all i'm sayin' pretty baby

— В детстве я мечтал быть как Жак Дютрон. Знаешь, однажды по ящику крутили передачу, где он пел кавер на «Comic Strip» вместе с Биркин. Я остолбенел! Представь: Дютрон, одетый в идеальный чёрно-белый смокинг и Биркин со своим мини-платьем и красными ботфортами. Ей эта юбка еле закрывала промежность. Внимательно слушая его речь, Луи опустил подбородок на сомкнутые пальцы. Он сидел на полу перед камином и сутулился, напоминая симпатичную гаргулью; рождественская гирлянда, сияющая цветными лампочками, подсвечивала его профиль то зелёным, то красным, то фиолетовым. — Они даже не танцевали, а дурачились, словно дети, — утонув в воспоминаниях, Лестат восторженно всплеснул руками. — А на фоне крутились картинки из комиксов. Всё выглядело таким ярким и весёлым, что мне захотелось поселиться в этом клипе. Стать как они, стать ими. Правда, в итоге Дютрона из меня не вышло. Забывшись, он вскочил на колени, приминая ворс ковра, и ненароком задел каблуком корпус акустической гитары, брошенной на полу. Наблюдая за тем, как Лестат хватает инструмент и совестливо гладит лакированный бок, Луи таинственно сощурился. — Зато ты стал собой, — почти гордо объявил он и, запрокинув голову, всмотрелся в причудливые блики на потолке. — Это гораздо ценнее, чем быть чьей-то слепой копиркой. Манера, с которой он бросил эту фразу, показалась Лестату донельзя забавной. Внешне Луи сохранял необыкновенную мягкость, но порой в его облике проступали поистине грозные черты — прямо как сейчас. Может быть, таков он был на самом деле. С каждой секундой, проведённой вместе, напускное в Луи стиралось, исчезало, и он всё больше становился собой. Настоящим. Лишь сейчас Лестат понял, что на самом деле и не знал его. Тем сильнее ему хотелось приблизиться к этой тайне, окунуться в неё с головой, как в омут, и разгадать. Они решили провести сочельник здесь, на месте вчерашнего маленького кутежа. Ещё утром, едва продрав глаза, Лестат понял: идти куда-то он не в силах. Конечности словно налились свинцом, отчего каждое движение давалось ему с трудом. Наконец, сумев откинуть одеяло, он увидел перед собой давно проснувшегося Луи. Тот пристроился на краю постели и, закинув ногу на ногу, читал книгу в потрёпанной мягкой обложке. — Привет, — поспешно поздоровался он, улыбаясь. — Не хотел тебя будить. Я уже успел заказать кофе в номер. Хочешь? — Который час? — просипел Лестат вместо ответа. Спустя пару секунд ему протянули тёплую чашку. — Десять утра, — пояснил Луи, усаживаясь у него в ногах. — По радио обещали метель. Он повернул лицо к окну, всматриваясь в серое небо. Следуя его примеру, Лестат бросил ленивый взгляд в сторону тусклой улицы — увиденное не впечатлило, и желание высовывать нос за порог отеля окончательно исчезло. Правда, кофе и Луи, греющий его поверх одеяла, немного улучшили настроение. Но разве не Лестат хотел отметить Рождество с помпой и размахом? Как бы то ни было, планы изменились. Теперь всё его внимание сосредоточилось лишь на одном человеке, и этого ему вполне достаточно. Проведя половину дня в блаженном безделье, они засели в ресторане при отеле и вернулись в номер только под вечер. Лестату захотелось развести огонь в камине, но, как оказалось, тот носил только декоративную функцию — дым отводить было некуда. Энтузиазм Лестата не сломить так просто, поэтому он, за неимением лучшего варианта, поставил на дно искусственной топки несколько свечей. Чем не замена горящим дровам? В довершение всего им удалось раздобыть гирлянду, так что Рождество можно было считать вполне удавшимся. — Мне всё ещё стыдно, — вдруг произнёс Луи, протянув ноги вдоль ковра. — Я не знаю настоящей Франции, не понимаю её нравов. А ведь мои предки родом оттуда. — Серьёзно? — Лестат не сумел сдержать удивлённого возгласа. Луи — француз. Пусть отчасти, но теперь — так Лестату казалось — они стали ещё ближе. — Да, — Луи кивнул и улыбнулся, заметив чужое восхищение. — Наша семья — потомки плантаторов, которые приехали в Новый свет ещё два века назад. Мы давно стали американцами, но моя мать не изменила семейной традиции и назвала всех своих детей на французский манер. Луи, Мари… Он прервался. Сначала Лестату почудилось, что он подавился, но в тот же миг Луи тяжело вздохнул, накрыв глаза ладонью. Он весь сжался, будто от боли, и сдавленно пробормотал себе под нос: — …И Пол. — Пол? — вскинул голову Лестат и недоумённо переспросил. — Кто такой Пол? Прежде чем ответить, Луи секунду колебался. Перемена в нём произошла так стремительно, что Лестат замер, как поражённый громом, но его гость мгновенно взял себя в руки. — Мой брат, — отрывисто бросил Луи и, ни слова не добавив, резко сменил тему. — Можно попросить тебя что-нибудь спеть? На французском. Никогда не слышал, как ты поёшь на нём. Эта просьба, чистосердечная и одновременно настойчивая, мигом выбила из головы все мысли. Моргнув, Лестат глупо улыбнулся и подтянул к себе гитару. Привычным движением взялся за гриф, едва касаясь струн. Луи смотрел на него чистым, трепетным взглядом, отчего у рок-звезды и музыканта со стажем предательски задрожали пальцы. Отблески свечей и гирлянды падали на лицо Луи; его скулы, нос, губы ещё чётче проступили в вечернем полумраке. Дыхание сбилось. Руки одеревенели, словно не принадлежали ему и вовсе. Усилием воли заставив себя расслабиться, Лестат удобнее перехватил инструмент. Что мог спеть он сейчас, в рождественскую ночь, специально для Луи? Разум принялся лихорадочно перебирать варианты. Жак Брель. Далида. Его собственные стихи на французском. И неожиданно, как жемчужина из ила, в воспоминаниях всплыла песня. Усмехнувшись сам себе, Лестат взял нужный аккорд. Он уделил Дютрону так много внимания, но несправедливо позабыл о его жене, носившей тень величественной меланхолии на красивом лице. — On est bien peu de chose, — зашептал он, вслушиваясь в дребезжание струн. — Et mon amie la rose me l´a dit ce matin… Стоило заветным строчкам слететь с губ, и к щекам мгновенно прилила краска. Стало жарко. Собственный голос напоминал лунный свет, струящийся по ряби озера. Песня окутывала слоями тончайшего шёлка, оплетала вереницей крошечных бабочек, и венчал этот полночный мираж взгляд Луи. — Tu m'admirais hier, — выдавил Лестат, поймав выражение его глаз. — Et je serai poussière pour toujours demain. Луи смотрел на него с невыносимой горечью. Он выглядел так расстроенно, словно вот-вот расплачется, и на мгновение Лестат даже хотел прерваться. Но вдруг морок спал, и в зелёных глазах мелькнуло что-то ещё: неуловимое, как дым, и пронзительное, как тысяча выпущенных стрел. Пальцы механически скользили по струнам, и гитара, отзываясь, кружила их обоих в водовороте нот. — Crois celui qui peut croire, moi j'ai besoin d'espoir, — прозвучало как признание, и Лестат, покраснев, опустил взгляд на гриф. — Sinon je ne suis rien… Он наклонился, закрывая волосами лицо, и вдохнул в себя потяжелевший воздух, готовясь пропеть последнюю строку. Ему хотелось вложить в неё всю нежность, оставшуюся невысказанной, всё тепло, которым успело наполниться почерневшее сердце. «Мой друг роза» затихла, прозвучав по гостиной эхом исчезающего аккорда, и Луи, взглянув на него исподлобья, слабо улыбнулся. — В жизни не слышал ничего красивее, — честно признался он и тут же добавил виновато. — Правда, я ни слова не понял. Похвала вызвала приступ эйфории. Наслаждаясь маленьким салютом в груди, Лестат с довольной миной оставил гитару в сторону. — Франсуаза Арди — мой язык любви, — гордо сказал он. Едва услышав фразу, Луи снова изменился в лице. Его плечи поникли, придавленные невидимой ношей, и Лестат, беспокойно подавшись вперёд, коснулся его. — Всё в порядке? — он взялся за рукав безразмерного свитера и слегка потянул, обращая на себя внимание. — Я… — пробормотал Луи, пытаясь отстраниться. Не закончив предложение, он опустил глаза. Его моментально охватило напряжение: ссутуленные плечи выпрямились, а пальцы сжались в кулаки. Эта надломленная поза просто кричала от невыносимой нужды высказаться. Щёки Луи покраснели, губы приоткрылись; он страдал и одновременно сражался с эмоцией, которую пытался исторгнуть наружу. Впервые Лестат видел его таким, и от этого зрелища ему стало не по себе. — Прости, — Луи сказал это так, словно вонзил клинок ему в сердце. — Я не был с тобой честен. Никогда не говорил, как много ты для меня значишь. Множество невидимых лезвий вошли в плоть. Лестат, сидя перед ним, почувствовал себя распятым, израненным, обескровленным. Язык онемел, походя на шершавый булыжник, и он, не сумев ничего ответить, мог лишь слушать. В носу защипало, и отчего-то захотелось заплакать. Казалось, что совсем скоро он лишится чего-то важного; той связи, что протянулась между ним и Луи тоненькой ниточкой, и которую не сумело порвать ни время, ни расстояние. Его бледный принц, дражайший гость его души, его величайшая тайна смотрел куда угодно, но не на Лестата. Он начал говорить. Короткие предложения, как осколки, сыпались из Луи. Они резали ему горло изнутри, и кровь пачкала слова багрянцем. — Всё… — заморгав, начал Луи задушено. — Всё началось со смерти Пола. Моего брата. Он был психически болен. Мы пытались помочь ему, но… В конце концов, наших усилий стало недостаточно. Набрав в грудь воздуха, Лестат поражённо уставился на него. Брат? Умер? — Он покончил с собой в день своего рождения. Прошлой осенью. Выпрыгнул из окна, пока мы ждали его в гостиной, чтобы устроить сюрприз. Как глупо, да? — Луи горько усмехнулся, совсем не походя на себя. — Мы хотели порадовать Пола, но даже не заметили, как он разбился. Наш дом стоит на склоне, и его комната как раз выходила на крутой спуск. Так что, не дождавшись брата, я решил подняться к нему в спальню. Заметил распахнутые створки, подошёл закрыть окно и увидел его тело со свёрнутой шеей. В голове сделалось пусто. Даже переживания отошли на второй план, сделались блеклыми. Лестат опустил ладонь на разгорячённую щёку. Его лихорадило. Луи был близко, достаточно протянуть руку, чтобы коснуться его, но смелости прервать ужасный рассказ не нашлось. — Представь, каково это, — Луи бездумно подцепил пальцем прядь тёмных волос. — Зайти в гостиную и сказать своей матери, что её ребёнок, твой собственный брат, мёртв. Незавидная участь. Тем не менее, мне пришлось сделать это, — тяжело вздохнув, он натянул рукава свитера. — Потом были медики, ведь маму хватил удар. Полиция… — Полиция? — вклинился Лестат и, не выдержав, схватил его за локоть. — Ага, — отозвался Луи, наконец-то посмотрев на него. — Они решили, что это я столкнул Пола. — Что?! — Лестат выплюнул возмущённо. На миг он действительно представил отвратительную картину. Луи, сгорбившись, сидит в полицейском участке, и наглые, возомнившие себя всемогущими людишки раз за разом опрашивают его о случившемся. Заставляют заново проходит этот ад, мучают, желая сломать, расколоть. Руки зачесались, нет, загорелись огнём. Он бы убил этих копов. Задушил, растоптал, уничтожил, ведь они посмели изводить Луи. От греха подальше Лестат, переместившись, подсел к нему под бок и крепче обнял чужой локоть. — Мы с ним поссорились накануне, — Луи, не отрываясь, глядел на огоньки свечей в камине. — Он не хотел лечиться. Говорил, что врачи делают только хуже. Просил, чтобы его оставили в покое и дали помолиться. Знаешь, Пол был религиознее всех нас троих, вместе взятых. Он учился в семинарии, но болезнь помешала продолжать занятия. Я сказал ему тогда: «Бог бы уже помог тебе, если б захотел», — замотав головой, Луи вдруг уткнулся лбом ему в плечо. Его голова ощущалась поразительно лёгкой в сравнении с тем, какую тяжёлую ношу хранила в себе. Расстроенно зажмурившись, Лестат прислушался к прерывистому дыханию Луи. Бедняга. Как долго он держал это в себе? — Какой же я урод, — прошептал Луи. — Как я мог сказать такое? Неужели я и правда не замечал его страданий? Или просто хотел причинить ему боль? Глядя на темноволосую макушку, Лестат задумчиво погладил рукав его свитера. Эта история точь-в-точь походила на расставание с Ники. Лестат тоже был груб. Он оставался глухим к чужим мольбам, пока не стало слишком поздно. И, выдохнув, Лестат решил утешить Луи фразой, которую хотел сказать самому себе. — Ты не виноват, — он осторожно приобнял его. — Ему нельзя было помочь. Такие вещи, они… необратимы. — Нет, — помолчав, Луи чуть отодвинулся. — Нет, ты не прав. Я мог помочь ему, просто не захотел. Не нашел в себе сил, мужества, побоялся вмешиваться. И поплатился за это. Когда речь идёт о тех, кого любишь, у тебя нет права на ошибку. И на страх — тоже. Расстояние между ними увеличилось, и в образовавшейся пустоте засквозил холод. Лестат неуютно поёжился. Луи отдалялся от него, желая провести черту, продолжить историю на своей территории, где не будет ни обманчивого утешения, ни спасительных объятий. — Я сильно изменился после похорон, — его палец скользнул по узору ковра. — В худшую сторону. Раньше я никогда не пил, а тут взялся за алкоголь. Бутылка вина за вечер, иногда две. Естественно, я не появлялся в университете. Почти не звонил домой, тем более, что мать всё ещё считала меня виноватым. Просто засел в своей съёмной квартире и ушёл в запой примерно на месяц. Прервавшись, он опёрся на руку и вновь уставился на свечи. Крошечные отблески плясали в его зелёных глазах, водя неведомые хороводы. Казалось, сейчас Луи находился в церкви; он молился за брата, пытаясь получить прощение от того, кто никогда его не услышит. Воротник свитера съехал в сторону. Обнажилась ключица. Пятно голой кожи, как маяк, поманило Лестата к себе. Сглотнув слюну, он подполз ближе, обратно к теплу и жизни. — Мне было тошно от людей, — почувствовав движение под боком, Луи не отстранился. — Но и оставаться с собой наедине я тоже больше не мог. И, в общем, однажды меня занесло в бар. Довольно яркий, молодёжный — никогда таких не видел. С этого началось моё окончательное падение. Он произнёс эту фразу буднично, будто рассказывал о походе в магазин. Повернувшись к нему, Лестат недоумённо поднял брови: что тот имел в виду? — Так вот, в этом баре… — Луи, кусая губу, сделал паузу. — Там собирались мужчины. Не то чтобы они выглядели странно, или чем-то отличались от обычных прохожих. Просто от них сквозило какое-то… Радушие? Пожалуй, так. Я видел, как они на меня смотрят, и ощущал себя немного не в своей тарелке. Забился в дальний угол и решил потратить на алкоголь последние деньги с подработки. И тут двое из них подсели ко мне. Предложили угостить. Начали спрашивать о всяких пустяках, откуда я, где работаю, учусь, всё в таком духе. Поморщившись, он поднёс ладонь ко лбу и потёр висок, будто у него разболелась голова. Лестат, затаив дыхание, смотрел на чужой силуэт, подсвеченный неуместно яркой гирляндой. Этот человек. Он оказался совсем не тем, за кого Лестат его принимал. Ему казалось, что Луи, как непорочный ангел, не имеет изъянов. Вот он, со своей учёбой, книжками, интеллигентными певцами шестидесятых, весь такой опрятный и чистенький. Не мальчик, а мечта. Но нет, это лишь обёртка, за которой скрывалось нечто более мрачное. Мёртвый брат. Бездна вины. Одинокие скитания в пьяном угаре. Таков он был. И эта сторона, кажущаяся ещё более тёмной на контрасте с внешним лоском, изменила его в глазах Лестата навсегда. Углубила. Сделала особенным, родным, словно они с Луи отделились от одного духа — когда-то давно, ещё до существования людей. И спустя долгие тысячелетия, обретя плоть, они наконец-то нашли друг друга. Брели в бесконечности, пока не столкнулись лбами. Уголки губ дёрнулись. Щурясь, как довольный кот, Лестат вслепую нащупал его ладонь и крепко сжал. Пальцы Луи подрагивали. Он, опустив лицо, не разорвал прикосновения. Наоборот, несмело сомкнул руку в ответ, ища поддержки, отчаянно цепляясь за реальность. О, Лестат чувствовал — пучина старых кошмаров утягивала его вниз, сильнее, чем когда-либо. Но теперь они были вдвоём. Сидели на ковре, их крошечном плоту, и вместе плыли по мраку ночи. — Я поздно понял, что меня домогаются, — бросил Луи небрежно, и эта маленькая, мерзкая фраза ударила под дых. — Меня осыпали комплиментами. Трогали. Настойчиво тянули то в сторону выхода, то в туалет, но я был слишком пьян, чтобы подняться с места. А самое ужасное в том, что я даже не ощущал отвращения. Наоборот, мне хотелось узнать, чем это закончится. Он с невероятной силой, почти до боли стиснул ладонь Лестата в своей. Его пальцы выглядели хрупкими, но совершенно точно не были слабыми. — Каким-то чудом я всё же смог улизнуть. Наверное, мой ангел-хранитель наконец-то проснулся, — Луи зло фыркнул. — Утром, ещё лежа в кровати, я вспоминал обрывки разговора с ними. Те прикосновения. И неожиданно понял, что… — поджав нижнюю губу, он мелко покачал головой. — Что Бога нет. Поймав озадаченный взгляд Лестата, он кивнул, подтверждая свои слова. — Да. В то утро у меня случился маленький апокалипсис. Существуй Бог на самом деле, он бы не создал мир, где я потеряю брата, — зажмурившись, Луи отпустил его руку. — Потеряю себя. Такой мелочной злобой и садизмом может обладать человек, но никак не высший разум, сотворивший вселенную. Тревога вновь овладела каждой клеточкой его тела. Он едва ли не дрожал, когда, согнув ноги, обнял свои колени, принимая защитную позу. — А что до меня… — Луи прижал к губам костяшки пальцев. — Представь, ты живёшь двадцать лет и думаешь, что знаешь себя, и вдруг — пуф. Как ветром сдуло. Всё это — ложь, выдумка, в которую тебя заставили поверить. Я думал, мне нравятся девушки, хотя ни разу не влюблялся в них. Не заглядывался, как мои одноклассники, а позже — однокурсники. Он хотел продолжить мысль, но не стал. Только вытер рукавом свитера лоб, словно с него градом катился пот. Повисла тишина. Судя по всему, Луи истратил на свой монолог весь запас душевных сил, и теперь придётся вытягивать из него по слову. — О, Луи… — вздохнув, Лестат мягко поддел его плечом. — Это нормально. Точно тебе говорю. — Не знаю, — потеряно отозвался тот. — А как ты понял, что… Ну, отличаешься от других? Едва заслышав вопрос, Лестат усмехнулся. Да, у него была история, связанная с открытием своей ориентации. Он с наслаждением потянулся, хрустнув позвонками, и тут же опустился на спину, приминая ворс ковра. Сомкнув пальцы под затылком, Лестат несколько секунд созерцал отсветы гирлянды на потолке, прежде чем начать: — Лет в четырнадцать я нашёл на чердаке «Жюстину». Моя мать хранила сотни книг, вот и томик де Сада завалялся, — краем глаза он видел, как Луи с любопытством обернулся. — К тому времени она уже развелась с отцом и давно уехала, а вот роман остался. Я ненавидел читать. Заглянул внутрь совершенно случайно. И увлёкся. Дошёл до эпизода, где изнасилованная Жюстина, прячась в кустах, подглядывает за Брессаком и его лакеем, — Лестат хмыкнул, припомнив литературные подробности той сцены, и резюмировал. — Короче, мне понравилось. В памяти отчётливо всплыл тот день. Он перечитывал те несколько абзацев раз за разом и ощущал, как в животе закручивается узел — непривычное, странное чувство. Да, тогда Лестат до смерти перепугался. Сердце колотилось так быстро — ему казалось, что он вот-вот умрёт, и во всём виновата эта чёртова книжка. — Это не было открытием, — тихо произнёс он. — Просто факт. Да, меня привлекают мужчины, и что с того? Сам разберусь, кого любить. Послышался чужой смешок. Фигура сбоку шевельнулась, подползла ближе, и вот Луи смотрит на него сверху вниз, грустно улыбаясь. — Я поражаюсь, — он обвёл лицо Лестата тоскливым взглядом. — Какой же ты свободный. Никогда бы не подумал, что такое возможно. Замешкавшись на секунду, Луи тоже лёг. Он явно не знал, куда деть руки, и в какой-то момент, переплетя пальцы, сложил их на животе. Их плечи соприкасались. На душе стало так спокойно, что Лестат практически задремал, но негромкий голос вырвал его из забытья. — Поэтому я пошёл с тобой. В ту ночь, когда мы познакомились, — опустив голову на ковёр, Луи закрыл глаза. — Вообще, в клуб меня привела Мари. Она знала, как мне плохо, и что меня собираются отчислить из университета. Хотела, чтобы я развеялся. Я долго отнекивался, но в итоге согласился. Ради неё. Понимал ведь, что после смерти Пола она боялась потерять и второго брата тоже. Недолгая сонливость улетучилась. Бездумно потянув себя за волосы, Лестат жадно вслушивался в его речь. Тот вечер был бесконечно далёк, и всё же он отчётливо помнил каждое мгновение первой встречи. Душный воздух зала. Горящий взгляд Луи. Их побег. — Потом я увидел тебя. И оказался потрясён до глубины души. Ты был так раскрепощён, так уверен в себе, будто для тебя нет никаких законов. А если такие и появятся, то ты тут же плюнешь и перепишешь их под себя. Честно, я очень завидовал. И с той самой секунды, как ты запел, я больше не мог выкинуть тебя из головы. Мари, конечно, заметила мой вид и после концерта потащила к тебе. Знакомиться. Тем же вечером я стал другим человеком. Ты ведь помнишь, правда? — трепетно и как-то разбито прошептал Луи, приподнявшись на локте. — Как мы мчались на твоём мотоцикле по десятому шоссе. У меня ветер свистел в ушах. Пусть я держался за тебя, но всё равно было страшно. Настолько, что я проехал половину пути, зажмурившись. Лестат смотрел на него. На встрёпанные волосы, покрасневшие щёки и обкусанные губы. Он собирал мозаику из каждой детали, каждой мелочи его облика и, казалось, приближался к разгадке чего-то важного. Истина, которую он искал всю жизнь, почти явилась ему. — А потом я, собравшись с духом, открыл глаза, — дыхание Луи участилось. — И увидел ночное небо. Сверху на нас смотрели тысячи звёзд, и даже огни автотрассы не могли перекрыть их сияния. Его горячая, сухая рука накрыла запястье Лестата. — В ту секунду я всё отпустил. Смерть Пола. Ссоры с матерью. Свои загулы. Я будто выбросил это из сердца, и оно осталось далеко позади. И больше никогда, никогда меня не догонит. Загипнотизированный, заворожённый, Лестат медленно поднялся. Тело одеревенело. Любое движение давалось с невероятным трудом, чуть ли не с болью, но и оставаться на месте он тоже не мог. Ему было жизненно необходимо дотянуться до Луи. Убедиться, что это — не сон. — В ту ночь, ночь нашей встречи, ты спас меня, — Луи посмотрел ему в глаза. — Спасибо. Я никогда этого не забуду. Он вздрогнул, когда ладонь Лестата легла ему на щёку. Даже в полумраке можно было заметить, как расширились его зрачки. Конечно. Лестат отлично понимал, что избавил Луи почти от всех напастей, кроме одной — страха. Ничего. У них ещё было время. Завтрашний день, нет, целая жизнь простиралась впереди. — Не бойся, — сказал Лестат словно висельник, которому дали последнее слово. — Никогда ничего не бойся, Луи. Ему самому сделалось душно. Он простёр вперёд руки, торопливо обхватил чужие бока, промокшие насквозь — и как это Луи до сих пор не спёкся в своём свитере? Обняв его в безудержном приступе эйфории, граничащей с помешательством, Лестат едва ли не расхохотался. В один миг ему сделалось так хорошо, так сладко, словно он вознёсся на небеса. Но нет, это было лучше рая. Сердце окончательно сорвалось с намеченного ритма. Луи в его руках слабо зашевелился и, положив ладони ему на плечи, отстранился. Теперь он и правда был мокрый — блестящие капельки пота, как роса, усеяли его лоб. Он испуганно выдохнул, ощутив руки Лестата на своей талии и, не удержавшись в вертикальной позе, шлёпнулся обратно на ковёр. — Ты невообразим, — неожиданно сказал он, посмотрев на Лестата со странным выражением муки. — Я до сих пор не понимаю, существуешь ли ты на самом деле. Ты точно реален? Его рука потянулась вперёд. Кончики пальцев дотронулись до груди Лестата, и тогда он накрыл ладонь Луи своей. — Да, — хрипло произнёс Лестат, склоняясь над ним, как над раненым. — Да, детка. Я реален. И он готов был доказать. Прядь его волос, отливающая золотым в отблеске догорающих свечей, упала Луи на скулу, когда Лестат нагнулся к нему. Тот лежал, словно распростёрся на жертвенном алтаре и уже смирился со своей участью. Только ресницы подрагивали, напоминая крылья подбитой птицы. Лестат сумел выдавить из себя улыбку, и ему самому она показалась ужасно усталой. Он накрыл Луи собой, прижался к его груди, ощущая, как между их телами рождаются невидимые искры. Несколько секунд он наслаждался этой простой близостью. Потом, аккуратно взяв лицо Луи в ладони, посмотрел на него в последний раз. Ему захотелось запомнить этот момент. Его взволнованный, мечущийся взгляд, распахнутый рот и удивлённые дуги бровей. Они столкнулись носами — неловко, словно подростки. Пальцы Луи вцепились ему в воротник, и тогда Лестат, не давая возможности оттолкнуть себя, прижался к его губам. Сухие и одновременно поразительно мягкие, они шевельнулись навстречу — Луи явно пытался что-то сказать. Но не смог. Только всхлипнул, подавившись словом, и тогда Лестат поцеловал его снова. Его разум рассыпался на триллионы маленьких бликов. Как яд, они просочились во все уголки тела: в грудь, живот и колени. Это даже не ощущалось как поцелуй в привычном смысле слова: Лестат чувствовал лишь неясный трепет, будто прикладывался губами к распятию. И в то же время целовать Луи было невообразимо просто. Так же просто, как дышать или наслаждаться солнечным светом. Собственное тело расплавилось. Самого Лестата, быть может, уже не стало: они с Луи, обмениваясь слюной, соединились в одно существо. Исчез страх, исчезло горе. Остались только губы, которые он благоговейно облизывал, и язык, влажно касающийся его языка. Он хотел сжать запястья Луи. Поднять их у него над головой, поцеловать его ещё глубже. И, вознамерившись воплотить замысел в жизнь, Лестат отлепился от него, наконец-то давая возможность глотнуть воздуха. Почему-то Луи закашлялся. Он перевернулся на живот и, как черепаха, отполз в сторону, дыша хрипло и надрывно. — Пожалуйста, — взмолился он, оглянувшись на Лестата. — Пожалуйста, давай просто пойдём спать. Его глаза были мокрыми.

***

За ночь в номере стало очень холодно. Сквозняк шёл от окон, распространялся по полу и залезал во все щели. Тепло сохраняло одно покрывало, под которым они провели ночь. Луи, так и не сняв свитера, уснул к нему спиной, уткнувшись носом в спинку дивана. Лёжа на боку, Лестат долго рассматривал его макушку, ведь спать ему, по понятным причинам, совсем не хотелось. Он думал о том, что связывает их с Луи теперь. Про себя ему всё было понятно: Лестат хотел быть с ним, видеть каждый день, любить. Он стремился нырнуть в эту любовь с головой, раствориться в ней, обрести новый смысл жизни. Хотел ли того же Луи? Наверное, да. Иначе он не лежал бы здесь, рядом с ним, не говорил всех тех печальных слов, извергнувшихся из него вечером. Конечно, он должен был ответить Лестату «да». И всё же… Всё же сначала он спросит Луи об этом. Чтобы знать наверняка. С этой простой, непраздной мыслью Лестат провалился в сон. Его разбудила резкая трель телефона. Трубка дребезжала добрую минуту, а когда её так и не сняли, зазвонила вновь. С глухим стоном Лестат натянул покрывало до носа. Он не собирался вставать и терять крохи драгоценного тепла, но вдруг почувствовал шевеление позади себя. Луи завозился, очевидно, проснувшись. Осторожно сев, стараясь не задеть Лестата, он решительно снял трубку. — Алло?.. Да, здравствуйте, — сонно протянул Луи, поборов зевок. — Да, он здесь. Сейчас. Лодыжек, завёрнутых в покрывало, коснулась рука. Луи мягко потрепал его, побуждая поднять голову. Его заспанное лицо показалось Лестату самым очаровательным видением на свете, но тут Луи произнёс нечто, заставившее окончательно проснуться. — Это твой продюсер, — пояснил он и протянул Лестату трубку. Суетясь, Лестат мигом откинул тяжёлую ткань в сторону. Мариус наконец-то вспомнил о нём. Впрочем, лёгкая обида, тлеющая в сердце, мгновенно сменилась радостью. Всё-таки этого человека Лестат искренне любил. — Мариус? — вопросил он в трубку, не здороваясь. — С Рождеством, — раздался довольный и такой знакомый голос. — Угадай, кто номинирован на Грэмми? Кровь зашумела в ушах. Неверяще распахнув рот, Лестат схватился за волосы. Ему показалось, что тело сжалось в подобие пружины и тут же выплеснуло энергию обратно. Он вскочил, схватив телефон вместе с лакированным корпусом, и, словно огромный ребёнок, запрыгал на месте, шлёпая о пол босыми ступнями. Луи, поджав под себя ноги, наблюдал за ним с дивана со слегка ошарашенной улыбкой. — Ты серьёзно? — крикнул Лестат в динамик, разрываясь от счастья. — Мариус, я тебя обожаю! Какая у нас номинация? — «Альбом года», конечно же, — ответили ему, не скрывая весёлого тона. — Естественно, я не могу обещать стопроцентную победу, но, судя по списку номинантов, она у нас в кармане. Правда, церемония в конце февраля, поэтому нужно запастись терпением. — Ой, да брось ты! — махнул рукой Лестат, тут же подмигнув Луи. — Наш альбом играет из каждого утюга. Уж что-что, а Грэмми мы точно возьмём. Добродушный смешок Мариуса вылетел из динамика, посеяв в сознании ещё одну порцию эйфории. Если до этого Лестат ещё не считал себя самым счастливым человеком на планете, то теперь уж точно им стал. — Проводишь праздник в компании? — лукаво поинтересовался Мариус. Конечно, присутствие Луи не было для него секретом: в конце концов, он сам это организовал. — Да, — Лестат улыбнулся, поймав краем глаза чужой силуэт. — Провожу. — Хорошо. Рад слышать, что ты в порядке, — сказал Мариус по-отечески тепло. — После каникул возвращайся в Лос-Анджелес. Хочу обсудить с группой планы на будущее. Ну а пока — отдыхай. За окном начал идти снег. Панорама Нью-Йорка постепенно исчезала за белой стеной, и зрелище на несколько секунд завладело вниманием Лестата. Он стиснул трубку, словно этим жестом издалека пытался пожать крупную ладонь Мариуса. — Тогда до встречи, — пожевав губу, Лестат восторженно бросил напоследок. — Я люблю тебя, Мариус. Просто обожаю. — О, эм… Спасибо, — голос в динамике сделался глухим, будто Мариус отвёл трубку от уха. — Я бы ответил тебе тем же, но, боюсь, меня неправильно поймут. Прижавшись к стене спиной, Лестат хмыкнул. Сейчас Арман наверняка рядом, подслушивает их разговор, как ревнивая жена. Пускай. Отныне тому нет нужды переживать за своё первенство — Лестат больше не претендовал ни на кого из них. — С Рождеством, — сказал он в трубку напоследок. — С Рождеством, Лестат, — прощаясь, вновь поздравил Мариус. В динамике раздались гудки. Ещё не отойдя от новости, Лестат возвратил телефон на место и только сейчас заметил, что Луи до сих пор сидит в той же позе. Он, обняв себя за плечи, не шевелился, только смотрел на Лестата широченными глазами. — Послушай, насчёт вчерашнего… — вдруг начал Луи, впившись ногтями в рукава свитера. Он удивлённо моргнул: Лестат молниеносно оказался рядом, тут же приобняв его рукой. — Это был самый волшебный вечер в моей жизни, — понизив голос, поведал он, даже не вникнув в суть разговора. Ладонь опустилась ему на грудь и осторожно оттолкнула, увеличивая расстояние. — Пожалуйста, не перебивай. Мне важно, чтобы ты меня услышал, — попросил Луи, подняв на него покрасневшие глаза. — Пойми, я не отказываюсь от своих слов. Всё, что я говорил по отношению к тебе — правда, и это шло от сердца, — убрав руку, он сокрушённо потряс головой. — Но я трус. Боюсь себя, боюсь своих… пристрастий. Мне страшно этого касаться, будто я могу запачкаться. Он снова потянулся к Лестату и крепко сжал его плечо. — Я люблю тебя, — поразительно легко признался Луи. — Но мне нечего тебе предложить. Я ведь совсем ничего не умею. Совсем, — запнувшись, он закрыл ладонями лицо. — Боже, как глупо. — Постой-постой, — вмешался Лестат, взяв его за запястья. — Лу, глупышка, я ведь ничего от тебя не требую. Неужели ты думаешь, что… — Не думаю, — поспешил оправдаться тот, вскинув руки. — Но… Всё это слишком для меня. Замолчав, он запустил пальцы в свою спутанную после сна шевелюру и виновато посмотрел на Лестата, напоминая нашкодившего щенка. К своему удивлению, Лестат не ощутил и тени недовольства. Каким-то шестым чувством он понимал, что Луи всего-навсего боится. Нельзя было бросать его здесь, на перепутье. Если не сейчас, то когда? — Я влюбился в тебя в ту самую секунду, как увидел, — прошептал Лестат, невесомо касаясь его скулы. — И я хочу быть с тобой. По-настоящему. Луи скривился, словно страдал от невыносимой боли. Он ткнулся носом в руку Лестата и тут же отстранился, словно ошпаренный кипятком. — Ничего не выйдет, — он нервно сглотнул. — Понимаешь, у меня даже отношений никогда не было. Его зелёные глаза внимательно следили за Лестатом, ища малейший намёк на негативную реакцию. Он явно ждал, что над ним посмеются, унизят и, натешившись, прогонят. Но Лестат, осознав услышанное, лишь улыбнулся. Если никто не позаботился о Луи, не показал ему, какой может быть жизнь, то это сделает он. — Тогда… — Лестат заговорщически подался вперёд. — Можно, я стану твоим парнем? — Что? Кажется, Луи даже не понял, что он сказал. А когда до него дошло, Лестат уже повалил его на спину и, обняв за шею, принялся целовать в нос, лоб и щёки. — О, Луи. Мой дорогой, — лепетал он, пока Луи пытался слабо протестовать. — Мой хороший. Можно, я буду твоим парнем? Можно? — Подожди. Постой, — бормотал тот в ответ. — Нельзя же так просто… Наконец, он сумел вырваться из удушающих объятий Лестата и отполз в сторону, отказываясь капитулировать. Встрёпанный, тяжело дышащий, Луи нравился ему как никогда. — Да, можно! — воскликнул Лестат дико и, слегка сбавив обороты, миролюбиво похлопал по местечку рядом с собой. — Ну же, иди сюда. Обещаю, что не укушу. Луи замер на другой стороне дивана, не спеша к нему в объятия. На его покрасневшем лице застыла маска сомнения, настолько очевидного, что Лестат не выдержал и рассмеялся. По крайней мере, Луи не сказал ему «нет».