Имеющий глаза - да увидит

      

      Когда он просыпается на следующее утро, зверёныша рядом нет. Он чувствует себя совершенно опустошённым: оказывается, он и понятия не имел, насколько важным для него был тот факт, что то, что творил с ним У Яньцзы, оставалось для окружающих тайной за семью печатями. Он слышал в своей жизни столько мерзости в адрес тех, кто подвергся этому бесчеловечному ритуалу. В основном жалость, но также прорывающееся чувство превосходства над жертвами, словно пройдя через это, человек не только терял достоинство и совершенствование, но и переставал быть человеком.       Он скорее бы сдох, чем выслушивать о себе такое.       Теперь мало того, что зверю известно о его прошлом, так тот ещё и в курсе, что он сам себя в этом качестве ему предложил!       Когда Но приносит завтрак, он не смотрит в её сторону. Она, конечно, не виновата, но ведь именно она привела эту болтунью-целительницу с языком без костей и деликатностью питоносорога!       — Эта просит прощения за тётину... прямоту, — Но мнётся с подносом в руках. — Деликатности у неё, конечно, кот наплакал, но даже я не ожидала, что она такое выкинет... она на самом деле отличный лекарь. Женщин-лекарей не так уж и много, и ещё меньше тех, кто знаком с человеческой анатомией настолько же хорошо, как и с демонической, хотя... — она запинается.       В его памяти всплывают последние слова Цуй Я перед тем, как он потерял сознание. Это имеет смыл. Это объясняет, почему он сразу — с первого взгляда — почувствовал в Бинхэ демоническую природу. И то, как он всегда безошибочно мог распознать демонов, насколько бы хитрой не была их маскировка: лучше, чем кто-либо из его коллег-заклинателей.       — Она знает, о каком именно виде идёт речь?              Но сперва колеблется, затем неуверенно начинает, запинаясь, словно боясь его возможной реакции на её слова.       — Она говорит, что трудно сказать наверняка. В основном у господина преобладает человеческая кровь... Скорее всего... прапрадед, или прапрапрадед,.. но точно — высший демон... и очень могущественный. Возможно, этим объясняются индивидуальные особенности вашей системы ци. Оч... очевидно, что господин — чистый "инь", но его меридианы приспособлены выдерживать как янскую, так и демоническую ци, что само по себе... необычно.       — И что она ещё сказала? — очаровательно! Просто замечательно! Всего капля демонической крови: в самый раз для того, чтобы сделать его "белой вороной", но недостаточно для каких-либо полезных способностей. Как всегда!       Но поднимает на него страдальческий взгляд.       Ещё и жалость! Только чужой жалости ему не доставало!       Он отворачивается, не желая смотреть ей в глаза, но она продолжает: — Ещё она сказала, что тот, кто так поступал с господином в юности.... этот человек ещё раньше повредил свое совершенствование до такой степени, что его ци стала едкой. И то, что он делал с вами, оставило ожоги на меридианах...       — Я в курсе своих повреждений, — отрезает он.       — Этой кажется... — она набирает воздуха перед следующей фразой: — эта не знает, что конкретно господин помнит о случившемся, но из-за его уникальной системы ци и из-за её иньской природы, тот, кто нанес господину вред... он имел повреждённую ян,.. но чистая ян...       — Ты хочешь сказать, что мне нужна чистая ян, чтобы исцелиться? Я это уже понял.       — Да, всё так! Эта... Император сам вызвался сделать господину вливание чистой ян для его восстановления.       Его лицо кривится при мысли об этом, и он не собирается это скрывать. Когда-то давно у него был веер для таких целей. Сейчас же он настолько унижен, что не видит смысла притворяться перед единственным существом в мире — женщиной — ближе которой у него сейчас никого нет и которая видела его в гораздо более нелицеприятных ситуациях, чем простое, честное выражение отвращения.       Она нерешительно продолжает: — Каковы бы ни были ваши возражения, пусть и обоснованные, я... эта ничтожная служанка полагает, что позволить ему делать это, пока он готов на такую щедрость, было бы в интересах господина. Иными словами — господину следует пользоваться благоприятным моментом, пока возможно. Это, может быть, единственный шанс для него восстановиться и стать сильнее.       Она абсолютно права. И как же ему ненавистен это факт!       — Я не буду совершенствоваться с ним в паре! — он знает, что об этом и речь не шла, но ему просто необходимо высказать это вслух: так низко он ещё не пал!       — Конечно же нет, — поспешно успокаивает она, — императору предписали, чтобы он не подвергал господина лишним переживаниям, а потому он будет передавать ему ци через запястье, это всё.       — Императору... предписали? — Цуй Я, наверняка: Но не такая полоумная, даже если она ему и симпатизирует. — Представляю, как "спокойно" он это воспринял...       — Эта недостойная не осмеливается рассуждать о том, что чувствует император, — выражение её лица, красноречивее слов описывает, в каком "восторге" зверёныш был, когда его — владыку обоих миров — пожилая ворчливая тётка, да к тому же ещё и дышащая ему в пупок, тыкала носом, словно нашкодившего щенка!       В груди теплеет, и злость на Но, за то, что она привела Цуй Я, отпусткает его. В конце концов, никто не виноват, кроме его собственного ущербного совершенствования. Вернее, тот факт, что он достаточно восстановился, чтобы при малейшем дисбалансе, его ци хлынула бурным потоком по отвыкшим, неподготовленным меридианам и нанесла ему вред.              Он наконец принимает поднос из рук Но: на нём — ароматное конджи, украшенное свежайшим мелко порубленным зелёным луком, терпко пахнущая лекарственная бурда неопределенного цвета, и идеальной температуры и крепости заваренный чай.              — Можно ли этому мастеру принять ванну? — он поднимает пиалу с лекарством и залпом опрокидывает в себя горькую муть.       — Конечно, — отвечает она, пока он пытается заесть горечь вкуснейшим конджи. — Тётушка распорядилась и оставила рецепт на сбор лекарственных трав и экстрактов для ванн господина.       Конджи тает во рту. По вкусу оно один в один напоминает то, что зверь принес ему сразу же после того, как вывел его из Водной тюрьмы, и отличается от добротной, но не такой потрясающе вкусной пищи, какой его кормили в последнее время. Он вспоминает, что зверёныш как-то заикнулся о том, что якобы собственноручно готовил для шицзуня кушанья, но понятно, что это — чушь собачья. Видимо, просто сменился повар. Стал бы зверёныш марать свои белы руки, копошась на кухне и готовя кулинарные шедевры для своих пленников!       Он доедает всю порцию целиком и передает Но поднос, который та принимает и отправляется готовить для него ванну. В их отношениях присутствует определённая неловкость: они ощущаются почти как дружеские, но это не меняет того факта, что она — дворцовая служанка, обслуживающая его, а он сам — пленник владыки дворца.       Зверь вновь появляется, когда он, приняв ванну и расположившись на мягком коврике для сидения, в одиночестве мается от скуки. В руках у звереныша — поднос, с которого разливается изысканный аромат дорогих кушаний. Но возникает следом с низким столиком в руках, который тут же устанавливает перед ним. Яства выглядят ещё лучше, чем пахнут — поистине прозведение кулинарного искусства. Пища по-прежнему легка и нежна, а качество самих продуктов — выше всех похвал.       Пока он молча обозревает раскинувшееся перед ним кулинарное великолепие, зверь сидит напротив с нечитаемым выражением лица, жадно всматриваясь и пытаясь уловить его малейшую реакцию.       — Шицзуню не нравится? — в голосе нет ни насмешки, ни высокомерия, а лишь искреннее беспокойство.       — Мне просто непонятно, зачем императору тратить такие деньги на ничтожного пленника. С другой стороны — "хозяин - барин": твои деньги, тебе и решать.       — Любые самые изысканные яства для шицзуня, какие бы он только ни пожелал — никогда не будут пустой тратой денег, — отвечает это наглое создание.       Хммм... — он подцепляет палочками первый кусочек, поднося его ко рту.       — Вкусно? — в голосе зверя столько надежды, что его так и подмывает ткнуть того носом, сказав, что деньги выброшены на ветер, а стряпней только собак кормить, но... вкус настолько божественен, что как бы ему не хотелось съязвить, он не может позволить кому-то забрать у себя эту пищу богов.       — Вкусно, — просто отвечает он.       — Этот ученик так рад! — и снова странный ответ. Еще более странно, что звереныш всё это время продолжает просто сидеть рядом, без единого слова гипнотизируя его взглядом: ни вопросов, ни упрёков, ни угроз, — только пристальный взгляд, отливающий алым, на дне которого притаилось что-то загадочное.       Когда трапеза окончена, зверь делает знак Но убрать посуду, но не столик. После чего достаёт цянькунь, со словами: — Шицзунь, вероятно, соскучился по музицированию, — и перед ним на столе появляется гуцинь.       Пока он с удивлением разглядывает великолепного качества музыкальный инструмент, зверь продолжает: — Этот ученик также подумал, что шицзуню не хватает занятий живописью, каллиграфией и чтением.       Из цянькуня один за другим возникают бумага, кисти, книги и свитки. Всё — высочайшего качества. И в скором времени всё небольшое пространство пола в красной комнате оказывается завалено дорогой и качественной всякой всячиной.       Он не знает, что ему на это отвечать. Если он сейчас укусит в ответ, то зверь может со злости забрать это всё обратно. И он опять останеся куковать тут в одиночестве, маясь от скуки.              Зачем он вообще всё это притащил?       — Зверёныш хочет послушать музыку в исполнении этого мастера? — он знает, что искусен в игре на цине. Он столько труда вложил, развивая этот свой талант, что скромность в его случае неуместна.       — Ученик никогда бы не посмел требовать что-то от шицзуня.       Он едва не фыркает на это, еле сдержавшись в последний момент.       — Но если учитель пожелает, этот недостойный ученик почтёт за счастье принять все, что шицзунь сочтет нужным ему дать.              Ясно, что этот хитрец что-то замышляет. И хочет услышать его игру лишь для того, чтобы каким-то образом запутать его разум.       Он легко пробегает по струнам, чувствуя, как сопротивляются задеревеневшие пальцы, не прикасавшиеся к инструменту много лет, но он собирается с мыслями, напоминая себе, как хорош он был когда-то, и что даже его собственный шицзунь не мог найти, к чему бы придраться. И он начинает играть...       Мелодия сменяет мелодию: самые любимые и фрагменты любимых, сочинения классиков и его собственные творения, — музыка льётся, наполняя комнату чарующими звуками, а всё его существо — восторгом. Как же он скучал! В самые тёмные и страшные времена гуцинь всегда был его отдушиной и помогал пережить тьму.        Когда его, наконец, отпускает потребность играть без конца ту или иную мелодию, и он снова приходит в себя, то с удивлением обнаруживает, что зверь по-прежнему сидит перед ним, подперев голову руками и не сводя с него взгляда, в котором... дрожат слёзы. От растерянности, он не знает, что сказать, и не говорит ничего. Зверёныш также молча поднимается и, пошатываясь, выходит из комнаты, оставив позади себя заваленный подарками пол.       В последующие недели странности сменяют одна другую. Зверёныш, похоже, не в состоянии отлипнуть от него, за исключением времени, отведенного для лекарских процедур. В промежутках между лечебными ваннами, сеансами акупунктуры и растяжками (которые, положа руку на сердце, оказались тем ещё испытанием для его достоинства), проводимыми под руководством Но, в остальное время зверёныш исправно носит ему вкуснейшую еду и после этого часами торчит возле него, как приклеенный, пока служанка вновь не выставит его вон, для очередной порции процедур. Чему он несказанно рад: все эти выгибания и позы, подразумевающие обнажение самых интимных мест, он предпочел бы скрыть от чужих глаз.       Зверь продолжает регулярно приходить "как на службу", принося всё новые и новые цянькуни, наполненные подарками, становящимися всё роскошней и всё бесполезнее. Книги, музыкальные инструменты и писчие принадлежности сменяет изысканной работы мебель, плавно переходящая в роскошные, расшитые золотом одеяния и тяжёлые помпезные украшения, сплошь усыпанные драгоценными камнями. И в скором времени у него набирается целая гора этой сияющей дребедени, состоящей из нагромождения смеси драгоценных металлов, жемчугов, кораллов, нефрита и перьев зимородка (ещё бы знать, куда их вставлять, перья эти?). Следующим номером зверёныш притаскивает огромный золочёный ларец, инкрустированный перламутром, куда и отправляется всё новопроибретённое добро.       Он что, хочет всё это увидеть на нём?       Но зверёныш лишь загадочно молчит, оставляя его теряться в догадках.       Он делает попытку остановить этот нескончаемый поток даров, но это всё равно, что пытаться остановить полноводную реку, и звереныш просто продолжет всучать ему цянькунь за цянькунем, не обращая никакого внимания на его протест.       Это несметное богатство, словно драконья пещера родом из его детских нищенских фантазий, когда он мечтал о лучшей жизни, и именно его собственный внутренний ребёнок не позволяет ему отринуть всю эту, по сути, праздную и ненужную чепуху. Даже, если это всего лишь временно, и зверь вновь отберёт у него всё, чуть только сменится его настроение. Даже если...       Даже если он понятия не имеет, что кроется за этой щедростью. И сердце в ответ замирает в груди. Несмотря на то, что зверь проявляет по отношению к нему такую заботу, которой он не знал никогда в жизни даже от Ци-гэ, когда они оба были рабами.       Даже когда зверь передаёт ему свою ян, это ощущается совсем иначе, — не так, как он того опасался. Он всегда ненавидел проверку меридианов и бесцеремонные прикосновения лекарей, вливающих ци, включая Му Цинфана. Но в случае ци зверя, такое впечатление, что его тело с удовольствием принимает её: во время передачи ци они сидят друг напротив друга, он расслаблен и закутан в многослойные шелковые ханьфу, и лишь к его запястью нежно прикасаются тёплые пальцы.       Прикосновения зверя к нему — отдельная загадка: тот касается его, точно чего-то хрупкого и драгоценного. И он не знает, что это может означать.       И старается не зацикливаться на этом.       В тот день, когда зверь сообщает, что Нин Инъин покинула дворец и вернулась в Цанцюн, без малейшего намёка на злость, что его жена вот так просто взяла и ушла от него, он лишь мысленно радуется за неё. В другой день зверёныш сообщает ему о том, что прогнал Цю Хайтан, Лю Минъянь и Маленькую Хозяйку Дворца, и он чувствует тень сожаления при мыслях о Хайтан и чувство глубокого удовлетворения судьбой Маленькой стервы с большим кнутом. В третий день зверёныш приносит новость о роспуске своего гарема, включая всех жён и наложниц. Он не знает, что на это думать и совершенно теряется в догадках, пытаясь понять, что вообще происходит.       Несмотря на то, что он старается по минимуму размышлять о причинах и сути происходящего, в его голову закрадывается совершенно безумное, нелепое подозрение. То, которое в другой ситуации не посетило бы его ни при каких обстоятельствах.       И хорошо бы ему было сбежать отсюда до того, как появится шанс проверить его правоту.       До того, как он напрямую столкнётся с тем, что мерцает в глубине глаз зверя, когда тот передаёт ему ци, нежно прикасаясь к его запястью.       Возможно, у него уже достаточно сил для этого.       Он медитировал, отрабатывая новые техники, он знает, где в стене находится потайная дверь и знает, как напитать ци каждый клочок бумаги, так непредусмотрительно оставленной зверем в его досягаемости, чтобы снести к гуям всю стену, но... отчего-то не делает этого.       Куда он пойдёт? Что он будет делать на свободе?       В свою бывшую школу он больше не сунется ни за какие лунные пряники: там его не ждут, да он и сам не горит желанием их видеть, даже если они и не передадут его обратно в руки зверёныша в тот же миг, как только он переступит порог Цанцюн. Можно, конечно, залечь на дно и весь век скрываться, бегая от зверя по всему Цзянху всю оставшуюся жизнь, но кому нужно такое жалкое существование червя: без отдыха и покоя и в состоянии постоянного страха? И сколько времени пройдёт, прежде чем очередное искажение ци добьёт его окончательно?       Известное зло лучше, чем неизвестное. В любом случае, зверёныш - известное зло: он знает, где он и более-менее знает, чего от него ожидать, и в ярости и в милости.       Он в своей жизни всегда зависел от воли других: работорговцы, Цю, У Яньцзы, Ци-гэ... Как ни прискорбно это признавать, но ведь так и было, не правда ли? Вон, что произошло, когда Ци-гэ наконец надоело терпеть его выходки.       Он был отдан на растерзание своему последнему хозяину.       С Ло Бинхэ ему в чём-то даже проще: тот хоть не прячет свое презрение за дурацкими извинениями.       Пока его подозрения насчёт зверя — лишь подозрения... А в случае чего, если вдруг зверёнышу окончательно снесёт башню, у него сейчас достаточно сил, чтобы одной вспышкой ци разрушить свои меридианы, при этом нанеся вред противнику.