Ремарки

V

      Альма в обтягивающем трико исполняет какое-то па, которому наверняка есть название в йоге. Для своих лет (Арсений не знает, сколько ей точно, но всегда про себя считает, что лет пятьдесят, потому что за пять лет работы в издательстве он так и не попадал на её юбилеи) она невероятно увлечена всеми этими практиками оздоровления души и тела, и Арсений надеется, что её внезапная тренировка никак не связана с подавлением ужасных эмоций после утреннего собрания.              Он потягивает воду с лимоном, пока она на коврике-пенке тянет руки к носкам. Такая пятиминутка выдоха нужна и ему, а в кабинете Альмы светлее и просторнее, чем в собственном. Огромные окна с пастельными жалюзи вместо вида на угрюмого Шастуна с его канцелярско-штатским шиком.              — Слышала, ты уже успел подать заявку на должность?              Когда она говорит это полу, отвечать действительно не так волнительно.              — Я уже начинаю сомневаться, что мне что-то светит.              — Ещё раз так пошутишь и узнаешь, что у меня за шкафчиком хранятся ещё и гантели. Они небольшие, всего по три с лишним фунта, но по голове прилетят здорово. Не хватало только, чтобы Шемистоун захватил со своим прихвостнем тут власть, и мы превратились в…              — Помойку типа «Йеллоу пэйдж оф Америка»?              — Я хотела сказать в конвейер, но да, ты прав, это синонимы.              Она медленно входит в позу собаки головой вверх. Эту Арсений знает из утренних шоу. Удивительная концентрация. Арс тоже довольно гибок и проворен в вопросах поз собак, но вряд ли бы смог с такой лёгкостью думать о работе и одновременно вытягивать позвоночник.              — Энтони тоже подал заявку, слышал?              — Да, у него диплом Гарварда. А я на его фоне мелкий специалист по Викторианской литературе.              — Да хранит тебя Джейн Остин.              — Смешно. Спасибо за поддержку, — отвечает Арс совершенно без обиды.              — Для меня это — существенный плюс, Арс, ты знаешь. А вот для комиссии, состоящей наполовину из толстосуммов — спорно. Едва ли они назовут и пару книг этого периода.              — Зато они читали биографии как минимум трёх гольфистов.              — Прям трёх? Сильно же ты в них веришь!              Альма усмехается, сходит босыми ногами с коврика, чтобы попить. Вид у неё слегка обеспокоенный, но оно и понятно: Арсений знает, что едва ли допрыгнет в глазах спонсоров до нужного им уровня. Шастун будто заранее создан на принтере для таких случаев. Копировать — вставить в нужное место в издательстве — вставить Арсению в задницу пику.              — Трёх, потому что у них были запланированы всего три пресс-конференции с ними в рамках начала продаж.              — Что ж, шутки шутками, — вздыхает Альма, — конкурс будет непростым, — и усаживается на софу.              Не хочется подводить её, но, Арсений солжёт, если будет доказывать, что это всё ради одной только преемственности. Ему очень важно получить место управляющего спустя столько лет, нервов и здоровья, потраченных на работу здесь. Да что там говорить, он личную жизнь откладывает уже такое продолжительное время, что вот-вот в дверь квартиры позвонит фея нереализованности, дёрнет свой колокольчик с надписью «Несбыточность» и известит о том, что поезд ушёл.              Зря говорят, что мужчины востребованы в любом возрасте. Те, кто так считает, забывают простую истину: в сорок мужчине уже самому страшно начинать что-то большое, светлое и серьёзное. А мужчине, предпочитающему мужчин, и, желательно, не сильно старше и не сильно младше, плюс-минус ровесников, так и вовсе стоит напрячься пуще остальных. Где искать сверстника-гея со схожими планами, целями и взглядами на будущее среди американских мужчин, половина из которых уже нашли партнёра до тридцати пяти, состоялись и обзавелись садом с подстриженным газоном где-то в пригороде, а вторая половина после неудачных расставаний или незавязавшихся отношений положила всё своё Я на карьеру? Ни к тем, ни к тем уже не подкатишь.              — Скажите честно, Альма. Какие у меня шансы? Мне очень нужна эта работа. Я бы хотел подготовить себя к любым поворотам и вопросам, и, если честно, я в голове своей уже ответил на все потенциальные придирки, даже самые невероятные. Но вы же лучше их знаете. Что во мне их будет бесить больше всего?              — Арсений, присядь. Так вот, мой дорогой. Прекрати себя недооценивать. То, что ты считаешь себя романтичной натурой, погружённой в азы литературы, то, что ты знаешь все нюансы и особенности работы нашего любимого когда-то апофеозного Гардена, не значит, что ты этим кажешься ниже на фоне какого-то выскочки из Грандли. Они берут бумажками: списками регалий и официальными названиями. Ты берёшь душой, дорогой мой друг. Ты — сердце нашего коллектива.              — Эдуард с вами не согласится.              — Ну, брось, мелкие неурядицы с ЭйчАр никак не влияют на твой моральный облик. Ты же боец. Ты уже координируешь работу всех отделов от моего имени. Я не знаю никого тут, кто был бы так же погружён во все детали. А ещё есть то, за что я ценю тебя больше остальных: у тебя невероятное чутьё и вкус. Собственно, давно надо было тебя сделать из моего помощника по редактуре самостоятельным главным редактором.              Арсений осекается. Он столько лет ищет себя в работе, пока сейчас не осознаёт: а почему же не сделали? До сих пор не сделали, раз он так важен.              — Но не сделали? — повторяет вслух свои мысли.              — Так ты же не просил?              Осечка номер два. На это ему ответить нечего. Он привык, что дающий сам даёт и даже больше, чем хочет просящий, его так учили, его воспитали усердным и принимающим. Работай, показывай заинтересованность, и рано или поздно кто-то чем-то тебя одарит. Причём, про воспитание тоже своего рода ложь, ведь такие установки он давал себе всегда сам. Парадокс амбиций, которые не смогли сформироваться в справедливое требование.              — Я и так на тебя скидываю всю работу, которую не хочу делать сама. И именно поэтому ты станешь отличным управляющим.              Остаток дня в своём кабинете Арсений проводит молча. Ему сейчас не интересны даже пытливые взгляды Антона, который то подкидывается с резкостью богомола к кофейному столику, то вылетает пулей из кабинета, то нарочито громко с кем-то спорит по телефону. Попову не до драмы и не до выяснений отношений, потому что внутри происходит моральный слом. Он в самом деле заслужил эту должность, потому что по факту выполняет её за бесплатно и за спасибо. От этого тошно, потому что подкрадываются чувство недооценённости и стыд перед собой за такое поведение. Вроде взрослый мужик, талантливый, начитанный и интеллигентный, к тому же, профессионал, отдающий всего себя любимому делу, а посмотришь без розовых очков — среднестатистический парнишка на побегушках, желающий выслужиться хотя бы к пенсионным.              — Впредь присылайте мне все данные на почту, а не занимайте линию!              Антон по-настоящему зол, и, насколько хватало наблюдательности Арсения, он впервые видит, как тот театрально швыряет трубку рабочего телефона.              Здесь всё же Попов тоже виноват. Забота, с которой Антон носился с ним, а ещё и цветы эти несчастные, приписанные Алексу, заслуживают хотя бы какого-то ответного жеста. Урегулировать пожар Арс решает простым и проверенным способом — едой. В кафетерии сегодня лотки с клубникой выглядят по-рождественски притягательно, хоть Арсений и сомневается, что в этих ягодах за стеклом в такое время года есть хотя бы что-то схожее с настоящей сезонной клубникой. Зато красиво: красное, как праздник.       С небольшим лукошком за четыре доллара он возвращается к себе в кабинет, чтобы с видом миротворца поставить его на стол Шастуна.              — Это тебе.              Шастун даже не поднимает глаз от папки с бумагами. В самом деле обижен, кажется.              — Хотел сказать спасибо, — снова говорит Арс.              — Не стоит, правда.              Антон по-прежнему не смотрит на него, и это начинает слегка раздражать.              — Нет, пожалуйста, прими. Ведь ты помог мне. Ты стоически стерпел весь бред от меня и даже понёс некий материальный ущерб, о котором, я надеюсь, ты сможешь забыть.              — Забудь, проехали.              Арсения наконец пробирает до костей желание уплатить долг, и после спускового крючка в виде Шастуновского равнодушия, Арса несёт.              — Стой-стой, подожди. Я готов оплатить рубашку. Да, наверняка, ты её где-то в специальном месте заказал, её подогнали под тебя, понимаю. Но, стой, послушай, Антон! Хочешь, я месяц буду у тебя убирать! Уверен, что у тебя там и так, как в стерильной палате по жизни, ещё свет такой, знаешь, с желтизной, чтобы тени на стенах были более зловещие. В общем, мне не страшно, я правда умею. У меня и моющие все есть. Хочешь, не месяц, а два?              — Ты только что сравнил мою квартиру с моргом?              — Я фигурально выражаюсь. Хочешь, машину твою буду на мойку в обеденный перерыв возить? И ждать сам буду, а ты кушай себе преспокойно, сколько влезет. Вернее, не сколько влезет, а как обычно ты ешь.              — Я много ем? — Антон смотрит так, словно эта беседа для него — предел скуки.              — Нет же, я имею в виду тоже фигурально. Не важно. Стой, — Арсения прошибает так быстро, что он не сразу соображает, что предлагает. — Хочешь, я отвезу тебя на свадьбу брата? Представишь меня кем хочешь, а я буду трезвый водитель! Нажрись в свинину, пляши, я никому не расскажу, а после даже подставлю тебе свою рубашку для ответной тошноты. Да если хочешь, несколько рубашек возьму, прям в пакет с ними блюй, не страшно. Как тебе?              — Меня сейчас вырвет от обсуждений рвоты. Остановись.              Это дело чести, дело принципа, и соглашаться на простое стоп-слово «Остановись» Арсений не намерен. Он не хочет быть в долгу. Плюс ко всему, Арс азартен насколько, что в колледже, когда пару недель встречался с парнем, зацикленном на псевдо-БДСМ, бросил желание трахнуться ради того, чтобы половину вечера отгадывать необычное, по словам того парня, стоп-слово. Оказалось, что всего лишь «сапог». Скукота.              — Ты что, злишься на меня?              — Я не злюсь, тыковка. Ты что, подслушал наш с братом разговор?              — Всё подчистую: и что ты не хочешь ехать, что делает тебя моральным уродом, поскольку твой брат — душка и сильно нуждается в тебе. Мне такая твоя характеристика, конечно, на руку, но я могу выручить. Приедем вместе, а у тебя и пары как раз нет. Скажи, с приятелем приехал. Да хоть телохранителем меня обзови. И будем квиты.              — Ты же дрыщ.              — Я жилистый!              — Знаешь что, жилистый, — Антон встаёт, накидывает пиджак и явно намеревается сбежать от предложений Арсения, — оставь меня, пожалуйста, хотя бы на минуту.              Всё же злится. Арсений ему — горячие акции, а тот ни в какую.              — Нет, я не отстану.              Арс пытается перекрыть путь к выходу, но весьма безуспешно: Антон просто обходит его с другой стороны. Ничего не остаётся, кроме как волочиться следом по коридору и кричать вслед:              — Не отстану, пока мы не будем в расчёте!              Шастун останавливается и чуть сутулится.              — Что за расчёт ещё?              Догнав, Попов с силой пихает Антона в закрытую дверь за его спиной — хозяйственную подсобку, чтобы навсегда похоронить в приватности все следующие слова. Вокруг пахнет пылью и чем-то ядовитым для мытья полов, но Арса не остановить теснотой стеллажей с тряпками и банками неестественно зелёной жидкости.              — Уютненько, — осматривается Антон. — Живёшь здесь до выходных?              — Заткнись и позволь тебя отвезти на свадьбу к брату.              — Ты просто со мной поехать хочешь, так и скажи. Незачем запирать меня в кладовке и угрожать насилием.              — Что? Я?              И впрямь Арсений подходит слишком уж близко для их неизведанного уровня общения.              — Нет. Я хочу просто каплю мира и покоя, Антон. Ты сам просил сложить оружие, и я, как дружелюбный и ответно полезный, готов пойти на такой решительный шаг и протянуть тебе колёса помощи.              — А потом что? Помереть от скуки?              — Думаешь, у меня будет возможность помереть, когда я буду на новой управленческой должности? — усмехается Арсений, но Антон в ответ лишь закатывает глаза.              — Тебе её не видать.              Шастун дёргается вперёд в надежде покинуть эту клетку санитарии, но Арс не может позволить ему просто так уйти от разговора. Ему нужно сделать для него что-то ответное. Ему нужно отплатить заботой на заботу. Ему нужно отвезти его на эту грёбанную свадьбу. Он хочет отвезти его. Хочет поехать с ним.              Инстинктивно он останавливает Антона, впечатываясь своей грудью в его, отталкивает обратно к стеллажу и понимает, что держится за его плечи.              — А где твои руки?              Слишком близко. Глаза даже не фокусируются толком, хотя и так Арс видит, что лицо Шастуна расслаблено. Он смотрит с полуопущенными веками, как-то по-доброму, спокойно и ждёт. Чего же он ждёт?              — Бери мои руки в свои руки, — отвечает Антон шёпотом.              И Арсений подчиняется. Его снова неконтролируемо манит этот голос, он повинуется, хотя секунду назад и не думал о том, как будет тянуться к чужим ладоням и класть их себе на задницу. Расчёты подвели, и крепкие руки уже прижимают его к себе так, как приборы бы не показали.              Становится кротким, ему хочется двигаться вслед за движениями головы, целовать в ответ, цепляясь за волосы. Как дикий, набрасывается, упираясь коленями между ног, даже чувствует, что оцарапал, но от этого только распаляется. Губы Антона такие мягкие, как будто поцелуем он может укрыть и усыпить. И жадный, такой, сволочь, спокойный и жадный, держит крепко, мнёт, дышит тяжело и заставляет чуть ли не застонать от желания.              Арсений не может остановиться первым, это выше него, и он не замедляется, только на секунду расцепляет поцелуй, чтобы вдохнуть и повернуть голову чуть правее. Антон открывает глаза, и там полная пелена — совершенный беспроглядный лес. Нет взгляда зверя, дорвавшегося до добычи, есть только какая-то вязкая топь, в которую Арсений бежит, не глядя, чтобы утопиться.              — Арс…              А Арс-самоубийца слышит в этом секса больше, чем во всех его прошлых опытах постельных сцен. Он не отвечает, потому что точно проболтается, что хочет снова быть прижатым, чтобы сцепить ноги за чужой спиной. Ничего не говорит, иначе сдаст себя с потрохами. У Арсения беды с тем, каким может быть Шастун, когда ласкает его. У Арсения личные неурядицы с головой в вопросах рук Антона между собственных бёдер, которыми Арс двигает в такт чересчур резво. Показывает телом, что сдаётся, и после уже не придумает аргументов, чтобы доказать, что может хоть как-то устоять.              Отстранение Антона веет холодом. Арсений не закончил, не намолчался вдоволь, но вид у Шастуна вдруг серьёзный, словно раненый. Он на вытянутые руки за плечи отталкивает к двери и говорит:              — Поцелуй Алекса.              — Что?..              — Поцелуй и пойми для себя что-то.              — Ты шутишь?              — Твой же парень, или кем ты его считаешь.              — Зачем тебе это? — спрашивает Арсений скорее от шока, чем в надежде понять.              — Я не хочу быть каким-то обескураживающим экспериментом на твоём пути к славному парню. Я тебе не мальчишник перед свадьбой на ортодоксальной католичке. Целуй его, и если с ним поцелуй окажется хотя бы в половину так же хорош, как сейчас, оставь меня в покое.              Арсений смотрит перед собой расфокусированным взглядом и думает пустой головой. Кажется, синее пятно слева — ведро для мытья пола. А высокое серое пятно, которое движется, — Шастун, покидающий каморку.              В дверях он тихо говорит:              — Я не притронусь к тебе больше до тех пор, пока ты не скажешь, что готов к поцелуям только со мной. И во всём остальном тоже. Подумай, тыковка.              На полу так пыльно, что хочется нарисовать ангелочка. Зима же.              Стало холодно.

***

             Когда Арсений впервые смотрел Пятьдесят оттенков серого, больше всего ему запомнилась сцена, в которой Грэй решил прокатить красотку-Анастейшу на вертолёте. Арс представил себя в летних брюках и рубашке с открытой грудью, стоящим на площадке, укрывающим от ветра лопастей свой бокал мартини. К нему бы подошёл его стильный любовник в очках-авиаторах, протянул бы руку, чтобы проводить к кабине, и показал бы лучшие виды какого-нибудь его личного острова.              Единственный остров, который Арсений наблюдает с высоты, — это Манхэттен, и сказать, что можно сравнить эти вещи, значит посадить рядом на конкурсе красоты Монику Беллуччи и его соседку из России Любу, которая глотала в день водки больше, чем весь регион.              Несмотря на несравнимость, вид на ночной Нью-Йорк завораживает спокойствием. Там внизу, Арс знает, люди носятся туда-сюда, орут друг на друга, сигналят подросткам-пешеходам и водителям байков без шлема, торопятся домой готовить ужин. А здесь, на вершине небоскрёба, на террасе ресторана Сиксти, куда его пригласил Алекс, тихо и почти безветренно.              — Вкусно, правда?              К напиткам им подали бесплатную закуску, и даже она прекраснее, чем одинокий вечер наедине с мыслями. Не то, чтобы в ответ на приглашение поужинать Арс ринулся в бой исключительно из-за давящих мозг дилемм, просто повода отказать не нашёл.              Они сидят и болтают о разном, точнее о тех областях разного, куда неугасающая фантазия Алекса его проведёт. Он больше рассказывает, Арсений больше молчит, и есть в этом нечто закономерное, как белый шум. Да и на работе Попов наболтался больше некуда. Сейчас ему хорошо.              Не хочется думать, настолько ли хорошо, как в те несколько минут в подсобке, потому что, если подумает, то непременно вспомнит окончательное условие Шастуна. И в этой извращённой вариации оказывается так, словно Арсений согласился на ужин исключительно, чтобы поставить опыт за счёт милого парня.              «Хотя бы наполовину так же хорошо». Да как это вообще сравнить, Арс в голове не укладывает, чушь, да и только. Это разные люди, разные эмоции. Тут шелест тихого леса, там накрывает, боишься не всплыть, а сверху ещё и камнепад, а потом и огненные шары.              Арсений чуть передёргивается. Не дрожит, скорее, сбрасывает наваждение и понимает, что прослушал последние слова Алекса. Что-то про его кузину и брекеты. И застрявший в них салат. Наверняка что-то захватывающее.              — Ты как? — обеспокоенно спрашивает Шульгис.              — Вполне в порядке, мурашки, знаешь?              — Да. Это от вида.              — В самом деле, довольно торжественно и мило, спасибо ещё раз за приглашение.              — Торжественно, да, но и исторично. Во времена революции англичане держали пленных на Ист-ривер, и из них двенадцать тысяч там и умерли. Мы как раз смотрим на это. Правда, сверху. Они тогда не знали, куда девать тела, потому бросали их в воду. Вот тут речушка, видишь.              Он показывает куда-то пальцем, и Арс жалеет, что рассказ про кузину не продолжился.              — Можешь себе это представить? А мы просто сидим тут и пьём вино.              — О, да, могу. В красках.              Стоит перевести тему, и Арсений, дабы избежать подробных перечислений проблем фермы родственников Алекса (а это точно, он уверен, приведёт к навозу) или ненароком не заговорить об инопланетных цивилизациях (у которых могут обнаружиться какие-то склизкие конечности и странные способы размножения), задаёт вопросы про новое трудоустройство.              — Да, — отвечает Алекс, — бизнес растёт, растёт. Уже четыре клиента. Ещё двое думают, а если тебя повысят…              — Я обязательно буду иметь тебя в виду.              Хотя бы здесь Арсений абсолютно честен. По дизайнам Алекса он скучает.              — Кстати, — подскакивает Шульгис и тянется в карман, — я тебе кое-что принёс!              Чего Алексу не занимать, так это приятных сюрпризов, и Арсений уже надеется, что в крохотной коробочке тот преподнесёт что-то для коллекции клеверов, может, антикварную штуковину, булавку, там, или конверт эпохи Рузвельта, но Алекс протягивает бумажную карточку.              — Визитка?.. Снова?              — Да, оцени! Немного переделал. Мне кажется, так посолиднее. На случай дизайнерских ЧП звони сразу же.              Похоже, конверты с клевером так и остались пылиться где-то на окраине Бруклина в затхлом букинистическом магазинчике.              — Спасибо.              Ответ с натянутой улыбкой.              Глоток прохладного вина немного помогает. Всё вокруг кажется приятным, но Арс знает, что это напиток на него так действует. Он вообще не любит вино, с желудком будет потом страдать на пару, но Алексу не говорит, чтобы не слушать возможные аргументы пользы для организма. Зато по вине вина можно творить спонтанные вещи. Лучшие из спонтанных вещей — грамотно запланированные.              — А ты не думал меня поцеловать?              Вопрос, кажется, Алекса слегка озадачивает, но, собравшись, он отвечает:              — Думал. Причём, пожалуй, каждый день с тех пор, как ты пролил на меня кофе на самом нашем первом собрании в издательстве.              Боги, он даже это помнит. Арсений попался там, где потерял бдительность.              Чтобы не опускаться до рефлексии и не думать над поступком дольше положенного спонтанному, Попов сам приподнимается со стула, тянется через стол, руками впивается, наверняка больно, в рукава свитера Алекса и целует.              Сначала отпечатком, статично и зафиксировано, и, лишь спустя мгновение, разомкнув губы. Алекс целует в ответ, зачем-то гладя по плечу, и мысли Арса витают где-то не внутри этого, а снаружи. Потому что мелькает странная шутка, что со стороны они выглядят как пенсионеры, кинувшиеся спасаться, или как подростки, которым выпал партнёр в бутылочку.              Маневр нависнуть над столом не выглядит страстным и таковым не ощущается, и секундное рассуждение Арсения о том, что своим пиджаком он может зацепить бокал и пролить на одежду вино, тоже отвлекает.              Эксперимент как будто сорван отвлекающими факторами, вот только ответно Алекс старается, не отпускает и словно весь себя отдаёт, в то время как Арсений путешествует в галактике сомнений.              С Шастуном было иначе. Концентрации ноль, вот только не от того, что Арсения беспокоила обстановка или что-то снаружи, а потому что он весь тогда превратился в одно сплошное ощущение.              Стало жарко, и Арс, понимая, что воспоминания о поцелуе с другим мужчиной не должны вклиниваться в этот поцелуй, наконец, отодвигается и усаживается на место, туманно улыбаясь. Улыбка дежурная, и, Арс признаётся себе, что сочувствующая.       Алекс не наполовину.              Будто они разведены, но живут в одном доме и занимаются сексом каждый второй четверг месяца, а Арс в этом действии — жена, слишком заботящаяся о традициях, чтобы иметь смелость отказать привычке. Вот она лежит, муж корпит, не произнося ни звука, пока она думает, будет ли в Воллмарт завтра скидка на отбеливатель.              Пресно. Зато на фоне играет милая итальянская ария. Аллюзия на жизнь Арсения.       

***

      Алекс провожает до такси и выглядит полностью счастливым. Поводов сомневаться в этом Арсений ему не дал, ведь пока не решил, как лучше справиться с борьбой «полезное» и «желаемое».              Он называет водителю адрес, который зачитывает из заметок на телефоне. Давно его записал, думал, для слежки за врагом пригодится. Или доставки подушек-пердушек. Или на любой другой полезный случай.              Стоя перед нужным домом, Арс совершенно не понимает, что скажет, даже как попадёт и свяжется. Просто на удачу пишет свою обычную издёвку в сообщении:              Аrs       22:23       «Эй, прихвостень Сатаны. Галстук поправь»              И тут же получает в ответ:             

Antony Shastoon

22: 24

«Очень смешная шутка, как и всегда, Арс. Солнце ещё не встало, так что поработай»

      Ars       22:24       «Ты дома?»              Не печатает в ответ, и Арс уже начинает себя грызть за идиотский поступок. Вот только из-за угла выглядывает фигура высокого роста. Объявлений о гастролях цирковых актёров на ходулях не было, остаётся только один вариант. С мусорным пакетом наперевес.              — Как думаешь, Антон выйдет?              Арс только пожимает плечами.              — Преследуешь меня?              — Нет. Скорее, занимаюсь благотворительностью. Оставил тебе перекусить, да вижу, ты уже приобрёл.              Антон прыскает с такой дурацкой шутки и почти ударяет Арсения мешком.              — Чаще смейся.              — А ты чаще смешно шути, Арс. Кстати, как там твоё свидание? Уверен, что в конце, когда вам вынесли горячее, он носиком подкатил к тебе тефтельку.              Попов закатывает глаза. Чего ещё было ожидать, кроме подколов.              — Целовались? — уже без издёвки спрашивает Антон.              — Да.              — И как?              — Больше я с ним встречаться не планирую.              — И почему же, позволь узнать?              После эксперимента Арсений перед собой честен, вот только это не значит, что признавать правду и, тем более, так прямо говорить её, хочется здесь и сейчас. Вот только как будто знает, что, не скажи без увёрток, единственный нормальный разговор подрежет на корню. Шастун ждёт однозначный ответ и явно тот, который задумывал изначально.              — Так целуешь меня только ты.              Глаза поднять сложно, он не знает, что увидит напротив. Мешок с мусором падает на асфальт, а чужие пальцы мягко приподнимают подбородок.              — Эх ты…              Он не подкидывает в воздухе, не кружит до мельтешащих елок перед глазами, не кричит, как новоиспечённый счастливчик, а просто опускает голову и прижимается губами ко лбу. Целомудренный как будто, и Арс бы точно пошутил, если бы второй рукой Антон не обнял его за талию. Аккуратно, как хрупкого, бережно. Забота от Шастуна ощущается трепетом.              — Домой хоть пригласишь? — шепчет Арс.              Они на улице, здесь даже ночью шумно, но момент требует чего-то интимного на низких децибелах.              — В морг мечтаешь попасть?              — В холодильниках всегда можно поискать застарелое мороженое.              — Ты отвратительный, — смеётся Антон, относит мусор и не спеша открывает подъезд.              Квартира — классический лофт. Такие Арсений часто видел на обложках каких-то промышленно-урбанистических журналов. Так много открытого пространства, высоченные потолки с огромными панорамными окнами. Все эти состаренные кирпичи, открытые балки и трубы выглядят так, словно Шастун ввалился в чей-то недострой, вот только Арс знает, сколь модным вся эта нарочитая цементная романтика считается.              — Зато со светом угадал: мертвенно-жёлтый.              — Хочешь порыться?              Арсений разглядывает полки с книгами. Всё такое металлическое, а стопки явно разномастные, никакой педантичности вроде алфавитного порядка или цветовой гаммы. Мнимое ощущение, что Антон читает, вот только Арсений давно уже вынес ему вердикт. Пусть это и временная страсть, от которой ноги подкашиваются, тут, безусловно, Арсений ему проиграл сет, но уподоблять Шастуна ещё и с высоким вкусом — нет уж, спасибо. Так и до благоговения недалеко. Вдобавок скажет, что у него карта донора, или что он спас уже больше сотни кошек, а Арсений слаб, узнавая хорошее о нём. Пусть уж будет с явными недостатками.              На полке много знакомых книг. У некоторых корешки до того заломаны, что Попов проводит пальцами, пытаясь вылечить или оказать им хотя бы моральную поддержку. Спустя отрицание и торг, не кривя душой, Арс понимает, насколько глубоко всё же Шастун оказывается читающим.              — Чтобы здесь всё перерыть, нужны археологи. Да и я как-то надеялся, что, стоит нам войти, ты тут же впечатаешь меня в стенку, и мы не будем сильно погружаться в интерьер.              Шастун берёт со стола чашки, улыбается и отвечает:              — Лучше я тебе сделаю чай.              — Давай что-то покрепче. Есть виски?       Антон кивает и что-то ворчит, Арс толком не слышит: взгляд притягивается к дальнему стеллажу, и, после тщательного зрительного анализа даже на нём не оказывается ни одной…              — Боже, да у тебя ни одной книги от Грандли нет? — Арс оборачивается в полном шоке. — Мамочки! Так ты… из наших? Серьёзно? Ущипните меня: Антон из Гардена!              — Я не из Гардена!              — Точно-точно, змея!              — Мне просто нравятся ваши книги.              — Поверить не могу, что ты такой двуличный.              Под звуки мерного помешивания льда в бокале Арсений берёт ещё одну книгу с полки. Почти весь стеллаж о медицине. Тома, трактаты, справочники, жуть берёт.              — Сколько у тебя тут членов нарисовано...              — В отличие от твоих книжек, их рисовал не я, они изначально там были. И я год проучился на медицинском.              Арсений торжественно хлопает в ладоши.              — И всё же морг тут был! И тогда понятно, почему Шемистоун иногда называет тебя док.              — Крутая шутка, чтобы напомнить, как же я далёк от реализации своего потенциала.              Шастун говорит спокойно, как об отболевшем, но бегающие по кайме стекла глаза и опущенные плечи даже такому невнимательному зрителю, как Арс, говорят, что отголоски кусаются.              Арсений молча пьёт виски из своего стакана. Они наверняка ещё вернутся к этой теме, вот только не в спонтанной болтовне, а хотя бы в ситуации, где оба готовы слушать. Сейчас же Попов просто ждёт момент, когда сможет с неловкости и смущения перейти к чему-то более горизонтальному.              Пора бы переместиться от слов к действиям, и когда-то Арсений хвалил себя за умения подкатить и покорить. Вот только теперь его хватает разве что на медицинские клише:              — Будь ты доктором, у всех пациентов началась бы тахикардия.              Он собой не гордится, но Антон отлипает от дивана и приобнимает его. В ногах — лёгкость, и это заслуга не только ответной улыбки Шастуна. Вина на ужине было предостаточно, теперь бокал виски и грязные мыслишки. Антон будто видит, что Арсений слегка чудной, но подыгрывает.              — Придётся запустить стетоскоп тебе под рубашку, Арс.              Тёплыми пальцами Шастун касается ключицы и медленно, одними только подушечками, ведёт ниже, к груди, отодвигая ворот рубашки. Арсений выдыхает шумно, мурашки бегают от позвоночника вниз, и всё, что беспокоит его сейчас — как бы не ляпнуть чего-то неуместного.              Спокойствие Антона расслабляет, от него веет заземлённостью и скрытым умиротворением. Про таких говорят, что они занимаются любовью, в то время как сам Арсений от неловкости и алкоголя чувствует себя неуместно флиртующим, чрезмерно страстным или похотливым. Приходится сдерживаться, но переходить на пресловутые поцелуи в щеку, когда внизу живота уже подогревается возбуждение, не хочется.              И он подставляется под ласкающую руку, умалчивает тупую шутку, чтобы не испортить момент, и только спрашивает шёпотом:              — И как там сердцебиение, док?              — Определённо учащённое.              — У меня намечается новый кинк, доктор Шастун.              — Это точно серьёзное заболевание! С постельным режимом.              Антон ласку не углубляет, по-прежнему гладит под рубашкой, а Арсений спохватывается:              — О! Покажи-ка спальню.              В самом деле — чистейшее любопытство, хотя, как повод расшевелить Антона, у которого не понятно, какой уровень близости на уме, тоже сойдёт.              Спальня под стать лофту, со стандартным кованым изголовьем кровати и прикроватными тумбочками с двух сторон. Всё те же чёрные стеллажи и серый ковёр. Только одна стена напротив постели выкрашена сплошным глубоким бирюзовым цветом. Арсений никогда не классифицировал названия цветов по правильным названиям, типа Утренняя роса или оттенок спелого сицилийского апельсина, и для него это нечто среднее между морской волной и индиго. Однако Антон замечает, как Арс долго её рассматривает, и отвечает на немой вопрос:              — Окраска птицы чирок. Или просто сине-зелёный. Он меняет оттенок в зависимости от освещённости, потому кажется, что комната постоянно меняет настроение. А чирок — это вообще крошечная уточка. У неё крылья изнутри как раз такого цвета. И немного на голове. Когда она ею вертит или когда взлетает, цвет переливается до глубокого синего.              — Как много ты знаешь о цветах. И утках.              — Меня зацепили переливы.              — Это красиво.              Арсению в самом деле нравится и цвет, и то, как между делом, без снобизма Антон всем этим с ним делится. Но у него настроение чуть более живое, и он игриво прыгает на кровать, укладывается боком и вытягивает ногу.              — А это удобно.              Срабатывает: Антон ложится напротив. Такой же расслабленный, словно не переживает, что в его покои так беспардонно вторгся человек, которого ещё с неделю назад он чуть не размазал в словесной битве по стенке.              Красивые руки. Не такие крепкие, как у самого Арсения, и всё же изящные. Футболка не в обтяг, но и так видно, что Шастун угловат: острые локти, колени и даже немного плечи выступают. Такой смешанный, не вяжется внешность и что-то внутреннее. В нём сотни покатых крыш, склонов и тайных фасадов, как у новостройки в стиле модерн, где сам архитектор толком не расскажет, откуда столько нагромождений и для чего они нужны. Такой мягкий взгляд и такая ежедневная суровая самоподача. Смотрит неотрывно, но ничего не говорит.              Оба, ломая неловкость, вместе прыскают.              — Ты пялишься, — говорит Арс и толкает предплечье Шастуна, чтобы сбить опору из-под головы.              — А ты за мной вечно повторяешь.              — Правда или действие?              Арсению пора уже быть решительно подмятым под Антона, скорее хочется ощутить тяжесть чужого тела, вот только тот выбирает правду. Каков глупец!              — Что ж, никак тебя не сломить. Ладно, тогда выкладывай, почему ты бросил медицинский и не пошёл по стопам брата?              — На втором курсе, в самом начале семестра, нас на практику распределяли, и отец мой, конечно, решил, что мне нужны самые яркие впечатления. Отправил к судмедэксперту, договорился, по знакомству. Когда я вошёл, вскрытие было в самом разгаре, так сказать.              — О, Боже.              — Да, и меня пригласили подойти поближе. Тут-то меня и стошнило. Прямо на тело.              — А ты умеешь вести грязные сексуальные разговорчики… Мне бы снились кошмары до старости.              Смеётся. Антон уже второй раз за вечер это делает и обезоруживает.              Арс тянется рукой к нему и касается чуть выше запястья.              — А как называется эта мышца?              — Плече-лучевая.              — Замечательно. А эта? — кладёт руку выше, гладит плечо.              — Передняя дельтовидная.              Палец скользит ниже.              — А эта?              — Это бицепс, хотя меня вряд ли бы взяли анатомической моделью для демонстрации такой мышцы.              Теперь смеётся Арсений. Кто бы мог подумать, что у Антона столь развита самоирония, что он позволит себе шутить над собственной конституцией тела.              — Хотя бы это я знаю.              Слишком много разговоров, лишней одежды, а нутро требует умерить шум и перейти только на звуки дыхания. Набравшись смелости, Арсений не самым грациозным способом перекидывает ногу через Антона, упором рук переворачивает его на спину и садится сверху. Шастун тянет его за поясницу на себя, но Арсений не поддаётся. Привычка переигрывать даже в мелочах не отпускает и выливается в несерьёзную борьбу на силу. Но Антон расслаблен, хотел бы, повалил, но уступает и приподнимается сам.              Сидит, глаза в глаза, а Арсений не может перестать смотреть на его губы. Всего-то три поцелуя на их счету: это же ничего, а ощущается началом зависимости. Так сильно хочется напора и бесшабашности, вот только Антон не торопится и не набрасывается, просто издевается. Ещё немного таких гляделок, и за Арса красноречиво будет говорить стояк — в такой позе он даёт о себе знать куда очевиднее.              Наконец Антон тянется, целует, прикрыв глаза, и это длится всего пару секунд, но Арсению для стартового флажка и этого достаточно. И снова смотрит так, будто слово «секс» даже упоминать стыдно, воистину праведный святой отец. Очередная игра или просто Шастун всегда такой нерасторопный, и ему, прежде чем переспать, нужны около двух часов светских бесед, Арс не знает. Они слишком мало знакомы в личном плане, ни слова про отношения или взгляды на прелюдии в перерывах между руганью у них не было.              Арсений всё же валит его на спину, ведёт губами по щеке, довольно мыча, оглаживает бока и легко скользит своим уже вставшим членом по его ширинке. Ну чувствуется же, что Шастун тоже возбуждён: от того, как его эрекция упирается в ногу Арса, сам Попов заводится сильнее, а этому как стеной по лбу: просто нежничает и улыбается, как покорная, но неопытная куртизанка.              — Ну же, Шастун, давай уже снимем это напряжение…              Кожа такая горячая, Арс от неё готов мурчать. Ему мало обрядов старшеклассников, он уже полчаса как готов скинуть с себя трусы. Дорогие, к слову. Этими боксерами Арсений гордится.              — Знаешь, я иногда хожу на теннис, — отвечает Антон, — снимаю напряжение.              — И как часто? — Арсений не отрывается от его лица, целует уголки губ, скулы, гладит шею, покачиваясь бёдрами и сильнее возбуждаясь.              Всё может быть — вдруг это такое проявление волнения, когда всюду суёшь свои разговорчики, прежде чем перейти к стихийному раздеванию.              — Почти каждый рабочий день, если честно.              — Так много напряжения? — голос Арсений делает игривый, желая принять внезапные откровенности про спорт за флирт.              — Очень много. С тобой же в кабинете день за год жизни.              — Сурово, Антон, сурово. Может, — Арсений прикусывает воротник его футболки, — уже снимем всё с себя и перейдём к практике физической подготовки?              Антон продолжает гладить его поясницу, но смотрит уже не так расслабленно. Прикидывает что-то, выверяет.              — И как именно?              — Поможет игра, в которой я заставлю тебя кончить.              Уши краснеют от таких пошлых словечек, но, принимая во внимание крайнюю степень отчаяния, Арсений сдаётся перед напором всех методов. Чтобы скрыть своё стеснение, он зарывается в изгиб его шеи, выцеловывает за ухом, кончиком языка облизывает мочку и, переждав безопасные пять секунд, решается взглянуть на Антона.              — Чего ты?              Шастун становится лицом моральной дилеммы. Будто обоюдно вставшие члены можно принять за нечто иное, а не взаимное желание. Тут не скроешь, никаких джокеров в колоде, но отчего-то Антон медлит. Медлит и не признаётся, к тому же.              — Брось, Шаст, нам просто необходимо выпустить пар. Посмотри, до чего мы уже дошли. В шаге до реализации.              Арсений снова тянется поцеловать его, но Антон, криво улыбнувшись, произносит:              — Ладно, тыковка, пора баиньки. Можешь остаться тут, — перекидывает его обратно на постель с себя и спешно встаёт.              Нет, Арсений не Дюймовочка, чтобы его так просто можно было сажать на себя или возвращать на место. Это не «продинамил» даже, это смехотворное и наверняка надуманное какими-то тараканами решение. Если бы самолюбие Попова могло говорить, после того, как он выпрашивал секса и первым мостился на колени, оно бы сейчас взвыло от того, сколь беспардонно его отбрили от перспективы хорошенько потрахаться. Он вскочил следом за Шастуном.              — Брось, в чём дело? Не ты ли пригласительно поцеловал меня сейчас на улице? Я вообще-то только что намекал тебе всеми способами на секс. Довольно прямо намекал, если честно. Если дело в том, что ты с мужчиной в такой ситуации впервые, можно просто подрочить, это очень хорошо и приятно. Я даже не смею настаивать на каких-то вещах, к которым ты не расположен. Шаст, брось, ты же целовал меня сейчас и раньше!              — Не переживай за мою нежную душу, секс с парнями у меня был.              — Тогда тем более. Со мной что-то не так? Я в чём-то облажался? Плохо пахну? Странно выгляжу?              — Ты прекрасен, Арс. Просто в другой раз.              — Что значит — в другой раз? Так говорят, когда не успевают подстричь ногти, а не отказываются от секса при, прости уж, весьма очевидном желании, — Арсений глазами указывает на топорщащуюся ширинку Антона.              — Да, ты прав, тыковка, но я понял, что крайне не разумно спать со своим основным конкурентом. Это так или иначе встанет между нами.              — То есть, ты понял это не когда дарил мне цветы и даже не когда целовал, лапал в подсобке и ставил условия по поводу Алекса. А сейчас? Зачем это?              — Только сейчас и понял. Не думал, что зайдёт так далеко.              Арсений хочет расплакаться, ударить его и одновременно накричать. В нём кипит смесь гормонов и необузданного возбуждения, невыпущенная энергия, которая вот-вот обрушится на Шастуна чем-то тяжёлым. От резкости слова гнева теряются, не подбираются особенно колючие.              — Ты буквально вынудил меня расстаться с новым парнем, затем умолять о сексе с тобой и в ту же секунду дал пинка под зад? Это твой хитрый ход?              — Что, прям умолять?              — Шаст! Это не смешно!              В Арсении ещё осталась какая-то надежда на то, что всё это — розыгрыш, что есть какая-то причина, будь она проклята, начиная от принципа не спать до брака, заканчивая физиологическими увечьями. Подошла бы любая. Кроме подставы.              — Что за игры такие, Антон? — спрашивает он немного растерянно.              — Я думаю, это ты в игры обычно играешь, Арс.              — Я зашёл, рассчитывая потрахаться, Антон, да! Потому что мне показалось, что ты тоже не против. Расстреляй меня теперь за это! Ты прекрасно понимал с порога самого, что до этого дойдет, и теперь отказываешь мне, чтобы проучить. Хороша деморализация противника! Пять баллов, Шастун! Ты — истинный ученик своего скота-учителя. Игры — не игры. Я в этом больше не участвую!              Арсений срывает с крючка своё пальто, на ходу в коридоре подцепляет ботинки и вываливается на площадку. Обуваясь за углом от квартиры, он прислушивается: вдруг Антон сорвётся и бросится за ним, решит объяснить, пожалеет, в конце концов.              Застегнув второй замок, он опускается на ступеньку и сидит, ошарашенный всем случившимся. Не вяжется, что Шастун, который был так мил, задумал такую подлую штуку. Арсений не влюбился, нет, иначе выл бы, как идиот. Ему слишком много лет, чтобы западать на такое внимание. А то, что сейчас от обиды и разочарования глаза слегка на мокром месте — это просто перепад эмоций. Не более.              Алекс и правда даже не вполовину, как Антон. А Антона-то и нет никакого. Один только театр. Как низко может упасть человек ради карьеры, сегодня Попов узнал.       

***

             «Не смей с ним забываться. Поставь его на место. Разбей все его надежды на успех. Покажи, что тебе плевать. Будь выше этого козла. Кинь в него чашкой».              Эту мантру Арсений повторял себе всё утро по дороге на работу. Никакие слова не помогли ему накануне, и меланхолия только усилилась от просмотра идиотской романтической комедии. С Арсением не прокатило такое: его, как наивного котёнка, пнули под зад. Такая порция унижения могла бы стать поводом для самобичевания кого угодно, только не Попова. Ненависть к Шастуну приняла на свою чашу весов ещё и желание целовать его, и от этого Арсений хотел возненавидеть Антона ещё сильнее.              Пусть он решил, что смог Арсению преподать урок своей хитростью обольщения, но это была лишь перспектива секса. Одноразовая история.              В кафетерии Антон здоровается и спрашивает, как спалось. Спрашивает так, словно вчера они расстались на дружеской ноте после сотни анекдотов, и это бесит ещё больше. Отвечать ему в тон нет ни грамма желания, потому Арсений просто вспоминает второе предложение своей придуманной мантры: поставить его на место.              — Плохо спалось, знаешь. Подвернулся всё же повод не сомкнуть глаз.              — Что-то вроде бритья ног?              — Очень смешно, но, повод звали Джордж. Познакомились в клубе. Поздно ночью.              Враньё вышло идеальным: по лицу Антона поплыла кривая ухмылка, в которой он боролся между тем, чтобы поверить или не поверить в историю со случайным сексом после клуба. Почти исполненная месть, хоть и давила на то, чего в Антоне зародиться, судя по всему, не может: ревность. Арсений знает, что ревнуют те, что испытывает симпатию, заявляет свои права, а такой пустой человек, как Шастун, который прибегает к разным низменным уловкам, чтобы лишь спровоцировать и заставить переживать и сбиться, не может по природе своей ревновать.              Разве что своего папика Шемистоуна. Вот если бы кто другой его обхаживал, Антон бы, пожалуй, повыл.              Главред лёгок на помине: выходит из лифта в сопровождении ещё какой-то важной шишки. У Арса душевные раны, он тратит много сил, чтобы их скрыть, полностью признать и отпустить, а ещё у него тонна работы и подготовка к презентации. А этим трём башням в костюмах ценой зарплаты плевать даже на его присутствие.              Его и не замечают, пока беседуют с Антоном в метре от него.              — Энтони, мальчик мой, дай я тебя представлю моему близкому другу. Гарри, — обращается Шемистоун к другому мужчине, — это талант! Энтони, это Гарри.              Солидный незнакомец протягивает Антону руку.              — Гарри Митчел.              Арсения прошибает. Неужели тот самый?..              — Вы из Харпера? Какая честь! — встревает Арс.              Он так много слышал об этом человеке. Это же лучший литературный критик в Нью-Йорке. После одного его замечания авторы могут отозвать разрешение на издание целых тиражей. И, чёрт, Арсений в него почти влюблён. Платонически, разумеется. У них разница столь велика, что Попов мог бы быть на его фоне послушным сыном.              — Энтони к нам прямо из Гарварда, — говорит Шемистоун, не обращая на Арсения никакого внимания.              Впрочем, как и Митчел.              — Что ж, Энтони. Мы с тобой в этом похожи, правда ты помнишь Гарвард лет на двадцать моложе, чем я.              Шастун не пытается смягчить неловкость от присутствия четвёртого лишнего в виде Попова, хотя Арсений и кидает и на него, и на Шемистоуна почти угрожающие взгляды. Хотя бы из приличия же можно представить их друг другу? Или это какая-то особая Гарвардская каста, и Арс рядом с ними — прокажённый? Судя по виду, Антон понятия не имел до этой минуты, кто такой Гарри Митчел, а сейчас стоит со своим идиотским стаканчиком кофе и беседует с ним так, словно они давние приятели по гольф-клубу и встретились на улице случайно. Он совершенно не выказывает благодарности и принимает знакомство как само собой разумеющееся, а такого не может быть, когда тебя знакомят с самим Митчелом!              — Гарри лично знает половину коллегии, Энтони, — многозначительно говорит Шемистоун, на что Антон так же важно кивает ему в ответ.              — Вау, как всё схвачено, — встревает Арс, но снова получает лишь короткий взгляд в свою сторону.              Так обычно смотрят на уборщиц, нарочито долго моющих пол сухой тряпкой рядом с кабинетом начальства, чтобы погреть уши, или на сумасшедших соседей, которые хотят узнать подробности скандала и, чтобы не привлекать к себе внимания, внезапно идут стричь кусты живой изгороди в половину третьего утра.              Словом, смотрят так, как будто Арсения здесь быть не должно, хотя это они вторглись на кухню кафетерия, пока он делал кофе. Это просто несправедливо.              — Если вы пообщаетесь о твоих планах за чашкой кофе, Гарри сможет дать тебе блестящую рекомендацию!              — Буду благодарен, — отвечает Антон.              Он явно собой доволен. Держится так, словно выгодно продаёт душу.              Наконец, только чтобы не допускать неловких пауз, Шемистоун небрежно указывает в сторону Арсения и говорит:              — Ах, да, это Арсений Попов.              Всё! Ни регалий, ни надежд, ни должности.              Они удаляются, и Арс хочет, чтобы в момент, когда они войдут в лифт, тот рухнул. Несмотря на то, что притащить сюда персонально для Шастуна самого Митчела — очевидная затея Шемистоуна, этого напыщенного консервативного козла, охотливого до чужих кошельков, Попов злится сильнее именно на Антона, а не на его начальника.              Как плевок в лицо, нож в сердце, как неуместные клише в текстах с оборотами вроде «плевок в лицо» и «нож в сердце» — вот как это противно, когда коллеги так поступают. Конечно, на самооценку никаким хорошим образом это не повлияет, зато Арсений не разочарован из-за низости поступка, потому что Антону упасть ниже, чем он упал вчера, уже некуда.              Насколько же сильно ему нужна эта должность, чтобы успевать работать сутками, делать подставы Арсу на работе, затем обманывать вне работы, попытаться сделать несчастным из-за мнимой влюблённости, а потом ещё напоказ козырять влиятельным тылом. Боже, его словно вырастили, чтобы соревноваться, настоящая беговая собака.              Арсений не станет унижаться до такого уровня никогда. Никогда, потому что час назад обзвонил всех, кого помнил из колледжа, а также всех, у кого хотя бы кто-то из знакомых работал в сфере издательского дела. Никто Арсения толком не помнил, прошло так много лет. Единственная знакомая, имя которой он и сам освежил в памяти только сегодня благодаря социальным сетям, с сожалением сказала, что помочь не может, но видела фото Арсения в Инстаграме и рада предложить сходить выпить и «расслабиться».              Что подразумевает последнее, Арс не уточнял. Он кладёт трубку и обречённо скатывается на стол. Шансов на рекомендации ноль. У Шастуна целая пехота, снайперы и морской флот. А у Арсения он и две руки, в каждой из которой музыкальные тарелки.              Есть, конечно, один неплохой вариант, вот только он включает в себя сделку с совестью.