Сквозь алоэ прорастут лимон-цветы

      Яркое, палящее солнце своими лучами выжигало и без того желтеющую траву. Редкие облака лишь на мгновение создавали долгожданную тень, быстро пролетая по ясному небу. На рисовых полях, где-то на краю города, кипела работа. Слуги, оборванцы, бродяги и другие люди из низших слоев, ругаясь на яркие лучи, пололи ростки и катили рис, землю, изредка инструменты в потрепанных деревянных телегах. Ветхие соломенные шляпы едва ли спасали от жары, так что на лицах работников появлялись красные ожоги. Зажиточные мужчины в богатых одеждах вальяжно прохаживались между рядами, иногда прикрикивая на слуг, чтобы те не ленились. Парень лет пятнадцати-шестнадцати, тихо ругаясь себе под нос, волок тяжелую телегу к небольшому, грубо сколоченному сараю, где хранился урожай. Он ненавидел свою работу, на которой получал такие гроши, что на миску вонтонов еле хватало. А ведь он на рисовых полях торчал почти целый день, не разгибая спину. Впрочем, парню не привыкать к несправедливости – со времен переворота они сыпались на их семью градом. Подросток на секунду остановился, чтобы перевести дух, и вытереть лоб краем темно-синего колкого ханьфу, как на него налетел надзиратель: -Чего встал? Работать надоело?! Ну-ка, не отлынивай! – для большей угрозы мужчина цокнул языком и слегка ударил подростка по спине. Тот сжал зубы до противного скрежета, но подчинился. Как же порой ему хотелось ударить этих зазнаек по лицу! Но парень не смел – деньги ему были нужнее. Поэтому гордость и достоинство пришлось проглотить и спрятать глубоко внутри.       Склизкая грязь под ногами только мешала везти груз. Парень надвинул соломенную шляпу на глаза, спасаясь от лишних взглядов и солнечных лучей.       Три месяца назад он и подумать не мог, что опустится до такого. Пускай и незаконнорожденный, но все же князь, и вдруг – оборванец, работающий на рисовых полях? Ну не бред ли? Однако, как выяснилось, далеко не бред. Подросток вздохнул. Никак не о таком будущем он мечтал. Всего лишь месяцы назад парень жил в дворцовой роскоши, наслаждаясь праздной жизнью, а теперь вынужден наскребывать на еду по монетке. Как странно все обернулось! Парень приложил руку к подбородку, задумавшись. Его царственный брат, единственный и неповторимый наследный принц Сяньлэ, вознесшийся в семнадцать лет и ставший одним из самых сильных богов… интересно, что с ним сейчас? После проигранной войны, эпидемии и, наконец, низвержения, принц пропал. Ни в одном из уцелевших храмов, ни в разрушенной столице не могли найти падшего бога, вместе с которым исчезла и венценосная чета. Новый правитель, опасаясь мятежа, отправил на их поиски отряды бойцов, отдав приказ – найдешь, убей. Однако, пока что все было безуспешно.       Подросток крепко сжал кулаки от гнева, раздирающего его изнутри. Венценосная чета сбежала… только вот не целиком! Ни его мать, ни он сам никому, конечно, не сдался. Правильно, зачем забирать «испорченную сестру и проклятье рода»? Лучше бросить их на растерзание стражников в полуразрушенной столице.       Ци Жун посильнее натянул шляпу. Он давно уже выучил – гневом делу не поможешь. Нужно бросить все силы на работу и тогда, может быть, что-то получится. Хотя Ци Жун и сам уже перестал в это верить.

***

      Рабочий день подходил к концу. Закат окрасил горизонт алым, будто огромный пожар обуял растущий далеко-далеко лес. Ци Жун, вместе с другими рабочими выстроился в линию у забора, для получения награды – вернее, жалкой горстки медных монет. Мужчины-надзиратели с холщевыми мешочками в руках проходили мимо, бросая в протянутые руки жалкий заработок. Звон медяков, падающих в испачканные руки бродяг, радовал многих, стоящих вокруг: оборванцы улыбались, от всей души рассыпаясь в благодарностях. Оно и понятно – эти люди никогда не знали лучшей жизни, поэтому для них такие гроши – предел мечтаний. А Ци Жун, не считая детства, живший буквально во дворце, от подобного отвык. А, как известно, привыкать всегда сложнее, чем отвыкать.       Наконец, очередь дошла и до него. Мужчина смерил подростка насмешливым взглядом, после чего наклонился, заглянув в скрытое полами соломенной шляпы лицо Ци Жуна. -Знаешь, парень, я бы на твоем месте перестал корчить недовольные рожи, когда тебе выдают деньги. А то мы можем подумать, что они тебе не нужны, - усмехнулся он. Ци Жун до хруста сжал кулаки, сдерживая себя. -Я не недоволен, - тихо пробормотал он, закатив глаза. – Деньги мне нужны. -Оно и видно. Такой же поганец, как и остальные, - презрительно бросил богач, и, наконец, швырнул монеты подростку прямо в лицо. Ци Жун, собрав медяки, поспешил уйти с полей. Еще секунда и он изобьет этого мужчину. Как можно быть таким противным?!       Ци Жун несся по пыльным улицам со скоростью света. Случайные прохожие, спешащие по своим делам, в испуге шарахались от него, бормоча под нос проклятья. На самом деле, место, где сейчас Ци Жун живет далеко не безопасно. Захудалый квартал нынешней столицы (повезло, что они хотя бы не в развалинах Сяньлэ), кишащий бедняками и бандитами, появившимися после переворота. Здесь лучше было не высовываться, если хочешь жить, но Ци Жуна никогда не волновали правила. Он лучше нагрубит, и умрет победителем, чем трусливо спрячется в углу.       Ветхая, держащаяся разве что на честном слове, хижина стояла на окраине квартала, рядом с кладбищем. На темном ночном небе уже сиял серебряным святом лунный диск. Ци Жун остановился перед дверью, стараясь отдышаться. Внутри его ждала матушка, которая нуждалась в еде и новой одежде. Подросток вытащил из кармана медяки, решив завтра утром обновить запасы. В конце концов, ему хотя бы дают немного риса на полях, а вот матушке следует питаться лучше и больше. В последнее время ей совсем нездоровится. Глубоко вздохнув, Ци Жун потянулся к двери без ручки и осторожно приоткрыл.       В комнате было до ужаса темно. Единственная полоска света – дырка в стене, которую оба предпочитали называть окном. Мягкий лунный свет слегка освещал фигуру женщины. Ее очевидная худоба была явно заметна, даже через широкие полы грязноватого цибао. Бледная, тощая, костлявая кисть сжимала глиняный кувшин с отломленным горлышком. На звук открывающейся двери женщина повернулась. В ее впалых глазах, которые очерчивали большие черные круги, отразилась ярость, граничащая с отчаяньем. -Ты!.. – воскликнула она, и кувшин выпал из худощавой руки, расколовшись на два больших осколка. – Ты посмел… посмел вернуться…, - словно помешанная бормотала она.       Ци Жун попятился, врезавшись спиной в дверь. Женщина встала. Луна осветила растрепанные волосы, спутанными прядями стекавшие на плечи. В целом, матушка даже отдаленно не напоминала сестру императрицы. Скорее, была похожа на душевнобольную. Женщина задрожала, подняв трясущуюся ладонь и указав на Ци Жуна пальцем. Тонкие, искусанные до крови губы мелко трепетали, будто матушка пыталась что-то сказать, но не могла. Запавшие щеки раздувались от частых вдохов. Ци Жун сглотнул. Видимо, матушка вновь чувствует себя… не очень хорошо. -Все из-за тебя! – закричала женщина, второй рукой схватив осколок кувшина. – Проклятье! Проклятье, проклятье, проклятье! – бормотала она, безумными глазами смотря на сына. – Зачем я тебя родила?! Зачем?! Из-за тебя мой род лишился всего, чего добивался столько лет! Из-за тебя наше государство пало! Ты во всем виноват!       Ци Жун зажал уши руками, медленно отступая в угол. Невыносимо слышать подобное от родной матери. Подросток закрыл глаза, чтобы не смотреть на то, во что его матушка превратилась. Да, может быть, он не так хорошо ее помнит, ведь во дворце они почти не виделись, но он точно знает, что эта женщина никогда не была… такой. Ци Жун понимал, что матушка, скорее всего, не выдержала всех тягот, обрушившихся на них, поэтому явь и сон в ее голове перемешались. Она часто путала прошлое с настоящим и наоборот, редко могла уснуть без криков, и, почти каждый раз, по возвращению Ци Жуна домой, вопила и била посуду, рвала вещи, зачастую замахивалась и на сына. Поначалу подросток не понимал, что происходит и почему матушка обвиняет его в перевороте и войне, а потом осознал. И с осознанием пришлось мирится – матушка не хотела его рожать. Она чувствовала вину за это, и ненавидела его. Во дворце женщина скрывалась от позора и сына в дальней комнате, а сейчас, когда она жила с ним под одной крышей, эмоции выплескивались наружу. Ци Жун думал, что матушка на самом деле чувствовала себя виноватой перед ним – иначе бы не забирала с собой. Однако сейчас это не имело значения – худая женщина, плюясь от ярости, замахнулась на подростка. Ци Жун даже понять не успел, когда матушка оказалась рядом. -Проклятье! – женщина отвесила парню хлесткую пощечину. Тот не стал сопротивляться. – Я тебя ненавижу! – по щекам матери заструились слезы. -Матушка, позвольте…, - начал было Ци Жун, но она взревела и ударила подростка вновь. -Не смей так ко мне обращаться! Не смей напоминать о том, что я сделала! Не смей! – женщина схватилась за голову, и упала на пол. Глиняный осколок выпал из костлявой руки, и в обезумевших глазах отразилось отчаяние. Матушка зарыдала, катаясь по грязному полу и иногда выкрикивая обрывистые фразы.       Ци Жун встал, отряхнув одежды. Он обошел беснующуюся мать и выбежал за дверь. Сегодня приступ особенно сильный – значит, подростку придется пережидать на улице. Ци Жун мысленно прикинул, сколько примерно это будет длится и решил, что одной ночи должно хватить. Горько усмехнувшись, парень принялся бродить по пустым, пыльным улицам. Раньше он бы ни за что не оставил матушку в таком состоянии одну, но теперь ситуация изменилась. Если Ци Жун хотел сохранить себе и ей жизнь, приходилось запирать женщину в хижине. В прошлый раз она выбила замок, так что теперь парню оставалось надеяться на благоразумие.       Ци Жун примостился в промежутке между хилыми зданиями и облокотился о каменную стену, отгораживающую опасные кварталы от основного города. Обняв колени, подросток плотнее закутался в грубое ханьфу, пытаясь согреться. Ночь полностью вступила в свои права, и Ци Жуну лучше бы отоспаться, ведь работу никто не отменял – как сказал хозяин рисовых полей: «не приходишь один день – не приходишь никогда», но уснуть он не мог. Все мысли крутились вокруг матушки, жизни во дворце и собственного жалкого положения. «Хоть бы матушка побыстрее поправилась» - мысленно взмолился парень. Денег на лекарство от душевных болезней у них не было, да и лекарств подобных изобрели немного. К тому же, им все еще приходилось скрываться – не ровен час, новый государь и его с матушкой захочет убить. И Ци Жун с ужасом понимал, что противостоять стражникам не сможет – не сейчас, когда на его плечи взвалена ответственность за матушку. Не сейчас, когда он настолько истощен, что поднять булыжник – уже непосильная задача. Как он только умудрился выжить, да еще и на рисовые поля устроится? Даже для самого Ци Жуна это загадка.        Глаза закрывались против воли, вероятно, усталость брала верх над кошмарами. Ци Жун вдохнул холодный воздух и попытался слегка замерзшими ладонями растереть покрасневшие щеки. Как быстро в этих краях менялась температура! Только что знойное, яркое солнце сжигало траву под ногами, а теперь холодный ветер и ничуть не согревающий свет луны заставляли ежится от мороза. Новая столица находилась на юге, вдалеке от Сяньлэ. С одной стороны, Ци Жуну это было на руку – вряд ли венценосную чету (если их с матушкой к ней причисляют, конечно) станут искать в главном городе Юнъаня. Но с другой большой риск заболеть и, скорее всего умереть (в таких условиях, в которых живут они, это немудрено) из-за переменчивой погоды. Однако, идти Ци Жуну было некуда. Быть может, будь он один, подросток стал бы бродяжничать по окрестным городам, но с ним была матушка – а значит, позволить подобное Ци Жун не мог. Парень сел на случайно обнаруженную рваную ткань, боясь застудить себе что-нибудь, и со вздохом опустил тяжелые веки. Сон – лучшее лекарство от всех болезней, говорили ему. И сейчас Ци Жун больше всего на свете хотел выздороветь.

***

      Утренние лучи восходящего солнца заставили Ци Жуна поморщится. Подросток нехотя открыл глаза и тут же зажмурился от непривычно яркого света. За ночь его тело окоченело и затекло, поэтому пошевелится было трудно. Ци Жун поднялся, опираясь рукой на стену, и скривил губы. -Вот же срань, - выругался он, почесав затылок. В жизни на улице был только один плюс – теперь Ци Жун мог спокойно ругаться на чем свет стоит, и никто ему слова не скажет. – Больше не буду ночевать здесь, спина ужасно болит!       Все еще ворча, Ци Жун направился в сторону хижины. Город только начал просыпаться – из окон выглядывали женщины и дети, мужчины собирались на работу, торговцы устанавливали свои лавки. «Как будто кто-то будет что-то покупать, - усмехнулся про себя Ци Жун. – Здесь денег ни у кого нет, бестолочи!»       С основной улицы, на которою случайно забрел вчера, Ци Жун свернул на грязную тропинку, ведущую к окраине. Хибара, в которой он с матушкой сейчас жили, принадлежала уличному торговцу, очевидно, неудачливому. Они заняли помещение, как только торговец скончался. Его труп похоронен на кладбище, что буквально под боком у хижины. «Отвратительное расположение» - про себе отметил Ци Жун два месяца назад, когда они с матушкой заселялись. В хижине была всего одна небольшая комната, крыша порой протекала, а гнилые доски, из которых сложен пол, иногда проваливались под ногами. И как только они выдерживают мебель? Впрочем, было бы что выдерживать – хилая кровать, да замызганный столик и две табуретки – вот и все, что у них было. Поначалу Ци Жун был в ярости, но позже привык. Как говорится, довольствуйся тем, что имеешь. Даже если ничего не имеешь.       Вскоре уже показались очертания хижины. Ци Жун ускорил шаг, от волнения сжимая руки в кулаки. Нехорошее предчувствие затаилось в душе у подростка, однако тот старался отогнать от себя плохие мысли. В конце концов, не первый раз у матушки обострение – до этого все было хорошо, значит, и сейчас будет так же. -Твою мать! – вскрикнул Ци Жун, поскользнувшись на липкой грязи. Парень еле удержал равновесие и желание обматерить все вокруг. Похоже сегодня ему не везет с самого утра!       Ци Жун проверил складки ханьфу, в которые спрятал медяки. На месте, пронесло. А то ведь тут народ легко может обокрасть даже здоровяка – что уж говорить о спящем подростке? Возможно, бродяги посчитали его мертвым и побоялись кары богов. Хотя тут такого не бояться – не верят попросту. Нет, они знали, что небожители есть, и что они на небесах, но называть их богами отказывались. И где-то в глубине души Ци Жуну казалось, что они правы, говоря о том, что богов в этом мире нет.       Парень потянул руку к двери, собираясь открыть, как вдруг в нос ударил мерзкий запах тухлятины. Ци Жуна чуть не выворачивает прямо у порога, и он тихо ругается себе под нос. Наверняка матушка снова притащила в дом мертвую тушу – раньше такое случалось не раз, женщина буквально сходила с ума от голода, и как бы Ци Жун не пытался ее уговорить так не делать, сколько бы еды (на которую хватало денег, конечно) он не покупал (или воровал), матушка все равно продолжала таскать тушки, и вскоре Ци Жуну ничего не оставалось, кроме как смирится. Подросток осторожно приоткрывает дверь так, чтобы внутрь можно было просунуть голову, но объявлять о своем присутствии боится – вдруг матушка еще не в порядке.       Но матушки не видно. Ци Жун в недоумении крутит головой, внутри нарастает беспокойство. Парень входит в хижину и закрывает за собой дверь. -Матушка?.., - решается шепнуть он, однако никто ему не отвечает.       Внезапно на глаза подростку попадается странная куча, лежащая на полу. Ци Жун всматривается и замирает. Медяки выпали из руки и с оглушительным звоном упали вниз. Это была не куча. Это была его матушка, распростершаяся на холодном, гнилом дереве. Ци Жун чувствует, что не в силах больше стоять. Ноги подогнулись, и он упал на колени перед женщиной. В глазах отражается тело, замотанное в грязноватое цибао, и источающее омерзительный запах. Над ним уже летают мошки, запекшаяся кровь вокруг перерезанного горла превратилась в твердую корку. Бледные, костлявые руки до этого сжимавшие покрытый алыми разводами кривой нож, безвольно валялись возле тела, словно сломанные куклы. Клинок, выпавший из тощей кисти, лежал неподалеку, над ним тоже кружили насекомые. Спутанные волосы грязными прядями обрамляли впалое, посеревшее лицо с запавшими щеками и широко распахнутыми глазами, в остекленевших зрачках которых отразилась боль и дикий, первобытный ужас.       Ци Жун моргнул, мысленно все еще надеясь, что это все сон. Но это была явь. Матушки больше не было. Вернее было только ее тело. Ци Жун сглатывает и отводит взгляд. Он не понимает, что чувствовать и говорить. В голове проносится миллион мыслей за раз, Ци Жуну не удается сконцентрироваться на одной.       «У меня больше нет матери» - первое, что думает подросток. Однако он совсем не понимает, что с этой мыслей делать. У него больше нет матери – и что теперь?       «Что делать с трупом?» - вторая мысль, на которой удается зациклится. В самом деле, что? Хоронить? Но где? И как?       «Теперь мне будет легче жить» - третья. Ци Жуну должно стать стыдно за это, но сейчас он не может чувствовать абсолютно ничего.

«У меня больше нет матери».

      Ци Жун тупо смотрит на свои ладони, которые по какой-то причине мокрые. Только сейчас парень осознает, что плачет. Его мать самоубилась, перерезав себе горло. И, возможно, Ци Жун мог бы это предотвратить, если бы остался в хижине, а возможно и сам был бы мертв. Он не знает – и это незнание убивает сильнее, чем тело, валяющиеся под боком. Ци Жун пытается понять, как теперь следует поступить, но понять получается только одно – у него больше нет матери. Осознание странное, неприятное, склизкое, как мутная озерная вода, затянувшаяся трясиной. Руки Ци Жуна начинают трястись и тот не может (или не хочет) ничего с этим сделать. Вероятно, ему страшно, а может быть и нет. В любом случае, Ци Жуну следует встать и похоронить матушку. Иначе вся хижина пропахнет зловониями.

***

      Он не помнит, как оказался на кладбище. Он помнит только то, что его жизнь покинуло все хорошее, что существует в этом мире. В его руках железная лопата, которой он копает могилу. И, кажется, впервые в жизни ему не хочется матерится. Рядом с ямой лежит скрытое рваной тканью тело. Ци Жун не посмел притрагиваться к нему, так что оно осталось таким же, каким он его нашел. Ровный прямоугольник приобретает внушительные размеры – уже может поместится гроб. Только вот гроба у него нет. Далеко не самые достойные похороны для особы из венценосного рода, но и смерть этой женщины была не «царской». Ци Жун находится не совсем здесь – все движения он делает на автомате, толком не осознавая, что он творит. Мозг плывет и плавится, органы разрываются на тысячи частей. Невыносимая боль – единственное, что осознает и чувствует Ци Жун. Однако, ему не под силу отличить физическая это боль или душевная, да и парню если честно все равно. Взгляд еле фокусируется на лопате и поблескивающим в темноте железном конце, которой то и дело погружается в землю, копая могилу – Ци Жун не помнит или не знает, для кого.       Закончив, он бросает лопату, и поворачивается, чтобы что-то сделать (он уже забыл, что), как вдруг спотыкается и падает. Лицо Ци Жуна пачкается землей и грязью, в нос ударяет трупный запах. В глубине мозга всплывает задача – хоронить тело, замотанное в ткань. Да, точно. Ци Жун встает, тупо отряхиваясь, и осторожно поднимает труп, стараясь не касаться кожи. Он мотает головой, пытаясь вспомнить, чье это тело. Наверное, кого-то очень важного для него, иначе он бы не стал так заморачиваться с похоронами. Ци Жун наклоняется и аккуратно, насколько может, опускает труп в вырытую могилу. После чего поднимается и вновь берется за лопату. Все действие отрешены и автоматичны, без капли чувств. Разве что из глаз текут слезы, размывая остатки земли – Ци Жун и сам не понимает, почему плачет.       Могила засыпана, на небольшой горке стоит более-менее подходящий на роль могильного камня, булыжник. Ци Жун смотрит на свою работу отстранено, не помня, ради кого и для чего делал это. Он ложится на землю рядом, собираясь спать. Почему именно здесь и именно сейчас Ци Жун не способен объяснить. -Потому что так надо, - оправдывается подросток перед самим собой. – На рассвете я обязательно вспомню, что к чему.       Глаза закрываются и Ци Жун почти в это же мгновение засыпает. Он слишком устал, чтобы в чем-то разбираться.

***

      Прошел день. Ци Жун не поднимался. Он все также лежал на могиле, опасаясь открыть глаза. Солнечный свет пробивался через опушенные веки, но парень не обращал на него внимание. Ему казалось, что оглядись он вокруг, случится что-то ужасное. Ци Жун лишь изредка приходил в себя, в затуманенном разуме появлялись просветы, подросток на минуты осознавал все происходящее, а после вновь проваливался в бред. Ци Жуну с каждым часом становилось все хуже и хуже. Подросток чувствовал лишь тупую боль по всему телу и порой липкую жидкость где-то в районе рта. Он не ел и не пил, вся одежда перемазалась грязью. Иногда до его слуха долетали отдаленные голоса, но Ци Жун был не в том состоянии, чтобы различать слова. Руки и ноги затекли, волосы спутались, в нос забилась земляная пыль, из-за чего дышать становилось трудно. Ци Жуну было очень холодно, голодно, зачастую его даже тошнило, но он не понимал это – так и продолжал лежать на том же месте. -Мне больно…, - шепнул Ци Жун. Парень ничего не видел – сплошная темнота с красными всполохами болезненных мук. – Мне больно…, - как умалишенный бормотал он. В рвущемся и горящим сердце теплилась странная надежда на спасение. – Мне больно… мне больно, блять, больно! – вскричал он, перебарывая ужас.       Тело словно взрывалось изнутри. Будто тысячи углей закинули в каждую клетку и наполнили горящей лавой. Ци Жуна трясло, как в лихорадке, кончики пальцев судорожно сжимали залитые омерзительной жидкостью комки могильной земли. «Убейте!» - взмолился Ци Жун про себя, почему-то думая, что говорит вслух, - «Убейте! Убейте, убейте, убейте!». Он попытался повернуть голову, лбом наткнувшись на холодный камень. -Ты чего тут разлегся?! – возмутился Ци Жун, подняв ослабшую руку и замахнувшись на неизвестную преграду. – Это мое место! А ну, сваливай на… - договорить Ци Жун не смог – резкая боль в голове разбивала череп на части. Парень взвыл, схватившись за виски. Он громко выругался, снова упав на насыпь.       Глаза заволокло поволокой. Подросток хотел было подняться, но не смог. По щекам потекли горячие слезы, которые только поднимали температуру и без того плавящегося тела. Ци Жуну хотелось потерять сознание, однако, ничего не выходило. Жар держал парня в себе, и тот пытался избавится от него, колотя себя везде, до куда мог дотянутся.       Ничего не помогало. Только синяки расцветали на бледной, испачканной коже. Ци Жуну очень хотелось, чтобы кто-то сейчас спас его, но никто о случившемся не волновался. Подумаешь, всего лишь оборвалась одна жизнь, до которой ни одному человеку нет дела.