Ремарки

IX

      Температура в офисе ниже нуля. К счастью, метафорически. В целом, царственная холодность Шастуна распространяется настолько, что Арсений не удивится, если за спиной обнаружит полярных медведей или пингвинов (он пока не определился с любимым полюсом). Раньше казалось, что с Антоном мрачно в одном помещении вне зависимости от погоды за окном, потому что этому консервативному высушенному клерку присуща по жизни аура серого цвета. И только сейчас Арс замечает, что представляет собой по-настоящему мрачная обстановка.              Очевидные открытые психи. Не в адрес Попова — в его сторону Антон даже не смотрит, но рассеивает очевидное раздражение на всю площадь кабинета. Почти пощупать можно стелющийся по полу тёмный туман, высасывающий радость. Чёртова мишень для аналогий с дементорами.              С силой хлопает дверцами несчастного металлического стеллажа, ящиками стола, яростно листает документы. Истерика истерикой, но Арсения куда больше раздражает сам факт демонстрации недовольства. Что это, интересно, так зацепило принца ровных костюмных строчек? Что его тупой и очевидный план раскрыт не менее тупым и близоруким коллегой, на которого и было всё нацелено?              Может, он приписывает это в очки проигрышей в каком-то личном рейтинге? Самооценку задело? Какое право он вообще имеет быть недовольным? Это Арс должен рвать и метать. Должен щёлкнуть пальцами со словами «Пропал!», послать русским матом куда подальше, облить кипятком из чашки, да что угодно! Он, а не Шастун!              Арсений выше этого. Не был оптимистом, нечего и начинать. Только сухие рабочие вопросы.              — У нас есть информация от «Букс-Ревью» по поводу рецензии?              — Отправил тебе копию, — не поднимая глаз от ежедневника, отвечает Шастун.              — Я не вижу твоего идиотского письма во входящих, — безапелляционно отвечает Арсений.              Он в самом деле не видит!              — Либо, Арсений, — акцентирует Антон, — ты утратил важный орган чувств, либо, как обычно, врёшь.              Продолжает клеить свои глупые бумажки-стикеры вокруг и даже не удосуживается поднять глаз во время разговора. Напыщенный павлин. Розовые очки Арса спали, и он снова видит картину целиком. И всё же его оскорбили.              — Когда я врал?              — Ты постоянно врёшь, — наконец смотрит в ответ Антон. — А точнее говоришь то, что от тебя хотят услышать. Добрый и очевидный Арсений. Как обычно.              — Когда я вообще так делал, ты, трепло? Отвечай!              Арсения не на шутку злит беспардонное обвинение. Ни грамма правды в этом нет, а от несправедливости ситуации хочется орать на весь кабинет: это он тут обманут! Это его, чёрт побери, кинули!              — Ты сказал, что больше не будешь с Алексом, помнишь?              — Ах, вот что! Алекс! Речь шла не о нормальном человеческом общении, а о планах на отношения и поцелуях. Но куда тебе помнить, тебе сложно даже прокрутить то, что было в эти выходные!              Шастун непоколебимо обходит стол и идёт делать копии. Арсений вскакивает вслед за ним: он не договорил!              — Ушам не верю! Ты совсем не чувствуешь за собой вины? До конца будешь топить за своё, так?              Антон молча стоит к нему спиной.              — Окей, решил засунуть язык в задницу? Хорошо. Тогда слушай внимательно: открыто ненавидеть — ладно, потерпели. Ругаться — тоже ладно. Флиртовать — ладно в квадрате, всё пройдём, чего уж. В открытую клеиться, да? Окей. Признаваться в чувствах, заставлять доверять? Да что с тобой не так? Как далеко ты готов пойти и в чём ещё соврёшь, чтобы потом сломать и устранить? Такой ты человек? Знакомишь с семьёй, чтобы втереться в доверие? Ты — чудовище, Шастун. Исчадие! И после всего этого ты не смеешь упрекать меня в личной жизни и играть роль обиженки из-за Алекса! Он — хороший человек и…              — А я — нет, — тычет ему в плечо Антон, продвигаясь обратно к проходу.              — Как оказалось! — почти истерично вскрикивает Арсений. Они должны поставить точку в этом кошмаре. — Я тогда подумал, что ты просто со своими принципами, что нужно понять тебя. А ты не с принципами, а с тараканами, комплексами и гнильцой! Да, никакой ты не хороший, ясно?              — Всё сказал? — устало выдыхает Антон.              — Ты ничем не гнушаешься на пути к цели, так? Вот так парадокс — не удалось порадовать одного папочку, кинулся ко второму, рабочему? Этому наверняка есть свой психологический термин. И, знаешь, я невероятно рад, что облевал тебя тогда, веришь? Лучший день в жизни, всегда бы так!              Шастун взрывается, хватает его за плечи, потрясывая, и несдержанно кричит:              — Да о чём ты вообще?              Арсений оторопело оглядывается, проверяя, нет ли зрителей, и полушёпотом произносит:              — О твоём с Шемистоуном плане!              — Каком плане?              — Мне ли тебе рассказывать? Побеги, расскажи, что мы трахались дважды, и он тебе парад посвятит.              По коридору проносится стук крепкой подошвы по кафелю, и через мгновение на пороге кабинета вырастает только что упомянутый Шемистоун. Как будто у него лампочка загорается при произнесении имени.              — Энтони! Чтобы к пятнице прогнозы были на столе!              — Я сейчас никак, Арсения попросите, — обрывает его Шастун.              — Что, господин Попов, хватит яиц серьёзным делом заняться? — подстёгивает босс.              Арс закатывает глаза, делает полуоборот и максимально ровным тоном чеканит:              — Знаете, никак не получится. Вряд ли пижону в цветных шарфах это по плечу.              Главред предсказуемо не узнаёт свои же слова, как тугоухий, вертит головой, вскинув от удивления бровь, не понимая причину такой несвойственной Арсу дерзости. Зато по Шастуну сразу всё ясно: тот, видимо, запомнил цитату досконально. Ох, не выражение, а настоящий постер к премьере театральной трагедии. На такое лицо либо опускать занавес, либо садиться, будь обстоятельства чуть более благосклонными.              И всё же, пусть не прямо, но Арсений донёс основной посыл своей обиды. В отличие от пустословия Антона, высосавшего причину из пальца.              Шемистоуну в царящей тишине ничего не остаётся, кроме как пожать плечами. Обращаясь снова к Шастуну, он повторяет:              — Значит, жду от тебя в пятницу, — и покидает кабинет.              Арс решает последовать его примеру. Уже поздно даже для слов «задержался на работе», темнота за окном кромешная, а за день Попов достаточно успел из себя выжать как продуктивного, так и сомнительного. Раз уж Антон продолжает молчаливо пялиться в свой стол, напоследок Арс ставит жирную точку:              — Я не позволю ни тебе, ни этому толстосуму потопить издательство. Так и знай, — и спешно следует к лифту.       

***

             Остаётся неделя до представления презентаций, и кажется, что наэлектризован даже снег на тротуаре. В условиях обозначенных крепостей, тысяч обоюдных лучников на башнях и продолжения холодной войны часы пролетают секундами, а паника Арса растёт с геометрической прогрессией. Он боится не успеть, хотя практически наизусть знает каждый символ своей речи.              Он успевает ещё пару раз пересечься с Алексом, чтобы окончательно завершить оформление, дома перед зеркалом часами репетирует интонации, даже зубы чистит с располагающей улыбкой, чтобы тренировать несчастные скулы и не выглядеть застекленевшим. Ребята из бывшего Гардена с рвением чирлидеров помогают в мелочах: инсайдерски пересылают все доступные сливы кандидатов и их сильных сторон, десятки статей, ораторских пособий и брошюр о мотивации. А Арсений честно их читает, потому что готов пойти на всё, чтобы победить. Плюсом, по вечерам, когда рот сопротивляется и немеет от проговаривания одних и тех же оборотов, Арсению нужно хотя бы немного переключать голову, и такие книжки-минутки дают небольшую передышку.              Если не отвлекаться, Попов застывает. Буквально: стоит ему остаться без направленной мозговой активности хотя бы мгновение, его нутро рвёт и мечет от несправедливости, от обиды, от противной, но уже такой знакомой жалости к себе.              Он беспрестанно думает об Антоне. Теперь в этом мыслительном процессе мало вопросов, больше наблюдения. Опустошённость, которая хочет оказаться чем-то, что неспроста. Иначе всё кажется мелочным и бессмысленным. И по лбу себя хочется треснуть всякий раз, как всплывает пресловутое «Почему же он так отстранён?». Арсений не сказал ему тогда, что тоже влюблён. Сумел спрятать поглубже, чтобы опыт красноречиво напомнил, что не зря чувствам место под замком. Спустя эту неделю как будто и не важно, что они в порыве успели сделать и наговорить.              Шастун в офисе толком не показывается. Приёмная и гордый от почти захваченной власти Шемистоун твердят, что Антон вечно на встречах, и кто его разберёт, с кем и для чего. Заручается поддержкой, собирает, видимо, перечень красивых инициалов в листы рекомендаций, пока взмыленный и взъерошенный Арс тратит время, чтобы гонять всё по кругу, делая вид, что зубрёжка по-прежнему необходима.              За день до дня презентации он толком не спит. Обухом даже лёгкая дремота сбивается образом чужих крепких плеч с Арсовыми руками на них, сон как рукой снимает. Капитуляция полная и давно принятая, но Арс в этом принятии никому не признается. Сделает вид, что просто сохранял за собой жажду честной борьбы.              Когда в назначенный час Шастун входит в переговорную первым, Арсений вспоминает навык тошнить на его рубашки и мечтательно прикрывает глаза. Ничего уже не изменить, и, скорее всего, часа через полтора он начнёт паковать свои вещи. В любом случае, по дороге домой он будет гордиться своей смелостью и непрошибаемостью. За запертой дверью, конечно, напьётся до поросячьего визга, может, станет громко подпевать старым песням, смотря перед собой в зеркало над умывальником для большего трагизма. После предела голоса его, вероятно, обуяет нестерпимая рвота, которая ознаменует апогей приватной вечеринки, а к утру полегчает хотя бы на контрасте. Арсений всегда хвалил себя за наличие плана «Б».       — Арс! Вот ты где, я тебя обыскалась!       Голос Гольц разрезает все мыслимые зачатки концентрации в голове, и Арсений начинает закипать от её прилипчивости ещё раньше, чем одёргивает замечанием о том, что, вообще-то, абсолютно весь офис в курсе, где конкретно в это утро он находится. С Жаклин давно пора проводить черту, но крикам возмущения мешает ещё один отвлекающий фактор: в этот раз она надвигается не одна, а волочит за собой какую-то хрупкую девушку.       — А вот и та самая племянница Джошуа, ну, ты же помнишь, тогда, на пейнтболе, мы с тобой договорились? О стажировке? Хлоя, поздоровайся, это Арсений, он тебя всему научит.       Девушка выглядит не столько напуганной, сколько растерянной. Ей словно неловко, что вполне объяснимо напором Жаклин. При этом Арса удивляет, что в наряде неформалки из двухтысячных, макияже панды, цветных колготках и огромного размера ботинок девчушка не выказывает свойственного подросткам презрительного взгляда, не кривится и в общей картине даже любопытно носится глазами по коридору перед конференц-залом.       Целиком анализировать ситуацию нет времени и смысла, Гольц перешла все допустимые рамки своей беспринципностью, наглостью и другими словами, которые только-только формируются в голове Арсения, и, будь он в ином положении, не в истерике от предстоящего выступления или, как минимум, в обычном рабочем настроении, он бы попытался вежливо отказать, чтобы не обидеть эту самую Хлою, да и Жаклин. Но сейчас, видя, как представители Совета директоров в унисон с Шастуном хохочут за стеклом, одобрительно кивая, Попов взрывается от бешеной антипатии и несправедливости.       — Жаклин, — пытается урезонить её Арс, — Давай позже. Ты же видишь, я занят.       — Но, Арс. Это же Хлоя, я привела её уже. Не приезжать же снова!       Гольц расплывается в улыбке, сияет во весь рот, для убедительности схватив несчастную девушку за руку. Арс взвешивает каждую мысль, но в момент, когда двери переговорки распахиваются, и в коридор выходит не менее довольный собой Шастун, Арс выкрикивает:       — Нет!       Все взгляды тут же переводятся на него, но плевать, назад дороги нет, и подстрекающий адреналин уже разливается по венам.       — Ни в коем разе! — повторяет он отказ, встав со стула.       — Но ты сказал…       — Ты давила, я и толком ничего обдумать не успел, а позже уже некогда было. Но я однозначно говорю тебе нет. Ты прости, — обращается Арс к Хлое, отступившей на шаг от них, — так сложилось. Уверен, у тебя есть задатки для работы в такой динамичной сфере, но нет. Не лучшее время сейчас, поверь. А ты, — смотрит уже на Гольц, — так и не сдала свой отчёт.       — Как раз об этом, точно! — спохватывается Жаклин.       — Можешь не утруждаться! — перебивает Арс, — мне предоставили данные, я сделал всё сам и сдал его в положенный срок. Как обычно.       — Ты — палочка-выручалочка, Арс! — она тянется ближе, будто обнять хочет или как-то телесно соприкоснуться, но Арсения инстинктивно ведёт в сторону от неё. Через плечо Гольц он замечает стоящего у стола секретаря Антона. Похоже, для него такой показательный выплеск — очередной повод стебать Арсения в будущем, но Арс чихать хотел, он должен довести дело до конца.       — Нет, дорогая Жаклин. Никакая я тебе не выручалочка. Я терпел. Долго терпел, и терпелке пришёл конец. То у тебя аварии, то суды, то сложности личной жизни. Серьёзно! Полгода назад ты не выполнила работу, потому что, с твоих слов, не отошла от печальной встречи бывших одноклассников. Спустя месяц — потому что выступала свидетелем по делу… поправь меня? Активистов улицы против салона красоты? Три месяца назад ты ничего не сделала из-за задержки подачи электричества в дом. А ты в курсе, что мы работу делаем здесь, в офисе? Не дома? Здесь есть электричество! Конечно, ты могла не знать, потому что твоей задницы вечно нет в кресле собственного кабинета! И скажи мне, пожалуйста, как мне нужно было поступать в таких случаях? Делать работу самому? Естественно! И я делал. Вот идиот, правда? Добряк-Арсений, который всегда выручит! Я тебе скажу, как всё-таки мне стоило поступить сразу же — послать тебя ко всем чертям. И плевать я хотел на твои отговорки. Да, я сочувствую всем твоим проблемам…       — Как-то не очень похоже…       — ...но, прошу тебя в последний раз: перестань это делать. Любая попытка впредь для меня станет поводом обращения в кадры. Любая. И, поверь, Эд очень скрупулёзно ведёт счёт всем проколам сотрудников и не забывает, в отличие от тебя, формировать для начальства свои отчёты о делах издательства. И пусть они сами уже решают, как тебя мотивировать. Или попросить освободить место кому-то более заинтересованному.       С шумом выдохнув, Арсений ловит реакцию: кажется, на этот раз ему удалось себя отстоять, и, он готов поклясться, всем слышен звон его отрастающих на место яиц.       — Никакой ты не выручалочка, — парирует Гольц, берёт Хлою за руку и удаляется в сторону лифтов.       Шах и мат.       — Вот это было здорово.       Арс в запале упускает, что внутренними датчиками движения стоит отслеживать перемещения Шастуна. Улыбка победителя с лица мгновенно стекает.       — Я не для тебя старался.       — Тем не менее. Ты молодчина.       Из конференц-зала выглядывает помощник:       — Арсений, вас ждут.       Кивнув, Арс снова чувствует накатывающее волнение, даже страх, которые на время перепалки заглушились. Теперь всё в его руках, пусть и завершится вся игра не в его пользу. Хотя бы постарается барахтаться, чтобы проиграть с достоинством. Он берёт со столика свои материалы, хаотично поправляет чёлку пальцами и подходит к двери. Его мучает только один вопрос, и, решившись, он разворачивается к Антону:       — Правда, что вы с Шемистоуном сократите отдел художки, если выберут тебя?       Антон опускает глаза в пол, что уже красноречиво обо всём говорит. Вслух тот произносит только:       — Его издательство, решать тоже ему.       Этого Арсу достаточно, чтобы всё понять.       Презентация пролетает в состоянии аффекта. Арс старается вложить в свои слова как можно больше энтузиазма, но не перегибать, не превращаться в уличного продавца религии со своей идеей кроссплатформенного формата публикаций. Комиссия не транслирует ни поддержки, ни безразличия, но так и на руку, иллюзия объективности подстёгивает Арса говорить убедительно, с азартом и горящими глазами.       Карточки идеальны, Алекс хорош в своём деле, и, передавая раздаточные материалы, Арсений сам восхищается проделанной работой. Пусть и провалится, но ощущение, что он выжал всё, что смог, не покидает. Арсений собой гордится.       Когда самая активная из членов комиссии отмечает его содержательное выступление, он, с рвением шестилетки, благодарит всех и вылетает в кабинет Альмы.

***

      — Кажется, справился!       От перевозбуждения невозможно присесть на диван и спокойно всё обсудить, и Арсений бродит кругами, заламывая пальцы.       — Ты доведёшь меня до головокружения, Арсений, успокойся. Конечно, ты справился! — пытается успокоить Альма, но это слабо работает.       — Знаете, получу я должность или нет, мне уже всё равно! — выпаливает Арс на пятом или шестом круге. — Весь процесс подготовки… Я хочу сказать, знаете, как будто глаза открылись! Я, оказывается, столько могу и столько ещё мне предстоит, и, честно сказать, я удивлён собой. И людьми, которые меня окружают. Альма, вы представляете, сколько вокруг по-настоящему талантливых людей?       — Боги, Арс, конечно, я представляю, более того, я многих из них нанимала на работу. Прошу, подойди, иначе я вызову тебе скорую.       Она тянется к углу дивана и с добродушной, почти материнской улыбкой достаёт из-за спины какую-то коробку.       — Это в честь собеседования от меня.       Арсений принимает в руки увесистый том и от удивления громко охает.       — Достоевский! На русском! Подарочный! Альма, это же потрясающе, спасибо!       — Уверена, тебе будет полезно вспомнить его уникальные обороты на родном языке. Немногим из нас дана возможность оценить силу оригинала.       — Вы не перестаёте удивлять меня своей проницательностью, — отвечает Арс.       — Есть мнения критиков, что проблема «Преступления и наказания» заключается не только в допустимости выбора между добром и злом, но ещё и в выборе призыва. Как говорится, станьте солнцем, и вас увидят. Но и луну заметят не менее отчётливо.       — Как же красиво вы говорите…       — Это не я, мой дорогой. Это Фёдор.

***

      Ровно через час, в назначенное для подведения итогов время, Арсений выходит из лифта плечом к плечу с Альмой. Ему будет не хватать её мудрости, но, может, им удастся сохранить костяк прежнего Гардена, расшевелить кого-то со стороны и снова попытаться. Может, их дороги навсегда разойдутся, и коллег он больше не увидит. В любом случае сейчас ему приятно идти на амбразуру с таким наставником.       Стеклянная дверь переговорки открыта, и результат всех обсуждений комиссией кандидата виден из коридора: Шастун вразвалку сидит прямо на столе в окружении Совета директоров, они поочередно жмут ему руку и поздравляют. Даже та милая женщина, что благодарила Арса за презентацию. Какая ожидаемая неожиданность.       Попов не замечает, как в нерешительности останавливается прямо у входа в конференц-зал, и только мягкое подталкивание Альмы как бы намекает, что стоит в открытую принять удар и достойно завершить весь балаган.       — Арсений! — обращается та самая некогда милая женщина. — Мы ждём вас.       — Поздравляю, — с натянутой улыбкой отвечает Арсений, смотря на Антона. — Ты заслужил.       Даже одной фразы много. Арс физически ощущает напряжение и предчувствует, как позже ему такая вежливость аукнется тщательной рефлексией. Несмотря на соблюдение всех приличий собравшиеся не торопятся продолжить ободряющие речи в честь победителя, лишь замирают и оглядываются. Арсений бестолково смотрит на каждого и не понимает, чему же он помешал? Или стоит быстрее уйти, чтобы вынесли торт со спрятанной стриптизёршей?       — Что ж, — прерывает тишину Антон, — сегодня было много важных решений, и, мне кажется, все согласны, что слияние двух издательств прошло не так гладко, как того бы хотелось.       Такими словами обычно начинается Армагеддон. Тьма, пришедшая со Средиземного моря, вот-вот накроет ненавидимый прокуратором город, и все его жители, а точнее сотрудники бывшего Гардена, поплатятся карьерами. Арсению на самом деле жаль всех их, даже Жаклин, но он проиграл предсказуемо. Антон, если отбросить предвзятость, хорош в своём деле. Акула продаж. Универсальный солдат. Ему хоть прозу, хоть пылесос, хоть студию на пересечении Седьмой и Западной тридцать седьмой — всё продаст. Издательство, каким бы оно ни было, будет жить.       — Тем не менее, прошло уже больше полугода, мы стремимся выплыть, и, сейчас мне кажется, что наше издательство способно стать мейджором книжного рынка.       Вальяжная походка Антона так некстати отвлекает Арсения от нагнетания ненависти. Внутри всё кипит, злоба, разочарование, какое-то сожаление и сочувствие, чувство неизвестности дёргает за ниточки, но поступь Шастуна в этом как всегда идеально подобранном костюме переключает. Арсений практически считает его шаги, потому что на каждом из них брюки обтягивают задницу, которую он гладил. А ладони, которые сжимали член Арса, спрятаны в карманы. Совершенно неуместно и не вовремя думать о человеке без одежды, когда через минуту тот тебя уволит.       — Я знаю из первых рук, что нет человека целеустремлённее нашего управляющего директора. Арсения Попова. — Он встаёт ровно напротив, широко улыбается и протягивает руку. — Поздравляю, Арсений.       Под аплодисменты Арс приоткрывает крышку своего воображаемого гроба, которую заколачивал последние минуты, бережно натирал и полировал, чтобы с недоумением вскрикнуть:       — Что? Но тебя же только что поздравляли...       — С тем, что я теперь продюсер книжных проектов в Харперс.       Из глубины конференц-зала доносится тихое «Сукин сын!» от Шемистоуна.       — То есть, когда ты мне сказал, что я тебе не конкурент…       — Я имел в виду, что ухожу отсюда, — отвечает Антон.       — Но почему не сказал?       — За это вини только меня! — вклинивается Альма. — Я просто умоляла не говорить. Когда ты соревнуешься с Шастуном, тебе нет равных. Как пробудившийся вулкан! Прости мне мои предпенсионные увлечения. Вы, мальчики, просто бесподобная команда. Могла бы быть!       — Арс, — Антон кладёт ему на плечо свою ладонь, и тревога так резко отступает, что теперь наступает пора Арса выпрашивать Шаста выгулять его на поводке, — ты был сердцем и душой Гардена. Ты остаёшься сердцем и душой после слияния с Грандли. Все это знают!       — Только этого не хватало! — вскрикивает неугомонный Шемистоун. — Все это знают! — и со злостью швыряет папку на стол. — Цирк!       Пока все оборачиваются на шумного босса, Шастун ухмыляется и, наклонившись к уху Арса, шепчет:       — До последнего момента я подыгрывал ему в его военных стратегиях против вас, вот он и бесится.       Арсений пытается и дальше хмуриться, но всё-таки не выдерживает и ответно улыбается.       — Блестяще сыграно. Я даже…       — Даже и не подозревал, что я тебя не обманываю?..       — Что-то вроде того…       — Самое идиотское решение! — от внезапного крика Шемистоуна Антон неожиданно скалится и кричит в ответ:       — Замолчите!       Арс готов заказывать подъёмник для своей челюсти: она вот-вот провиснет навсегда, потому что Шастун в костюме, конечно, сексуально и горячо, Шастун, мило шепчущий секреты о том, что давно планировал помочь Арсению стать управляющим, почти пожар, но Шастун, орущий на главреда — это уже категория «Возьми меня немедленно на этом столе при всех и выкрикивай названия книг твоей домашней библиотеки».       — Что ты сказал? — оторопевши спрашивает Шемистоун.       — Замолчите! — отвечает Антон. — И не только сейчас. Вообще. Замолчите и просто научитесь слушать своих сотрудников.       — Ах, ты тут умник, да?       Босс в три шага пересекает зал, подходит к Шастуну вплотную, тычет ему в грудь пальцем и через зубы шипит:       — Паршивец! Ты уволен!       Антон лишь смеётся и давит непоколебимостью и уверенным взглядом в облысевшую макушку бывшего начальника с высоты собственного роста.       — Какое глупое требование. Я уже уволился, дурачок!       Арсений предчувствует извержение, гром и молнии, но, не найдя ответа, Шемистоун отпихивает его плечом и вылетает из конференц-зала под тихие смешки собравшихся. Максимальная солидарность и тотальное унижение, просто ужас, не хотелось бы оказаться на его месте, не считая должности. Но, кто знает, станет ли этот клоун и дальше пытаться перебороть силу коллективного разума.       Попов смотрит на теплейшее выражение лица Антона. Он, чёрт возьми, прекрасен.       — И я только сейчас понял, — говорит Арс тихо.       Расслышать его в общем гомоне, пожалуй, невозможно. Вокруг все обсуждают инцидент, результаты, поздравляют друг друга и сплетничают, собираясь расходиться. Но Антон всё слышит.       — И что же ты понял?       Тянется ближе, лицом к лицу.       — Какой ты на самом деле. Хороший.       — Ох, тыковка. Не смей разрушать мой образ главного врага.       — Смею!       И Арсений решается.       Целует со всем скопившимся желанием, с благодарностью, с жалкой щенячьей преданностью, с осознанным выбором и бесконечной радостью: Антон всё-таки смог стать своим человеком. Человеком, которого так не хватало.       За закрытыми веками фейерверки, за спиной вскрики удивлённых коллег, возгласы и громкие охи, но перед лицом Шастун, его губы, обхватывающие губы Арса с жаром и желанием. Тёплый и такой переменчивый. Хочется раствориться в нём и сильно стукнуть, заобнимать, повиснуть, а потом капризно обижаться, что заставлял так долго сомневаться в себе, сомневаться в них.       Оно же, дурацкое это «чувствую», не собиралось из головы и сердца Арса уползать, только за камень спряталось и выжидало. Зацепил.       «Мой любимый враг»