пластыри.

Розовые с котятами, желтые с щеночками, синие с тортиками, а зеленые с радугой. Чонин перебирал пластыри в руках, их было так много, что они сыпались прямо из рук, улетали под кровать и мялись под натиском сложенных на постели ног. Сынмин устал стоять в очереди в каждой попавшейся аптеке по пути, поэтому решил заказать целую пачку разных забавных «наклеек». Чонин сначала радовался, потом отнекивался и крутил носом на этот глупый подарок, но после все же сел на чужую кровать и принялся их считать пальцами. Боролся с желанием оставить их в упаковке и не трогать, а лишь любоваться. Проиграл и приклеил розовый пластырь себе на нос, пальцами проглаживая края, чтобы все прилипло намертво. Нос потом красным будет, но это не так важно. Важно лишь то, что сейчас он выглядел, как полный придурок. С ночи звездных наблюдений они так и не обсудили случившееся с Сынмином, и если сначала Чонин корил себя за то, что поддался чужому желанию обсудить все позже, то после свыкся и перестал взглядом донимать несчастного пианиста. Решил, что этот шаг должен сделать Ким, раз уж сам предложил такую глупую затею. Не то чтобы Чонин преисполнился желанием разговаривать и решать конфликты сразу же после того диалога с братом, но все же это легкое недопонимание размером со слона в комнате иногда удручало. — Разрешаю дышать, — уместно вбросил Чонин, фасуя пластыри по цветам. Сынмин несколько секунд назад задел кружку локтем и та упала на пол, разбиваясь вдребезги. Видимо, что-то разбивать роднило их сильнее одной рабочей смены на двоих. Ким тяжело вздохнул, он пытался последние полчаса разучить новую мелодию, но все никак не удавалось. Периодически громкий Чонин на фоне, который охал и ахал на свой подарок, немного выбивал из равновесия и заставлял прислушиваться не к звучанию пианино, а к звукам радости. Сынмин чувствовал себя полным придурком, когда поднимался по лестнице с этим набором детской радости. Ждал смеха и подколов, а в итоге получил прыгающего на одном месте парня с болтающимися руками в разные стороны. Кто из них еще придурок? Сынмин, например, никогда не умел демонстративно радоваться подаркам. Скромно благодарил и использовал по назначению, без лишних мимических движений. Чонин, к удивлению, оказался его совершенной противоположностью в этом вопросе. — Это была моя любимая кружка. — У тебя их еще десять на полке, и все любимые. — Но эта была особенной. — Почему? Сынмин не расскажет Чонину, что эту кружку с красным котом он купил в магазине только потому, что она напомнила ему его. Пусть мучается в догадках и не спит ночами, ему иногда такое полезно. — Просто была и все. — Мы будем устраивать погребальную церемонию? На кухне как раз осталась коробка из-под пирожных, можем туда сложить осколки, обвяжем черной лентой, сходим за цветами и закопаем на грядке. Как тебе такая идея? Можешь еще похоронный марш сыграть, а я начну театрально плакать. Придадим этому дню торжественно-скорбный окрас. Сынмин закатил глаза. Он не успел заметить, как слова из Чонина начали выстреливать как конфетти из хлопушек, оглушало, но вызывало восторг. Ким задумался, всматриваясь в то, что осталось после любимой посудины. — Погоди-ка, — удивленно начал парень. — А что ты делаешь у меня дома? У тебя же сегодня смена. Чонин приходил ни свет ни заря, иногда Сынмину казалось, что Ян вовсе не спал. Уходил от него ближе к полуночи, приходил почти к девяти утра, а то и раньше. Ким уже даже дверь не запирал, будто ждал, когда бродячий ободранный кот вернется с прогулки. Просыпался от того, что Чонин начинал играть лунную сонату, и то потому, что это единственное, что он смог освоить. И то правой рукой. И то с пробелами. Ким обычно подрывался, смотрел на довольную рожу и поворачивался к стене, бурча нецензурно себе под нос, вызывая смешное хрюканье. Потом уже грохот посуды, чайник, насвистывание, топот ножек, и вот уже три минуты отчаянных попыток заснуть подошли к концу. Чонин перестал раскладывать пластыри, замер, уставился в плед, а затем заругался и вскочил с кровати, едва не падая на пол. — Да осторожнее, ты, — пробурчал Сынмин и кое-как попытался руками отпихнуть от места несчастного случая Чонина, а тот уже через секунду в прихожей обувал кроссовки. Даже не попрощался, оставил после себя грязную кружку, очередные фантики и сигарету. Он перестал курить, но привычка держать что-то постоянно губами осталась, вот и пихал её себе в рот. Сразу начинал искать зажигалку или спички, каждый раз забывал, что выкинул их, каждый раз ругался и продолжал слюнявить фильтр.

///

Чонину нравилось кататься на велосипеде, это было приятнее бесконечных пробежек и быстрой ходьбы. Синий «байк» был исключительной собственностью цветочного магазина, и пусть сестра Сынмина разрешала им пользоваться в нерабочее время, Чонин отказывался. Ему было стыдно, ведь он со своими накоплениями уже давным-давно мог купить себе свой собственный велосипед. Затягивал с этим вопросом, но возле витрин со спортивным инвентарем задерживался надолго. Еще бы чуть-чуть и начинал бы руки на стекло укладывать, дышать и слюнявить до первого недовольного вздоха со стороны Сынмина. — Ваш букетик, простите, что задержался, — вручил цветочное безобразие в руки молодой девушки, услужливо поклонился. — Надеюсь, вам понравится. — Это не мне, — улыбнулась. — Это моей маме, она очень любит хризантемы. Приезжает ко мне сегодня в гости, мы давно не виделись, захотела её порадовать. Сердце больно кольнуло, Чонин поджал губы и прикрыл глаза. В такие моменты он чувствовал себя несчастной сиротой, у которой нет возможности назвать кого-то мамой, а уж тем более провести с ней время или подарить ей цветы. Она перестала донимать старшего брата расспросами, может быть, делала это для галочки, а может, смирилась с тем, что её средний сын больше не хочет с ней общаться. Отчасти это было так, но в голове всегда проскальзывало болезненное: «Это же моя любимая мама. Почему я не могу поговорить со своей мамой?». — У Вас пластырь отклеился. Где-то он уже это слышал. Чонин по привычке посмотрел на колени, а потом понял, что пластырь у него на носу. Покраснел, поблагодарил и попрощался. Заказов было еще много, а времени мало. Ему и так влетело утивой по голове за опоздание, спасло лишь нелепое оправдание — помогал Сынмину справляться с тяжелой ношей, с потерей любимой кружки. Переживали всем многоэтажным домом, оплакивали всеми дворовыми котами эту трагедию. И пусть ноги крутили педали, а взгляд следил за дорогой и за букетами в корзине, голова Чонина была где-то вне рамок существующего мира. Кусал обветренные губы, мыслями находился в тех теплых воспоминаниях, связанных с мамой. Он любил её сильнее кого-либо, любил её мягкие волосы, за которые дергал её с самого детства (за что в подростковом возрасте начал получать подзатыльники), любил её нежные руки, любил её мягкий голос, которым она читала ему сказки на ночь (даже когда он все еще был подростком). Чонин завидовал той девушке, завидовал её возможности радоваться визиту матери, дарить ей цветы. Возможно, когда эта женщина приедет к своей дочери, они заварят вкусный зеленый чай и начнут перемывать косточки всем подряд. Ян тоже проворачивал такое со своей мамой, жаловался на каждого одноклассника и одноклассницу, вдобавок разбавлял историями со своими друзьями и каждый раз прикусывал язык на тех моментах, где чуть не проскальзывали слова «сигарета» или «пиво». Друзья же тоже растерялись, кто-то поступил, кто-то улетел за границу, кто-то вовсе пошел работать и перестал выходить на связь. Чонин бы может и попытался схватиться за каждого, да вот жизнь грубо толкнула его в спину и заставила потерять равновесие. Разбил губу, прикусил язык до крови и еще сотни тысяч оправданий своему молчанию.

///

— Чем занимается этот балбес? — Хоронит кружку, — уставший Чонин сидел на полу возле коробок с прибывшим товаром: ленточки, губки и прочее. Все это дело предстояло разобрать, да вот только сил не было, если он продолжит жить в таком ритме, то его ноги накачаются и лопнут. — Очередную? — Очередную? — переспросил Чонин. Видимо, подобный траур случался часто. — Он постоянно пытается их поставить на корпус пианино возле клавиш, даже несмотря на то, что они там не помещаются. Вечно падают и разбиваются. У него этих кружек немерено, но ему все равно мало. Чонин тихо посмеялся. Сынмин был смышленым парнем, но иногда глупил так сильно, что сдерживать смех было невозможно. Однажды, когда он заварил чай не в пакетике, решил через дуршлаг просеять чай, чтобы листики уплыли в раковину. Ну просеял. Вместе с чаем. Чонин ловил его на этой ошибке три раза, на четвертый начал сам ему ложкой доставать «гадость» со дна. — Я не опоздал? — вспомнишь лучик, вот и солнце. — Не сразу увидел твое сообщение. Чонин совсем не ожидал увидеть Сынмина под закрытие, Ян даже думал не идти к нему после смены, а отправиться сразу к себе домой в кровать, уж слишком он устал. — Нет, помогай ему разбирать товар, я пока начну сворачивать наш семейный бизнес, — с этими словами девушка пошла на улицу, чтобы занести растения внутрь. Это дело больше не поручали парням, жертва их кривых рук покоилась в квартире Сынмина. Парень натянул капюшон себе на голову, дернул за шнурки и попытался спрятаться от яркого потолочного света. Сынмин же взял канцелярский нож и принялся распаковывать коробки, параллельно взглядом изучал Чонина, даже не смотрел на красочность поступивших ленточек и упаковочных бумаг. — Нет, не разбил, — опережает Сынмина. — Вижу. Ким заработал привычку проверять колени Чонина на исправность и сохранность. Сначала парень думал, что это забота, потом он понял, что Сынмин просто лишний раз хочет коснуться его ног и приклеить пластыри. Нездоровая фиксация, но уже привычная, хотя смертельные петли в исполнении бабочек в животе иногда все же вызывала. Однако если с ногами все в порядке, то это не означало, что остальное в целостности. И вот после получаса разбора товара, Чонин сидел на стуле и смотрел за тем, как Сынмин заботливо каждый порезанный палец обкручивает пластырем. — Ты специально эти цветастые взял? Я хотел их сохранить, они слишком красивые. — Я их тебе купил для того, чтобы ты ими пользовался, а не в рамочку и на стену, — парировал Сынмин. — Ты опять взял секатор в руки или тебя попросили? Он закатил глаза. — Я же не настолько безнадежный. — Чонин. — Это были ножницы, я ленточки разрезал.

///

Чонин качался из стороны в сторону, издавал вопли, которые возможно было услышать только от призраков в ужастиках. По ходу ходьбы иногда начинал кружиться вокруг себя, нарочно врезался в столбы, в деревья и в Сынмина. В руке была пустая банка из-под энергетика, заранее купленная пианистом. Чонину казалось, что над ним издеваются самым изощренным способом, потому что энергетик был апельсиновым, но выпить его все-таки пришлось. Сил не прибавилось, только тошнота и сонливость, тело двигалось лишь на тяге любопытства, потому что парню искренне хотелось узнать, куда его потянул Сынмин этим вечером. Ким же отмалчивался, сжимал на плече лямку рюкзака, быстро шагал вперед по склону вверх, иногда оборачивался назад, чтобы оттянуть Чонина от очередного фонарного столба. Тот прям грезил этими объятиями, каждый раз искал взаимности, но Ким разрушал мелодраму и утягивал за собой. — Я устал! — он не выдержал молчания, возмутился. Кинул банку энергетика, дабы выразить все свое негодование, но потом побежал за ней вниз, чтобы поймать и выкинуть в урну. Вернулся, чуть ли не падая на асфальт. — Я хочу спать, а не идти с тобой черт возьми куда. У меня так сильно болят ноги, а ты меня даже не слышишь. Еще чуть-чуть и можно доставать попкорн из рюкзака, садиться на бордюр и смотреть на пьесу. Сначала Чонин надует щеки, потом ударит себя ладонями по лицу, испытывая стыд за дурное поведение, потом начнет хныкать и снова крутиться вокруг себя, потом подойдет к Сынмину и начнет толкать того в плечо. Капризный Ян Чонин та еще невыносимость, но Ким терпел, принимал и любил. Ему нравилось, что парень оказался куда более разносторонним, чем он предполагал. — Сынмина-а, ты меня слышишь вообще? — первую часть спектакля Чонин пропустил, сразу перешел к решительным действиям, потому начал трясти парня за плечо. — Вызывай такси, мастери велосипед или ищи билеты на самолет. Я ни-ку-да не пойду. Ноги не работают, я всё. Ким смотрел на Чонина еще секунд пять, а потом снял с плеч рюкзак и одел его на капризного ребенка. Ян сначала сопротивлялся, думая, что это какая-то странная шутка и попытка нагрузить его тело еще сильнее, но потом сдался и удивленно ахнул, потому что Сынмин присел на корточки к нему спиной. — Давно хотел велосипед. — Залезай уже! С довольной улыбкой он ногами зацепился за талию, руками обвил шею. Идти в гору стало сложнее, но Ким это переживет. Лучше преодолеть это расстояние с грузом в виде худощавого дурачка с рюкзаком на спине, чем с недовольным жужжанием на фоне. Сынмин погрузился глубоко в свои мысли, а очнулся только в тот момент, когда ему в ухо начали сопеть. Сначала Ким попытался разбудить Чонина, но это оказалось бесполезным. Нести его стало еще тяжелее, но он справился и наконец-то дотянул их до нужной на карте точки. Отсюда открывался невероятный вид на ночной город. Небольшая полянка, на которой Сынмин постелил плед. Чонина пришлось оставить возле одинокого дерева, он оперся на него и продолжал дремать. Ким немного злился, потому что ему стоило невероятных усилий дотянуть эту тушку до этого места. В итоге усадил его на плед, поверх его красной кофты надел свою желтую толстовку, чтобы Чонин не начал орать от холода через пару минут. Достал из рюкзака термос и попкорн, который он действительно взял с собой. Ян пришел в себя после двух глотков чая, наконец-то осмотрелся по сторонам и уперся взглядом в Сынмина. — Ты странно на меня смотришь, — начал бурчать он, продолжая присасываться губами к горлышку термоса. Ким посмеялся, смотря теперь на огни города, они были столь яркими, что освещали лицо Сынмина, оставаясь теплыми пятнами. Чонин пялился несколько минут, пил чай, пока Ким клевал попкорн. — Влюбился? — не выдержал парень. — А ты влюбился? — поинтересовался в ответ Чонин, а Сынмин лишь улыбнулся. — Ну и что это за улыбка?! Теперь Сынмин засмеялся, протянул руку к шее Яна, чтобы выправить из-под толстовки красный капюшон и снова натянуть его по самый нос. Чонин зашипел, отмахиваясь, но чужую пакость не исправил. На их языке это означало «да», но крашеный не взял с собой стикеры, чтобы ответить на этот вопрос. Воцарилась тишина, которую изредка нарушало хлюпанье чая и хруст попкорна. Чонин вздрогнул, когда услышал хлопки. Он посмотрел на небо и увидел салюты, стянул с себя капюшон и встал на ноги, снова пошатываясь. Сынмин же, уже как знаток, рукой придержал его ногу, чтобы тот не рухнул куда-нибудь вбок и кубарем не покатился вниз. — Салюты! — радостно огласил он очевидную вещь, поднимая руки вверх, будто хотел дотянуться до пестрых искр. Если бы Сынмин мог, то он бы посадил его себе на плечи и помог бы достать. Жалко, что их план нереализуем. — Сынмин, это салюты! Я никогда не видел их так близко, они как будто над нами. — Они и так над нами. — Нет, они прям над нами, понимаешь! Они очень близко! Сдерживать улыбку при виде искренне счастливого Чонина было тяжело, как и желание затискать его, потому что быть таким запрещено на законодательном уровне. Сынмин встал, засовывая руки в карманы штанов. Смотрел на фейерверки, на то, как они освещают ночное небо и как красиво искрами осыпаются вниз. Ян, уже не сдерживая своей экспрессии, начал в очередной раз трясти Сынмина за плечо. Это поражало. Удивляло то, как молчаливого и вечно хмурого мальчика можно заставить улыбаться одними салютами на небе. Как, находясь рядом с громовой тучей, можно вмиг всем телом ощутить жар настоящего солнца. — Да успокойся уже, ты мне плечо сломаешь, — шутливо ворчал Сынмин, смотря на свой собственный фейерверк. Лицо Чонина было ярче любых праздничных пятен на небе, вызывало эмоций больше, чем бенгальский огонек в руках на Рождество. И пусть жизнь Чонина может и пестрила куда более яркими моментами, чем этот, но салют рядом с Сынмином вызывал у него эмоций больше, чем торт на день рождения. Мурашки носились толпой по всему телу, а эмоции приятно застревали в горле, превращались в еле сдерживаемый писк. Бодрило не хуже цитрусового энергетика. Ян впервые за долгое время чувствовал себя таким счастливым, хотя ничего сверхъестественного не произошло. Если бы он сидел в этот момент дома на подоконнике в своей провонявшей комнате, то наверняка бы не ощутил этого трепета, однако сейчас рядом с ним стоял Сынмин. И его присутствие рядом могло любой момент превратить в праздник. — Спасибо, спасибо! — начал повторять он, уже когда представление подходило к концу. Сынмину казалось, что он подарил ему машину, а не отнес на руках сюда, чтобы показать это чудо. Ким замер, когда почувствовал мягкие губы на своей щеке. Руки у Чонина согрелись, потому что до этого он держал теплый термос, их приятно было ощущать на коже. Сынмин медленно повернулся к чужим губам, засматриваясь на них, но Чонин, как самый настоящий подлец, уже отпрянул и довольный плюхнулся на плед. Брюнет продолжал стоять, обдумывать вновь случившуюся приятную импульсивность. Лицо сгорало вместе с шеей. Хорошо, что в полутьме не было видно его румянца. — Разрешаю дышать, — произнес Чонин и злорадно посмеялся, напихивая рот попкорном, пытаясь на всякий случай обезопасить себя от возможного безрассудства со стороны парня. — Дыши, Ким Сынмин. Ты нужен мне еще живым. Ким зарылся рукой в волосы, сжал пряди, потрепал их и тяжело выдохнул. Чонина хотелось прибить рюкзаком, закутать в плед и выкинуть с поляны в ближайший обрыв. — Я обратно поеду на такси, а ты пойдешь пешком, — серьезно сказал Сынмин, усаживаясь рядом и забирая себе термос. Послышался очевидный недовольный вопль, а парень притворился глухим и безучастным, хотя сам улыбался и старался не поперхнуться чаем. Чонину нравилось в моменте поступать безрассудно. Он считал, что именно в такие мгновения он честный и все его поступки самые искренние и правильные. Он потом подумает, почему он поцеловал его в щеку, почему ноги задрожали от накатившего волнения и почему он снова спрятался в капюшоне, скрывая свое красное лицо. Они потом это обсудят, когда-то точно заведут разговор на эту тему, желательно в тот момент, когда Чонин будет рыбачить в его кружке и пытаться достать листики чая, а Сынмин будет поправлять пластырь на его носу.