Впечатления - наша валюта

– О чем ты думаешь? – О тебе. – Врешь ведь. – Вру. – Ври дальше, я не против. Мори думал ни о чем. Небо чернильными волнами прощалось с городом, слизывая розовую вату облаков. Дома под ногами серебрились при свете искусственных звёзд-фонарей. Огаю не нужны были искусственные звёзды, не нужна была пластиковая луна-вывеска и бумажные хвойные леса, висевшие на стене в классе под ними. Весь мир казался картонной фанеркой, когда рядом сидел Фукудзава, курил и многозначительно хмыкал время от времени. – Тебе нельзя так много, – задумчиво сказал Мори, наблюдая, как второй окурок скрывается в бездне ночи. Юкичи пожал плечами и зубы его на секунду блеснули в жёлтом свете с улицы. Они сидели на крыше школы, под рукой, в последнюю минуту добытые, банки с пивом, а им хорошо. Так до ужаса хорошо и свободно. Вместе с небесной тьмой уходили все тревоги и метания, до этого их преследовавшие. – Мне вот что интересно, а если я прыгну отсюда? – тихо протянул Мори, когда очередная красная звезда, печально помигивая, упала на асфальт. – Тут второй этаж, а ты – не Осаму Дадзай, – ворчливо ответил Юкичи, но все же осторожно зацепился за рукав белого плаща Огая. Студент прославился на весь городок не только тем, что старался проводить на родном месте каждый свободный день, при этом учась в соседнем городе, но и своей тягой к смерти. К счастью, или к сожалению, та не питала особой любви к Дазаю, если не сказать избегала и ненавидела. Каждый житель мог с гордостью похвастаться, что снимал его с дерева, или вел в больницу, после очередной попытки суицида. Не сосчитать сколько раз Дазай прыгал с этой самой крыши и не сосчитать сколько раз, Мори, взявший десятый класс в роли классрука, перевязывал ему руки после падения. В этой маленькой школе каждый учитель вел по два, а то и по три предмета. Хуже всего было Мори и Куникиде. Первый вел историю, биологию, химию, был главным врачом и медбратом одновременно. Второй вел алгебру, физику, геометрию, информатику и был завучем. Фукудзаве тоже не то чтобы легко было. Литература, два языка и общество, да и классным руководителем одновременно. Огай был единственным учителем, который не брал класс, а если брал, то только одиннадцатые или десятые, от которых часто отказывались. – Не, ну, со второго этажа еще можно выжить, но как этот черт сигал с пятого? – пробормотал Мори, подгибая под себя ноги и выуживая из карманов пачку орбита. – Ты никогда не думал, о том, что есть люди-яблочные жвачки? – спросил Огай, закидывая в рот сразу три штуки. Юкичи осуждающе на него посмотрел и пробурчал что-то про гастрит. – Во-первых, я в буфете купил мармеладных червячков, так что я не на голодный желудок. Во-вторых, тебе разве не интересна моя теория?! – возмутился Мори, оскорбленно скрещивая руки на груди. – Если ты мне дашь червячков, то мне будет интересно все, что ты скажешь, – пробубнил в ответ Юкичи и с интересом уставился на сумку Мори, из которой торчал уголок цветастой упаковки. Историк, жалобно вздохнув, вытащил наполовину пустую пачку мармеладок и отдал ее Фукудзаве. – Только не все ешь. – Как маленький, ей богу. Не жадничай. Так что ты там говорил про людей-жвачек? Мори едва заметно хмыкнул и спустил ноги с бортика, на котором сидел. Они расположились на самом краю крыши. Фукудзава задумчиво болтал ногами, изредка поглядывая вниз, туда, где живут картонные люди и светят им искусственные лампочки звезд. Он даже жалел этих букашек. Они не знают, что стоит залезть за крышу, как вся пленка киношного мира лопается, открывая тишину неба и умиротворённость сизой ночи. – Все, кого я спрашивал, любят яблочные жвачки. Кто-то больше, кто-то меньше, но нет людей, которые принимали бы их в штыки. Абсолютно все, кому предложишь яблочную жвачку, согласятся. Можно подумать, что просто все люди любят жвачки, но явным примером для опровержения служит мятная, эвкалиптовая и банановая жвачка, которые многие не любят, даже не терпят. Фукудзава отключил мозг, лишь наблюдая за тем, как Мори, активно жестикулируя, пытается доказать ему наличие идеальных людей, сравнивая их со жвачками. Пальцы у Мори длинные, вечно белые из-за мела, а может от напряжения и немного дрожат. Это то, что когда-то погубило его как хирурга, которым он собирался стать. Тремор убил его жизнь, приведя в это захолустье, и Юкичи знал, что Огай готов отрубить себе все пальцы, лишь бы они перестали дрожать. Губы у Мори покусанные и потресканные в любое время года, но когда становится холоднее, то доходит до того, что он пугает учеников тем, что плюется кровью. Фукудзава много раз пытался приучить Мори к гигиенической помаде, но тот терял их с такой скоростью, что в сердце Юкичи закрались сомнения по поводу были то потери, или их специально оставляли где попало. Глаза у Мори покрасневшие и чуть опухшие. Усталые, сонные. Кажется, что вот вот закроются и больше никогда не проснутся. А в глазах у него звёзды. Вселенные по капле текущие в вечном водовороте, не смеющие повернуть вспять. Звёзды рождаются и умирают, рассыпаются в пыль и ничто не вечно в этой вселенной, которая нашла пристанище в глазах у Мори Огая, историка, химика и самого удивительного человека по скромному мнению Фукудзавы. – А давай пиццу закажем? – неожиданно перебил сам себя Мори и преданно заглянул в глаза Юкичи. – Если ты не забыл, она продается только в замороженном виде, в нашем Евроопте четыре на четыре метра, а он только в восемь открывается. Мори достал телефон, посмотреть время, и вздохнул. – Сейчас без сорока пять, – пожаловался он, с раздражением глядя на смущенное небо. В апреле оно всегда светлело внезапно, будто выключателем щёлкнули, но сегодня отчего-то не торопилось, пробуя новые краски в своей палитре, окрашиваясь то в серый, то в розоватый, плавно переходя на насыщенно малиновый. – Ну я пиццу хочу, – надул губы Мори, по-детски дёргая Фукудзаву за рукав. Юкичи вздохнул и тяжело поднялся, кряхтя, что старость не в радость. – Пошли ко мне, пиццу будем делать. Мори довольно улыбнулся и тут же подскочил, чуть не свалившись. Фукудзава закатил глаза и, подобрав сумку, благополучно забытую где-то в темноте под бортиком, снова уселся на край. – Я сначала, потом ты, – строго объявил учитель и спрыгнул в темноту. Спустя несколько секунд послышалось шипение и проклятья. – Да тут же было ниже, – недовольно пробурчал Фукудзава, задирая голову и смотря на Мори, стоявшего на краю. Он театрально прижал руки к груди и с драматичным вздохом шагнул в пустоту, тут же оказываясь рядом с Юкичи. – Да как ты прыгаешь, чтобы не ломать себе ноги, – жалобно протянул Фукудзава, растирая ушибленные стопы. Огай ухмыльнулся и поправил сумку на плече. Они стояли на замшелом козырьке, который прикрывал вход в школу. За спинами было окно, ведущее в учительскую. Именно через него, а потом и на крышу, лезли не только ученики, но и учителя. Перешагнув подоконник, Мори по кошачьи спрыгнул на вздувшийся от времени линолеум и нетерпеливо оглянулся, ожидая Фукудзаву. Тот тоже пролез через окно и широко зевнул. – Но-но, не забывай, ты мне пиццу обещал, – Мори пихнул Юкичи в бок, недовольно наблюдая за повторным зеванием. – А может спать пойдем? – обречённо спросил учитель, уже зная ответ. – Если я сегодня не съем пиццу, то контрольную из твоего класса не напишет никто. – Это вообще законно? – Пока копов нет, все законно, поэтому давай быстрее, я есть хочу. Фукудзава осторожно закрывает окно, тихо щёлкая задвижкой. В кабинете намного темнее чем на улице. Медленно светлеющее небо не успело сюда добраться, а фонари слишком застенчивы, чтобы освещать место, где обитают драконы. Мори на самом деле любил учительскую. По столу кочевали кексы из столовой, изредка разбавляемые пирожными. Извечные кружки кофечая поселились рядом со стаями сладостей, остывшие и никому ненужные. В углу кабинета стояло не то кресло, не то диван, используемый только для того, чтобы прятаться там под пледом от директора и Куникиды. – Ну, Мори, ну давай никуда не пойдем, – чуть не плакал Фукудзава, падая на стул и хватая пирожное с кремом, благо, что никем не тронутое. Мори нахмурился и снова обернулся на коллегу. – Но я хочу пиццу, Фукудзава, и либо ты мне дашь пиццу, либо, – Мори задумался и сел на соседний стул. – Либо? – в темноте блеснули зубы Юкичи, выдавая его улыбку. – Либо я тебя поцелую. – Вот это угроза. Фукудзава не особо боялся. Боялось его сердце, заходящееся в истерике, только Огай приблизился. Оно печально всхлипнуло, стоило Мори улыбнуться и осторожно дотронуться до щеки Юкичи. Вслед за сердцем сдались лёгкие, отказываясь работать и робко извиняясь перед задыхающимся учителем. Мысли в голове яростно бились друг с другом за право быть главной, то и дело задевая бедного Фукудзаву, который окончательно потерялся в тернистых зарослях идей, эмоций, мыслей и чувств. В горле тут же пересохло, а перед глазами стояли лишь звёзды, живущие в человеке, который слишком резко целует Юкичи, обхватывая его подбородок своими дрожащими пальцами. – Пицца так пицца, – наконец смог вдохнуть Фукудзава, все ещё боясь пошевелиться или вырваться из лап чудовища Мори.