пластыри.

Долгое время приходилось шагать только вперед, стараться не оглядываться назад, чтобы не пропустить подножку от самого же себя. Мир Чонина оказался куда более хрупким, чем он предполагал. Одни и те же метафоры, одни и те же поступки, подобно дню сурка, начиная с того самого вечера после выпуска из школы. Он словно просматривал один и тот же тупой мультик, повторял одни и те же действия без конца, зацикливался на самом неприметном, не замечая ремарок. Ян Чонин все же споткнулся, оказался слишком слабым, хотя всегда считал себя не по годам сильным и выносливым. Обидою начал наполнять шарики, закидывать ими всю свою комнату, потом лопать остриями карандашей, чтобы по новой начать себя жалеть. Строил из себя невесть что, остался школьником, не желающим решать проблемы по-взрослому. Оставалось лишь ждать, когда пакетик с шариками кончится и нужно будет начать действовать. Пакетик с шариками у него забрали. Забрал парень из цветочного магазина, вынудил разговаривать, улыбаться и возвращаться к прежней жизни, которую Чонин пытался отчаянно забыть. Потому что не знал, как по другому справляться с грузом. Он взаправду был актером театра, слишком много драматизма и ненужной никому трагедии. Возможно, сидя за учебниками и бегая за родительским одобрением, он упустил очевидный факт — пора взрослеть. Книжки пусть и делали его начитанным, но не вбивали в голову очевидные вещи. Все еще ребенок, которого нужно взять за руку, чтобы перевести через дорогу и желательно не на красный. Чонин фиксировался на незначительных вещах, на деталях, пропуская взглядом весь сюжет книжки, он запоминал только цвета, диалоги и описание природы. Будто пытался через маленькие образы дойти до большой кульминации. За свою импульсивность он когда-нибудь поплатится чем-то более весомым, чем собственной жизнью. Нельзя просто брать и целовать человека, который всем своим видом вызывает симпатию, мурашки по коже и желание открывать свой рот, выдавая гласные и согласные. Приклеился к Сынмину еще в самую первую встречу, хотелось винить его в том, что случилось. Нельзя быть таким очаровательным, так красиво улыбаться и смеяться громко, чтобы аж в ушах звенело. Нельзя так спокойно реагировать на поведение Чонина, не нужно позволять ему клеить звезды, пихать себя плечом во время прогулок, ради очередной возможности оказаться ближе, нельзя разрешать трогать неприкосновенное пианино. Это же ловушка, самая настоящая. Ким не должен был вестись на это. Привычка винить себя во всех бедах человечества образовалась в уже известный день. Так проще, так легче. Лучше всего винить себя, избегать решения проблемы, убегать и жалеть. Чонин уже это выучил. Именно потому сразу же после поцелуя, сразу же после осознания своей теперь уже действительно фатальной ошибки, он, ничего не говоря после, выбежал из квартиры. Это трусость и если бы Сынмин не находился в шоковом состоянии, то успел бы остановить его. Наверняка бы крепко обнял, не давая возможности уйти, привел бы его в чувства, за руку бы снова вернул к той мысли, где Чонин захотел поделиться всем случившимся с ним. У Сынмина безлимитное терпение, а еще топливо в виде какой-то возвышенной любви, которую нельзя было понизить до уровня просто-влюбленности. Что-то слишком высокое, необыкновенное, не похожее на что-либо еще. Словно так и нужно было. Не нужно было разговаривать, чтобы знать о взаимности, достаточно было постоянно натягивать Чонину на нос капюшон и клеить чужие стикеры себе на лоб. Ян Чонин презирал себя за быстрые ноги и разбитые колени, потому что иногда он забывал сбавлять скорость и спотыкался обо все что угодно. Он ненавидел себя за многие вещи и в копилку только что агрессивно был кинут этот неуместный и никем не прошенный поцелуй. Губы Сынмина были мягкими, с остаточным привкусом мятных леденцов, на которые он тоже умудрился подсесть. В тот момент внутри все сжалось до микроскопических размеров, даже сердце остановилось, все казалось таким не настоящим, но таким правильным. И щеки Сынмина были теплыми, он даже не дышал в те секунды. Парень остановился, начиная шумно дышать. Он не знал, в какую сторону вообще выдвинулся, когда за ним захлопнулась дверь подъезда. Щеки горели, он приложил к ним непривычно холодные руки, пытаясь унять жар от приятных воспоминаний. Пара шагов, и присел на бордюр, пальцами зарываясь в волосы, начиная перебирать пряди, словно крутил провода и пытался восстановить контакт. Смешанные эмоции, привычные и одновременно когда-то забытые. Сладость поцелуя разбивалась об ступор на лице Сынмина, который только рот открыл, чтобы что-то сказать. Чонин не хотел ничего слышать, он понимал, что если Ким скажет хоть слово, то сломается окончательно. Мерзкий поступок, неправильный, нельзя так поступать с людьми. Сынмин позвонил ему ровно три раза и перестал. Чонин держал трясущейся рукой вибрирующий телефон, смотрел на цифры, проговаривал их про себя. Он не записывал Сынмина в телефонную книжку принципиально, видимо, каждый раз для того, чтобы не испытывать страх при получении смс-ок или входящих звонков. Однако цифры он знал наизусть, он не мог их не знать.

///

Впервые хотелось вернуться домой, впервые ему казалось, что там он будет чувствовать себя в безопасности. В обитель оставленных мыслей, которые перемешались с тяжелым парфюмом брата, с ароматом его кулинарных шедевров, с его включенными на фоне занудными подкастами и с извечным свистом чайника, будь все это проклято. Если ранее все казалось чужим, неправильным и искусственным, то сейчас Чонину хотелось ощутить это все вновь, очутиться дома. Может быть, это он изначально был таким неправильным и искусственным, а мир вокруг не из пластика, а из шоколада и сладкой ваты. Снова хотел оказаться среди какофонии, вновь посидеть на кухне и молча следить взглядом за готовкой, ногами стучать по полу и по-детски вредно отказываться от приготовленной острой еды. Одним лишь выражением лица. Чонин поднимался по ступенькам на свой этаж, пальцами бежал по перилам, ловил себя на явном — хотел, чтобы брат был дома. Глаза уже краснели, страхи били тревогу, он хотел отключиться и не думать, вычеркнуть эту ситуацию из головы, не соображать и не анализировать, не прокручивать в голове мысли о приятных губах Сынмина, о том, что он вообще поцеловал парня. Он поцеловал человека, которому не было плевать на него и на его чувства. Первого за все это время человека, которому не было все равно на молчание Чонина. Дверная ручка хрустнула в руке, Ян медленно зашел в квартиру, понимая, что в последний раз виделся с братом чуть больше недели назад. Он извечно пропадал в квартире флориста-пианиста, не ночевал, поздно приходил и прятался под одеялом. Чонин не избегал брата, он решил, что не было необходимости в отчете, в совместном немом времяпровождении. Сейчас же парень нуждался в семье, хотя бы в том, что от неё осталось. Сынмин правда перенял эстафету, пусть и сделал это против своей воли. Он подтолкнул Чонина к действию, вызвал в его груди всплеск эмоций, заставил вспомнить, почему все так обернулось. Негласно пообещал довести до финиша. Пусть и получил неприятный бонус в виде скомканного поцелуя. Уместнее назвать его целомудренным, чем настоящим. — Чонин? Брат выглянул из кухни, в руках держал шумовку, в очередной раз что-то готовил. Чонин хотел было что-то сказать, да вот не вышло. Имя из уст брата звучало теперь совсем по другому, Ян не понял, в какой момент случился этот переход. Почему так много событий в один день, почему прямо сейчас он разревелся как ребенок? Руками начал закрывать лицо, чувствовал, как плечи затряслись. Сложно было выявить причину нервного срыва, он сам себя довел до этого состояния, накрутился, накурился и оказался в ловушке. Попытался принять помощь, но сам же все испортил, убежав и не дав возможности Сынмину сказать хоть что-то вслед. Он словно находился в постоянной дереализации, а сейчас резко и сполна ощутил всю жизнь. Одним своим видом он показывал очевидное — нуждался в разговоре, и у брата не было шанса отказать. Готовку пришлось отложить насовсем, остановить все процессы, случающиеся в доме, заставить все вокруг замереть, сделать все необходимое, дабы ничего не помешало Ян Чонину начать свою исповедь. — Я тебя слушаю, — со стороны казалось, словно брат все это время молчал, а не Чонин. Голос звучал хрипло, неестественно выше привычного, пальцы нервно постукивали по столу, а свободная рука сжимала кружку чая. Он серьезно смотрел в глаза младшего, параллельно пытался не выглядеть слишком грозным, старший уже забыл, что такое разговаривать с Чонином. Ян шмыгнул носом, вытер сопли рукавом и поджал губы. Он привык разговаривать только с Сынмином, плакать при нем и смеяться. Сидя напротив родного брата, Чонин ощутил, как все мысли из головы куда-то испарились, ведь человек напротив казался совершенно чужим, хотя сознание отчаянно пыталось доказать обратное. Это его первые шаги, он верил, что справится. Будь Сынмин сейчас рядом, тоже бы верил в него. — Я поцеловал парня. Да, именно с этих слов, пожалуй, стоило начать пролог книжки «Как жизнь Ян Чонина улетела в тартарары?». — Не думал, что это первое, что ты мне скажешь за все это время. — Меня просто колдунья заколдовала, и теперь все, о чем я могу говорить с семьей, это о том, что я педик. — Ты не педик. — Правда? — Ты гей, называй себя нормально. — Так быть геем нормально? Чонин тяжело вздохнул. Он не мог разговаривать медленно, если диалог начинался, то он начинал отвечать тут же, последнее слово всегда должно быть за ним и без шансов. Только если шансом не был Ким Сынмин. Того смело можно вписывать во все исключения мироздания. Ян снял капюшон, начал ерошить волосы, будто пытался собрать все острые словечки и заготовленные реплики. — У тебя корни отросли. — А ты постарел. — Еще и кофта грязная, ты когда её в последний раз стирал? — А ты когда в последний раз в душ ходил? Воняешь. Разговоры по душам обычно так и выглядели, начинались с дурацких пререканий и заканчивались сигаретами, но Чонин поклялся, что курить больше не будет. Ему губы Сынмина заменили сигареты, только теперь ни к одним, ни к другим совесть прикоснуться не позволит. Все оказалось слишком сложным, даже волосы в руках запутались, и палец достать было невозможно. — Он тебе нравится? Чонин прикусил щеку изнутри, начиная стучать ножками по полу. — Что сегодня на ужин? — Это не я начал этот разговор. — Да, — выпалил быстро он, как будто ему вот-вот собирались выпустить пулю в лоб. — Я не знаю, наверное, или все-таки знаю. Я не могу это объяснить. — Это было случайно или намеренно? — Я на допросе? — Я не полицейский. Чонин уже успел пожалеть о том, что решил начать эту легкую полемику. Ему почему-то казалось, что он начнет изливать свою душу, попутно выливая литр слез на стол, но в итоге он сидел с азартными мыслями в голове и с желанием в очередной раз избежать откровенностей. Старший брат на то и брат, что знает эти манёвры не первый год. Люди вокруг Чонина слишком терпеливые, жалко, что он этого совсем не замечал и не ценил. — Я слушаю тебя, Чонин, — парень делает несколько глотков крепкого чая, думая о том, что туда заранее нужно было влить алкоголь. Он действительно забыл, какой младший невыносимый. Однако малой продолжал молчать и взглядом сверлить стол, потому пришлось взять в какой раз ответственность на себя. — Я должен перед тобой извиниться хотя бы за то, что никак не помогал тебе все эти месяцы. Я столкнулся с подобным впервые, хотя и догадывался о твоих предпочтениях. На самом деле, я даже ходил к психологу и обсуждал с ним этот вопрос, мне нужно было время, чтобы осознать это все для себя как следует. Мне оставалось лишь только ждать того момента, когда ты захочешь со мной поговорить. Я не хотел насильно вести тебя к врачу или криком заставлять разговаривать, я прекрасно понимал, что такой метод лишь все ухудшит. Я не видел ничего плохого в твоей ориентации никогда, просто не догадывался, что ты решишь рассказать об этом всей семье. Если бы я знал, что такое случится, то возможно смог бы что-то исправить. Ты слишком идеализировал наших родителей. В итоге все закончилось плачевно, но в этом нет твоей вины. В том, что случилось, виноваты я и родители, которые не смогли оправдать твоих надежд. Поэтому, прости меня, Чонин. Вся уверенность растворилась как сахар в кружке чая, желание вставить слово поперек высохло на щеках вместе со слезами, которым ничего не мешало политься по новой. Ян смотрел куда-то в сторону, чувствуя, как его начинает слегка потряхивать от услышанного. Он клубок ниток, и каждая нитка находилась в постоянном эмоциональном напряжении, прямо сейчас его старший брат швырнул клубок на пол, и тот покатился, начал распутываться. Сынмин потом подберет и свяжет свитер. Обязательно. Щеки начали краснеть, Чонин начал вытирать лицо и кусать губы, смотреть вверх, чтобы уж совсем не разрыдаться, но попытки оказались тщетными. Каждое слово ценно и безусловно, особенно если оно звучит от самого близкого человека. — Я твой брат, Чонин. И я никогда не смогу ненавидеть тебя, — словно слышал его мысли и побеждал их. — Я не в праве осуждать тебя за любовь, за слезы и за страхи. Но я несу ответственность за тебя, поэтому я должен знать хотя бы уже сейчас, что происходит и что происходило. Я не хочу, чтобы ты разрушил себя ошибкой наших родителей. Потому говори, что за парень и почему ты ревешь уже пятнадцать минут без остановки, если начнешь задыхаться как в детстве, я тебе стакан воды подавать не буду. Последнее заставило улыбнуться сквозь слезы, пустота в голове впервые казалась чем-то правильным и приятным. Слов не было, но в них и не было нужды, потому Чонин лишь встал с места и подошел к замершему брату, наклоняясь, чтобы обнять. Как только тяжелая рука упала на спину, Ян понял, как сильно он соскучился по старшему.

///

После этого дня ему нужен был выходной, желательно три выходных, ибо уровень эмоциональности зашкаливал так, что можно было смело объявлять сейсмическую тревогу. Но Чонин решил, что сегодня дедлайн, и если он не успеет сказать все нужное и совершить важное, то больше уже такой возможности ему не предоставится. Ян даже взял велосипед, чтобы быстрее доехать до дома Сынмина. Он чувствовал себя таким идиотом, но понимал — нужно увидеться с ним. С братом разговоры затянулись почти до самой ночи, в ходе болтовни выяснилось, что Чонин заслуженно носил на себе стикеры «дурак». Сынмин взаправду не был безразличен ему, и уходить, не дав возможности себе и ему объясниться, глупо и неправильно. Он и раньше так думал, только раньше у ног не было сил крутить педали. — Я знал, что ты вернешься, — начал Сынмин, еще даже полностью не открыв дверь. Все это время он думал, что Чонин — его своеобразное наказание в изощренной форме. Видимо, не стоило тогда в семь лет изрисовывать сестринскую тетрадь по математике каракулями, вот теперь расплачивается. Ким после ухода Чонина сидел на кровати еще минут десять, пытаясь осознать, что произошло. Пальцами дотрагивался до губ, принимал случившееся, ведь в этом вопросе у него не было проблем в отличие от Чонина. Несмотря на то, что знакомы они были не так уж и долго, Сынмин свыкся с этой импульсивностью, а еще с быстрыми ногами и ложным: «Ой, да не умею я бегать». Умел, еще и как самый настоящий олимпийский чемпион. Если бы у Сынмина была машина, он бы его и на четырех колесах не догнал. Но водительских прав не было, а еще не было права вмешиваться в заморочки Чонина. Уже попытался достучаться, закончилось тем, что губы горели и в комнате больше не пахло сигаретами. Опасно было повторять манёвр, неизвестно, чем закончится в следующий раз. Стоял и смотрел на него, он не злился и не был расстроен, скорее взволнован. Лицо у Чонина опухшее от слез, и если бы не эмоциональный фон их встречи, то Сынмин наверняка отпустил бы шутку на этот счет. Ким не догадывался о значимости, даже не знал, что у него в кукольном театре Чонина — решающая роль. Поступал так, как считал нужным, и вроде не ошибался, ведь Ян все же вернулся. Запыхавшийся, с растрепанными волосами и бешеным взглядом, словно он решил математическое уравнение наивысшей сложности и поспешил прибежать с ответом. — Прости, — все заготовленные речи потерялись по мере приближения к дому пианиста. Сынмин не дослушал, взял того за рукав кофты и завел внутрь, закрывая за ним дверь. Не стоило втягивать в их драму еще и соседей. — Прости, что так поступил с тобой и убежал. Я испугался, я не должен был этого делать, это было неправильно или правильно, наверное, я слишком переволновался, и ты- Ким накрыл чужой рот ладонью и нахмурился. То из него и слова не вытянешь, то, наоборот, не заткнешь. В Чонине что-то поменялось, Сынмин пока не мог определить точно, что именно. Как будто привычное напряжение, обычно отражающееся в напряженной челюсти и в плотно сжатых руках, куда-то делось. — Все нормально, тебе не стоит об этом волноваться. Нам не стоит об этом волноваться. Я не говорю, что это все было бессмысленным и ничего не значащим, я говорю о том, что мы подумаем об этом чуть позже. Некуда торопиться, я из города никуда не уеду, ты вроде как тоже не собираешься, я надеюсь. У тебя лицо бледное, но щеки красные, ты опять бежал? — поднял ладонь выше и коснулся лба. Сынмин казался уверенным и спокойным, хотя на деле в его голове шестеренки еле как работали, а в животе хлопушки лопались одна за другой. — Вроде не простужен. — Я выгляжу больным? Ким тяжело вздохнул, но потом слабо улыбнулся. — Ну знаешь, как посмотреть. Чонин нервно засмеялся. Столько всего хотел сказать, но Сынмин не дал возможности. Теперь счет один — один. Он опять все понял, либо решил разобраться с этим позже. Если Чонин дурак, то Сынмин чудак, ибо как можно было оставаться в такой ситуации спокойным, было совсем непонятно. Ян робко потянул руки к Сынмину, который, о боже, был не в желтой футболке. Аккуратно притянул к себе за ткань и обнял, укладывая голову на плечо. Так было спокойнее, не сказать, что привычнее. От брюнета всегда вкусно пахло, все теми же яблоками, но яблоня в студии не росла. Чонин украдет у него этот парфюм, а Сынмин даже не заметит. Опрыскает им всю свою комнату и будет сидеть довольный, окурки распихивать по всем углам, ногой вещи под кровать пинать. — Прости, я запутался и запутал всех вокруг, в итоге даже ничего толком тебе не рассказал, но ты все равно не ругаешь меня, и не похоже, что тебе все равно. Я- Сынмин запустил пятерню в розовые волосы и надавил на затылок, прижимая Чонина к своему плечу сильнее, заставляя заткнуться. Ян недовольно забурчал, а Ким улыбнулся. Теперь они играли по его правилам. — Пошли смотреть на потолочные звезды, Чонин. И Чонин пойдет смотреть с ним на звезды, пойдет с ним валяться на кровати, даже заснет на ней, чтобы утром случайно рукой проехаться по клавишам пианино и разбудить Сынмина раньше будильника.