Имеющий глаза - да увидит

      Что яблоня между лесными деревьями,

то возлюбленный мой между юношами.

В тени ее люблю я сидеть,

и плоды ее сладки для гортани моей.

Он ввел меня в дом пира,

и знамя его надо мною — любовь.

Подкрепите меня вином,

освежите меня яблоками,

ибо я изнемогаю от любви.

Поднимись ветер с севера и принесись с юга,

повей на сад мой, — и польются ароматы его! —

Пусть придет возлюбленный мой в сад свой

и вкушает сладкие плоды его.

(Сололомон "Песнь Песней")

      Ожидание ощущается тягостным и неловким. Зверь копошится у его ног, теребя красный шёлк одеяний самым раздражающим образом, но он не останавливает глупого мальчишку: "чем бы дитя ни тешилось". Успокаивает его это — и ладно. Только звериной истерики ему сейчас не доставало.       Когда Но возвращается с бадьёй, становится ясно, что ту некуда поставить: весь пол завален зверенышевыми подарками. Зверь нетвердо поднимается на ноги, заставляя их с Но инстинктивно отпрянуть. Но буйства не следует. Зверь лишь сгребает с пола дары, аккуратно складывая их в углу, пока не расчищает достаточно пространства пола для ванны.       Но бросает на него быстрый взгляд, в котором проскальзывает волнение и, вновь принимая спокойный вид, берется за работу. Ванна в мгновение ока наполнена, над ней клубится пар. Банные принадлежности разложены тут же. Зверёныш стоит рядом: его бьёт дрожь и собственная темная энергия, точно плащ, окутывает его дрожащее тело.       — Эт... эта служанка принесла мазь, — её взгляд вновь обращается на него.       — Благодарю, Но.       Она достаёт из рукава баночку с мазью и протягивает ему. В её глазах — мольба о прощении, страх и безысходность. Он не в обиде. Он всё понимает. Уж кто-кто, а он-то знает, каково это — опасаться гнева хозяина. Присутствие зверёныша в комнате ощущается грозовой тучей, готовой в любой момент разразиться громами и молниями.       — Эта служанка просит позволения удалиться, если не может больше быть полезной.       — Ты можешь идти.       Она с поклоном разворачивается и поспешно исчезает, ни разу не оглянувшись.       Когда за ней закрывается дверь, он обращается к зверю: — Раздевайся, ложись в ванну и мойся. Я должен подготовиться.       — Подго... Шицзунь? — такое впечатление, что зверь сейчас в обморок грохнется. Но ему сейчас не до того.       — Ванна, — стряхивает он с себя ненужные мысли. — Мыться. Сейчас же. Я серьёзно, зверёныш.       — Что шицзунь имел в виду под "подготовиться"? - ясно. Зациклился. Бесполезно сейчас пытаться достучаться до него.       Кровь мгновенно приливает к щекам, лицо горит, словно ошпаренное. Он собирается было уйти от ответа, но какой в этом смысл. От его достоинства и так уже остались одни лохмотья. Набрав побольше воздуха в лёгкие и указывая на баночку на своей ладони, он начинает: — Я не хочу, чтобы мне причинили лишнюю боль, зверёныш. Прежде, чем я позволю тебе овладеть мной, я воспользуюсь этой мазью, чтобы смазать то место, которое ты... — на этом воздух в лёгких иссякает.       Впрочем, сказанного им вполне достаточно. Зверь выглядит поражённым, взгляд расширенных глаз темнеет: — Разве шицзунь не предпочёл бы, чтобы ему служил этот ученик?       Голос его слегка подрагивает, как и всё его тело. Даже, если он и старается выглядеть спокойным, видно, что он сильно взволнован.       — Шицзунь предпочёл бы, чтобы этот ученик, наконец, вымылся и мы смогли бы приступить, — гнёт он своё.       Зверь замирает на мгновение, тяжёло дыша и прожигая его потемневшим взглядом. Он боится, что тот сейчас набросится на него, подобно Цю Цзяньло, когда тот надирался, как свинья и был слишком пьян для своих обычных издевательств. Но зверь лишь шумно отряхивается, словно большой мокрый пёс, и дрожащими пальцами начинает расстёгивать застёжки своей мантии.       Удовлетворившись тем, что зверёныш, по крайней мере проявляет признаки послушания, он сосредотачивается на текущей проблеме. Ему совсем не хочется, чтобы зверь пялился на него в то время, когда он будет занят... подготовкой. Он бы вообще предпочёл остаться один. За закрытой дверью. Желательно — забаррикадировавшись, чтобы к нему точно никто не вошёл.       Но у него есть его совершенствование. А ещё — бумага и кисти. И кровать с балдахином — правда, прозрачным — и кучей разноцветных покрывал. Он быстро подходит к низкому столику — хвала небесам, не заваленному всяким хламом — и рисует два талисмана, прежде чем развернуться и уставиться на открывшееся ему зрелище. Зверь стоит перед ним возле ванны — абсолютно обнажённый, не отводя от него взора. Дыхание перехватывает, а взгляд сам собой набегает на непропорциональных размеров небесный столп, гордо возвышающийся во весь свой богатырский рост и, такое впечатление, что нахально пялящийся на него своим единственным "глазом".       — Ванна, — хрипло повторяет он, указуя на означенную бадью. — Лезь в ванну, быстрее, давай!       Тот, наконец, моргает, словно очнувшись от транса.       — И вымойся как следует, а не только водой!       Зверь, точно сомнамбула, наклоняется и сгребает мыльный корень, оставленный Но, очевидно, витая мыслями в других мирах.       Он срывает с кровати самое верхнее плотное покрывало и закрепляет его сверху на каркас балдахина с помощью талисманов таким образом, чтобы укрыть его от глаз отмокающего в ванне зверёныша. Он бросает последний взгляд на ванну, прежде чем забирается на кровать под одеяло, бросив напоследок:       — Ты там — давай: не сиди, как вонтон в супе. Помойся как следует!       Оставшись в относительном уединении, он снова начинает паниковать. Что он вообще делает? Зачем? Он же клялся себе, что больше ни для кого в жизни не будет котлом! И уже второй раз он снова наступает на те же грабли!       Он напоминает себе, что это необходимо. Он не может позволить осатаневшему зверёнышу буянить, бегая по мирам и круша всё подряд. Этот полоумный болван и так, вон, - дошёл то того, что признался в любви, собравшись весь мир принести ему в жертву! То ли ещё будет!       — Шицзунь, — голос звёреныша приглушённо звучит из-за занавески. — Шицзунь. Этот ученик делает, что ты хотел. Он смывает с себя кровь... Он всегда будет делать то, что хочет шицзунь. Обещаю, шицзунь, я всегда буду слушаться тебя и хорошо к тебе относиться...       Глубооокий вдох - и выыыдох... Спокойно. Надо сосредоточиться, собраться, и покончить с этим, наконец.       Мысль о том, чтобы полностью обнажиться, по-прежнему невыносима. Он закутывает в покрывало верхнюю часть тела с головой, срывая с себя верхние и нижние штаны и заталкивая их подальше в угол постели, и — оннедумаетнедумаетнедумает, но — делает: делает тщательно, помня, какой невероятно огромный зверёныш там...       К счастью, ему удаётся закончить до того, как зверь заканчивает купание и вылезает из ванны, очевидно, проигнорировав полотенца, оставленные Но. Шлепанье босых ног приближается.       Он стоит на постели, съёжившись в комок, открытый и осознающий свою полную беззащитность. Ему хочется сгореть со стыда. Его и зверя разделяет лишь шёлк покрывала. Он слышит его шумное дыхание. Чувствует жар крепкого мужского тела. И его терпкий мускусный запах.       — Шицзунь...       С огромным трудом он заставляет себя отпустить одеяло, не снимая покрова с верхней части тела и жестом убирает держащие занавесь талисманы: ткань, струясь, падает на пол.       Он ждет, что зверь набросится на него, как в прошлый раз. Но тот лишь опускается на кровать, садясь напротив и глядя с тихим благоговением.       — Шицзунь, — рука тянется, замирая на полпути, словно не осмеливаясь коснуться, — шицзунь...       — Чего ты ждёшь, звереныш? — готовый к тому, что его сейчас сомнут и придавят к постели, едва он успеет произнести эти слова.       Зверь неуверенно подбирается ближе. Он чувствует, как мелкая дрожь сотрясает это мощное тело, словно он из последних сил сдерживает себя.              — Шицзунь... Я не хочу причинять тебе боль.       — Не причинишь. Я подготовился.       Лицо зверя дергается, словно от пощёчины, но ему не до того. Он решает, что в такой позе — согнувшийся в три погибели, замотанный в красные тряпки и похожий на булыжник — он, очевидно, не слишком вдохновляет зверёныша. Он заставляет себя распрямиться и лечь навзничь. В животе поднимается тошнотворное чувство, словно он преподносит себя, чтобы его хозяин мог причинить ему боль.       И снова зверь не бросается на него: лишь сидит рядом, уставившись долгим, нечитаемым взглядом. А затем осторожная рука начинает нежно поглаживать обнажённую кожу на его ноге.       — У шицзуня такие прекрасные ноги...       Он едва сдерживает, чтобы не расхохотаться: так вот почему зверёныш их ему отрывал и прятал в ящик!       — Если мы это сделаем, — начинает зверь (как будто "если" применимо в данной ситуации), — повредит ли это бёдрам шицзуня?       — Надо же, сама забота! — бормочет он не то сардонически, не то искренне. В прошлый раз так и было, но сейчас он чувствует себя значительно лучше. Он окидывает глазами гору подушек, разбросанных по кровати, и указывает жестом на одну из них. Проследив за его взглядом, зверёныш берет подушку и подаёт ему с озадаченным видом.       — Вот так, — он подкладывает подушку под бедра, устраиваясь поудобнее, и кивает, в ожидании следующей.       До зверя наконец доходит, что от него требуется и он подключается с энтузиазмом, достойным лучшего применения: скоро он оказывается весь обложен подушками в позе, заставляющей его щёки пылать ещё сильнее (хотя, казалось бы, — куда больше-то?). Его ноги чуть раздвинуты и прикрыты тканью ханьфу, но зверю ничего не стоит её приподнять...       Зверь лишь глядит на него, не отрываясь, как на волшебство, с каким-то высшим благоговением и обожанием. Так изголодавшийся нищий смотрит на пир богача. Ласкающая рука возвращается к его ноге: — То, что я хочу сделать с шицзунем... — он подбирается, готовый к порции боли или угроз, которые так и не следуют.       — Я хочу целовать каждый цунь твоего тела, я хочу боготворить тебя, я хочу наполнить тебя таким блаженством, чтобы все мысли разом покинули тебя...       — Звереныш, это не то же, что весенняя игра, — пытается он спустить того с небес на землю. — Помнишь, что я говорил тебе в прошлый раз? Мне нужно будет сконцентрироваться.       — Это не прошлый раз! — горячо подхватывается зверь. — Я не... Это не то же, и не так, как в прошлый раз! Я не хочу, чтобы это было как в тот раз! Я не хочу, чтобы ты думал обо мне так же, как о... о прошлом разе!       Это ещё что за чушь? Бессмыслица какая-то. Видимо, у зверёныша после их первого раза развился своеобразный комплекс вины, и теперь он делает вид, что в тот раз это был не он. Какая же тоска...        — Ну, хватит, — вздыхает он, разводя ноги ещё немного и чувствуя, как подушки помогают и поддерживают его. — Давай, зверёныш. Тебе станет легче, когда всё закончится.       Красные глаза напротив заливает тьма, и зверь набрасывается. Но вместо того, чтобы почувствовать вес могучего тела, пришпиливающего его к кровати, он чувствует, как сильные ладони стискивают его талию, мокрые кудри щекочут его обнажённую кожу, а горячие губы прижимаются поочередно к каждому из его бедер.       — Зверёныш! — хрипит он, задохнувшись.       — Я никогда больше не обижу тебя, шицзунь, — слышится страстный шепот, — никогда не причиню тебе боль. Уничтожу любого, кто попытается.       — Хватит! Давай, тебе нужно...       Тот подаётся назад и, наконец, нависает над ним, осторожно обвивая его ногами свою талию.       — Только скажи, если захочешь, чтобы я остановился...       Знакомое давящее, распирающее ощущение внизу. И... его охватывает паника. Ему не нравится! Ему никогда это не нравилось! Он не хочет больше терпеть боль, он так устал от неё... Его тело поддаётся, мазь облегчает проникновение и зверь проскальзывает внутрь. Мужчина над ним вздрагивает. И — рушится вниз, опираясь одной рукой о постель, а другой нежно обнимая его лицо.              И...       И...       Чистейшая, дерзкая ян — он чувствует её! — и ци Синьмо, пробивающуюся через ци зверя, и жадно стремящуюся к нему всем своим естеством, и он собирается, сосредотачиваясь, готовясь сделать ответный бросок, его ци — чистая инь — поднимается навстречу, и...       Звонкая ян, хлынув, переполняет его, заливая его меридианы, заставляя ощутить полноту, которой он никогда раньше не знал, но всегда неосознанно жаждал: словно две половины одного целого, наконец, слились воедино, найдя друг друга, идеально дополняя одна другую в полной гармонии.       А потом... что-то происходит. Что-то, чего он никогда прежде в жизни не испытывал. Зверь меняет угол проникновения, и его, словно молнией, прошивает острой вспышкой наслаждения. От неожиданности он теряет контроль и хватает ртом воздух, запрокинув голову назад и отпуская себя, и ци зверя, циркулирующая в его теле, течёт обратно к своему источнику. Он неосознанно хватается за эту ускользающую сладкую ци, тянется за ней, пытаясь вернуть, но она сама возвращается, словно меридианы демона — продолжение его собственных, словно они с ним — одно целое, и искрящаяся, целительная ци сильно и свободно бежит по их общим меридианам: от одного к другому, через Синьмо и вновь возвращаясь, и вновь, и вновь, и вновь, — смывая на своём пути все старые застои, все препоны, все заторы и искривления и заливая всё своей исцеляющей, животворящей силой.       На периферии сознания мелькает мысль, что то, чем они сейчас занимаются — и есть парное совершенствование. Он не хотел. Случайность. Мысль мелькает — и пропадает, сметённая подхватившим его потоком наслаждения.       Он захлёстывает его, несёт: то накатывая, то отступая, а потом вновь накатывая, кружа и увлекая его за собой. Он чувствует вибрацию собственных связок. Кажется, он стонет. Но не осознаёт собственных стонов. Сквозь поток слышится голос зверя, шепчущий "Шицзунь... Шицзунь..." , но, возможно, это лишь чудится ему.       И вдруг, в сплошной сияющий поток вплетается иная вибрация, другая ци — горячее, интенсивнее — исходящая от зверя: демоническая! Он выгибается ей навстречу, жадно вбирая её, пытаясь получить ещё, и ещё, и ещё больше этого обжигающего нектара. И всего, всего, всего!..       Он не знал, что на свете бывают подобные ощущения. Он не знал, что может чувствовать такое сам.       Он...       Он...       Горячий рот отчаянно ищет его рот, целуя, сминая губами, и он отвечает этому жадному рту, целуя в ответ. Его пальцы зарылись во влажную массу кудрей, его ноги с силой обвились вокруг талии зверя, стремясь удержать. Его тело ощущается цветущим садом, открытым и благодатным. И всё его существо — от плоти до меридианов — рвётся навстречу жаждущему и ослепленному желанием демону в его объятиях.       Он громко стонет в целующий рот, когда наслаждение, закручиваясь водоворотом, уносит их обоих, сливая воедино в горячем, пульсирующем огненном вихре.

      ........

      Проходит вечность, прежде чем к нему возвращается чувство реальности, и он вновь начинает осознавать происходящее, а контуры окружающего мира проясняются и обретают чёткость.       Он лежит в чьих-то крепких объятиях, поверх горячего тела, прижавшись ухом к чужой груди, слушая, как заполошно и радостно колотится в ней сердце. Над его головой жаркий голос шепчет клятвы любви и верности.       Мозг быстро оценивает обстановку: он не выпит до дна, не иссушен. Руки-ноги целы и отвечают. Немного устал, но это приятная усталость, словно после физических упражнений. Зато его совершенствование ощущается сильным и стабильным, как никогда прежде. И всё благодаря...       Этому теплу под ним.       Этим рукам, обнимающим его.       Этому мужчине, держащему его в своих объятиях.       Он чувствует их ци — ещё не полностью разъединившуюся — всё ещё струящуюся по их общим меридианам. Он пытается понять, сработало ли то, что он задумывал до того, как потерять контроль. Сработало. Ци зверя и меча ощущаются в гармони одна с другой, и зверь контролирует меч, и меч спокоен и подчиняется хозяину.       Он наконец готов посмотреть правде в глаза. То, что между ними было...       Парное совершенствование.       Наслаждение настолько захватило его, что он потерял контроль. Странное ощущение. Наслаждение? Применительно к нему? Он никогда не думал, что способен ощущать такое.       Он слышал о подобном. Слышал, что это может случиться даже вопреки желанию, если один из партнеров достаточно восприимчив. В борделе можно узнать много интересного, если прислушиваться к местным историям... Но сам он никогда не испытывал ничего похожего. Возможно потому, что Цю Цзяньло лишь хотел причинить ему боль, а У Яньцзы было на него наплевать, а возможно, — дело было в нём самом. За всю свою жизнь он никогда не хотел секса. Его тело ощущалось, словно застывший кусок льда. Его даже никогда не тянуло ублажать себя самостоятельно.       Он был убежден, что вообще не способен достичь оргазма.       Но ведь он кончил! От двойного совершенствования со зверем.       И что ему думать теперь, он не знает.       — Шицзунь?... — раздаётся у него над головой.       — Заладил: "шицзунь" да "шицзунь". Я больше не твой учитель, — он старается напустить в голос строгости, но получается не очень. — Перестань уже шицзунькать.       — А как мне тебя называть? — руки, обнимающие его, лишь сильнее сжимают его в своём кольце. — Я не хочу звать тебя по тому имени, зная, что это причиняет тебе боль.       — И не надо. В конце концов, я больше не лорд Цинцзин. Полагаю, что я снова просто... Шэнь Цзю?       Тело под ним напрягается, как и голос над ним:       — Ты... можешь быть не просто Шэнь Цзю.       — Что ты имеешь в виду? — Он приподнимает голову, чтобы взглянуть в лицо зверя.              С видом мальчишки, собирающегося выклянчивать сладости, демон начинает: — Ты же знаешь, что я распустил свой гарем. Всех жён, всех наложниц...              — Ты говорил... — он уже понимает, к чему тот клонит.       — Конечно, ты не женщина, поэтому не сможешь стать моей императрицей... Но консорт, — зверь, запинаясь, тараторит, тоном нетерпеливым и извиняющимся одновременно. — Я бы хотел, чтобы ты стал моим консортом. Я люблю тебя, шицзунь: всегда любил и всегда буду любить, и я хочу жениться на тебе, и заботиться о тебе, и защищать тебя, и осыпать тебя дарами, и баловать тебя, и быть уверенным, что никто и никогда больше не посмеет понять тебя неправильно.       Мгновение он просто смотрит на зверя, озадаченный как его словами, так и тем, какое направление принимают его собственные мысли.       — Снова хочешь совершенствоваться в паре?       — Нет, если шицзунь того не захочет! —отчаянно пытается успокоить его зверь.       — А если я захочу? — спрашивает он. Как странно... Но это было так приятно. Он и не думал, что может быть так хорошо. Это было так невероятно, что он даже не может поставить произошедшее в один ряд с тем, что делали с ним Цю Цзяньло и У Яньцзы.       — Значит, мы можем заниматься парным совершенствованием, когда и сколько шицзунь захочет! — конечно же, зверь смотрит с нетерпением. Ещё бы!..       — У меня будет свой двор? Эта маленькая красная комната вряд ли соответствует титулу императорского супруга.              — Ты можешь занять любую часть дворца, какую только пожелаешь! — зверь под ним садится и подхватывает его так, что он оказывается сидящим у него на коленях, а сильные руки по-прежнему обнимают его. — И вообще, если хочешь, у тебя может быть свой собственный дворец! Или любая часть любого из царств! Или все царства — всё, что пожелаешь. Я дам тебе всё!       — Я хочу, чтобы Но была моей управляющей.       — Ты получишь её, — обещает зверь. — Хочешь себе и её жену? Если Но будет заботиться о тебе, я предпочту оставить себе Цуй Гуй Ин, но если ты пожелаешь, то можешь забрать и её.       Он на мгновение задумывается: — Почему бы не дать им в распоряжение собственный двор, рядом с нашим. Но будет моей управляющей, а Цуй Гуй Ин — твоей.       — Конечно! Все, что пожелает шицзунь!       Вот ведь подлиза!       — А если я захочу, чтобы меня оставили в покое на некоторое время, ты согласишься на это?        Пауза, прежде чем демон отстраняется, чтобы взглянуть ему в глаза.       — Всё, что захочет шицзунь. Если шицзунь больше никогда не захочет меня видеть, то этот ученик...       — Да я не об этом, — качает он головой. — Глупый звереныш. Ты слишком хорошо знаешь, как растопить моё сердце и заставить меня полюбить тебя вопреки здравому смыслу. Я просто хочу сказать, что иногда мне нужно побыть наедине с собой, и если меня в таком настроении оставят в одиночестве, это будет лучше для нас обоих.       Судя по засиявшим глазам напротив и расцветшей на лице по-детски глупой и искренней улыбке, все слова, кроме "растопить сердце" и "заставить себя полюбить", со свистом пролетели мимо.       — Шицзунь...       О нет, только не снова "шицзунь-шицзунь"! Чтобы отучить этого любителя шицзунькать, он поспешно говорит:       — Да, зверёныш, я выйду за тебя замуж.       Это не любовь, он не уверен, что способен на неё: не после того, как Ци-гэ разбил ему сердце... Но в каком-то смысле зверь ему нравится. Даже если бы это было не так, он все равно согласился бы. У него никогда не получалось жить без хозяина, так почему бы не выбрать самого могущественного из всех хозяев на свете? Почему бы не жить в мире, где только его хозяин могущественнее его самого? Императорский консорт, императорский престолоблюститель. Император, готовый дать ему всё, что он пожелает. Возможно, это и есть самое безопасное место, которое он когда-либо сможет найти для себя. И это означает, что ему больше никогда не придется сталкиваться лицом к лицу с Ци-гэ, если только он сам того не захочет. О, он может действовать из-за кулис, чтобы обезопасить Ци-гэ, но ему никогда вновь не придется выслушивать все эти пустые извинения и выносить осуждающие взгляды. Вместо этого он будет жить в комфорте и заботе, а его совершенствование будет все улучшаться и улучшаться с каждым разом, благодаря ци зверя.       Это похоже на лучший из всех возможных исходов, на который он не мог даже надеяться.