Lionize

Жалеет ли Мин Юнги о каждом сказанном слове, произнесённым в мрачных стенах, не подумав? Да. Желает ли Мин Юнги извиниться перед тем, кого так сильно обидел? Нет. Да. Будет ли он совершать задуманное? Да. А простят ли его — неизвестно, однако мужчина готов упасть в смутную неизвестность, разбиваясь об острые концы зубастых шипов, лишь бы услышать хоть ещё одно слово, изречённое столь манящими губами. Лишь бы не видеть в чужих глазах ту обиду и разочарование, что сам же присвоил. Выкуренная пачка красных Мальборо летит туда же, куда и душевное состояние Мина. Вот только, если никотиновые трубки ударяются об дно железной урны, то душа Юнги соприкасается со дном Мёртвого моря, откуда она и зародилась. Хорошего, как у доктора, у него не сильно много, а хорошего, как у человека, — ещё меньше. Грубый с детства характер мешал жить, создавая свои законы и ультиматумы. Но даже это не помешало мужчине стать тем, кем он сейчас является. Или, кем являлся. Стоя на лестничной клетке между четвёртым этажом и крышей, Мин может ясно взглянуть правде в глаза. Он поступил неправильно. И только ему разгребать последствия. И первый шаг он может сделать прямо сиюминутно, бросив прямоугольную красную коробку с говорящей надписью "Marlboro" вслед за её содержимым в ржавую урну. Всё же стоит перейти на ароматизированные сигареты той же известной фирмы, но уже серии "Fresh Line", ведь дыхательная система начинает медленно, но чересчур уверенно подводить тело. Сизое ощущение того, как организм сначала плавно начинает погружаться в расслабленное состояние, а затем постепенно наливаться энергией — пропадает с каждым новым днём, точно так же, как и деньги с банковского счёта. Пусть одна пачка и стоит не больше трёх с половиной тысяч вон, однако такая упаковка на день приходится не в единственном экземпляре. Всё же упаковка никотина соприкасается с железным дном, отдаваясь глухим эхом по небольшому лестничному пролёту. Глаза не следят за полётом красных "Marlboro", им бы за своим уследить. Тёмные очи прикованы к большой, металлической двери, что будто разделяет мир на до и после. Переступив её порог — Мин может потерять всего себя моментально, но, не переступив, — его будет ждать всё тот же конец, но уже с иным промежутком времени, полного мучений. А их доктор не любит и потому выбирает первый вариант, не простояв больше пяти секунд. Всё происходит будто в замедленной съёмке: рука с оголённым запястьем ложится на чёрную ручку двери, с силой надавливая вниз; тяжёлая дверь, ведущая на крышу, моментально отворяется, а шелковистых волос Мина тут же касается холодный леденящий ветер, что заставляет прикрыть и без этого узкие глаза. Юнги его видит. Сквозь препятствия в виде сооружений на крыше и не до конца распахнутой двери, видит собственный луч света, полный мрака снаружи. Он сидит один. Такой одинокий, оставшийся один против всего жестокого мира и с собственным разбитым сердцем. Юнги с ним чем-то похож. Такой же разбитый и всё по той же причине. Сам натворил, а исправить не может. Но шанс есть всегда, и потому мужчина перешагивает через невысокий порог, делая это левой ногой. С самого начала всё пошло не так. Холодный пронзающий ветер ударяет в лицо, из-за чего доктор Мин прикладывает руку к глазам, дабы видеть хоть что-то. Погода – словно олицетворение души розоволосого парня, сидящего недалеко от края больничной крыши. Страшно. А если Юнги сделает снова что-то не так, и эта крыша станет последним местом, где побывал парень? Мин аж вздрагивает от этой мысли, мотая головой в отрицании. Не позволит. Удержит на краю пропасти, не давая упасть. Больше никогда не позволит. Создаётся ощущение, будто мужчина продвигается сквозь бурю и метель, настолько погода бушует, прогоняя посторонних, однако сейчас врач не позволит себе остановиться. Он дал время розоволосому пациенту отдохнуть, прийти в себя, но больше времени нет. Нечего сходить с ума от непонятных догадок и сожаления. Пусть они поговорят грубо и резко, но хоть поговорят. Пусть камень с души спадёт, не образовав новый. Расстояние в десять метров ощущается как в двадцать. Юнги с каждым шагом не становиться ближе, а отдаляется на миллионы километров. Он видит еле заметный движок со стороны сидячего парня, повёрнутого к нему спиной. И как подростку только не холодно? Старые рваные штаны не защищают перебинтованные бёдра от мороза, а тонкая толстовка Мина вовсе не придаёт тепла. Когда на душе айсберги Северного Ледовитого океана, то простой предзимний ветерок не будет ощущаться вовсе. Глыбы льда невозможно растопить даже тысячами обогревателями, у них температура слишком низкая. Короткий жест протянутой ладони заставляет замереть истуканом, не шевелясь от слова совсем: — Стойте, где стоите, доктор Мин, — голос чёткий и уверенный, заставляет выполнить невольный приказ. — Чи... — Мне не нужны Ваши извинения, — розоволосый нагло перебивает, не давая вкинуть и слова. Он словно сидит в собственном куполе, к которому подойти невозможно из-за плотных, непробиваемых граней. — Прошу Вас покинуть крышу и не появляться на моих глазах никогда, начиная с этого момента, — взгляд подростка устремлён в даль и больше никуда, ни на кого. — Ты даже не посмотрел на меня, Чимин, — тон старшего звучит опустошённо и отчаянно, однако крохотная долька раздражения слышится с первых слов. — Вы не достойны моего взгляда, — чересчур высокомерно и чрезвычайно правдиво. Мин сам это понимает, но принять не желает. — Молчите, доктор Мин? Правда глаза колит? — смех Чимина с дольками истерики разносится по крыше, больше не лаская слух мужчины. Плечи парня сильно вздрагивают, а тело чуть ли не дрожит от нарастающей истерики. — Я знаю, что виноват, — Юнги не сдвигается с места, оставляя остальные шаги Паку. Тот замолкает, ни на каплю не сдвигаясь с места, а лишь заостряя уши повнимательнее. — И, если бы мне дали выбор не говорить всё то, что я произнёс на эмоциях, то я бы с вероятностью в сто один процент отказался бы от него, — получает в ответ давящую тишину, а потому также уверенно продолжает. — Не скажи я тогда всего того, что по итогу выпалил, то ты бы не пришёл в себя, Пак Чимин. Разве я не прав? — ответа не получает, что не удивительно. — Я могу лишь попросить жалкое прощение, но прекрасно знаю, что оно тебе на хуй не всралось, — выходит так, как и ожидал — грубо и резко. — Прощение означает, что все уже кончено, — бесцветный голос Чимина ударяет сильнее ножа по сердцу. — А у нас было начало? — ответно добивает. — Вот именно, доктор Мин. "Нас" — никогда не было. Лишь Ваши условия того, что по-другому — нельзя, на которые я глупо соглашался, являясь полным идиотом, — Пак тяжело вздыхает, но всё также не бросает взгляда за спину. Если обернётся, то сдастся. Леденящий поток ветра чуть ли не сбивает стоящего мужчину во всём чёрном. Кожаные дорогие элементы одежды сейчас выглядят неуместно и жалко, однако их теплота — единственное, из-за чего они надеты на врача. Хоть что-то согревает. — Зайди в больницу, Чимин, ты заболеть хочешь? — Мину приходится повысить тон, чтобы перекричать шумный поток воздуха. Юн замечает, как Пак ненароком сжимается и съёживается от холода, а его перебинтованные конечности выглядят слишком хрупкими, чтобы выдержать такую непогоду. — Я не вернусь туда, — ветер затихает в момент, когда парень твёрдо отвечает, а после вновь усиливается. Погода играет одновременно с двумя жизнями. — И куда же ты пойдёшь? — в повышенном тоне старшего слышится ирония, действующая Чимину на нервы. — Та хоть спрыгну, Вам то что?! — их прежний диалог переходит черту. Игра закончилась. Пак резкими движениями подрывается с пола, уверенно шагая протёртой обувью по холодному покрытию ведущему прямиком к бортику края крыши. Его походка раздражённая и нервная, однако последние сдают потихоньку лишь у Мина от каждой новой выходки подростка. — Стоять! — Юнги снова приходится перекрикивать бушующий ветер, отдающийся в ушах чересчур громко. Мужчина быстрыми и твёрдыми шагами следует за младшим, наблюдая за его спиной, возвышающейся у самого обрыва. Хмурый Сеул вдалеке отдаёт своей красотой, однако она не способна перекрыть всю ту тревогу за импульсивного подростка. Сердце в пятки уходит, когда Мин ловит взглядом грязный носок чиминовой обуви, свисающий с высокого обрыва. Пак глядит вперёд, не делая дальше ни шага. Ждёт, когда толкнут в спину. — Слезь оттуда, сучёныш! — тревога бьёт сильнее здравых мыслей, когда Юнги стоит на расстоянии одного метра от лёгкого тела, жаждующего свободы. — Мин Юнги, а вы, случайно, не пропасть? — не ждёт ответа. — Тогда почему я сейчас упаду? — с весёлой и счастливой улыбкой оборачивается из-за спины, протягивая ногу вперёд. Его руки сложены за спиной, а происходящее напоминает сцену из фильма. Вот только мужчина никогда не досматривал сериалы. — Прыгай, — глядит прямиком в чужие очи, зная, что Чимин ожидал услышать совершенно иное. Замечает сначала спавшую на долю секунды улыбку, а затем снова приподнятые уголки губ. — Тогда Вы будете виноваты в моей смерти, — глаза подростка похожи на полумесяцы. Такие же красивые и такие же далёкие от реальности. — Всегда легче найти виноватого, чем признать собственную ошибку, — Мин не останавливает, даёт сделать собственный выбор хоть раз в жизни, что может стать последним. Улыбка с детского лица моментально пропадает, а сам Пак стискивает зубы, мгновенно раздражаясь. Нога, что до этого болталась по ту сторону пропасти, опасно вздрагивает, а лёгкое тело подростка страшно заваливается в сторону. Глаза Чимина широко раскрываются от поступившей паники, когда яркие картинки из жизни проносятся ежесекундно. Сердце замирает параллельно со стоящем позади. Всё происходит не дольше чем за три секунды: в первую Пак начинает заваливается; во вторую ощущает крепкую хватку на пояснице, выбивающую остатки кислорода из лёгких; а в третью падает назад. Только в этот момент Чимин по-настоящему почувствовал, что жизнь оказывается дорога́, но, к сожалению, второго шанса прожить её нет даже у самого богатого человека.

***

Паника. Часы. Всхлип. Потные ладошки закрывают лихорадочное лицо. Губы делают жадные глотки воздуха, однако ничего не помогает справиться с подступившей паникой. Очи, словно два больших шара, бегают со стороны в сторону. Тело трясётся в бреду, а изо рта вырываются краткие вдохи и выдохи. Но страшнее всего то, что никого нет рядом. Никто не поможет, как это и происходило на протяжении семнадцати лет, вот только совсем недавно, находясь в отчаянии, сквозь плотный сумрак появился свет, что оберегал крепче сковывающей боли. Однако можно ли было доверять этому свету? Даже за самой светлой и яркой дверью может скрываться самое тёмное и несуразное , что в последующем разобьёт душу. А, если её не разбивали, но больно точно также? Что тогда? Это последняя стадия безумия и беспомощности? Вопросы, разбившиеся в белых стенах больничной палаты, навсегда так и останутся в здешней глуши без ответов. Безумие бьёт в одночасье, а мысли спутываются прочнее алмаза, отгравированного прекрасным мастером своего дела: "Я такое ничтожество. Меня никто не любит. Чонгук общается со мной лишь из жалости. Меня все тайно ненавидят. Чонгуку уже противно от такого жалкого меня. Все говорят, что у меня сложный характер. Чонгук тоже наверняка так думает. Это из-за меня погиб Хосок. Чонгук вероятно также считает. Я же мальчик, разве у меня могут быть загоны по поводу внешности? Чонгук тайно насмехается надо мной, ведь я не могу справиться сам с такой никчёмной проблемой. Какое же я чмо, идиот, бездарность, позорище семьи, я любви не заслуживаю, лишь тайно умирать в мучениях — вот мой справедливый финал. Я всё делаю неправильно." Тихий, словно пропитанный болью вой, разливается по палате. Негромкие всхлипы раздаются в область колен, там и оставаясь. Маленькое, хрупкое, беззащитное тело содрогается в немой истерике, что подступила после тяжёлого пробуждения. Просыпаться с диким страхом на душе вошло в мерзкую привычку, от которой невозможно избавиться. Пробовал ли парень стереть её из своей недолгой жизни? Да, пытался. Получилось ли у него? Ни разу. Он видел, как какой-то молодой санитар, которому на вид было не больше двадцати одного года, зашёл в палату с нахмуренным лицом. То сразу же изменилось, стоило заметить на простынях, в цвет стен, сжавшуюся содрогающуюся фигуру, что тихо плакала, подобрав колени, уткнувшись в них лицом. "Очередное поведение психа" — первая мысль, поселившаяся в голове несуразного санитара. "Погодите-ка, это же Ким Техен" — вторая мысль, вызвавшая сильное удивление. "Разве это не тот пациент, который находится под крылом господина Чона? Тогда почему он в таком состоянии, доктор Чон же никогда не принимал столь тяжело больных вот уже как четыре года?" — была третья мысль, после которой дверь захлопнулась, а сам работник сорвался с места, дабы избежать серьёзных последствий. Сначала было желание вырубить истерящего подростка, а после эта мысль моментально исчезла. Пусть господин Чон и был добрым, однако ошибки в виде неправильных действий всё же допускать не стоило. Знают, проходили. И, вспомнив ненадолго заглянувшего санитара, Техену стало страшно. "А если Чонгук придёт сюда и увидит меня в таком состоянии? Наверняка скажет, что я слабый идиот, что не может справиться с самим собой" — Ким лишь больше начал всхлипывать, вытирая бежавшие сопли рукавом тёплой одежды. План сбежать, пока никто не пришёл, крутился навязчивой мыслью, от которой было невозможно избавиться. Снова у Техена всё невозможно. Короткий взгляд, сквозь мутную пелену слёз, дал понять, что окно, заколоченное тяжёлой решёткой — не вариант. Однако дверь, что явно не была закрыта, сейчас так и манила своей тягой к неизвестному. Голова медленно оторвалась от колен, а шея моментально напряглась. Рука, что вытирала поочерёдно скатывающиеся горькие слёзы и бегущие сопли, так и осталась у заплывшего лица. Медовые очи прошлись сверху вниз по рядом стоящей капельнице с каким-то физраствором. Техену в сотый раз что-то вкололи, поэтому он так слаб? Дрожащей рукой Ким схватился за конструкцию металлического прибора с острым шприцом на конце, опираясь на неё всем телом. Худые, словно тонкие спички ноги, наступили на ледяной пол, прекрасно ощущая пронзающий холод. Заглушив очередной всхлип в ладони, дрожащий подросток медленно наступил на обе ноги, ощущая всю боль в теле, но желание сбежать было сильнее, ведь показать себя слабым пред чёрными омутами в несчитанный раз не представлялось желания. Всхлип. В какой раз за последний месяц Техен плачет? Ким слишком долгое время был сильным, чтобы, ощутив рядом поддержку и тепло, не расплакаться, показывая всего себя настоящего. Тогда по какой причине он прямо сейчас сбегает откровенно подальше от того, кто наполнил жизнь смыслом? Боится проблем? Боится осуждения в чужих глазах? Боится быть непонятым? Жалкий слабак. Сердце бьётся, как бешеное, когда тяжёлые шаги медленно подводят к двери. Техен идёт, согнувшись то ли от боли, то ли от удушающей панической атаки. Его горб на спине похож на тот, который присуще рисовать злым бабушкам в детских сказках про Бабу Ягу. Техен настолько уродлив, что даже хуже детского рисунка. Его явно рисовал пятилетний ребёнок, желающий изобразить на белом полотне свой кошмар, мучающий по ночам. И как Киму выживать теперь с такой внешностью? Об этом юный художник не подумал, считая, что людей судят в первую очередь по душе, а не по изуродованному лицу и ужасному телосложению. Спустя пару лет всё тот же живописец исправит своё полотно, делая Техена красивым в собственных глазах. Всхлип. И снова Ким, как жалкий старичок, кряхтит, стараясь "доползти" до дверного проёма. Он опирается рукой о стену, а второй прикрывает глаза, зажмуриваясь до белых пятен. Голова закружилась после подъёма с сидячего положения, а опасное покачивание в сторону чуть не привело к очередному обмороку. Раньше Ким никогда не терял сознание, однако теперь, когда его организм ослаб до нереальной степени, то чёрный экран перед глазами стал обыденностью. Рука победно вбивается в дверной косяк, прикладывая огромные усилия. Тело следует за ладонью, опираясь всем весом на прочную стену. Техен устало прикрывает веки, тяжело дыша. Прежние всхлипы истерики ни на секунду не покидают его, а мысли всё также быстро крутятся, словно в цирковой пляске: "Я съел так много на завтрак, что теперь со мной будет? Два пальца в рот и проблем не будет, но для начала нужно найти ближайший туалет, отдалённый от посторонних глаз. Мне просто не повезло в тот раз, когда в углу сидел этот нарик. Та мне по жизни не везёт!" — последняя фраза эхом повторяется в голове, вызывая пульсирующую отдачу по телу. Техен с рождения являлся жалким неудачником: некрасивое тело, некрасивое лицо, некрасивая речь, некрасивый весь он. — М-м-м... — живот резко сводит, из-за чего Ким с протяжным стоном сгибается чуть ли не напополам. Рука ложится на мягкую кожу талии, словно успокаивая, а из глаз, не переставая, катятся горькие дорожки слёз. Истерика никак не отпускает. Нет того, кто бы помог с ней справиться. Сердце замирает в одночасье, стоит Киму заслышать монотонный звук приближающихся туфель. По шагам понимает, кто идёт. Всхлип в себе давит, чтобы не услышали. Пускай думают, что он спит, однако предательская ручка двери резко дёргается, но ладонь Техена, что со всеми силами резко схватила её, не дала отворить преграду между ними. Попытки открыть дверь повторяются, а силы Кима иссякают. Он держится из последних сил, чтобы не подпустить человека, стоящего по ту сторону слишком близко, ведь разбиться о дно чёрной бездны может моментально. — Эй, что происходит? — до боли родной ласковый голос сейчас полон недопонимания и тревоги. — Техен, это ты? — попытки отворить дверь не прекращаются и, всего на секунду, у мужчины выходит, однако Ким со всей силы дёргает ту на себя, случайно вырывая громкий всхлип из собственной грудной клетки. Предательское сердце раскалывается на тысячи осколков, окунаясь в алое озеро своей же крови. — Тэ! — родной человек повышает голос, беспокоясь за состояние парня. — Что происходит? Что случилось? Я сделал что-то не так? — тысячи вопросов ударяют в подсознание Техена, а попытки открыть преграду меж двумя возлюбленными прекращаются. Теперь мужчина стучит по двери, извиняясь за то, в чём не виноват. — Мой герой, не плачь, пожалуйста, моя душа болит от каждой твоей пролитой слезинки, — добивает ещё больше. Всхлип. Техен летит в пропасть, проваливаясь туда с головой, а в реальности лишь оседает на пол, пряча лицо в дрожащих ладонях. Не таким он представлял себя в будущем. Глухой стук хрупких колен об паркет разбивает чонгуково сердце. Мужчина пришёл, чтобы поговорить, объяснить, увидеть, однако наткнулся на запертый проём. Понимает, что Техену больно, а поделать ничего не может. Тот не подпускает ближе, держит на расстоянии, из-за чего мужчина выбирает действовать по чужим правилам — он не пытается больше открыть дверь. Ему совершенно не сложно дёрнуть с силой за ручку, даже если Техен всё также будет держать ту с иной стороны. Господин Чон ждёт, когда позволят. — Тэ, герой мой... — Чонгук оседает ответно на пол, равняясь с парнем. Пусть между ними стена, в толщину в пару сантиметров, однако она ощущается дальше Китайской, — давай ты утихомиришь нервное дыхание вместе со мной, как мы всегда это делали? – мужчина нежно улыбается, опираясь спиной об белую поверхность, запрокинув голову назад. Прикрывает глаза, не беспокоясь, что кто-то мимо проходящий заметит. Его никто не волнует, кроме одного единственного на весь мир, тихо заходящегося в панической атаке. И вновь слышит глухой всхлип по ту сторону, раздирающий изнутри. Но собственную боль не показывает, вселяя своё спокойствие в тушку рыдающего подростка. — Один, — начинает медленно считать, делая шумный вдох, — два, три, четыре, — на секунду замолкает, а после со всё той же слышимостью выдыхает, — один, два, три, четыре, — Чонгук повторяет комбинацию около десяти раз, зная, что его слышат и ответно дышат. Самый лучший способ избавиться от панической атаки — глубоко дышать, настраиваясь на позитив. — Посмотри на свои наручные часы, мой герой, — успокаивает голосом сквозь закрытую дверь. Мысленно отсчитывает семь секунд на выполнение действия, чтобы после продолжить, — следи за минутной стрелкой, — в ответ получает лишь короткий всхлип, но уже более тихий и спокойный. — Видишь, Тэ? Она движется для каждого по-разному: для кого-то быстро, а для кого-то слишком медленно. Однако с какой бы скоростью она не мчалась, она всё равно обречена быть заточённой в циферблат часов. Единственное, что она может — так это сломаться, остановив навсегда время. Без неё никто не сможет определить минуты, а полагаться на её короткую подругу будет чрезмерно тяжело. Они зависимы друг от друга: не будет одной, не будет и второй. Они, как мы, Тэ. Стоит мне только услышать твой тихий плач, как вся былая раздражённость или былое чувство счастья пропадает, а вместо него приходит ужасное чувство беспокойства. Я волнуюсь за тебя, мой герой. Я знаю, что тебе тяжело настолько, что даже стрелки часов цены не имеют. Когда я шёл к тебе, то был зол, но не на тебя, нет, а только на себя. Не могу найти способ помочь тебе и вижу лишь то, как ты морально умираешь после каждого счастливого момента. Мой герой, как бы больно и грубо это не прозвучало, но твоё время ограничено, давай ты не будешь его тратить, живя чужой жизнью? Я не желаю общаться с тем Ким Техеном, которого подстраивает общество под свои нереалистичные стандарты. Я желаю говорить только с тем парнем, который живёт внутри Ким Техена, а не существует. Он светит ярче самой яркой звезды в галактике, а его волшебная улыбка способна растопить сердце самого бессердечного человека. Однако мне смотреть больно на то, как от того любимого человека остаётся лишь оболочка с хрупкими костями. Ты даже не представляешь, как больно мне огибать взглядом это тело, подобное хрусталю. Кажется, если прикоснусь, — то сломаю. — господин Чон невольно сглатывает, тщательно подбирая слова. Замечает, как надрывные всхлипы прекращаются, а собственное сердце больше не пытается вырваться из груди. — И как же мне помочь этому парню, мой герой? — Я не з-знаю.... — впервые подает приглушённый голос, охрипший после громкой истерики. Техен прячет лицо в коленях, обхватывая себя руками. Сжался, словно маленький комочек, однако силы в нём больше, чем у взрослого человека. — Я тоже, Тэ... — взрослый двадцатидевятилетний мужчина громко вздыхает, словно судьбою обречён на страдания. Липкий поволок сна окутывает с головой, требуя дать организму отдых хоть на немного, но Чонгук не придаёт этому значение, сонно мотая головой. — Единственное, что я могу — так это протянуть тебе свою руку, не давая больше почувствовать то мерзкое состояние. Я разобью все зеркала в доме, став им для тебя. Сделаю так, чтобы неосознанные глупые мысли не посещали твой разум, ухудшая нервную систему. Не позволю больше испытать то, от чего душа тяготится в адских муках, — клятву даёт в глухих больничных стенах. — Печать алой кровью поставлю, если помочь позволишь. — Чонгук заламывает брови, закусив нижнюю губу, а сам заплакать желает. — Мне не нужны твои печати, — мучительным шёпотом тянет, снова всхлипывая. — Тогда скажи что? Желаешь лунный камень — достану. Желаешь квартиру в центре Сеула — куплю. Желаешь... — Просто открой эту чёртову дверь, — перебивает, не давая закончить. Господину Чону повторять дважды не надо. Он подрывается с холодного пола, хватаясь за металлическую ручку, та моментально поддаётся, пуская внутрь мужчину. Пуская в своё сердце. Чонгук ежесекундно застывает, смотря на одинокого парня, забившегося в угол у дверного проёма. Такой хрупкий и такой маленький, заставляет ледяное сердце растопиться, собрав расколотые кусочки воедино. — Тэ! — господин Чон опускается напротив, кладя руку на тонкую дрожащую поясницу. Успокаивающе поглаживает, а сам шепчет, будто с созданием ангела разговаривает: — Всё хорошо, сокровище, я рядом, ты не один, герой мой, — к макушке прислоняется губами, целуя в любимую блондинистую копну волос. Всхлип. На этот раз в глухом всхлипе не слышна боль. Она останется в белых стенах той комнаты, где парень был один. Теперь он в абсолютно другом помещении. Он с Чонгуком. – Люблю тебя, мой герой, — руками обхватывает родное лицо, чуть приподнимая то. Видит новые дорожки слёз, замечает последствия истерики, но любимым не перестаёт быть. — Повторю столько раз, сколько понадобится. — Прости меня, — Техен в рыданиях расходится, не смея глядеть в чёрные омуты, что наполнены лаской и заботой. — Я был рождён, чтобы прощать тебя, — не сдерживается, целует в покрасневший носик. — Мир твоих слов не заслуживает, — ближе притягивает к себе, устраиваясь на холодном кафеле. Ким прячет лицо в крепкой груди, к которой намертво прижат. Больше не отпустит, больше никогда не сделает прежних ошибок. Тонкие пальцы цепляются за приятную на ощупь ткань, чуть оттягивая ту назад. Непромокаемая одежда намокает от горьких слёз, приходящих из глубины души. Немая истерика Техена больше не ранит ни чью душу. Они снова вместе. Они снова спокойны. — Тише, Тэ, я с тобой, — горячим шёпотом успокаивает куда-то в шелковистую макушку, убаюкивая в своих объятиях. Чонгук сидит вместе с ним на твёрдом полу палаты, не давая детской коже соприкоснуться с холодным покрытием. Согревает в своей тёплой охапке, медленно и умиротворённо покачиваясь из стороны в сторону, как когда-то делал. — Ярче тебя мне никто дорогу не освещал, спасибо, мой герой, — в несчитанный раз целует в макушку, оставляя короткий поцелуй лишь для них двоих. — В любви к тебе утопаю, даря её только тебе. Другие не ты. Другие не любимые.

Всхлип. Счастье. Жизнь.