Ты (мой)

      Ты заходишь в клуб. Аккуратно придерживаешь дверь перед выходящими дамами. Устало улыбаешься компании возле моей стойки, как хороший друг. Состриженные под корень ногти, кудрявые светлые волосы, выглаженная синяя рубашка с расстегнутыми пуговицами у ворота – видно, как слегка выпирают соски. Весь такой чистый, что в голову лезут грязные мысли. Мурлычешь кому-то «привет», хотя тебе не отвечают. В свободных джинсах, таких тёмно-серых, как часто сгущающиеся тучи над нашим городом Нью-Джерси. И откуда ты такой взялся?       У тебя правильное лицо и широкая фигура – ты не был полным, скорее обезумевшим спортсменом с неплохими габаритами. Мой персональный Генри Кавилл из первого сезона «Ведьмака», посвежевший после расставания с плохими английскими женщинами и мужчинами, вернувшимися домой в Америку. Твой дом – я, и ты вернулся ко мне в 21:04 в четверг. Ты возник в моем мире, и мне стоило бы принять корвалола, но он лежит забытый в подвальном помещении. А я не хочу уходить. Хочу натирать бокалы до треска и не отрываясь наблюдать, как ты сжимаешь нижнюю губу в зубах и поворачиваешь голову влево – а, нет, вправо! – ощущая себя явно не в своей тарелке среди кучки идиотов с зип-пакетами в карманах. Они думали, я не замечу?       Затем подходишь к барной стойке, рассматриваешь бутылки за моей спиной и слишком долго молчишь. Ясно, по твоим бегающим глазам слева снизу от меня я понял – тебя не интересует односолодовый виски, и слава богам, ты не из тех, кто любит напиваться до потери сознания. Ты ведешь глазами вверх, заостряешь внимание на текиле, и, видимо, я слишком рано тебя похвалил. О да.       Мне нравится твоё детское замешательство, и, заинтересованный, я отворачиваюсь к другому посетителю. Ты не из наших постояльцев, я рассматриваю тебя боковым зрением, пока подливаю пьяному бедняге ещё немного вермута. Ты точно не станешь завалиться нам на столы и не будешь вертеть своей рубашкой как лассо. Ты реально другой! Выставляешь напоказ затвердевшие соски, но кажешься таким недоступным, что хочется перескочить через стойку и впиться в тебя губами. Это явно не первая попойка в твоей жизни, но находишься в глубокой задумчивости. Зачем же ты подошел? – Эй, придурок! Смотри куда льёшь! – Извините.       Прости, пришлось оторваться. Кажется, я случайно переборщил с вермутом и он пролился прямо на штанину пьяному типчику.       Он смотрит с ненавистью, но не ко мне – к себе. Люби люди себя чуть больше, сфера обслуживания не была бы такой выгребной ямой. Его жаль. Кажется, сегодня он потерпел неудачу. – Не строй из себя умника! Твое дело – просто подливать мне сраного алкоголя. Ты его не делаешь и даже не разбираешься как следует. – Да, сэр. Это полностью моя вина. Напиток за счёт заведения.       Я проглатываю горящий комок раздражительности и подливаю вермута в новый бокал. Не могу выглядеть невежливым в твоих глазах.       Мне не все равно, что он там лепит, этот тайный любитель туалетной дрочки. Застегивал бы хоть ширинку перед тем, как раздвигать жирные ноги на нашем стуле.       Тебе, кажется, тоже не все равно. Ты поворачиваешься к нам с искренней ухмылкой ровно в тот момент, когда типчик забирает бокал и уходит прочь.       Когда он скрывается в толпе, я шепчу «Сраное агро» так, чтобы ты услышал. Ты улыбаешься шире, а я радуюсь, что у стойки больше никого не оказывается – нам никто не помешает. Ты пересаживаешься на его место – чтобы быть ближе ко мне? – и с вызовом спрашиваешь: – Мне тоже полагается кличка? – Ну и урод, ага? – Может, просто плохой день.       Как мило. Стараешься разглядеть в людях лучшее. Мы с тобой как инь и ян. – Если бы не такие придурки, - начинаю я, хотя мне стоило бы заткнуться, ты этого не оценишь – было бы не так паршиво на этой работе. – На самом деле, все мечтают стать лучше: сбросить пару килограммов, прочитать пару умных книг, бросить вредные привычки и сходить в музей. Но на деле хотят только пить и жрать пончики. Не хочу показаться грубым, но ты не заметил спад народа в клубах? Люди начали предпочитать спиваться дома в одиночестве. Впервые за долгое время в стране повышается череда самоубийств. И знаешь почему? – И почему же? – Я скажу почему. От нас стали требовать слишком многого: идеальная фигура, характер, заработок, внешность. – Если ты дома – не надо заботиться о внешности и одежде.. – Никто ведь на тебя не посмотрит.       У тебя миндалевидные голубые глаза, и я не могу остановиться: – Можно нажраться, как свинья.       На пальце у тебя нет обручального кольца, и я продолжаю: – И не переживать за свою репутацию.       У тебя ангельское терпение и широкая белоснежная улыбка. Мне надо бы замолчать, но я с трудом нахожу в себе на это силы. Никто не разговаривал со мной больше 5-ти минут. – В общем – ты решаешься перебить затянувшуюся паузу, замечая, как мне становится неловко за свой речевой поток – Не стоит тратить свои нервы на посетителей. Лучше абстрагироваться и воспринимать их как неигровых персонажей, которых просто нужно выслушать, чтобы пройти дальше.       Ты киваешь на бутылку с бурбоном, и я уже тянусь себе за спину, не отрывая наш зрительный контакт.       Будь мы подростками, я бы тебя поцеловал. К сожалению, между нами стойка и мы уже слишком старые для детского безрассудства. А для взрослых ночных игр ещё слишком рано: у тебя приподнятые широкие плечи – ты слегка стесняешься. Черт, тебе точно стоит выпить.       Интересно, ты уже заметил, как мои загнутые рукава рабочей рубашки обрамляют выпирающие мышцы? Конечно, до тебя мне далеко, но я никогда не был дрыщом – просто, чтобы ты знал.       Твои я заметил уже давно. Как бы попросить, чтобы ты поднял свои руки, и я ещё раз увидел твердые соски? – Значит, начинаешь с бурбона? Хвалю, но, обычно, сюда уже приходят подвыпившими. Алкоголь, особенно крепкий, действует только спустя время. Тебе бы не переборщить. – Что, я настолько выгляжу неопытным?       Я мастерски пододвигаю бокал и ты сразу же его ловишь. – Скорее так, как будто бы день удался дерьмовым. – Мягко сказано.       Ты опускаешь взгляд, и я сразу же теряюсь. Черт, мне стоило подбирать вопросы чуть лучше – я не хочу тебя расстроить: ни случайно, ни тем более намеренно. – Ну, а ты.. Джеймс? – обратил внимание на бейджик? Как мило. – Много ли дерьма у тебя за спиной? – Это случается у всех. Для товарищей по дерьму – просто Джимми. – улыбаюсь я, опираясь локтями на столешницу. – Что-ж, - ты тихо смеешься: так бархатно, словно мурлычешь – Тогда я, для товарищей по дерьму – просто Керли.       Ты тянешь руку, и я впиваюсь в неё так, как будто мы далекие и хорошие друзья. Бархатный у тебя не только голос, Керли.       Ты делаешь один большой глоток, не отводя взгляда, потому что хочешь видеть, как я смотрю на тебя. – Может, пожелаешь мне хорошего вечера, если кличка уже есть? – Хорошего вечера, Керли. – улыбаешься. – Спасибо, Джимми.       Ты пришел сюда не за бурбоном, Керли. Ты назвал меня по имени. Улыбался, слушал, смеялся. И расплатился дебетовой картой, случайно задев костяшками пальцев небольшой терминал. На нём остались твои отпечатки, прямо передо мной. Я прижимаюсь подушечками к ещё теплому месту, и твои фантомные руки отпечатываются на моей коже.       Когда вместе с друзьями ты покидаешь клуб и спускаешься в метро, я тут же срываю с себя галстук и следую за вами. Запоминаю ветку, сажусь неподалеку и выхожу на твоей станции. Вы проходите совсем немного, и останавливаетесь у дома с огромными окнами на первом этаже: а когда ты прощаешься с ними и появляешься в окнах той самой квартиры, к тебе подбегает невысокая девушка с черными волосами. Ты пытаешься объяснить ей что-то, она машет руками, но потом.. Вы что, поцеловались?       Я прячусь за деревом через дорогу от многоэтажки, наклоняю голову и щурю глаза. Ты подхватываешь её на руки и ведешь к дивану. Керли, кто это такая?