Имеющий глаза - да увидит

Гора горевала, что только грустью

Станет — что ныне и кровь и зной.

Гора говорила, что не отпустит

Нас, не допустит тебя с другой!

Гора горевала, что только дымом

Станет — что ныне: и мир, и Рим.

Гора говорила, что быть с другими

Нам (не завидую тем другим!).

Гора горевала о страшном грузе

Клятвы, которую поздно клясть.

Гора говорила, что стар тот узел

Гордиев — долг и страсть.

Звук... Ну как будто бы кто-то просто,

Ну... плачет вблизи?

Гора горевала о том, что врозь нам

Вниз, по такой грязи...

Марина Цветаева ("Поэма горы")

      Тучи на зеркальной глади начинают рассеиваться.       Из глубины изображения проступает лес. Почему лес? Он видит костёр на лесной опушке. Возле костра расположилась группа людей. Он вглядывается в диск зеркала и едва не роняет его.       Их пятеро. Четверо мужчин и с ними — одна женщина. Все одеты в добротно сшитые дорожные ханьфу без опознавательных знаков принадлежности к какой-либо конкретной школе. Две очевидные пары и одинокий мужчина с ними.       По центру он видит... самого себя. Или же своё альтер-эго: в тёмно-красных одеждах, расшитых чёрным шёлком. На коленях у него сидит человек, чью стройную талию он держит в нежных объятиях. И этот человек — его учитель: облачённый в чёрное ханьфу с вышивкой цвета цин.       Учитель в зазеркалье заносит над головой зазеркального его сложенный веер, но он лишь заливисто хохочет в ответ. Ему вторит старший, сидящий рядом: он высок, строен и широкоплеч, с резкими, благородными чертами лица и роскошныими кудрями, ниспадающими до пояса, так похожими на его собственные: мужчина хохочет так, что едва не валится с бревна, на котором сидит. И рядом сидящая женщина, с лицом, напоминающим его лицо, отмахивается от него белоснежной рукой. Последняя фигура — молодой, гибкий мужчина, внешне похожий одновременно и на него самого и на старшего в зеркале, кажется, тщетно пытается урезонить не в меру развеселившийся дуэт.       Он прислушивается: ему так хотелось бы узнать, о чём они все говорят. Но всё, что отображается в зеркале, можно лишь увидеть глазами.       Он видит, как его рука в зеркале ловит веер шицзуня и отводит его в сторону, чтобы прижаться губами к губам учителя. И, вместо того, чтобы залепить ему пощечину, шицзунь нежно отвечает на поцелуй, но тут же, словно спохватившись, отстраняется и несколько раз хлопает его веером по макушке, вырываясь в конце концов из кольца его крепких рук.       Высвободившись из хватки его альтер-эго, шицзунь присоединяется к сидящей рядом — как он подозревает — его собственной родной матери, как к явно разделяющей его негодование: они сидят рядом, качая головами и цокая языками, пока наконец его предполагаемый отец не разбивает их ворчливую компанию, подхватывая на руки его мать и тем самым вызывая одинаково раздраженные взгляды как её, так и учителя.       — Довольно! — он не может скрыть горечи в голосе. — Я не желаю больше этого видеть!       Видение меркнет.       Что делает шицзунь в каком-то лесу вместе с его родителями и кто тот, другой юноша? Почему его родители вообще там? Почему Тяньлан-цзюнь на свободе? А его мать — жива? Почему этот шицзунь одет не так, как подобает владыке пика Цинцзин? А как богатый странствующий заклинатель, не являющийся членом горной школы Цанцюн? Почему этот шицзунь сидел на коленях у его альтер-эго? Почему они целовались? Что за...?       Он стряхивает морок. Это другой шицзунь, а не его собственный...       Другой... А ведь теперь у него есть возможность проследить судьбу всех спасённых им шицзуней в разных мирах.       — Покажи мне того учителя, что я спас от брата Цю Хайтан!       — Как пожелает хозяин, — и клубящиеся облака вновь возникают на поверхности зеркала.       Когда они рассеиваются, его взгляду предстаёт уютная, светлая комната. Шицзунь сидит за столом, заваленным свитками и занимается каллиграфией. Точно так же, как и когда-то, когда он сам был учеником пика Цинцзин. За исключением того, что этот шицзунь одет в форму пика Цюндин. (Но ведь он сам предостерёг его в прошлом от поступления на Тихий пик).       Дом, в котором находится учитель, чем-то напоминает его бамбуковую хижину, но светлее, больше и богаче украшенную.       Позади сидящего возникает могучая, статная фигура: мужчина — воплощение красоты и мощи — садится рядом, и сильные руки обвиваются вокруг талии шицзуня. Тот поднимает взгляд, и нежная улыбка озаряет его умиротворённое лицо.       Их губы сливаются в нежном и чувственном поцелуе, а после учитель вновь возвращается к своему занятию, а Юэ Цинъюань кладёт голову ему на плечо и остаётся наблюдать за порхающей по бумаге искусной кистью, не размыкая объятий.       У него едва хватает силы сдержаться, чтобы не швырнуть зеркало оземь.       — Покажи мне того шицзуня, что я спас от У Яньцзы!       — Как пожелает хозяин.       Изображение учителя, счастливо расположившегося в объятиях Юэ Цинъюаня, меркнет, и дом главы Цанцюн сменятся на лекарские палаты пика Цянцао. Другой шицзунь, одетый как целитель, склонился над лежащим на кровати окровавленным полураздетым человеком, в котором нетрудно узнать Лю Цингэ. Взгляд Бога Войны Байчжань прикован к учителю, который возится с огромной раной у него в животе, хмурясь и, судя по движению губ, явно награждая бравого воина самыми красочными эпитетами за его неосмотрительность.       Он с удивлением наблюдает, как Лю Цингэ, вместо того, чтобы как обычно разозлиться или ответить колкостью, лишь с обожанием продолжает взирать на учителя, явно пропуская все его слова мимо ушей. В конце концов, шицзунь раздражённо щелкает пальцами у него перед носом, в попытке вернуть того с небес на землю. А Лю Цингэ тут же ловит его руку своей, но не для того, чтобы причинить боль, а — лишь поднести её к своему лицу, нежно прикоснувшись поцелуем к длинным, тонким пальцам.       — А теперь — того шицзуня, что я спас от этого ублюдка Лю Цингэ! — рычит он, прожигая взглядом пару в зеркале и глядя, как нежный румянец заливает смущённое лицо учителя.       На этот раз картина, представшая его глазам, не вызывает такой бури негодования: пик Цинцзин. Такой, каким он когда-то был, и шицзунь, одетый как владыка пика. Он видит шицзуня, идущего мимо тренирующейся группы учеников, отрабатывающих формации меча. Позади учителя — он сам: возмужавший, статный и красивый, облаченный в форму главного ученика пика Цинцзин. С лицом сияющим, словно начищенный медный кувшин в солнечный день. Он так и лучится счастьем. Стараясь не отставать от учителя, он в то же время держится чуть позади, чтобы иметь возможность украдкой кидать восхищенные взгляды на стройный стан идущего впереди него человека.       Учитель не замечает следящих за ним, горящих вожделением, глаз. Что явно к лучшему.       Некоторое время он наблюдает за ними, охваченный противоречивыми чувствами: удовлетворение от созерцания самого себя с учителем и боль от сознания того, что это то, чего ему самому так и не довелось никогда испытать в его жизни.       Он начинает понимать, что означало предупреждение о том, что волшебное зеркало разбивает сердца. Без меча, способного разрезать ткань мироздания, оно и вправду способно обречь владельца на настоящую муку.       Все хорошее и плохое, ужасное и прекрасное, происходящее с ними и их возлюбленными — всё это они могли лишь наблюдать со стороны, без возможности вмешаться в события. Они могли видеть боль, мучения, насилие или убийство их любимых, глядеть на них в объятиях счастливых соперников, но всё, что им оставалось — только смотреть, не будучи в силах ничего изменить.       По мере того, как разворачиваются события в зеркале, становится всё труднее наблюдать за парой, и сердечная боль всё сильнее и сильнее даёт о себе знать: зазеркальный шицзунь, очевидно, доверяет его альтер-эго, а тот, в свою очередь, явно не держит зла на учителя. Синьмо отсутствует, а следовательно — не было падения в Бездну и последующих мучительных лет, полных боли, обиды и разочарования. А были просто годы бок о бок с учителем и растущая с каждым днём взаимная привязанность и близость.       Они настолько очевидно близки, что когда на горизонте неожиданно появляется Лю Цингэ, на их лицах отражается одинаковое раздражение. Он уже готов прервать наблюдение за всем этим безобразием, как вдруг понимает, что появившийся Бог Войны в своей неуклюжей манере рыцаря "в посудной лавке" пытается... ухаживать за шицзунем, совершенно не горящим желанием отвечать взаимностью. А его собственное альтер-эго выглядит так, будто у него сейчас пар из ушей повалит и он вызовет владыку Байчжань на дуэль.       Какой смысл во всех этих откровениях?...       Душа его учителя — ушла. В скором времени у него будет тело, которое он сможет либо похоронить, либо хранить, словно сокровище. Но не более того.       — Есть ли на свете миры, где мы с шицзунем вместе и счастливы? — вопрошает он у зеркала, неуверенный, что то способно дать ему ответ.       — Бесконечное множество, хозяин.       Он должен чувствовать облегчение, но червячок ревности продолжает грызть его душу. — А как же глава Юэ? Есть ли миры, где они счастливы вместе с учителем?       — Бесконечное множество, хозяин.       Лю Цингэ! — кричит он. — Есть ли миры, где они вместе с Лю Цингэ?       — Бесконечное множество, хозяин.       - Значит, ему не судьба быть только моим? — слова срываются с языка: отражение горькой правды, в которой он сам боялся себе признаться.       — Все происходящее в мире — судьба, хозяин. Не существует единой судьбы. Вы и он живете и умираете в бесчисленном разнообразии судеб. Есть миры, где вы оба умираете в детстве. Есть миры, где вы проживете вместе долгую и счасливую жизнь. Есть миры, где он умирает первым. Есть миры, в которых первым умирает хозяин. Есть миры, где вы умираете в объятиях друг друга. Есть миры, в которых вы никогда не встречались. Есть миры, в которых никто из вас никогда не рождался...       — А как насчёт того, первого встретившегося мне мира. Где я — плакса без единой женщины. Покажи мне того шицзуня!       — Как пожелает хозяин.       Поверхность зеркала идёт рябью, в когда наконец образ проясняется, его глазам предстаёт Юэ Цинъюань собственной персоной, сидящий за столом в одиночестве и перебирающий бумаги. Но где же шицзунь? Он пристально вглядывается, ища глазами учителя. Если бы его не было здесь, зеркало не показало бы ему происходящее. Где же он?       О, нет! Только не это!!!       Рядом с плечом главы Юэ маячит едва заметная прозрачная тень: скорбно прижимаясь к человеку, сидящему за столом и излучая невыразимые тоску и отчаяние.       Призрак! Тот милый шицзунь умер?!       — Покажи мне меня из того мира! —требует он. Он, вероятно, сейчас абсолютно уничтожен. Ведь он так защищал своё сокровище...       Что?...       Другой лес. Другой он. Другой шицзунь. Бредут по лесу, рука об руку, улыбась, словно блаженные. Он видит, как учитель с восторгом указывает веером на малютку-демона размером с большой палец руки, карабкающегося на соседнее дерево.       — Я не понимаю, — он растерян, — вот же он! Учитель! Это не может быть один и тот же мир с предыдущим видением!       —Тот, на кого указывает хозяин — не шицзунь. Шицзунь — это Шэнь Цзю, а этот человек — не Шэнь Цзю. В том мире, который хозяин видит сейчас, Шэнь Цзю мёртв, но отказывается уходить в перерождение.       — Тогда кто же это такой??! - он указывает на знакомое лицо.       — Тот, на кого указывает хозяин, — Шэнь Юань. Его душа находится вне его времени и мира, но вселилась в тело Шэнь Цинцю. Это случается в бесконечном множестве миров. Во многих из этих миров в теле шицзуня душа Шэнь Юаня, но не в мире хозяина. В мире хозяина шицзунь всегда будет лишь Шэнь Цзю.        — Если шицзунь того мира умер, покажи мне его смерть! — приказывает он. Разум его в смятении.       — Как пожелает хозяин.       Ночь. Бамбуковый дом. Стройная фигура валится на пол: одежда в беспорядке, побагровевшее лицо, тяжёлое, прерывистое дыхание. Проходит время. Дыхание всё замедляется с каждым вдохом. На мгновение открывается дверь, в проёме мелькает побелевшее лицо Мин Фаня, и тут же исчезает, следом раздается громкий топот его убегающих ног. Через некоторое время запыхавшийся Мин Фань вновь вбегает в бамбуковый домик в сопровождении главы Юэ и Му Цинфана.       Юэ Цинъюань бросается к упавшему, чтобы поднять его на руки, но в ту минуту когда тело оказывается в объятиях главы, шицзунь испускает дух, и его призрак, выпав из тела на пол, откатывается в противоположный конец комнаты. И в тот же самый момент в освободившееся тело учителя попадает другая душа: юноша в странной одежде и с коротко стриженными волосами падает сверху и приземляется в непринадлежащем ему теле. К тому времени, как Юэ Цинъюань кладет шицзуня на кровать и Му Цинфан начинает суетится вокруг него, дыхание тела возобновляется и выравнивается.       Сидящий на полу дух шицзуня дико озирается, пытаясь понять, что произошло. Он переводит взгляд на главу Юэ и окликает того — без ответа. Он снова и снова пытается достучаться до него, вскакивает и подлетает к нему, пытаясь ударить, всё более и более отчаиваясь и паникуя.       — Хватит! — приказывает он, с облегчением вновь увидев в зеркале облака. — Я видел достаточно. Значит..., — горько усмехается он, — значит, тот шицзунь был вовсе не шицзунь. А просто какой-то самозванец... Неудивительно, что он был таким странным. Таким милым. Неудивительно, что тот, другой я, был так счастлив с ним, так явно любим... Я был дураком. Для нас с шицзунем нет и не может быть счастливого конца. Он никогда бы не смог полюбить меня. Наше счастье невозможно...       Зеркало заговаривает, предупреждая волну отчаяния и ярости, готовую захлестнуть его.              Предательство. Разочарование.       — Хозяин ошибается. Существует бесчисленное множество миров, в которых хозяин и его шицзунь влюблены и счастливы вместе.       — Покажи мне их! — восклицает он и склоняется над зеркалом, впиваясь в него жадным взглядом. На зеркальной глади появляются сменяющие друг друга видения: они обнимаются, целуются, ложатся вместе в постель, или просто держатся за руки, или идут рядом бок о бок, или разговаривают друг с другом, или шицзунь у него на коленях, или шицзунь, восседающий рядом с ним на императорском троне, шицзунь улыбается, или шицзунь отмахивается от него, или шицзунь смеётся, или шицзунь притворяется надменным, но явно забавляется. Иногда они одеты в одежды Цинцзин, иногда — в одежды других пиков Цанцюн, иногда как бродячие заклинатели, иногда в шелках, иногда в лохмотьях, иногда — полностью обнажены, иногда они в бамбуковом доме, или в другом месте, в знакомой школе, или в лесу, или в городе, или в своем дворце, или... — образы всё быстрее и быстрее мелькают, сменяя друг друга — он и шицзунь, сплетённые в страстных объятиях, очевидно, влюблённые, очевидно, неотъемлемые друг от друга.       — Остановись!!!       — Остановись!.. — грудь его тяжело вздымается, он с трудом переводит дух, пытаясь прийти в себя после увиденного. Мысль, возникшая вдруг в его голове, заставляет его спросить: — А ведь тот шицзунь, тело которого занял тот, другой — Шэнь Юань, кажется — он ведь любил Юэ Цинъюаня?              — Любил, хозяин.       — А мой учитель — тот, которого я заключил в Водной тюрьме, кого я пытал, и кто умер, проглотив осколки Сюаньсу — он ведь тоже любил главу Юэ?       — Да, хозяин, — И прежде, чем он успевает швырнуть его через всю комнату, зеркало добавляет: — И нет. Он любил и ненавидел его одновременно.       Неудивительно, ведь тот не спас учителя, бросив его на произвол судьбы в руках брата Хайтан.       — Мог ли он полюбить меня, если бы я вёл себя иначе? Если бы не мучал его? Если бы не убил Юэ Цинъюаня? Мог ли мой шицзунь тогда полюбить меня?       — Шицзунь с подобной этому миру историей влюбляется в хозяина, который не мучает его и не убивает Юэ Цинъюаня в бесчисленном множестве миров.       — Значит, это всё-таки, возможно? — переспрашивает он.       — Хозяин хотел бы увидеть некоторые из этих миров?       — Сделай же это! — и перед его взором вновь возникает вихрь образов, сменяюших друг друга, только в этом вихре события в основном разворачиваются на пике Цинцзин.       — Достаточно! Я должен подумать...       — Как пожелает хозяин.