Один не делится на два

      Белый потолок с незамысловатой люстрой над головой сливается в одну невнятную массу. Парочка прядей скатываются со лба, глаза медленно закрываются. Темнота обволакивает глазные яблоки и заливает разум холодной вязкой жидкостью непонятного происхождения. Проходит минута, две… Тусклое солнце проникает в запылённые окна и пытается осветить хоть что-то, но выходит не очень, в комнате царит полумрак… Глаза медленно приоткрываются, а потом закрываются обратно. Слабый выдох разрезает плотный воздух словно мягкое масло. За окном медленно ползут ливневые облака полные мороси, скоро они орошат землю крупными и холодными тяжёлыми каплями. Сердце. Душа будто обвязана множеством стальных лесок. Их холодный блеск и ледяная натура сдавливают нутро ещё и ещё сильнее. Даже при слабом движении, глупой мысли о сожалении или Марке, где-то внутри становилось настолько неприятно, что хотелось просто раствориться в воздухе. Чтобы не думать. Чтобы не чувствовать.       Мысли… Мысли, мысли… Мысли о зелёноглазом писателе, причиняющие тихую, но острую боль, мысли о том, какой же он придурок, да даже идиот, мысли о бытие, эх, философия… «Хм… Я знаю его очень давно…» Взмах ресниц. «Я давно люблю его…» Подрагивание кончиков пальцев. «Я люблю его с того самого момента…» Теперь же тонкие пальцы стучат по полу. «…Когда он положил своё невесомое запястье на мою ладонь…» Миг, и они сжимаются в кулак. «…Когда он впервые решился схватить меня за руку…» Расслабление, разжатие пальцев. «…Когда он показал мне свой первый рассказ семилетней давности…» Лёгкая улыбка озаряет тонкие, но грубоватые черты лица. «Порой я люблю тебя глупым…» Глаза скользят по белой глади потолка. «Я люблю твои руки…» Мысли зависли. «Почему же я не могу признаться?..» Что-то сдавливает горло. «Боязнь? Нет, не того, что он засмеёт и тому подобное. Боязнь отказа.» Становится трудно дышать. «Правда же?» На душе отвратительно и тошно. «Какой же я мерзкий человек…»       Рука сама собой тянется к пластиковой ручке окна. Поворот кисти руки. Свежий прохладный апрельский воздух шевелит невесомые рыжие пряди и заставляет глаза слезиться. Кончик языка обводит сухие губы по кругу, те вмиг становятся влажными, но через пару десятков секунд они снова высыхают. Натаниель закусывает нижнюю губу, глаза сухи, как никогда до этого. В глубине души он понимает, что пора выходить, начинать всё заново, но пока духу не хватает. Не хватает, чёрт возьми… В какой-то степени тяжёлая и неуютная атмосфера обволакивает всё тело Натаниеля, а он просто стоит перед распахнутым окном и смотрит вдаль… Вдруг, неожиданно упавшая на нос капля, вывела художника из ступора, кажется, дождь собирается… Художник вытягивает руку вперёд, за раскрытым нараспашку окном всё сильнее и сильнее воет ветер, сгущаются тучи. Пара тяжёлых капель плюхаются на раскрытую ладонь… приятное ощущение…       Натаниель прикрывает окно и поворачивает ручку. За те несколько жалких минут вся комната успела проветрится. Тёплый воздух вылетел наружу, оставив после себя одни только воспоминания. И, как говорится, он улетел, но обещал вернуться… В тихой пустоте комнаты небольшое облачко лёгкого пара вырывается изо рта художника, заставляя безмолвность тихонько содрогнуться. «Я должен извиниться… Я должен сделать это ради него, ради, твою мать, нас…» — переступить через себя, да, через бренный и разлагающийся труп. Натаниель снова взглянул на плотно закрытое окно. Да, через бренный труп, не имеющий ни капли человечности…