Строя замки

Маккензи потерялась. Она не знает, где и когда, но это совершенно очевидно всем вокруг. — Ты выглядишь усталой, — говорят ей на прослушивании, и она не спорит. Не может. Не хочет. Поджимает губы и кивает. Благодарит за потраченное время и бежит босая по белым коридорам в надежде потеряться ещё больше, чтобы уж наверняка не найтись. — Леди на приёме #5 и Проститутка #2 это тоже роли, — улыбается и пожимает плечами, когда Мэдди пытается возмутиться. — Всё хорошо, правда, — и это звучит убедительно. А как иначе? Это же Маккензи. Ей плевать на чужое мнение. Плевать на неудачи — на всё и на всех плевать. Она отходчивая. Весёлая. И даже немного поверхностная. С ней всё в порядке. — И раз, два, три, четыре… И Резче! Резче! В-о-о-о-т так! Дни репетиций напряжённые. Настолько, насколько не должны быть. Азия играет Леди на приёме #2 и Проститутку #1. Они с Зиглер определённо могли бы посмеяться над этим. — Вы должны быть больши-и-и-ми! Заполняйте собой всё пространство! — Маккензи уже гораздо легче даются танцевальные номера. Она уходит в репетиции с головой и даже их хореограф — Джианна отмечает прогресс. — Отдышитесь, попейте водички и перейдём к следующей связке. Не знаю как, но до конца недели надо закончить с постановкой номеров. Кензи с жадностью опустошает бутылку. Сцены в борделе — самые сложные. Танцы в них быстрые. Они требуют гибкости, пластики, технической точности и невероятной раскрепощённости. С последним особенно тяжело, так как их в лучшем случае девять — пять девушек, два парня и местами Дориан Грей с лордом Генри. Сценарий предполагает все возможные виды взаимодействий, и это вызывает трудности. — Так, в последней связке я хочу чётко видеть семь грехов. Джианна двигает студентов как мебель, выстраивает их позы с точностью до положения мизинца. Маккензи мнётся на месте и кусает губу в ожидании, когда ей скажут, как именно она должна «лениться» в этой последней связке. — Так, Кенз, иди сюда. Ложись на кушетку. Переход придумаем завтра. Сейчас надо это добить уже. Женщина долго возится с положением Зиглер и в итоге останавливается на том, что ей нужно лечь на бок и согнуть руку в локте, подпирая голову. — А вторую руку куда девать? — интересуется девушка, пытаясь не шевелиться. — Сейчас всё сделаем. Азия, иди сюда. Локоть Маккензи соскальзывает со спинки кушетки и приходится искать точку опоры заново. «Вот ведь чёрт». Зиглер нервно сглатывает, когда Азия становится прямо за кушеткой — она слышит её тихие шаги, чувствует присутствие затылком. В голове крутится одна мысль: она — похоть. — Ты перекидываешь ногу и садишься на Маккензи, а ты, — Джианна привлекает внимание лежащей Зиглер, на секунду переставшей дышать, — не шевелишься и максимально отворачиваешь голову. Давайте посмотрим. В считанные секунды Кензи ощущает вес чужого тела на своих бёдрах и едва ли не сворачивает себе шею, чтобы не видеть обладательницу этой до невыносимого разгорячённой кожи, обжигающей с каждой секундой всё сильнее. Она чувствует, как по настоянию хореографа «похоть» принимает позу кошки. Секунда, и её рука находит грудь Маккензи. Касается. Обхватывает. Слегка сжимает, хоть Джианна ничего не говорила об этом. Зиглер приоткрывает рот, чтобы хоть как-то ловить воздух. Чуть ли не пикает. Эти руки определённо слишком сильные. — Так отлично. Смотрите, я хочу, чтобы ты, Азия, наклонилась как можно ближе к щеке Маккензи, а ты, Маккензи, свою свободную руку положила ей на шею, как бы отталкивая. И ты всё ещё не смотришь на неё. Нам нужно создать картину того, что она хочет тебя, а тебе лень даже посмотреть на неё. Кензи кивает, не поворачивая головы. Она думает о том, что её шея рано или поздно порвётся от натуги. Она не знает, как сможет это выдержать и не представляет, каково Азии приставать подобным образом к каждому герою напротяжении нескольких номеров. У той прекрасно получается это делать, но всё равно вряд ли это лёгкая работа. Работа. В этом всё дело. Пора привыкнуть, что это работа. Да, они всего лишь работают. Играют. Делают то, что должны. Не стоит воспринимать это как-то иначе. Азия следует указаниям хореографа и пристаёт ко всем. Видимо, теперь просто настала очередь Маккензи испытать это на себе. Это нормально. Так в настоящем театре и происходит. Вот только она к этому не готова и вряд ли когда-нибудь будет. Она чувствует чужое сбитое дыхание на своей щеке. Наугад нащупывает область шеи и, едва коснувшись её, ощущает бешеный пульс под своими пальцами. «Господи, это уже слишком». Зиглер готова то ли улыбнуться, то ли разреветься. Джианна, довольная собой, отходит от них к следующему «греху», а они остаются лежать. Кензи чувствует, как тело, возвышающееся над ней, дрожит. — Какая ирония, правда? — шепчет Азия, опаляя её лицо. — «Тебе лень даже посмотреть на неё». Забавно. Маккензи молчит, искусывая губы вплоть до красного месива. Она не знает, что говорить. Не знает, что думать. Она потерялась. И уже давно. Она не знает, как ответить так, чтобы это было похоже на неё обычную. Что бы сказала Маккензи Зиглер? Кто вообще такая Маккензи Зиглер? Последний отрывок хореографии занимает гораздо больше времени, чем все думали. В десять вечера приходит охранник и выгоняет их, причитая, что ему нужно всё закрыть. «Грехи» плетутся в раздевалку, еле передвигая ноги. Пятичасовые репетиции выжимают из них всё до последней капли. Зиглер переодевается быстро и не менее быстро вылетает из раздевалки. Ни секунды дольше положенного она не хочет находиться в обществе этой мрази. Она ведь всё видит, всё понимает, но всё равно издевается. «Она просто жестокая тварь». Тут же откуда-то из глубин подсознания прилетает: «Ты сама виновата», и с этим спорить девушка не собирается. Она всё испортила. Как всегда. И теперь им обеим странно и неловко работать бок о бок (буквально). Дорога до дома — это отличное время для самокопаний. Чем длиннее путь, тем меньше времени потратиться на психоанализ перед сном. Спать же тоже нужно. Вечерний мартовский вечер обдувает лицо, даруя желанное охлаждение. Этот день пережит — осталось пережить завтрашний, а потом следующий, и следующий, и следующий за ним. Так жить невозможно, но все почему-то живут. — Жаль, что страх это не один из семи грехов. Ты бы отлично смогла носиться по сцене, убегая от меня. Кензи сжимает руки в кулаки и прибавляет шаг, надеясь избежать очередного бессмысленного разговора, но у Азии другие планы. Она нагоняет девушку, хватает обеими руками и насильно останавливает, разворачивая к себе лицом. — Ты на меня смотришь. Ура. Победа, — Азия пытается шутить. Очевидно, зря. Маккензи смотрит на неё с нескрываемой обидой — скрещивает руки на груди и отходит на безопасное расстояние. Азия матерится себе под нос и уверенно делает шаг вперёд. — Я хочу извиниться за сегодняшнее. Я всё ещё злюсь на тебя, но на репетиции это был перебор. Прости. Что с тобой происходит? Ты можешь рассказать мне, — что-то в её тёмных-тёмных глазах заставляет ей верить. Заставляет хотеть расслабиться на несколько секунд и перестать отгонять все те навязчивые мысли, которые кружат в голове вот уже много месяцев. Зиглер молча смотрит на девушку перед собой. Сжимает её руку. Кивает каким-то своим мыслям, опускает голову в землю, а когда поднимает, губы оказываются сжаты в тонкую полоску, на лбу проступает складка, а в глазах стоит прозрачная пелена, переливающаяся в свете фонарей ночного города. — Я не знаю, где я. И всё вокруг осыпается: дома, деревья, машины. Всё превращается в пыль, которую торопливо забирает с собой ветер. Вокруг вдруг остаётся одна лишь темнота. Впереди ничего нет, а того, что, казалось бы, должно было быть позади никогда не существовало вовсе. Была одна лишь пустота. Всегда. Только теперь здесь есть что-то ещё. Есть эта рука, сжимающая твою в ответ.