Ремарки

I

      Есть теория — ненависть до чёртиков похожа на любовь.       Узел в животе завязывается, спать и есть невозможно, сердце выпрыгивает из груди и светится так, что видно под одеждой. При непосредственном контакте с объектом ненависти в кровь выбрасывается адреналин, и человек теряет самоконтроль.       

***

      Прежде это старинное здание на юго-западе Нью-Йорка занимало известное независимое издательство «Гарден Паблишинг». Издательство, ценившее литературу как искусство. Здесь работали фанаты своего дела. Редколлегия из кожи вон лезла, чтобы отыскать нечто новое, свежее, без клише и пресловутых сюжетов ради секса, что-то особенное, что пришлось бы по вкусу и продвинутой Нью-Йоркской молодёжи, и бывалым возрастным консерваторам-бизнесменам.              Гордиться в самом деле было чем: пока конкуренты в сотый раз переиздавали до скрежета зубов затёртую классику, в Гардене одно за одним открывались новые имена, нетривиальные жанры, неповторимые стили. Несмотря на это, издательство от отчёта к отчёту проседало: выбирать то, что по вкусу, не как у всех и ново для читателей, а не то, что выгодно и скупаемо из года в год, значило намеренно вгонять себя в пучину непрогнозируемости объёма продаж. Малоизвестные авторы или вовсе дебютанты хоть и раскрывали в Гардене свои таланты, но не приносили компании столь высокой прибыли. В большинстве случаев они не имели ещё толпы поклонников, не бронировали залов для автограф-сессий, не развивались в социальных сетях, потому продажи шли размеренно, в то время как долги росли снежным комом.              Год назад издательство обанкротилось. Совет директоров мало понимал в качестве литературного слога, зато более чем был сведущ в вопросах деловой хватки — приписка «независимое» у названия издательства изначально для них приравнивалось к слову «проигрышное». Пока редакторы во главе с Альмой — лучшим, по мнению Арсения, и наикомпетентнейшим специалистом города, обладающим вкусом и чутьём, бились за будущее издательства, тучные мужчины в костюмах из прошлогодней коллекции Армани искали решение, способное покрыть расходы.              Компромиссом стало слияние. Знакомые Боба Диллерта, главы Совета директоров, по происхождению то ли австралийца, то ли англичанина с южными корнями, давно подкидывали ему идею смешения двух схожих, на их взгляд, и абсолютно полярных, на взгляд Арсения, компаний.              «Грандли-Букс» имело славу злобной консервативной книжной империи, на цифры продаж которой так или иначе ориентировались все книгоиздатели. Арс представлял, что их офисы расположены на вершине скалы, окружённой пиками высотой до неба. И главред непременно сидел на железном троне, окружённый вечно горящими статуями писателей, которые плохо продавались. Эдакая смесь Толкина, Джорджа Мартина и архитектуры Министерства магии от Роулинг.              На первый взгляд, никто не заподозрил бы у них потребность в слиянии — успехи, с которыми напечатанное ими чтиво расходилось, сравнивались со свежеиспечёнными бейглами на перекрёстке Восемнадцатной улицы. Тем не менее, Арсений от Лоры из маркетингового отдела знал про проблему, вылезшую в их прогнозах: Грандли попросту не могли сдвинуться с мёртвой точки.              Все их книжонки пестрили сложными схемами — они издавали научпоп, гайды по инвестициям и дорогущие пустышки про лайфстайл, где порой на три страницы кряду приходилось по одному слову в духе: «Действуй!». Опытные читатели по первости скупали все их pocket, пока не уличили в соцсетях, что почти каждая из них вторит предыдущей. Те же лозунги, только под другим авторством.              Когда волна скандала из-за провального отчётного квартала поутихла (а Арсений прочёл об этом в колонке Нью-Йоркера раз шесть, не без ехидства, безусловно), Грандли и не помыслили дать комментарии на этот счёт. Спустя неделю Лора снова нашептала, что внутри их дьявольского издательства пылали пожары и метались молнии вплоть до следующего месяца. Позднее, после существенной пертурбации, редсостав издательства поредел. Арсений даже тешил себя мыслью о том, как на днях, буквально неделя — две, и он прочтёт пресс-релиз про закрытие этого мастадонта чтива для доморощенных финансистов.              Ожидания не оправдались — Грандли позарились на переиздание классики, сделав упор, как и водилось во второсортных конторах, на обложки и корешки. В день презентации Арс долго про себя оскорблял их старыми и проверенными выражениями. После любимых американцами Фолкнера, Фроста и других они перешли к английским любовным романам, а после и вовсе ломанулись в сторону школьных программ, дорисовывая Джейн Эйр образ то ли эльфийки, то ли инопланетянки.              Разглядывая эти обложки в магазинах, ларьках, моллах и даже заправках, Арсений с трудом подавлял в себе гнев и тошноту. Считал это извращением, издевательством и кощунством. И всё же гораздо важнее было то, чем это всё считали читатели — а им это нравилось. Детей привлекали картинки, простая задачка, и книги скупались вплоть до следующих тиражей на будущие отчётные периоды. Типографии штамповали, художники-гедонисты справедливо отдыхали на курортах, издательство получало деньги, которые покрывали ранения прошлых неудач.              И всё, казалось бы, шло своим чередом, если бы не одно но — несмотря на полностью забитые полки и налаженный поток переизданных тиражей, как ни бились инвесторы, креативщики и редакторы, им так и не удавалось выйти на уникальную линию издательства. Новых авторов, кроме всё тех же мотивационных мессий, к ним не шло. А руководство тем временем жаждало художественных разбавлений — план железный. Не менее трёх художественных на пять публицистических.              Тут-то когда-то независимый Гарден со своими хипстерами и подвернулся ловкому руководству Грандли. Диллерт сплавил издательство чуть ли не с молотка — Альма рыдала над своим флэт-уайт и жаловалась Арсению, сколь подло Боб решил всё сам, прикрывшись поддержкой Совета директоров.              Госрайтеры и заказчики Грандли пребывали в восторге от новости — ещё бы, их выпускаемые биографии спортсменов-недоумков разбавятся действительно стоящей литературой. Причём настолько, что они смогут выпускать втрое больше этого дерьма.

Шесть месяцев спустя

             С первой же секунды слияния между рядовыми редакторами Гарден и Грандли идёт беспощадная война. Война за внимание руководства, перетягивание одеяла за подающих надежды авторов, за дизайны, пресс-конференции и даже за форму одноразовых крышек для кофе в общую кухню. Подстава за подставой, разве что не было ещё кнопок на стуле, хотя однажды Хлоя уже жаловалась в отдел кадров по этому поводу, Арсений не уверен, правда ли.              Эти гиены настолько невыносимы, что, поднимаясь к себе на этаж, Арсений нутром чувствует, как пропитывается скверной. Ни дня не обходится без неуместных замечаний одних в сторону других. Две баррикады одного издательства, два абсолютно несоотносимых видения. Палки в колёса, соль в кофе, рукописи в урну. Нет-нет, конечно, это Арсений утрирует. Столь радикальных действий, способных подорвать планы издательства, конечно, не воспроизводится. Но от этого не становится легче жить.              Худшее из разочарований — Энтони Шастун. Всё ещё помня русский язык и козыряя этим, Арс принципиально зовёт его Антоном. Не человек, а куце склеенная из лоскутов псевдодорогих тканей пародия на «Американского психопата». Ладно, пусть тот и носит костюмы за суммы с тремя нулями баксов, но, слава Богу, это уже давно не определяет вкус. Хотя, в случае с Шастуном, такого у него и не водилось отродясь. Холодный, блёклый и консервативный, как боеголовка, цвета и жизни в нём не больше, чем в «Чёрном квадрате».              Он сидит за своим столом ровно напротив, и стол этот вместо рабочего больше подходит для операций над щенками и котятами, сплошной хром и сталь. Придурок полный, тоже, чёрт возьми, придумали назвать его сотрудником: сидит и в точности копирует каждое движение Арсения — подначивает, пытается вывести на эмоции. В нём почти два метра роста, но и Арс никогда Дюймовочкой не был. Разница только в том, что жесты Арса плавны и эстетичны (ещё бы, в его-то лонгсливе изумрудного цвета), а тот машет рукавами огромного костюма вправо и влево как Крошечка-Хаврошечка. Арсений из детства в России запомнил именно эту сказку.              Повторяет всё, чтобы Арсения позлить. Наверно, знает, что его Арс ненавидит по-особенному. Впрочем, Попов этого никогда не скрывал, даже подчёркивал пару раз. Пару сотен раз. Каждый день.              Арсений готов согласиться — коллега симпатичен, этого не отнять. Если бы этот гад в штампованном костюме был бы ещё и неказист, Арсений бы совершенно не понял, для чего его держат в Грандли. Тупой и без вкуса — пусть хоть с зубоскальством. Витринный экземпляр для встреч с инвесторами, авторами, публицистами и газетчиками, которые сами же подтираются их второсортным нонфикшн вместо своего нефункционального глянца.              Арсений считает себя куда более симпатичным. У того Шастуна красота — лишь завеса. А, Арсений помнит слова Шекспира: «Добра и зла неразделимы грани».              Арс печатает быстрее — Антон напоказ принимается долбить по клавиатуре, ехидно ухмыляясь. Арс бросает, отворачивается, берёт со стеллажа сзади увесистую папку и шлёпает ею прямо перед собой на стол. Шастун повторяет с куда большим грохотом. Арсений, видя, что его мусорная корзина, за исключением пары скомканных бумаг, пуста, и переворачивает её на папку. Шастун медлит: Арсений помнит, что у того там полный потреблённый магазин, ведь Антон с утра позволил себе съесть за рабочим столом яблоко, морковь и крайне неаппетитного вида сэндвич с лососем. Выкинь он такой фокус сейчас, вся его папка пропитается каплями и жиром.              Ну же, Антошка, рискуй.              Тот опускает руку вниз, слишком легко поднимает пластиковое ведёрко и невесомым жестом опрокидывает перед собой. Арсений боится рано радоваться.              Там ничего!              — Знаешь, таким престарелым неряхам, как ты, тыковка, стоит помнить, что хранение пищевых отходов более пары часов приводит к их гниению. Отвратительный запах — отвратительная обстановка. Но ты, видимо, запахи уже не различаешь, — самодовольно подстёгивает Антон.              Чёртов кретин, он даже мусор выносит молниеносно?              Арсений думает, что отсутствие реакции на выплеск Шастуна и так красноречиво скажет о том, что Арс не заинтересован в болтовне. Список рабочих задач кажется бесконечным, и он, убрав мусорку на место, открывает папку, краем глаза заметив отзеркаленный жест напротив.              Чудовище, продолжает. Что ж, поиграем. Этот трюк Попов готовил не одну неделю. Решимости просто зайти в бутик Диор и купить помаду не хватило, хотя он и знал, что здесь, в этом современном, в отличие от его родного, и продвинутом городе парнем с оттенком «Алая роза» на губах никого не удивишь. Тем не менее, он выманил эту нетронутую помаду у Альмы, сославшись на то, что её цвет станет идеальным дополнением дизайна презентации для Уолл-Райдерс. Альма отдала. Ради успешной презентации она бы разделась до трусов.              Звёздный час настаёт. Арсений широко улыбается, прищуривается, лезет в шоппер и выуживает оттуда чёрный флакон с «Алой розой». В глазах напротив мелькает недоумение, но лишь на миг, хотя и этого Арсению хватает, чтобы убедиться в своей успешной диверсии. Как же этот придурок повторит такое?              Медленно, как на выступлении со сцены Парижского театра, он снимает с помады крышку, выкручивает её и втаптывающими движениями наносит цвет на губы. Затем достаёт сухую салфетку и промакивает дважды, чтобы снять излишки. Даже для него это чересчур.              Арсений пристально смотрит напротив. Шастун не колеблется. На наглой морде проносится издёвка, и он, подняв средний палец, проводит им по губам. Сукин сын.              Остаток дня Шастун проводит в конференц-зале со своим руководителем, чем избавляет Арсения от нервного срыва.              Причин, по которым Арсений больше остальных ненавидит Антона, несколько. Первая из них: несмотря на то, что Шастуна все рекламировали как необычайно приветливого и лучезарного человека, тот совершенно не умеет улыбаться. Даже во время съёмок его лицо изображает нечто вроде защемления нерва, но никак не искреннюю улыбку. В тот день, когда впервые стало известно, что они будут делить кабинет, Арсений гостеприимно встретил Антона горшком с кактусом, на что Шастун не то, что не ответил дружелюбно, а скорее чуть не надел этот горшок Арсению на голову. Во всяком случае, так читалось в глазах. Не проронил ни слова, мудак законченный.              В тот день Арсений молил Альму выделить ему другой кабинет, пусть даже в крыле дизайнеров, лишь бы не с этой пародией на андроида. В ширме и перепланировке так же было отказано.              Вторая причина ненависти — безусловная помешанность Антона на контроле. Попов пока ни разу не смог посмотреть на его стол без слёз: чистый клерк, а не креативный и творческий человек. Привычку не перебить — как работал на заказ от больших дядь по списку, так и работает, ни грамма собственной фантазии. Только ноутбук, бумаги строго в лотке и всё тошнотворно серое. Туча, не иначе, грозовое облако. Будь он проклят. Как и его промаркированный металлический стеллаж, который, судя по всему, тот спёр с прошлого места работы, а туда — из морга. Отвратительная атмосфера.              Арсений пристально разглядывает даже канцелярию: ну какой ещё псих станет выкладывать ручки параллельно друг другу, а стикеры предпочитать только нейтральных оттенков! Упаси, Дева Мария, взять оранжевые — тогда крыша проломится, и всё издательство погибнет.              Да, Арсений чинил ему пакости: менял пасту на розовую, с блёстками, а его любимый планер очерчивал пейнт-маркером в красивое кислотно-зелёное обрамление — всё без толку. Этот консерватор мигом отправлял брак в мусорку.              А рубашки? Да, костюмы, само собой, не купишь на каждый день месяца, они повторяются. Но рубашки! На каждый день своя! Это немыслимо! Понедельник — серая, как будто всем нужно напоминать о начале рабочей недели именно этим мрачным цветом. Вторник — белая. Как будто на поминки. Среда — нежно голубая, как юность Арсения. Четверг — голубая в клетку, истинно студенческие годы. Пятница — тёмно-синяя, будто Антон собирается на вечеринку в честь годовщины смерти Коперника.              И так по кругу без конца. Арсений так и не взял в толк — как два уроженца одной и той же страны могли под влиянием воспитания стать настолько разными: Арсений, приехавший в Штаты по зову сердца ещё во время учёбы, и Шастун, имеющий наполовину французские, наполовину американские корни, рождённый в России, ни капли не перенял тех контрастов и вкусов, какие там водились, а лишь сохранил в себе нейтралитет. Да такой, что хоть под шаблон человека пускай. Макет для антиутопии.              Практически всё, что Арс знает о сопернике, он прочёл в ежегоднике Грандли. Шастуна делали лицом 2024 года — целый разворот о «самородке, который готов отстаивать интересы издательства в непростое время». Тошно.              Ещё одна причина ненависти — Шастун беспощадно цепляется за любую мелочь. Если бы он даже вычитывал чистый лист, всё равно исчеркал бы тот без остатка. Ему не нравится буквально всё. Конечно, это же не книга, где надо читать пункты: «1. Встань. 2. Иди к успеху. 3. Ты сможешь». И кто покупает такие марания бумаги?              Но все эти причины — только цветочки, которые так или иначе возникли уже спустя какое-то время, которое они провели тет-а-тет, деля рабочую площадь. Самая главная и самая отвратительная причина: сразу после слияния издательств Шастун пришёл в конференц-зал со списком тех, кого, увы, эта живодёрня не пощадила — список кандидатов на увольнение. В нём значился двадцать один человек, и только двое — сотрудники бывшего Грандли. Остальные были друзьями Арса, его соратниками из Гардена на протяжении уже более пяти лет.              Нож в спину. Мерзкий поступок того, кто стелется перед маскулинным, туполобым и совершенно бесконтрольным начальником — редактором Шемистоуном. Сплетничая, Арсений с коллегами звал его «каменный стыд» как расшифровку фамилии и как чувство, которое непременно испытывал от его речей.              Если Антона Попов считает безвкусным манекеном, то Шемистоуна — пародией на агрессивного телеведущего ток-шоу, где бьют тарелки. Столько же смысла было и в его присутствии на брифингах. Он не читал книги, причём ни самостоятельно выпущенные, ни книги от Гарден. Не читал в принципе, и вряд ли, судя по разговорам, вообще был склонен к подобному. Его интересовали богатые и успешные личности, потенциальные авторы, с которыми он был не прочь обзавестись связями, банкиры, которые со сцены скандировали обманные речи, вытягивали из простых домохозяек Бруклина последние баксы от их пособий, только чтобы подсадить на волну успеха. В России таких называли инфоцыганами, в Америке — авторами бизнес-литературы.              Благо, удовлетворение эго Шемистоуна легло на плечи Альмы. Они поделили подразделения, и формально Арсений продолжает работать под её руководством, вот только важные для издательства вопросы должны решаться совместно.              Каждое собрание превращается в ад. Шовинистские словечки, которыми Шемистоун чаще всего апеллирует, к удивлению Арса, практически всегда подавляют прыть Альмы, а Попов знает её исключительно как сильную и стойкую к подобному женщину. Несмотря на нападки и полное непонимание выбора бывших редакторов Гардена, Шемистоун всё же через раз принимает идеи Альмы, но делает это настолько напоказ, что никто не сомневается — с его стороны это как розы новой любовнице.              Словом, в издательстве слегка неспокойно. Арсений вынужден в одиночку бороться с заклятым врагом, сидя напротив него.       

***

             Альма входит в офис позже обычного, зато в приподнятом настроении, что для последних месяцев в новинку.              — Доброе утро!              Арсений, как обычно, встречает её прямо у лифта, передавая свежие материалы по последним изданиям. День выдастся длинным, потому утром он переобувается не в новые жёсткие кожаные лоферы, а в уже чуть разношенные коричневые мокасины из замши с мягким задником. Клетчатые брюки и рубашка из льна с подкатанными рукавами покажут всему миру его творческий настрой.              — И тебе! — Альма рассматривает распечатки. Видимо, её удивляет отсутствие на них подписи Шастуна.              — Антон уже видел?              — Утром отправил ему копию, — спешит обрадовать Арсений.              Альма, с виду, принимает это к сведению и больше ничего не спрашивает. Ближе к своему кабинету только добавляет:              — Сегодня новый пункт на повестке. Будет сюрпризом!              У неё, конечно, бодрый голос, вот только проницательный Арсений не верит ни единому слову: не любит сюрпризы, не здесь явно. Альма его мысли перебивает:              — Квартальный на столе?              — Да, конечно.              — И что там?              — Мы, как и думали, ниже прогнозов, но выше, чем во втором квартале. Кажется, всплываем!              — Боже, Арсений. Сколько в тебе кофеина? — Стоя среди коридора, Альма застывает с кипой бумажек наперевес.              Арсению есть, чем парировать:              — А ещё я подобрал варианты эффективных стратегий, уже обсудили с отделом маркетинга. И, самое главное, я придумал идеальный тимбилдинг! Только представь, — Арсений хлопает в ладоши от предвкушения, готовясь представить, как из-за спины слышится:              — HR по швам уже трещит от жалоб, и восемьдесят процентов из них — на тебя и Шастуна. Твои тимбилдинги сам бы пробовал.              Эдуард Выграновский — любимый «кадровик» Арсения, способный разрулить любые волокиты. Но тут он прав — их с Антоном эксцессы порой становятся достоянием глаз всего издательства.              Альма, впрочем, лишь ведёт бровью — для неё споры внутри подразделений не в новинку. Она лишь добавляет:              — Прибереги такое настроение до собрания. Что бы я без тебя делала, Арс!              Арсений знает — без него никуда.       

***

             Из-за угла уже стелется, подобно змее, противная Жаклин Гольц. Арсений уверен: была бы возможность выпустить книгу «100 способов ничего не делать и получать за это деньги», она была бы её авторства. Эта ушлая барышня возникает в жизни Арса только тогда, когда ей что-то от него нужно. И, да, он терпила, он это признавал, признаёт и будет признавать, но ничего с собой сделать не может.              Обязанности Жаклин строятся на вычитке уже отобранных авторов. Она даёт рецензии, которые в том виде, котором она их передаёт на утверждение Арсению, а затем Арсений — Шастуну, считать законченными нельзя. Серьёзно — когда Арс впервые прочёл её каракули, решил, что это издёвка. Мысли школьного сочинения на мятой бумаге напечатаны даже не тем шрифтом, которым они пользуются в издательстве. А Жаклин, видимо, ещё давно смекнула, что пока у неё в отделе есть Арсений, можно делать что угодно.              Просто Арсений не любит отказывать.              — Арс! Погоди, — Она в два движения настигает его в коридоре. — Можно тебя попросить? Мне бы по отчёту дедлайн немного подвинуть. Самую малость! Дело в том, что у меня возник страшный спор по поводу химчистки. Вернее, они считают, что правы. И что пятно я посадила уже после того, как забрала вещи. Но белый пиджак испорчен! Он дорогущий. Ты же понимаешь, да, — Она подталкивает Арсения под руку, которой он из последних сил держит кружку. — Мне нужно завтра к адвокату, а там после пара дней ещё на оформление всех бумажек.              — Конечно, подвину, — устало кивает Арсений. Он другого не ждал.              — Фух! Отлично, — уже на ходу кричит Жаклин. — В понедельник! Крайний случай — в следующий понедельник. Ты — золото!              — Ты — мягкотелый терпила, — доносится сбоку.              Конечно, этот монумент уже стоит в дверях их кабинета и выглядывает добычу.              — Заткнись, Шастун.              — Да. Жалкое зрелище.              — Ты про Антона Шастуна? Согласен всецело.              — Ты мог отправить её доделывать работу, но нет. Тебе так важно быть для всех удобным Арсиком, да, тыковка?              Арсений сдерживается, чтобы не опрокинуть кофе на пиджак этого упыря. Наглый, стоит и учит его, как работать. А сливки, между прочим, добавили бы хоть немного красок его, с позволения сказать, наряду.              — Лучше я буду удобным, Шастун, чем конченым козлом, которого вынужден лицезреть ежедневно.              Арсений гордо разворачивается. Он ставит точку там, где сочтёт нужным.       

***

             Три минуты до начала совещания.              И хоть Альма утром была воодушевлена, Арса одолевает нехорошее предчувствие — точно что-то пойдёт не так. Все в сборе, и Арс, по привычке угощает всех свежайшими капкейками.              Такая традиция повелась у них в издательстве. В том, которое он так любил. Значит, будет и сейчас, и, быть может, Арсению удастся полюбить и то, что случилось из пепелища.              Все в сборе. Шемистоун смотрит что-то идиотское в своём смартфоне прошлого поколения. Он помешан на шортсах, рилсах и других новомодных синонимах мемных видео. Откуда Арсений об этом знал? Тот придурок то и дело кидал их в чат издательства, чтобы такие же недоумки-подпевалы кидали ему в ответ смеющиеся смайлики.              Альма терпеливо ждёт, пока Арсений раздаст капкейки. Жаклин смеётся слишком громко над шуткой Джексона из отдела маркетинга, после чего Шастун, сидящий слева от Шемистоуна, громко и напоказ вздыхает. Да-да, Антон, ты хочешь показать, какой ты занятой, вот только у тебя на ноутбуке точно есть какая-то тупая игра типа собирателя тортов.              У Арсения есть несколько разных игр. Там нужно чистить книжные полки и приводить магазинчик в порядок. Это успокаивает.              — Третий час ночи, самые глубокие закоулки YouTube, и я нахожу там документалку «Самый одинокий кит в мире». Вы знали, насколько одиноки киты? Зато в воде — просто красавчики. Огромное море, представьте, цвета, как глаза у Арсения, и один кит всего лишь на гигатонны воды!              Арсений в упор смотрит на Алекса, чуть не уронив поднос. Шастун, видимо, настолько не переносит лишней болтовни, что даже отворачивается в кресле. Все до единого смотрят на Шульгиса, оторопев от неприкрытого подката.              Первым отмирает Антон, возвращаясь глазами к экрану ноутбука.              — Коллеги, давайте уже приступим. Или вам нужно ещё потрещать?              — О, нет, мы готовы. А у тебя волос выбился из причёски.              Шах и мат, Арсений всегда использует эту подлость против Шастуна — тот обожает свою жирную укладку в стиле Тони Монтана. Антон, хоть и пытается быть непоколебимым, всё же поправляет волосы. Попов победно хмыкает.              — Что ж, — начинает Альма. — Во-первых, благодарю всех, что собрались вовремя. Понимаю, в канун праздников это трудно. Постараюсь быть краткой.              — Да, — встревает в монолог Шемистоун, — последняя пятница месяца оплачиваться не будет. Если не справляетесь с нагрузкой, это только ваши трудности, планируйте время иначе. Учитесь, перестраивайтесь. У нас в Грандли в выходные работали ударно, здесь трудно бороться с вашей нерасторопностью.              — Нашей. Нашей общей, — с акцентом поправляет Альма. — Так вот. У нас с господином Шемистоуном есть для вас прекрасная новость — мы наконец можем себе позволить немного расширить штат по тем вакансиям, которые были заморожены на полгода!              — Потому решили нанять управляющего, который будет курировать ваши редакторские отделы как наш с Альмой общий заместитель, — всё же договаривает Шемистоун. — Этот человек будет подчиняться непосредственно мне, — продолжает он, смотря на Шастуна, — по всем вопросам его слово для руководства будет решающим, как человека, знающего проблему с места.              — Этот человек будет подчиняться нам, — снова подчёркивает Альма.              Арсения эта война уже достала.              — Он или она, — продолжает Альма, уже подбадривая глазами Арсения, — должен пройти отбор. Вакансия, безусловно, доступна для всех, в том числе людей со стороны…              — Но я бы хотел… — перебивает Шемистоун.              — Мы бы хотели! — отвечает Альма.              — … чтобы это был человек из своих.              На последней фразе Шемистоун даже не стесняется панибратства и при всем коллективе редакторов подмигивает Шастуну. Тот самодовольно кивает. Индейка на выгуле.              — Да, мы с господином Шемистоуном пока не сошлись в едином мнении по поводу кандидата, потому все ваши презентации, уверяю, будут рассмотрены исключительно беспристрастно.              — Мы устроим просмотр ваших трудов после Нового года. Да победит сильнейший!              Арсений кидает хитрый взгляд в сторону Антона, а тот, сразу же, как по учебнику, смотрит в ответ своей отрепетированной кривой оглоблей.              Да победит Арсений.

***

      Уверенность Арсения в собственном величии не застаёт его врасплох. Он в новых чиносах наливает себе кофе и помешивает, думая о том, что стоит привлечь Алекса к собственной презентации. Несмотря на катастрофическую странность, Шульгис обладает творческим видением уже готового результата. Нет, серьёзно, Арсений считает его гением. Правда, чтобы этот гений разглядеть, нужно вытерпеть полдня болтовни о каких-то красных кругах в атмосфере или выслушать теории о том, как в живописи появился серый цвет. Словом, потенциально полезный, но трудный путь.              Врасплох Арсения застаёт уже узнаваемая поступь и отпечаток наглой ухмылки на собственном затылке.              — Вакансия моя, тыковка. А твоя русская задница будет подпирать приёмную в лучшем случае.              — Ох, Энтони. Завидная речь от человека, который оценивает задницы. Так и издаёшь книги, я смотрю, в этом твой стиль, да? Странно, и чего это тебя все ненавидят?              — Меня все боятся, а это огромный плюс для управляющего, тыковка.              — Когда я стану боссом, — развернувшись с чашкой в руке, отвечает Арсений, — введу для тебя персональные должностные обязанности. Может, даже подарю новую рубашку, ведь работать тебе придётся даже в выходные. Стоп, ох, это аж две рубашки! Какие перемены тебя ждут!              — Когда я стану боссом, я так тебя заезжу, что тебе некогда будет болтать около кофейника. Офис станет для тебя круглосуточным пристанищем.              На слове «заезжу» Арсений чуть торопеет, потому что, во-первых, да, мыслит в силу своей испорченности, во-вторых, потому что с высоты Шастуна и его холёного костюма в Арсении пробуждаются какие-то давно забытые кинки. Как-то в студенчестве его прельщал преподаватель в точно таком же топорном пиджаке. Святая Дева Мария, сколько же воды утекло с тех пор?              Теперь Арсений спит только с молодыми и свободными, как он сам.              — Когда я стану боссом, введу новый дресс-код, готовься, Шастун. Только гавайские рубашки, боа по пятницам и латексные шорты по средам.              — Да-да, тыковка, — Антон не унимается, идёт следом до самого лифта, что, впрочем, не удивительно, если он возвращается к себе, то им в один кабинет. — Я первым же делом сам изменю дресс-код и отменю тоскливые луки в стиле библиотекарш-эскортниц.              — Сказал мужчина, любой наряд которого подходит под рекламу кредита.              — Ответил мужчина в носках со «Звездным небом», — парирует Шастун.              Уже в лифте Арсений разворачивается и с вызовом выпаливает:              — Станешь боссом — уволюсь!              — Вот как? Сколько плюсов!              Арсений знает — он того дожмёт. Но Шастун, наперекор всем предсказаниям, добивает:              — Такие серые мышки в пёстрых одёжках, вроде тебя, первыми при проблемах покидают корабль, который я, как уже известно, вырулю в открытое море. Я не уйду, Попов.              Арсений не знает, чему удивляться больше — тому, что Антон не назвал его дебильным прозвищем, а по фамилии, что обычно сулит для Шастуна небывалую серьёзность, или тому, что разговор с классических издёвок перетекает в конкретный деловой.              — Значит, я тебя уволю, Шастун.              — Не жди от меня поводов для такого удовольствия!              — Эх, Энтони, женщины часто слышат от тебя такие слова, правда? — Арсений знает, насколько прекрасен.              Двери лифта открываются на их этаже, и как раз вовремя, потому что терпения хватает с трудом. Всё же должны быть какие-то Шастунометры — измерять, когда уровень его активного присутствия станет зашкаливать. Как только загорится красным сигналом — бежать в Централ-парк, кормить уток и медитировать. Бежать, как от радиации. Шастун радиоактивен.              И всё же Арсений не поставил точку в этом разговоре. Уже в коридоре он оборачивается, чтобы обозначить:              — Если кого-то из нас возьмут, второй уходит.              Он говорит это так, что спорить Антон не станет: Арсений в этот раз точно чувствует.              — Замётано, тыковка. Готовься. Тебе, поди, впервые со взрослыми дядями меряться письками.              — Я старше тебя на восемь лет, — Арсений хочет ударить себя по лбу за то, что даже сам слышит нотки отчаяния и обиды в своих словах.              — Правда? А чего же тогда одеваешься как Бродвейская девственница?              Шастун проходит в кабинет первым, так и не заслушав тонны оправданий, которыми Попов мог бы объяснить весь свой внешний вид и то, как маски для лица определяют его самочувствие.

***

             Алекс уже ждёт Арсения в их с Антоном кабинете. Вид у него слегка неряшливый, но Арсений привык: по его мнению, так выглядят все дизайнеры и художники. Да, Арсений, борец со стереотипами, придерживается некоторых из них, и что? Пусть щетина Алекса далека от благородной мудрой бороды или модной послебарберовской бородки в испанском стиле, а заляпанный тостами с джемом свитер — совсем не одно и то же, что мазки краски с палитры, Арсению плевать.              Алекс — творческий. Арсений тоже. Значит, они на одной волне.              Единственное, о чём Арсений сожалеет, — что у Шастуна не прогружены те же резоны относительно Алекса, что и у Арсения. Арс буквально видит Шульгиса глазами Антона: странноватый, угловатый, худощавый и небрежный работник какого-то неясного сектора, круги под глазами которого подсказывают о нелюбви к прямым солнечным лучам. Арс ругает себя за то, что в присутствии Антона он стыдится дружбы с Алексом. Стыд, названный в честь испанской нации, сочится буквально по всему телу.              Сам Алекс положения ещё ни разу не спас: так и норовит подкинуть побольше поводов для закатанных глаз напротив. Это бесит Арсения до дрожи.              Сейчас, когда Шульгис отлипает от столика, который стоит в кабинете Попова и Шастуна ровно посередине, как Швейцария, с нейтральными чайными пакетиками и сахарной креманкой, Попов уже гадает, через сколько секунд увидит красный флаг.              — Привет, Алекс, — первым здоровается Арсений, всем видом показывая, что не стесняется быть дружелюбным и открытым с коллегой.              — Дары приносящий! — Алекс кидает в сторону Арсения какой-то свёрток, но Арс, мало того, что не готовый к принятию предмета в броске, так ещё и всё ещё держащий в руках кружку, еле уворачивается от свёртка.              Тот с грохотом стукается о стеклянную дверь.              — Ой? — Алекс разводит руки, пока Арсений балансирует с напитком в поисках брошенной коробчонки.              Стыдно. Арсению невероятно стыдно. Подойди к нему симпатичный, одетый со вкусом парень с причудливым орнаментом на шёлковом платке или загадочный робкий писатель с телом греческого бога, Арсений бы гордился куда больше. Он бы утёр нос едкому Шастуну и показал, что имеет гораздо больше дел, чем планирование проклятий в его сторону.              Антон пристально наблюдает за цирковым выступлением.              — Надо было тебя предупредить, — неловко добавляет Алекс.              Арсений поднимает упаковку. С виду — экземпляр книги. Он ставит кружку и спешно раздирает скотч.              — Свежеиспеченная! Алекс — ты душка.              Арсений совсем немного в смятении — да, это новая книга, выпущенная уже не просто Гарден, а Гарден-Грандли. Вот только что-то с ней явно не то. Обложка просто омерзительна. До этого Шульгис приносил книги, которые оформлял самостоятельно — он, безусловно, тонко чувствует оттенки прозы. Так и выработалась их добрая традиция и, как следствие, красный флаг для Антона — рассматривать книги сразу же после первого сигнального экземпляра.              Арсений всё ещё крутит книгу в руках и с заметным отвращением и крошкой надежды спрашивает:              — Утверждённая?              — К сожалению, — отвечает Алекс.              Он точно понимает боль Арсения — книга, повествующая об актёре, который сбился с пути, который не знает, куда приткнуться, он в тупике, и вдруг сталкивается с совершенно неординарным барменом, держащим в кладовке огроменных размеров анаконду. Там элементы фантастики, романтика и приключения, а на обложке что? Огромный глаз на чёрном фоне с жёлтым шрифтом?              Какой придурок это делал? Шемистоун что, не читает аннотации? Хотя бы пару предложений?              — Кто вообще до этого додумался?              Арсений понимает — с таким мрачняком тираж ждёт провал.              — Ты же знаешь, — Алекс глазами и кивком головы указывает на Шастуна, даже не притворяющегося, что не слушает их разговор.              Арсений молча откладывает книгу и делает глоток кофе. Что ж, чему быть, того не миновать, вода камень точит, семь раз отмерь и всё такое прочее, придётся смириться.              Тут Алекс подскакивает на месте, словно укушенный гусем, и вскрикивает:              — О! Арс! Чуть не забыл!              Из заднего кармана своих то ли брюк, то ли штанов (Арсений не может категоризировать данный предмет гардероба из-за большого количества катышек на вельвете) Шульгис достаёт ещё одну коробочку, тоже коричневую, но совсем маленькую, не выше десяти сантиметров, и Арсений почти уверен, что окажется внутри.              — Это тебя в почте ждало на проходной, я, раз шёл по пути, решил занести.              Идиот, он снова кидает в Арсения коробочкой, снова не попадает, буквально вынуждая Шастуна скалиться со своей фирменной издёвкой. Хорошо ему — прохлаждается, вытянул свои длиннющие ласты из-под стола, сверкая лакированными туфлями, и кидает в воображаемую копилку по монетке за каждый промах Арсения.              — Что, Попов, опять заказал себе что-то из магазина для трудных подростков? Брелок «Хэллоу-Китти»? Подписка на «Seventeen»? Новые туфли для твоей мексиканки-Братс?              Единственный плюс присутствия Алекса между ними — Антон не зовёт Арсения при посторонних тыковкой. До тошноты мерзкое прозвище.              — Ох, Шастун, не тревожься. Это гробик для твоего сморщенного эго. Хотел купить тебе чувство юмора, да не срослось — оно не для всех, прости.              — Это, наверное, снова клевер, — встревает Алекс, и Арс готов побить мировой рекорд скорости, пересечь кабинет и вломить ему с локтя за неуместную тупость, неумение держать язык за зубами и запредельно вопиющую наивность.              Нет, только подумать: Алекс всерьёз ведёт себя так, словно Антон для него — обычный, пусть и слегка колкий, коллега! Он, обездоленный простак, словно не замечает, как Шастун из раза в раз подстёбывает Арса на ровном месте. Оба придурки. Но с Алексом хотя бы не стоит надевать бронежилет.              — Клевер? Снова? То есть, у тебя его много, Арсений? Готовишь убийственное зелье?              Похоже, новый повод для издёвок у Антона найден, и, стараясь как можно скорее переключиться на другую тему, Арсений спешно прячет сувенир.              — Не настоящее растение, а разные побрякушки — булавки, броши, подставки, кулоны — всё с изображением клевера, — решает утопить Попова Шульгис.              — Как это занимательно, Арсений! — приторно тянет Шастун.              Алекс с уровнем распознавания иронии минус сто почему-то решает, что козырять этим знанием стоит именно сейчас:              — Да, у Арса целая коллекция!              — Как миленько!              Шастун уже почти склоняется вперёд то ли от предвкушения, то ли от зародившегося плана, как использовать это против Арсения.              — Не твоего ума дело, Шастун!              Тот игнорирует бешенство Попова, обращаясь к Алексу:              — Спасибо за такие интересные факты о моём коллеге!              — Не за что, Эш, — болтает Алекс.              И это провал. Промах, разлом, надвигающаяся кринжльдина. Всё в одном. Был бы под рукой смачный свёрток бумаги, Арсений затолкал бы его Алексу в рот.              Тот не уходит. Неловко мнётся у принтера, трогая кончиками пальцев листы, по-идиотски улыбается то одному, то другому, чего-то ждёт.              Арсений ему повода остаться не даст.              Простояв еще с минуту, он, хлопнув в ладоши, выдаёт:              — Что ж, работаем — закипаем, горя не знаем и всё такое! Эш, отбей кулачок!              Взгляд, с которым Шастун смотрит на возникший перед ним кулак, можно включать в качестве иллюстрации в любую книгу о маньяках.              Наконец, Шульгис уходит. Дышать легче пока не становится. Пусть Алекс и добрая душа, намеренно игнорирующая все нападки и подколы, Арсений, наученный опытом, точно знает — ему ещё достанется.              — Жалкое создание, — Антон кивает в сторону выхода. — Он думает, что успешно с тобой флиртует.              — Да? Тогда тебя в том же подозревают.              Арсений не понимает, зачем выпаливает такое точечное и необоснованное обвинение, но при пожаре он знает только прыжки в окна, а никак не звонок в 911.              — Тыковка, если бы я так делал, ты бы знал.              Сучий сукин сын! Ухмыляется!              Арсений не подозревал коллегу в гомофобии, такое уж время, да и условия довольно дружелюбные к любым связям. Но назвать его геем не решился бы и под дулом пистолета. Слишком раздутое эго для того, чтобы отрекаться хотя бы на дюйм от чего-то исконного и консервативного. Он, скорее, из тех, кто женится на богатой дочери баллотирующегося политика от штата Вашингтон в целях укрепления собственного положения. Но никак не СПА с партнёром по субботам и ужины в Плазе.              — Уверен, Энтони, такие, как ты, флиртом не владеют. Рогипнол — твоё единственное спасение.              Словесный раунд однозначно за Арсением, и, стоило ему мысленно разжечь петарду, та взорвалась в его воображаемых руках: эта длинная пародия на обложку журнала про мужское здоровье стал что-то быстро писать в своём блокноте.              Что он там пишет? Точно что-то похабное. Список способов умерщвления Попова, критерии, по которым можно вычислить, когда у Арсения в последний раз был секс? А что? Учитывая, что очень давно, это, просочись в поле знаний Шастуна, могло стать очередным поводом для шуточек.              Арсений с таким-то объёмом работы и не думал, что в самом деле давно ни с кем не был в постели. Рукописи не в счёт, но даже с таким раскладом последние полгода не попалось ни одной, которая могла бы вызвать в нём хотя бы небольшое шевеление чресел. Сплошные штампы.              Отсутствие секса, отсутствие здоровой рабочей обстановки, отсутствие годной литературы для издательства — три кита, на которых балансировал Арсений на пути к успеху.      

***

      — Мистер Шемистоун, сэр!              Арсений окликает нелюбимого главреда, который, как обычно, проносится мимо их кабинета со скоростью метеорита. Куда он так всё время спешит? На поиски ланча? Это гораздо правдоподобнее, чем на встречу с авторами. Ему плевать на издательство даже больше, чем на оттенок дерьма голубя на Таймс-сквер.              — Экземпляр новой книги! — Попов встаёт с места и вручает начальнику жуткое нечто с глазом на обложке.              — Вау! — неподдельно восторгается тот.              Открыв случайным образом середину, Шемистоун слышит характерный хруст свежей книги, громко вдыхает и в подтверждение своего воодушевления читает первую попавшуюся строку:              — «Тревожить нервы Стюарта — то же, что и трогать оголённый кабЕль». Ух! Ну и слог у этого Рамси.              — Расми, — поправляет Попов тихо.              Он разочарован. Хотя, на что вообще надеялся?              — Да-да! Именно. Кстати, обложку я придумал. Цепляет, скажи? — Шемистоун обращается к Арсению и тот кривовато улыбается в ответ.              Приглашение на казнь. Брожение в желудке. Как наступить в собачье дерьмо. Арсений сегодня невероятно воодушевлён животными экскрементами.              — Вы правы. Такая… броская? — Максимум, который может выдавить из себя Арсений, но Шемистоуну, похоже, достаточно и этого.              — Энтони, встречу на завтра организовал? — обращается он уже к Шастуну.              — Да, сэр. В восемь.              — Так-то, молодчина! Удар сам себя не отработает. Хватка — наше всё!              Он треплет Арсения по голове — идиотская привычка полумаразматичного человека, отходит от стола и уже из коридора кричит всему офису, что ушёл и больше на сегодня не желает слышать о работе ни слова. Клоун! Как будто до этого был удручён анонсами или рецензиями. Арсений уверен, Альма будет сидеть сегодня допоздна как раз из-за них.              Арсений не выдерживает.              — «Оголённый кабЕль»? Серьёзно? Он прочитал «оголённый кабЕль»? Это кАбель! Он что, совсем идиот? Ладно, он не вникает в дела издательства. Пусть! Решено! Чистый управленец! Но он что, и читать не умеет? Отсталый бы прочёл верно! Как он себе представляет оголённого кабеля? Собаку? Серьёзно? Нет, серьёзно?              Тирада в сердцах перед главным подпевалой Шемистоуна, но Арсению плевать.              — А ты серьёзно назвал его обложку… как, погоди, дай вспомнить… «Броской»? — Шастун почти улыбнулся.              На этот аргумент Попову парировать нечем.              — Её словно обдолбанный тинейджер нарисовал, причём в период отходняка. Но, да, тыковка, «броская» — это сильная оценка. Многое говорит мне о твоём вкусе. Впрочем, замечу, что не удивлён. И, кстати, не хочешь спуститься вниз?              Следует пауза, и Арсений от внезапного предложения застывает в недоумении.              — Там подают чай с клеверным мёдом. А ты, по последним данным, так сильно любишь клевер!              — Заткнись, Шастун!              Тот ухмыляется, затем закрывает крышку ноутбука и говорит:              — Обложка, которая, по твоему нескромному мнению, броская, совершенно не отражает суть произведения.              Арсений поражён. Мог бы на пять минут бросить белый флаг, чтобы остановить баталии и поговорить о литературном искусстве с Антоном, с радостью бы сделал это. Немыслимо, чтобы эта ходячая ксерокопия визы умела читать.              — Ты читаешь книги нашего издательства? — осторожно спрашивает Попов.              — У меня чек-лист. Мне пришлось.              Шастун тушуется, и долг Арсения — вытащить хоть клешнями из того что угодно по этому поводу. Шок!              — Ммм… Чек-лист! Ты в курсе, Энтони, что комиксы не считаются за список прочтённой литературы. Даже если выпуск Человека-паука восемьдесят четвёртого года ты считаешь классикой.              — Трижды уже засыпал на первой странице этой вашей книги, — нагло отвечает Антон и начинает собираться домой.              Как обычно — пальто не просто на «плечиках», а ещё и в чехле сверху, будто за день на него может осесть неподъёмный слой пыли. Чёрный вылизанный до блеска портфель — чистый брокер. Арсений следует его примеру, снимая своё пальто из тёмно-синей шерсти и шарф с азиатской вышивкой.              — Знал бы, заказал бы тебе раскраски. Читать взрослые книжки порой так сложно.              — Книга скучная.              — Книга гениальная! — спорит Арсений, а затем, немного опомнившись, добавляет: — Пока Шемистоун её не коснулся. Теперь это самое стандартное бульварное чтиво, на чём, собственно, вы и профилируетесь.              — Мы, — ехидно замечает Шастун.              — Вы — как зараза, поглощающая живую природу.              — Не бойся, тыковка. Твои клеверные плантации не пострадают.              — Я не из-за этого! Заткнись, Шастун. Всё, что осталось от рукописи, — продолжает уже на пути к лифту Арсений, — это описание района, где расположен бар. Хоть что-то аутентичное.              — Это отвратительно, если, конечно, ты не поклонник Бруклинских помойных баков.              — Это была метафора! — срывается на крик Арсений, пропуская автоматически Шастуна в лифт первым.              Они молчат. Ехать в тишине лифта одновременно и успокаивает, и заставляет закипеть от роя мыслей в голове. Мерный звоночек при прохождении уровня этажей служит счётчиком до свободы от этого поросшего мхом новых веяний здания, от этого напыщенного человека, от отсутствия кислорода. Седьмой. Ещё немного. Шестой. Ещё чуть-чуть. Арсений считает всегда. Привычка почти медитативная.              Шастун спрашивает резко:              — Какие планы на выходные? Писать фанфик про себя и клевер?              Арсений почти уверен, что последние три пролёта Антон только и думал о формулировке подкола.              — Дай угадаю твои: таращиться на несчастную соседку через занавеску с безумным взглядом маньяка?              На третьем этаже двери лифта открываются, и в них ленивой походкой вваливается Эд.              Попов и Шастун одновременно здороваются.              — Даже не думайте смотреть в мою сторону. Вы оба уже достали меня до чёртиков. Четыре жалобы, мать вашу, за неделю. Четыре!              Злить Выграновского не хочется, но, справедливости ради, на этой неделе они с Антоном слегка перегнули. Попов почти уверен, что три из четырёх жалоб — их состязания в кафетерии.              Да, иногда крышу сносит, и они не видят границ. Во вторник над бедными пончиками развернулся весьма эмоциональный спор по поводу последних правок. Нет, ну Шастун — безмозглый идиот, и что тут Арсению поделать? Кто просит вносить правки, если все запятые, которые он подчеркнул, были авторскими! Арсений лично убеждал в этом автора, который был готов к любым корректурам, но это же дело чести! И этот безмозглый длинный кусок швабры, схватив зелёный пончик, измывался над едой первым! Придурок! Решил показать Арсению, как он выразился, на пальцах, что такое запятая, а что такое скобка. Та половинка пончика, которую Шастун решил использовать в качестве скобки, уже через секунду стала бы его персональной улыбкой Джокера, сумей Арсений затолкать её поглубже в глотку Шастуна. Но нет же! Сотрудники начали им кричать, призывая остановиться! Нет, чтобы дать разочек ему по морде! Идиотский Шастун.              Впрочем, в чём-то Эд, пожалуй, прав. Во вторник после перекуса им пришлось на пару собирать ошмётки пончиков с пола и соскребать их со стола в полной тишине. Не столь медитативной, как лифтовая.              — Папа с папой иногда не ладят, мой любимый Эдди, — ласково отвечает Шастун.              — Мы… дискутируем о литературе! — добавляет Арсений.              Оба оборачиваются на Эда, которого, кажется, вот-вот стошнит. Двери лифта открываются. Никто не двигается.              — Дискутируем также о том, как папа, — Шастун тычет в грудь Арсению, — не ставит папу, — указывает на себя, — в список рассылки новой рукописи после утверждения.              — Или о том, — разворачивается к нему Арсений, — что папа, — ответно тычет в плечо, — совершенно выжил из ума, придумывая с какой-то стати новую форму квартального отчёта уже после его сдачи.              Двери шумно смыкаются, но вовремя подставленная нога Эда не даёт им соединиться. Тот лишь смотрит с презрением и напоследок говорит:              — Папа… Ещё папа… Из-за вас моя работа кажется сущим Адом.