Пособие по уничтожению Луны для начинающих

Шел сто пятидесятый день с тех пор, как принцесса освободила Царство вечной ночи. Как нашла пустынные бесплодные земли и принялась их возделывать — строить на руинах стертых цивилизаций новый мир, полный благодатных звезд и освещаемый их холодным, но нежнейшим светом. Как принцесса смогла найти своего компаньона. Или, как выразилась придворная ритуалистка: «мои любимые будущие клиентишки, 150 дней как наше высочество — свободная пташка!» Реакции: три пылающих сердечка. Закрепленное сообщение. От археалхимика — радостно хлопающий сам себе по зеленому пузу аранар; от провидицы — декадансная картина с напивающиеся счастливыми нимфами; от ритуалистки – танцующие черно-белые скелеты. Лайла, видимо, все еще отсыпалась. Ее высочество принцесса Фишль, первая в роду фон Люфтшлосс-Нарфидорт, не могла сдержать рвущейся наружу теплоты и захихикала вслух — и ее верный фамильяр ответил карканьем и стуком клювом по косяку. — Да-да, мой верный подданный, ты заслужил награды, что может порадовать твой желудок, — пробурчала она, вставая с кровати. Ворон каркнул еще громче, стремительно вылетая в коридор — птица большая, и несмотря на то, что Двор Вечной ночи занимал весь пятый этаж старого кирпичного здания, даже коридоров начала позапрошлого века не всегда хватало для размаха его крыльев. — Эх, Озвальдо мой Озвальдо, — пробурчала Фишль. Ворон блестел глазом и довольно хрустел куриными суставами, а ее высочество уже размышляла, как наиболее изящно высказать благодарность Сахарозе за разнообразие диеты ее питомца. *** Сто пятидесятый день своего освобождения от родительского очага, где всегда ждали и любили какую-то Эми, которой в природе никогда не существовало (Эми-то была, но явно не та, что родители наградили нимбом над головой), Фишль решила провести с самыми дорогими для себя людьми — Беннетом и Рэйзором. Книжный клуб был для Фишль отдушиной после долгих часов за программированием (конечно же, реальности и мироздания, а не софта для дронов): с Ху Тао всегда можно было черно пошутить, с Моной — обсудить проблемы и попросить совета (и Мона успешно их давала как со стороны психотерапии, так и со стороны звезд и карт), Сахароза, какую бы дичь кто-либо не творил, не осуждала, а Лайла, уставшая и сонная, все равно находила минуту записать неловкое голосовое поддержки. У них пересекались интересы — в конце-то концов, не просто так их звали книжным клубом: тем для разговоров даже, пожалуй, было слишком много, и заседания в дискорде с обсуждением очередной книги по итогу растягивались на часа четыре. И Фишль гордо носила имя основательницы клуба — именно она в свое время туда зазвала не только девчонок, о которых ей рассказала одна очень умудренная жизнью библиотекарша, но и других своих подруг. И ей вообще очень нравилась идея: единая компания, большая и крепкая, с кучей общих тем — не мечта ли, как раз, той самой одинокой Эми, которой уже давно нет? Но Беннет и Рэйзор стояли особняком. Они были настолько близки ее сердцу, что мысль о том, что их вниманием, временем и теплом придется делиться с другими, вызывала скрежет зубов и страх — остаться одной среди толпы близких, не опять, а снова. И эти двое вроде как и сами были не прочь познакомиться с той же самой Моной — интересно же, на кого Фишль может так много жаловаться и кем так сильно восхищается одновременно, — но… Нет, нет и еще раз нет. Беннета она оставит себе так точно. Эх, Беннет… Как много таит в себе это имя для Фишль — как можно ей привязаться к кому-то настолько сильно? Она не знала, но в царстве вечной ночи уже давно цвел сад специально для него. Беннет был замечательным. Беннету не везло по жизни всегда и везде — жить с двумя отцами во времена их отрочества было куда неприятнее, чем сейчас, когда они уже все выросли в самостоятельные единицы, про чьих родителей уже никто не интересуется. У Беннета кожа смуглая, поцелованная солнцем, а Фишль к такому всегда тянуло — ночь в любом случае должна быть уравновешена днем, а Беннет пылал — пылал искрящей зеленью своих глаз, пылал загаром и витальностью крепких мышц, пылал энтузиазмом несмотря не на что. Даже сейчас, когда он стоял, прислонившись к стене у входа в кинотеатр, у него на щеке набухала какая-то очередная ссадина — видно даже сквозь пластырь. — Ты что, опять помазал йодом? — спросила Фишль с ужасом, сразу забывая о том, что она хотела сказать. — Шрам же останется. А речь у нее была такая замечательная — про судьбы (расклад таро от Моны предлагал хорошие перспективы), про время пылающих цветов, что претит существам тьмы (пока она дошла от такси, употела вусмерть), про то, как ей радостно от того, что рыцарь ее в полном здравии… Но в том-то и загвоздка: рыцарь ее в здравии не был, и почти что никогда. Беннет тут же отложил телефон, и глаза его заискрились так, что всякая ночь у нее в груди стала плеваться розовыми лепестками и визжать от перегрева. — О, Фишль! — Беннет улыбнулся широко и открыто, и зубы не хотели кусаться совсем — злобы никакой. — Ты сегодня, кстати?.. Фишль, при всех ее поблажках для возлюбленного рыцаря, захотелось тяжко вздохнуть — и все же, ей было приятно. — Принцесса, а не принц, — сказала она, откинув хвост назад. — Мне казалось, что оделась я весьма однозначно. Ох, у нее ушло неприлично много времени, чтобы нарисовать себе идеальные стрелки — она настолько привыкла к обычной черной подводке, что свежая, блестящая бесконечным космосом в фиолетовой тьме, заставила ее чуть ли не крушить пространство вокруг — еще и Оз лез под руки, Архонты. Но в итоге Фишль выглядела замечательно с ног — любимые мартинсы плотно сидели по голени — до головы — волосы вместо привычной прямоты могли похвастаться сегодня волнами. И да, она наконец-то могла выгулять свое ассиметричное корсетное платье — каждый стежок вручную, сама кроила и шила — и набор аксессуаров, который ей Тао подарила на последнем Тайном Санте. Блестя пурпурным шелком, серебром и розовым кварцем, Фишль могла гордо заявить: сегодня на нее оборачивались с явным восхищением. — Здорово — в плане, мне в любом виде ты нравишься, но я это… Я его к тому, что оделась ты очень здорово. Да. Замечательно выглядишь. И вот все эти взгляды перестали существовать, потому что Фишль покраснела до кончиков ушей. А. Что… что он сказал… — Спасибо, — проблеяла Фишль, отводя взгляд немедленно на… куда… возможно, смотреть на ключицы, выглядывающие сквозь расстегнутый воротник, было ошибкой… — Ты тоже выглядишь хорошо. У Беннета чувство вкуса, откровенно говоря, оставляло желать лучшего; но сегодня он пришел так, как она — о божечки — советовала все время: от оттенков рубашки до зачеса волос — и ее высочеству хотелось спрятаться вон за тем кустом фойе, да побыстрее. Кошмар, во что он ее превращает… Беннет что-то промычал и, она уверена, тоже покраснел, и кожу его щек захотелось немедленно замарать помадой; от визуального образа того, как ужасно будет выглядеть Беннет с боевым ранением на скуле и с фиолетовыми пятнами по всему лицу, захотелось рассмеяться, но Фишль только улыбнулась и достала билеты. — Мы в зале Ясиори-2. Туда уже должны пускать. Ты купил, что я просила? — А, да… Стой, Ясори-2? Который с диванами? — Ну да. А что в этом такого? — Они же дорог… В ответ на это Фишль всплеснула руками. — Ты смерти своей темнейшей дамы хочешь, мой милый рыцарь? На них обернулись какие-то женщины рядом. Беннет, очевидно, растерялся. — Фишль, может, потише… — Уж кому, как не тебе, знать, что я о таком и слышать не хочу, — она скрестила руки на груди, злясь, злясь и еще раз злясь. — Подобные речи — я и про дороговизну, и про «тише» — недостойны моей ближайшей свиты. Тут Беннет рассмеялся — и от этого звука ее сердце раз за разом смягчалось, а это, вообще-то, было ей не на руку, потому что ей с Беннетом всегда очень хотелось смеяться вместе, а не порознь. — Что смешного? — раздраженно буркнула Фишль. Беннет смеяться перестал, но, все еще улыбаясь, потянулся к ее руке; растерявшись, она позволила, даже протянула — и только потом поняла, что Беннет, вообще-то, поцеловал ее ладонь, и теперь, глядя снизу вверх, произнес самым игривым тоном: — Мне очень приятно, что мы с вами так близки, ваше высочество. В этот момент Фишль едва удержалась от того, чтобы дать ему затрещину, это раз. А два — порадовалась, между прочим, тому, что Рэйзор заболел, за что захотела дать затрещину уже самой себе. Но вместо этого она смущенно прошептала: — Мне тоже. И победно захихикала, когда Беннет стушевался и начал открывать рот, пытаясь что-то сказать, но каждый раз закрывая. *** Диваны в зале Ясиори-2 оказались кроватями — мягкими, в меру просторными и распологающими к тому, чтобы прижаться друг к другу поближе — плед-то один. Беннет уж было начал отнекиваться, мол, он без одеяла-то переживет — и в ответ на это Фишль демонстративно просунула руку ему под поясницу, притягивая к своему боку. Как же ей было тепло; как же Беннет прекрасно айкнул в этот момент, подергался и застыл. В тот вечер между сценами самого скучного боевика в мире они, нагнувшись друг к другу для очередной шутки, от которой рассыпался попкорн и сложно было сдержать смех; Фишль все-таки замарала ночью лицо возлюбленного — и не просто лишь щеки, но и губы, думая о том, что не так-то и плохо оказалось не иметь никакого опыта отношений до самого выпуска из университета, по итогу. Сейчас она наконец-то нашла, с кем можно ребячиться и с кем можно быть серьезной; у кого глаза одинаково искрятся от Фишль всегда и везде, вне зависимости от того, что фон Люфтшлосс-Нарфидорт в голову взбредет; кто сейчас так же глупо, как и она, стукается подбородками, хихикает, обжигает дыханием, обволакивает запахом попкорна с соленой карамелью и выветрившегося дезодоранта, у кого губы обветренные и неуверенные, но очень, очень нежные, жаждущие ее любой. И Фишль знает, что любима в этом трясущимся от взрывов и дешевого сюжета кинотеатре, любима целиком, и обнимает чужую шею, и бурчит из-за того, что у Беннета коленки острые, и вздрагивает от смеха в открытую шею, и понимает: да, пожалуй, это все-таки удачное свидание. И ведь ни разу не сломала нос — а значит, ей удачи хватит на двоих.