Неон

Юнги клыкасто улыбнулся и снял капюшон. Волосы горели ярко-красным. Чёрные глаза искрились восторгом. — Так и ослепнуть можно, — прокомментировал Чонгук, усмехаясь. — Мне идёт? — Не очень. — Ясно, у тебя нет вкуса. — Юнги дотронулся костяшками до его лба и немного нажал, чтобы голова Чонгука смешно запрокинулась. Повержен. Убит. — А тебе как? — Юнги обратился к Чимину. Тот мягко засмеялся, тревожа красноволосую душу соловьиными переливами. — Ты похож на айдола. — Это комплимент! — Точно? — Чимин снова заливисто засмеялся, когда Юнги схватил его и принялся душить в объятьях. — Снимите комнату, — пробурчал Чонгук, уходя к себе. Под ногами пол расплывался и расходился рябью. Чонгук не успел закричать, как его утянуло куда-то вниз по горке заброшенного аквапарка. Вокруг была чёрная плесень и осыпавшийся мел. Было слышно, как в стенах трещали тараканы. Но горка вела дальше, и вскоре душный влажный воздух рассеялся, а под ногами оказалась сухая, нагретая солнцем крыша. Чимин радостно улыбался, его голубые локоны мягко трепал ветер. — Смотри, что покажу! — он подвёл Чонгука к стене и посветил на неё фиолетовым фонариком. А сначала казалось, что это линейка. — Ого! Что это? — Наша с Юнги песня. — А как ты узнал, что там что-то написано? — Юни вчера не пустил меня с ним на крышу. Когда он ушёл, я прокрался сюда и почувствовал запах краски. Красноволосым нельзя доверять, — усмехнулся он, — оказывается, они постоянно что-то скрывают. — Чимин помахал фонариком, и фиолетовый свет залил глаза. Из ослепляющих лучей, слишком ярких, чтобы быть реальностью, вырастали огромные колонны, норовящие снести голову — так стремительно они росли. Балкон семнадцатого этажа, курящий рядом Юнги, задумчиво поглядывающий вниз. Нос разбит, кровоточащая губа неприятно саднила. — Упал, — сказал тогда старший брат. Дым заползал в лёгкие, пугая и душá. Чонгук хрипло закашлялся, кислорода катастрофически не хватало. Перед глазами всё летело с головокружительной скоростью, немного тошнило, но чей-то женский голос сказал, что всё будет хорошо. «Скоро всё пройдёт». Асфальт приблизился так неожиданно, что Чонгук не успел зажмуриться. Он вскочил и невидяще вгляделся в пустоту. Громко дыша, он почувствовал, как под его весом просели пружины кровати. Это был всего лишь сон. Один из миллиарда подобных. Чонгук хотел бы закричать или забиться в истерике, но на это не было сил. Поэтому он молча встал и пошёл умываться. Привык спать в среднем часа три. После смерти брата его долгое время мучила бессонница. Теперь, пусть и с кошмарами, но он мог улучить хотя бы крупицы отдыха. Если это можно было назвать отдыхом. Шлëпающий пол холодил ноги, плитка в ванной была с подогревом, но они с Хосоком его не включали — экономили. Из-за синяков под глазами Чонгук походил на привидение. Собственно, им он и являлся. Шрамы на запястьях вдоль, а не поперёк, неприятно напоминали о «несчастном случае» полгода назад. Кого-то шрамы красят. Кого-то осуждают и гнобят. Растения в ванной бледнели и усыхали от одного вида на острые рёбра и ключицы, музыка ветра осыпáлась осколками врезаясь под кожу. Не больно, уже привычно. Ежедневный ритуал погребения заживо. В воспоминаниях, кошмарах и принуждениях к жизни. Настал тот самый сентябрь, когда Чонгук стал старше Юнги. И если в детстве Чон мечтал об этом, желая утереть задиристому и вихрастому пацану нос, то сейчас это ощущалось горечью на языке. Той, которую никто не в силах испытывать. Горло схватил рвотный рефлекс, но блевать было нечем, поэтому Чонгук унизительно прокашлялся, склонившись над раковиной, и залез под душ. Вода, какого бы градуса ни была, не грела. Шампунь с хвоей и лесными ягодами ничем не пах, даже его красивый янтарный цвет с блестинкой не вызывал никаких эмоций. За окном ещё было темно. Чонгук ушёл к себе в комнату и поставил чайник. Есть не хотелось, но горячий чай был бы кстати. Юнги всегда готовил ему чай с молоком и мёдом, когда не спалось, или чай с малиной, когда было грустно. А сам любил газировки. Практически все, но больше всего черничную. Он сравнивал её вкус с поцелуями Чимина, такими же нежными и искристыми. Вдруг вспомнились вишнёвые волосы и яркие мёртвые глаза. Чонгук почувствовал, как спустя долгое время сердце начало биться. Включённый сериал отошёл на второй план, когда в наушниках заиграла музыка, а над головой закружились звëзды. Чонгук грел пальцы о горячую кружку и слушал чужие чувства с закрытыми глазами. Чай успел остыть, солнце — взойти, Хосок — проснуться, а Чимин — свесить ноги с крыши. А Чонгук всё слушал и слушал. Что-то в этой музыке было такое, что пробиралось под рёбра и лилось прямо в сердце, не залечивая, но смягчая и усмиряя боль. Это было похоже на прикосновения матери, которые Чонгуку не довелось испытать. Сегодня с утра работал Хосок, поэтому спешить было некуда. Внутри что-то щёлкнуло и подорвалось на крышу. Чонгук приобнял Сладкую Вату и без спроса вытащил у него фиолетовый фонарик. — Красноволосым нельзя доверять, — пояснил он вопрошающим голубым глазам и посветил на оставленную вчера записку с рифмами. Как он и предполагал, проявилось скрытое: «Я красивый благодаря тебе». Чимин поднял взгляд с бумажки и мягко улыбнулся, погладив Чонгука по жёстким волосам. Он что-то напечатал в заметках и протянул телефон. «Юнги оказался отличной гадалкой». Этим вечером Тэхён пришёл в магазин с разбитой кожей и кровоточащими ранами. — Упал, — сказал он, отмахиваясь от вопросов. — Я притворюсь, что поверил, — ответил Хосок и протянул ему сушëный клиновый листок. — За счёт заведения. — Он солнечно улыбнулся и похлопал Тэхёна по саднящему плечу, но под свитером было не видно. — Кстати, послушай Feel от Måneskin. Мне зашла. Тэхён кивнул, сквозь боль улыбнулся и ушёл искать Чонгука. Хосок, похоже, доверял ему, раз разрешил шататься по своему дому. Жвачки «турбо» сделали своё дело. Чонгук нашёлся спящим в одной из комнат на втором этаже. Оказывается, раскрашенная дверь справа тоже открывала путь на лестницу, но не на крышу, а в жилое помещение. Чонгук лежал в неестественном положении, на полу валялся пузырёк с рассыпанными таблетками. Тэхён рванул к нему, забыв о ноющих костях и рваной коже. Чёрный худи дёрнулся сразу, стоило рвануть за воротник. Глаза-бездны распахнулись, бледные пальцы сжали кровоточáщие костяшки. Больно. — Ты в порядке? — одновременно спросили оба. Одновременно отвели взгляд. Чонгук отпустил руки Тэхёна, тот в свою очередь выпустил из хватки чёрную ткань. Худи смотрел на ладони с отпечатками чужой крови. Невольно вспомнилось, как полгода назад капала такая же вишнёвая, но уже его. Злая, жгучая, воронья кровь. — Кто тебя так? — тихо спросил Чонгук, продолжая пялиться на красные ладони. — Упал. — Врëшь. — Вру. Чонгук повернулся к мёртвым глазам, смотрящим на него открыто, без защитных стёкол. Разбитая бровь, из которой, похоже, выдернули пирсинг, лопнувшая скула, рассечённый нос, порванная, но уже кем-то сшитая губа, из которой пропало кольцо. Аккуратное ухо горело синим, но кольца, гвóздики и штанги были на месте. На затылке волосы были взъерошенней, чем обычно. На медовой шее сиреневые пятна от пальцев, на ключицах синяки от кулаков. Чонгук осторожно потянулся к краю свитера и медленно приподнял его. Взгляд Тэхёна налился сталью. «Не трогай», — понял Чонгук и отпустил разноцветные нитки. Вместо этого он бережно взял чужую руку и оглядел сбитые в кровь костяшки. — Почему тебе зашили губу и наложили вату с пластырями, а руки оставили как есть? — Я не дал. — Почему? — Чтобы не думали, будто эти твари не получили в ответ, — это звучало так по-мальчишески, что Чонгук не сдержал тихий смешок. — Ты красивый, — вдруг сказал он, мягко целуя рану. Тэхён еле слышно зашипел и хотел было усмехнуться, но губы с родинкой и каплями его же крови заставили больно сглотнуть. Тэхён потянулся к ним и провёл языком по вишнёвой жидкости, пробуя на вкус. Чонгук вздрогнул и судорожно втянул воздух. Тэ нежно смял его губы ранеными своими, целуя и осторожно укладывая его на кровать. Чонгук вдруг разорвал поцелуй и упёрся в крепкие плечи, стараясь оттолкнуть, но сил не хватало. Тэхён смутился и отодвинулся. — Прости, — нахмурился Худи и отвёл взгляд. — Давай лучше просто полежим. Вишнёвая голова молча легла рядом и вдохнула запах хвои с лесными ягодами. На душе стало легко и спокойно. Чонгук повернулся к нему и теперь они лежали лицом к лицу. Чёрные, прожигающие насквозь глаза напротив жутких и пугающих нормальных людей белых. Бледные пальцы еле ощутимо огладили разбитую бровь под слоем ваты, мягко прошлись вдоль пластыря на скуле и переносице, невесомо дотронулись до свежих швов на нижней губе, очертили подбородок и линию челюсти. Тэхён прикрыл глаза, разрешив себе таять от нежных прикосновений, и растворялся в чужих руках. Чонгук проглотил ещё одну таблетку, надеясь, что это осталось незамеченным, прижался к разбитому телу и впервые за долгое время задышал спокойно и размеренно. Сердце билось очень быстро, но таблетки заглушали стук, мысли и боль, оставляя в доступной реальности только вишнёвую голову и медовую кожу. А это всё, что сейчас имело смысл. Неестественно синее море смиренно позволило нырнуть в свои воды только для того, чтобы затянуть на глубину. Ненавязчивый запах карамели и клинового сиропа зажёг где-то вдалеке солнце, и вода стала светлеть, окрашиваясь в лазурный, а ближе к поверхности и вовсе теряя свой цвет. Прозрачная и спокойная водная гладь расступилась, ветер коснулся мокрых щёк. Море оказалось не морем, а озером, вокруг которого рос изумрудный и малахитовый лес. Верхушки деревьев упирались в небо цвета молока с лавандой. В него улетали вóроны, от чёрных крыльев которых небосвод постепенно темнел, становясь сливово-бордовым. Напоминало синяки на медовой коже. Вода окрасилась в вишнёвый, но больше не утягивала ко дну, наоборот, поддерживала, не давая даже нырнуть. Чонгук выбрался на берег и почувствовал под ногами ворс ковра. Странно, откуда в лесу взяться ковру? Деревья преобразились лицами, гитарами и гитарообразными изгибами тел, вода залилась в форму и вылезла из неё диваном, с накинутым сверху пледом. На столе стоял букетик высушенных роз. Чонгук почувствовал горячие пальцы в своей ладони и проснулся, по привычке испугавшись пробуждения и дëрнувшись. Тэхён мирно спал, сквозь сон переплетая их пальцы. Бледные с медовыми, худые и безжизненные с крепкими и кровоточащими. — Мой брат как-то хотел научиться гадать на картах, — зашептал Чонгук, разглядывая чужое лицо напротив, — таро у него не было, поэтому он разложил что-то типа пасьянса и начал выдумывать всякую ерунду. Он тогда выпил слишком много газировки, сахар ударил в голову. — Чёрный худи помолчал, осторожно погладив большим пальцем чужую костяшку. — Однажды ты встретишь человека с такими же классными волосами, как у меня, — заунывно начал Юнги под заливистый смех Чимина. — Надеюсь, ему этот цвет пойдёт больше, — саркастично заметил Чонгук, уворачиваясь от тычка Хосока в плечо. Намджун, читающий что-то в телефоне, усмехнулся и покачал головой. — Так и быть, — закатил глаза Юнги и развёл бледные руки, — он будет выше тебя, коротышка. — Старший брат увернулся от младшего и продолжил: — У него будут странные, но красивые глаза, глубокий голос и дурацкий вкус в одежде. Всё, как ты любишь, — Юнги коротко ткнул в растянутую разноцветную футболку в цветочек. — Он заявится в твою жизнь неожиданно, но ты поймёшь, что это он. И будет в нём что-то жуткое. — Что? — спросил Чимин, глядя влюблёнными глазами и убирая красную прядь с чужого лба. — Не знаю, но он сильно и быстро втюрится в него. Это ли не жутко?! — Юнги расхохотался под щекоткой, которую боялся больше всего в жизни, и повалился на пол, утягивая за собой Чонгука, который, собственно, и напал на него. — Значит, это была не ерунда, — прошептал Тэхён, не открывая глаз. Чонгук взамен распахнул свои, удивлённый, что его всё это время, оказывается, слушали, но потом робко улыбнулся, опуская взгляд на свитер в разноцветных нитках. — Он не дурацкий, — возразила вишнёвая голова. За окном темнело, пока чёрно-белые глаза спали, прошёл дождь. В асфальте отражались красные, белые и жёлтые фонари, чёрные сапоги прохожих. Синий вечер уходил в фиолетовые сумерки. Кафе готовились к закрытию, и обслуживали последних клиентов. Неоновые вывески больше не приглашали войти, говоря «приходите завтра». И завтра к ним обязательно кто-то придëт, на это хотелось надеяться. Чимин шёл по холодному мокрому городу, не имея желания идти куда-либо, но шёл. Безмолвный и тихий, как обычно. Его дни состояли из рутины последние почти два года. И каждый его день всегда заканчивался одинаково. Он шёл, куда глаза глядят, и искал телефонные будки. Порой идти приходилось долго, а порой разрисованные тэгами и граффити будочки с пластиковыми стенами находились сами. Тогда Чимин неизменно заходил внутрь, сам себе задавал немой вопрос «зачем?» и набирал выученный наизусть номер. Никто не поднимал трубку. Вот уже долгие год, семь месяцев и четырнадцать дней. Гудки улетали куда-то в воздух, подобно стае перелётных птиц. Туда же улетала юность Чимина, их с Юнги общие планы и надежды. Мечты, сброшенные с высоты, разбились вдребезги, осколки унесло ветром куда-то к морю, где они постепенно стачивались волнами, пока не превратились в песок, чтобы увековечить то, что не вечно.