Пособие по уничтожению Луны для начинающих

Альбедо Гольд, в некоторых кругах известный так же как Крайденпринц, был живым воплощением вида «а вот в твои годы» — удивительно чистый представитель семейства «сыновей маминой подруги», триба «по-настоящему стоящие люди», род «универсальный человек». Будучи вундеркиндом — причем, что самое удивительное, взявшимся действительно из ниоткуда, без предисловий в виде хоть какого-либо прошлого — он поступил в университет, когда ему едва стукнуло четырнадцать. Сейчас же, в двадцать два, уже шагал вверх по научной лестнице: за плечами — магистратура и специальные курсы, впереди — пи эйч ди, какие-то там гранты и, как многие предполагали, судьба популяризатора науки — с таким-то лицом… Да, Альбедо был поразителен в том плане, что мог похвастаться идеальным развитием по всем параметрам: и внутренним, и внешним, и в навыках, и знаниях. Даже те, кто критиковали термины «гений» и «талант», при виде него терялись: профессор Гольд слыл человеком приятным в общении, хоть и несколько отстраненным, имел прекрасную репутацию, не был замечен ни в каких компрометирующих связях или поступках, и, естественно, обладал умом настолько незаурядным, что повышал средний показатель айкью в комнате раза в два. Не было ничего странного в том, что Сахароза за эти месяцы убедилась, что ни в коем случае не сможет заполучить его себе, как руководителя дипломной работы, от этой мысли пришла в слабо функционирующее состояние и к началу учебного года в ней растворились последние намеки на лето и отдых. Мона могла сколько угодно записывать голосовые на пять минут о том, как она устала от синяков под глазами подруг по книжному клубу. «Я не для того прошу вас селфи делать каждый день, чтобы вы продолжали ночами не спать, загоняя себя в яму работой», — говорила она, на что Лайла присылала плачущих котов, а Сахароза не знала, что написать кроме как «извини», на что Мона записывала голосовое уже в полтора раза длиннее. Вообще-то, в отличие от Лайлы, которая даже летом умудрялась учиться на нескольких курсах, у Сахарозы была цель поважнее: бесконечно обновлять ленту в соцсетях и заниматься самобичеванием. Сахароза была, ну, обычной. Нормальной. Точнее, как: ходила на пары исправно, редко опаздывала, засыпала на непрофильных предметах и оживлялась на профильных — точнее, чаще всего, на практике, потому что на теории бесконечные конспекты ее утомляли. Любила лабораторные. Когда у нее просили списать, помогала только тогда, когда тест был очевидно не по силам — хотя и очень боялась получить по шапке. Друзья? Ну, за пределом онлайна… эм… По вечерам варила вороньи головы. По ночам — плохой, нервный сон, как бы не ложилась спать вовремя; в свободное время, из хобби — плохой тайм-менеджмент и риск словить паническую атаку от любого социального взаимодействия. В комнате у нее, бывало, истерично рвалась бумага; родители научили ее никогда не повышать голос и промолчать в большинстве случаев. Слава богу, за последние два года Сахарозе ни разу не понадобилось себя успокаивать с помощью кровопускания. Сахароза была не особо стабильным человеком, не умела даже в обычный человеческий диалог: как она в принципе могла рискнуть подойти к их сиятельному принцу науки? Она и так мысленно умирала каждый раз, когда приходилось сидеть у него на лекции. На последнем курсе такой предмет, как «эволюционная теория», у ее специальности вызывал лишь закатывание глаз; все предыдущие выпуски отказывались ходить на пары и рассказывали о том, насколько это легкая для пропуска лекция. В конце концов, сложно ожидать нечто иное от биотехнологов, которые уже думают о том, как пережить защиту диплома, если не дай бог в комиссии окажется господин Тигнари, ох… Но в этом году этот курс отдали профессору Гольду, и сказать, что Сахароза была по уши в дерьме — это еще преуменьшить. С курсом все было замечательно, пускай иногда Альбедо и заносило; но… — Что слушаешь? Сахароза от неожиданности тихо икнула и тут же убрала наушник, краснея до шеи и теряя возможность мыслить в принципе. Профессор Гольд стоял, как всегда, ангельски красивый и прямой, будто сошедший с картины. Сахароза, с немытыми волосами в вялом пучке и глубокими синяками под глазами, тут же почувствовала себя гоблином, от чего захотелось сбежать еще сильнее. — И-извините, профессор, — пробормотала она, быстро запихивая провода в сумку. Архонты, ну и стыдоба. А она еще думала — мечтала, точнее сказать… Нет, после такого она не решится даже ему в глаза посмотреть. — Я знаю, что в библиотеке нельзя — я… — Спокойно. Я сам не очень понимаю запрет слушать музыку в библиотеке, если никто не включает колонку, естественно, — перебил ее тираду профессор. — Нет, мне и правда интересно, что ты слушаешь. Сахароза уставилась на него в недоумении. Альбедо, видимо, и сам почувствовал странность запроса: отвел взгляд, и голос его стал выдавать куда как больше неловкости. — Просто мы не так давно с коллегами обсуждали твой курс, и один — кхм — уважаемый преподаватель высказал недовольство тем, что на его лекциях многие «не вынимают из ушей бананы». Поэтому у меня сейчас, можно сказать, соцопрос. — А, — протянула Сахароза понимающе (она не увидела связи между собой, слушающей музыку посреди читального зала, и теми студентами, о которых шла речь). — Тогда… Эм, знаете, я не то чтобы вхожу в репрезентативную выборку. Альбедо по-птичьи наклонил голову (Сахароза мысленно распищалась, как резиновый еж). — Кроме контрольной группы, нужны так же более подопытные за пределами предполагаемой нормы — как по качествам, так и по поведениям, в зависимости от типа исследования, согласись. Методика научных исследований, первый курс. Она стиснула бумажку, краснея уже в плохом ключе. — Раз уж мы об этом заговорили, профессор Гольд, то по рекомендациям общего курса педагогики, к обучающимся высших учебных заведений лучше обращаться все-таки на «вы». Ой. Ой-ой-ой. Сахароза в последний раз испытывала такой гормональный коктейль рядом с другим человеком лет пять назад — и уже успела забыть, насколько обостряются все ее негативные черты, в том числе и раздражительность. Профессор Гольд смотрел на нее, что удивительно, без капли осуждения — скорее был удивлен, и по тому, какие нотки прозвучали в его интонациях — скорее приятно, чем нет: — Что же, ты права. Но просто большинству студентов легче называть своего ровесника на «ты». С другой стороны, я очень рад, мисс Сахароза, что вы помните настолько хорошо даже общеуниверситетские курсы. Сахароза облизнула губы. Как-то ей прям уже нехорошо… — Можно на «вы», но Сахароза. Я ра-рада, что… вы помните мое имя, — выдавила она почти шепотом. Видимо, профессор Гольд сам от такого растерялся, потому что в их диалоге возникла очень неприятная пауза. И как бы болезненно это не было, пришлось нарушать ее Сахарозе. — Я слушаю всякое, но сейчас это мэт-рок. Мидвест эмо. Настроение такое. В глазах Альбедо загорелся интерес — сдержанный, но от него спину самую малость облило кипятком. Сахарозе захотелось дать самой себе затрещину. — Интересно. Ни разу не слышал. — Это не самый популярный жанр. — Можно послушать? И тут у нее родился план — неожиданный, но в своей простоте до того гениальный, что Сахароза даже не успела себя остановить, прежде чем сказать: — Если вы согласитесь вести мой диплом, то можно. *** Сахароза вышла из библиотеки ровно через пять минут после профессора Гольда — и проследовала за ним до самого дома. Тот оказался относительно недалеко от кампуса — всего-то несколько кварталов. Она пялилась в белый затылок, в не сильно широкие плечи под шерстью кардигана, в раздражающе заломанный воротничок рубашки и думала, как составить самый незаметный маршрут. Чтобы ходить так, за ним, каждый день — не упуская из виду, но не идя прямо за спиной, ведь даже сейчас профессор Гольд пару раз замирал посреди дороги и оборачивался; весь на иголках, купающийся в лучах закатного солнца, он превращался в третью позицию в ряду после «горящего огня» и «текущей воды». Так Сахароза стала преследовать преподавателя, который согласился вести у нее научную работу. И ей почти что не было стыдно. («Зря, зря, зря», — кричали чайки, исчерчивая белыми телами темно-голубое вечернее небо, но у Сахарозы в глазах уже загорелся блеск).