Пособие по уничтожению Луны для начинающих

Мона начинала свой день с сурья намаскар — приветствовала солнце на коврике для йоги; пила затем чашку зеленого чая с жасмином на голодный желудок, шла в душ и садилась работать. С эксель таблицами, как правило. Стабильно с восьми до десяти утра ей приходило сообщение: «Кинула уже зигу?» В этот момент Мона вздыхала и принималась стучать черно-золотыми ногтями по клавиатуре. «я с тобой скоро перестану разговаривать» «Чему я буду несказанно рад» «м, правда?» Сегодня Скара расщедрился на баббл: светит своей лохматой головой, почти нездоровой бледностью и покрасневшими глазами — небось, опять сидел в гача-играх до поздна. — Госпожа астрологесса, — едко говорит он, и демонстрирует отсутствие рубашки — под ней стабильно выпирающие ключицы и молочная кожа, усыпанная родинками, и Мона чувствует, как раздражение теплеет и покрывается поволокой нежности. — Сейчас будет прямой эфир с тем, как я тебя кину в чс во всех соцсетях. Мона, с интересом наблюдая за всем этим цирком, вдруг видит — ох, дискорд. Дискорд… И за множеством мыслей чуть не теряет счет времени — в одиннадцать первый клиент, и к нему надо уже полностью перейти на отстраненный лад. Стать строго аналитическим сосудом, не теряя сочувствия, но и не вовлекаясь глубоко — ни в свои проблемы, которые так и норовят всплыть наружу, ни в чужие. В конце концов, как Мона Мегистус она в первую очередь хороший психотерапевт, а уже в оставшиеся — таролог, астролог и возлюбленная своего бывшего врага. *** Если так подумать, то ни для кого на планете сей так сильно не подходит афоризм «ты блять сексом с классовым врагом занимаешься, дура». Их со Скарой история началась с дискорд-сервера одной стримерки — казалось бы, совершенно не располагающее место для того, чтобы найти свои самые серьезные отношения. Но место встречи, так сказать, даже не было самым невозможным фактором. Дело в том, что еще в старших классах Мона заинтересовалась оккультными темами — в религии ей не нравилось, а вот в нью-эйдже — более чем. Так слово за слово, и она пришла к викке; купила себе медные чаши с пентаклями, гадальные камни с рунами, завесила всю квартиру пучками трав и гобеленами с символами Триединой богини — весь хлам с тех времен переезжал вместе с Моной все последующие годы: из отчего дома в общагу, из общаги на три съемные квартиры похуже — выгнали еще на втором курсе, за жертвоприношение ягненка на Белтайн (сейчас стыдно вспоминать), — и потом, наконец, в нынешнюю, красивую, светлую. Там, в обществе культа богини-матери и восхваления женского начала, было очень легко сделать всего один шаг в сторону — и вот, ты уже не просто ради интереса читаешь Вирджинию Вульф, ты уже тыкаешь соратницам в их пробелы в знании матчасти, банишь каждого второго человека в твиттере и мечтаешь о светлом будущем, где с мужчинами тебе вовсе никогда не придется взаимодействовать, а так же начинаешь размышлять — точнее, рефлексировать — откуда у тебя это влечение к мужчинам. Иначе говоря, у Моны лет пять-шесть во всех соцсетях было прописано три главных тезиса: «радфем», «терф это слюр» и «му (эмодзи коровы) dni». Естественно, жизнь сыграла с ней очень злую шутку. В том самом дискорд-сервере срачи не переставали идти ни на минуту — стримерка поставила модерам задачу банить только людей, которые переходят на конкретный список оскорблений и становятся совсем уж неадекватными. Пермобан словить там было весьма проблематично, так что мусолилось почти всегда одно и то же, самое главное: политика, аборты и религия. И конечно, Мона образца пятилетней давности не могла оставаться в стороне — совершенно наоборот, как одну из самых активных участниц ее тихо ненавидели на серваке буквально все, потому никто не был для Моны настолько же морально хорош, как она; все, даже именующие себя фемактивистками — а такие тоже были, — поддерживали феминизм совершенно неправильно, и вообще, благодаря Моне в список запрещенных слов попала «рефлексия» и все возможные однокоренные. Ну и эмодзи коровы, естественно. Тем любопытнее стало то, что буквально недели не заходить в дискорд — экзамены, как-никак, — хватило для того, чтобы появился конкурент. Некто, чей ник появился, как только Мона поздоровалась со всеми. «их битва будет легендарной пог» Заинтригованной Моне долго ждать не пришлось — как выяснилось, человек с таинственным ником スカラムッチャ (потом ей объяснили — читается «Скарамучча», как из итальянской комедии дель Арте) был из той же самой когорты, что и сама Мона в то время — хронически онлайн. И с первого же спора стало понятно: перед ней самый невыносимо мерзкий мужик в мире, который будет на полном серьезе заявлять о том, что наличие члена лишает тебя привилегий в нашем мире. «пошел нахуй, инцел ебаный», — не сдержалась она на третьем часу бессмысленного и беспощадного разговора, который начался с безобидного «я сегодня был на свидании» от кого-то из самых милых участников сервера. «Я хотя бы не отрицаю, — у Моны уже правильные заглавные буквы в начале каждого предложения вызывали скрежет зубов. — А вот ты терф, зато, конечно, для твоего самолюбия такое услышать — так сразу начнешь брызгать слюной и биться в истерике, забив на повесточку о сильнай и независемай». «очередной защитник снежинок? :)))) закрой пасть и не открывай еще никогда, пока не отрефлексируешь то, как дроч на мужиков в юбках делает тебя геем» «Отрефлексируй свое желание загнать несчастных мужчин еще больше в подвал, под каблук, унизительно поставить нас на колени. Мы воевали за вас в крестовые походы, пашем на работе, пока вы готовите еду, и сейчас должны изголяться, лишь бы вы позволили заняться с вами сексом — уж извольте. Мы боги этого мира, и не должны лезть на стенку, чтобы получить удовлетворение своих базовых потребностей в сексе от тех, что продают свои гениталии на онлифансе и обдрачиваются о первого попавшегося мужика, как шлюхи». «тебе вибратор подарить? или ты инвалид без рук» «/スカラマシュ забанен на 24 часа. /megistus забанен на 24 часа. Причина: мне пояснить в хронологическом порядке или алфавитном?» На этом закончилась их первая битва в общем чате, но Мона, разгоряченная и злая, на сообщение в личном сервере «я не договорил» побежала брызгать ядом с не меньшим рвением. Они проспорили в общей сложности восемь часов, и в итоге перебрались в телеграм — там было удобнее продолжать действовать себе на нервы. После того, как бан закончился, они выдержали ровно три часа без взаимодействия друг с другом — а потом по новой. И так на протяжении месяца. Каждый раз, когда Моне казалось, что ее уже вывести нельзя, Скарамучча попадал в точку. А уж как он сам разъярялся от ее тейков — и, что самое интересное, первое время Мона даже не понимала, что именно так его цепляет. Потом оказалось, что причина «невольного целибата» — то, что по паспорту у Скары в графе пол указано «женщина», и Мона как с цепи сорвалась. Там была и снежинка, и му, и эмодзи коровы, и «твоя грудь очень мягкая была, я уверена», и много-много всего, за что сейчас Моне невыносимо стыдно. Скара признавался, что никто не заставлял его так долго наворачивать по кругам самоненависти, как она. Но с высоты прожитых лет интереснее смотреть на некоторые сообщения, вроде «ну ты же интересная личность, начитанная и эрудированная, готовить умеешь, шутишь хорошо. я бы с тобой встречалась, если бы ты не отрезала грудь себе — тем более, по твоей логике, у тебя есть вагина, а значит, и привилегии» (Когда Мона это перечитывала, уже лежа в объятиях сопящего Скары после бурной ночи, едва не засмеялась — писала ведь и даже не замечала подвоха). «Ты подтверждаешь тейк о необходимости принятия черной таблетки, потому что даже такая ебанашка, как ты, которая гордо всем рассказывает о том, что не бреется, в среднем все равно симпатичнее типичного мужчины. Тебе точно при желании перепадет». (Эх, Скарамучча, не умеешь ты читать между строк свои же собственные сообщения — даже тогдашняя Мона изогнула бровь и написала, что если он всем женщинам раздает комплементы таким образом, то понятно, почему они посылают его в пешее эротическое). Эта вражда ее изнуряла иногда даже физически: бывало, Мона после очередного многочасового спора откидывалась на диван и начинала рыдать — от усталости, от бессилия, от невозможности переубедить, от того, что ее кидает в жар даже от самых безобидных сообщений, уносит злобой до звезд перед глазами, до зуда под кожей. И сама она гниет заживо. При этом с иглы ненависти слезть не могла, как бы не пыталась. Включилась голова у нее посреди срача по поводу мороженого, когда Мона зависла на середине фразы и вместо пробела зажала бэкспейс, удаляя сообщение к чертовой матери. Откинулась в кресле, прислушиваясь к капели за окном, шуму ветра и темноте — гудел процессор, монитор отбрасывал ей в лицо свет, и Мона прикрыла глаза, пытаясь понять, что ей движет. — Что я делаю со своей жизнью? — спросила она у звезд за окном. Звезды молчали; по всей видимостью, и звезды, и Триединая Богиня, и все Семеро Архонтов испытывали сейчас испанский стыд, а потому все, что осталось Моне — это признать: — Мне ведь он даже нравится. Речь шла о вкусах, черт возьми, мороженого — Скара отстаивал пальму первенства обычного ванильного, а Мона, не приминув про это пошутить (про ванильность, естественно), настаивала на превосходстве шоколада с мятой. И они пережевывали и пережевывали эту тему, и Мону обливало множеством ручьев пота, но вот нюанс: для нее пломбир входил в топ-три любимых вкусов, а шоколада с мятой там и близко не было. Скара, если так подумать, мог смеяться над всей Моной: над ее хобби, увлечениями, политическими и идеологическими ценностями, но он ни разу не высмеивал ее желание стать психотерапевтом. Лишь сказал: «Мне жаль твоих пациентов, потому что психотерапевт из тебя выйдет отвратный». Мона злилась, изливала яд, но где он был не прав? Она все последнее время только и занималась тем, чтобы сделать человеку больно, оскорбляя его, доводя до нервных срывов, проецируя на него свои проблемы, использовала тактику школьных задир — и ведь все для чего? Чтобы потом учить других любить и принимать себя? Здесь где-то была ошибка — логическая или нет, не важно. Важно то, что после этого Мона впервые отрефлексировала себя и свои чувства по делу, и поняла очень четко, что капитально очерствела и зашорилась в своих взглядах. Лет в четырнадцать она читала книги и статьи про разные маргинальные группы, в том числе радикальные, и пыталась найти к ним сочувствие — и одновременно осознать их неправоту. Этим она и занялась, только уже с инцелами. И после этого ей неожиданно стала понятна его боль, боль от одиночества и ненужности, всепоглощающее отвращение к себе, которую едва ли удается скрыть за гипертрофированным высокомерием и яростью к тем, кто тобой пренебрегает. Это перестает в жестокость, совершенно жалкую и презренную по сути своей, и агрессивность, которые могут привести даже к смертям людей — от статистики по коже пробежали мурашки. В следующий раз вместо того, чтобы выдать сразу же свою точку зрения, Мона спросила у Скарамуччи: «почему ты так считаешь?» И где они сейчас, о архонты. Что самое интересное, чем дальше в лес, тем чаще они из разряда срачей переходили в споры, а оттуда — в дискуссии. Первый шажок дал свои плоды — Скара, пускай и был настроен настороженно, видел положительную динамику, и на контакт шел. А оттуда Моне все сложнее было писать о том, что ей предписывали ее взгляды, потому что при всем его дурном характере, у Скары было много историй. Сложные отношения с матерью, у которой в тридцать развилась деменция и она перестала узнавать своих детей. Сестра-двойняшка, которая всегда была любимым, «правильным» и «беспроблемным» ребенком, сейчас присвоила весь семейный бизнес себе. Подростковый бунт закончился большими проблемами в плохой компании, от которой едва удалось сбежать, но сердце и мертвого друга уже не вернуть — кое-какие жизненно важные органы Скаре не родные, и об этом он говорить не любит. Немудрено. И к тому же он постоянно слышит о том, что он мол парень красивый, но «не совсем парень», поэтому отношения с ним никто строить не собирается. «То есть понимаешь, бабам все равно даже на то, что я — непонятно что, как человек, им важно только то, что я на лицо ничего, что у меня есть кое-какие деньги от семьи и что у меня между ног. От такого выть хочется. Меркантильные вы суки, блять». «честно говоря, я бы от такого точно бы озлобилась. это очень обесчеловечивает личность, что ли» «Тебя взломали? Алло, я только что мизогинный слюр написал. С чего бы тебе мне отвечать такое». «я просто понимаю, что в последнее время вела себя очень агрессивно с тобой. мне не нравится, во что я превращаюсь, поэтому сейчас ищу с тобой точки соприкосновения. не мешай, а то снова словим бан» Скарамучча долго на это не отвечал — и в итоге написал, спустя множество предложений им уже жениться и не делать этого всего перед салатом непричастных юзеров сервера: «Ты придешь на фан-встречу?» *** Их обоих ждали с нетерпением — Синь Янь, сама стримерка и виновница торжества, так и вовсе зажала в объятьях со следующими словами: — Мои вы токсичные пирожки с рисом, это целое достижение увидеть вас в лицо! Все засмеялись; Мона и Скарамучча, закатывая глаза, предложили пойти уже на конвент — иначе зачем это все. Сами весь путь посматривали друг на друга. А потом, вечером, Мона не сдержалась и предложила сходить в бар, потому что сквозь шум и бестолковость всего мероприятия время от времени долетали до ушей вредные и злобные, но прекрасные шутки, которые хотелось слышать нормально. Как она и предполагала, поход был полон душевных разговоров, после которых их отношения медленно, но верно пришли к тому, что они имеют сейчас. *** Бывает, Мона думает: «А имею ли я право быть тем, кто раздает советы, если раньше я была плохим человеком? Почему другие люди должны мне доверить свою тьму и уязвимость?» На это (не в такой прямой формулировке) Сахароза дала простой ответ: «Ты знаешь, что всегда можно стать лучше, если захотеть; и ты никогда никого не осудишь, ведь знаешь, каково быть плохим». И в тот момент Мона поняла: да, пожалуй, есть люди, которые должны оставаться в ее жизни несмотря ни на что.