаза. Чай за время раздумий уже успел немного остыть. Приятное и нежное тепло разлилось по всему телу, ударило в голову, пробежало по кончикам пальцев. «Нужно подумать… Эдриан поддерживает мою точку зрения, пф, этот дурачок даже предложил мне любить его вместо Натаниеля. Глупенький, я от него ведь так просто не отделаюсь…» — комнату пропитал запах карамели, аромат чая убаюкивал и кружил голову, так и хотелось прикрыть глаза и кануть в забытие. — Эх… Пойти что ли прогуляться?.. Авось и вдохновение появится… — Марк сделал ещё один глоток из кружки с чаем, встал из-за стола и направился в свою комнату. «Блин, лак на ногте подстёрся…» — и вновь неизменная красная толстовка оказывается на плечах писателя. «Нужно поговорить с Эдрианом, думаю, что он не одобрит моё решение, но уже всё равно как-то…» — записная книга в чёрной обложке падает на дно такого же чёрного рюкзака. «Почему же всё так сложно?.. Знаете, да, я просто пойду и выскажу ему всё в лицо!» — угольные пряди скользят между утончённых пальцев, если нет расчёски, можно сделать и так. «Осталось только надеяться, что чувства утихнут… Дружба — это ведь тоже хорошо?» — Марк с силой надавил на ручку двери, тяжёлая дверь приоткрылась. Парочка оборотов ключа, хлопок резины, дверь закрыта.       Пустой подъезд. Гнетущая тишина, плотная, тяжёлая, необъятная… Хочется вырваться, сбежать, лихорадочные нажатия на кнопку, ещё одна тяжёлая металлическая дверь распахивается перед лицом писателя.       Порыв свежего ветра ударяет в лицо. Сумерки. Закат догорел, на тёмно-синем небе видны белые точки звёзд, одинокие фонари слабо освещают пространство вокруг себя, тишина… Где-то стрекочет кузнечик, где-то шумят машины, от дуновения ветра колышется трава под ногами. Длинные тени заполняют всё пространство вокруг, ещё чуть-чуть и наступит тёмная непроглядная, но такая освежающая ночь. «Вдоль парка и обратно… потом домой… А ведь очень красиво, хочу остаться здесь навечно…» — Марк сделал шаг навстречу темноте, миг и ночь поглотила писателя.       Луна где-то далеко за рядами деревьев, такая яркая, но бессильно тусклая перед чёрными очертаниями домов. Череда тонких рваных облаков переодически скрывала луну от пытливого взгляда юноши, очертания деревьев будто нарисованы тонкой кистью… Пространство как-то неестественно мчится, схватывая мысли и раздумья, а ты тем временем теряешься: все твои теории и догадки обесцвечены прикосновением яркой ночи… Лунной ночью тишина весьма широка и просторна, а звуки случайны. И тут эта звенящая тишина, вертясь, мгновенно и беспрерывно уходит высоко в небо. — Ай! — Марк с размаху приземлился на колючий газон, трава зелёными иглами впилась в нежную кожу ладоней. Рука машинально потянулась к ушибленному лбу, писатель поднял вгляд, перед ним стояло дерево. Большое такое, высокое… с листиками зелёными… — «Ну просто высший пилотаж…»       Лунный свет холодными каплями осел на темно-зелёных листьях. И стояло там дерево, такое зеленое и такое стоячее… И было оно пихтой. И ходил по нему Кот Нуар ученый-жопа в латексе, нес под ним гонец весть дурную Наташе-красну солнышку. А как донес, так великого поломойщика кручина одолела лютая. И умер от боли сердечною. И перевелись так геи-педики все во Париж-граде. Не шумели больше Шлюшки-Маринки, не пели Лучки песни брачные, только тишь и пожарище, от грусти жопы сломавшейся Наташиной. Но однажды объявился добрый молодец во Париж граде и поклялся он народ гейский возродить и Бабочника на восемь лет проклятого засадить. Да только лошком оказался, не смог он с ним силами мериться и честно пал, за царство Поломойское. И только стояло дерево-елка зеленое и одиноко под ним плакал горько по жопке Наташиной молодец Марк. Но не долго он сидел, от дерева совратился и ушел он красиво в сезон 4-й, там и состарившись, да сдохнув, в своем гейском здравии. Но это не точно.