Имеющий глаза - да увидит

Как два костра, глаза твои я вижу,

Пылающие мне в могилу — в ад, —

Ту видящие, что рукой не движет,

Умершую сто лет назад...

...На встречных женщин — тех, живых,

счастливых, —

Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:

— Сборище самозванок! Все мертвы вы!

Она одна жива!

Я ей служил служеньем добровольца!

Все тайны знал, весь склад ее перстней!

Грабительницы мертвых! Эти кольца

Украдены у ней!...

...Сказать? — Скажу! Небытие — условность.

Ты мне сейчас — страстнейший из гостей,

И ты откажешь перлу всех любовниц

Во имя той — костей.

Марина Цветаева ("Тебе, через сто лет")

             — Но! Но! — он с криком врывается в свою спальню. Это точно его спальня. В его дворце, в его времени. Он зачехляет Синьмо, с нетерпением ожидая появления служанки.       — Да, мой господин, — она возникает на пороге: спокойна и невозмутима, как и всегда. На её лице не отражается ничего, ни малейшего намёка на осуждение, хоть на нём самом живого места нет: он сплошь с головы до ног залит свежей в перемешку с уже засохшей кровью.       — Ванну! — приказывает он. — И немедленно следом — шицзуня! Приведи его ко мне тотчас же, как только я выкупаюсь и переоденусь.       Какие-то из его действий в прошлом наверняка изменили ход событий. Шицзунь, должно быть, сейчас ждёт его. Возможно, у него свои покои, свой двор. Вероятно, теперь учитель — его императрица, а вечно разрастающейся опухоли гарема больше не существует.       Но колеблется. По её обычно безучастному лицу пробегает тень.       — Император желает, чтобы эта недостойная принесла ему кости?       ...       Кости.       — Кости? — эхом отзывается он.       — Они все ещё в Водной тюрьме, там, где император их оставил, — отвечает она, и он чувствует, как осуждение сквозит в её ровном и безразличном тоне. — Государь решил, что пришло, наконец, время воздать останкам должное и совершить достойное погребение?..       О, нет.       Нет!!!       Нет...       Когда он оказался в том первом, странном мире — мире с добрым шицзунем — то никакие его действия там ничего не изменили в его собственном измерении. Ведь то был не его мир. Не был и не мог быть его миром. Так почему же он решил, что все остальные миры, в которых он побывал, были его?       Он-то думал, что всякий раз возвращается в собственное прошлое, но это было не так: вместо этого он попадал в прошлое других миров. Так вот как он смог спасти учителя и от старого владыки Цинцзин, и от брата Хайтан, и от У Яньцзы, и от Лю Цингэ, и каждый раз, когда он проходил через прореху в пространственно-временом континиуме, сделанную Синьмо, он попадал в зеркальную копию прошлого шицзуня, и изменения в ней ничего не меняли в его собственном мире.       В этом мире шицзунь - мёртв.       Его шицзунь - мёртв.       Он сам послужил причиной гибели шицзуня.       Его шицзуня...       К гуям ванну! К гуям всё! Он должен увидеть собственными глазами. Он должен убедиться, что это не сон, что всё, что он совершил, ничего не изменило в его мире.       Сильные мира сего всегда получают то, что пожелают.              Что ж... Он получил своё возмездие, к которому так стремился.              Свою никчёмную, неправедную, и, в конечном счёте, — нежеланную месть.              Он отомстил и собственными руками лишил себя того, чего действительно жаждал более всего на свете.       Единственное, что ему нужно было в жизни - его учитель.       Он смеётся, как безумец: прерывистым, горьким, каркающим смехом, заставляя Но осторожно отступить на шаг.       Может быть, пытая учителя, он на самом деле наказывал сам себя. Наказывал за то, что был недостаточно хорош, чтобы заставить шицзуня полюбить его. Наказывал, чтобы увериться наверняка, что тот никогда не полюбит его в ответ.       Голос учителя, которого он оставил в зеркальном мире их недавнего прошлого, эхом отдается в его голове.       "Я полюбил..."       Холодный, сдержанный — что полностью объясняется историей его жизни — но любящий...       Если бы не то вторжение демонов на Собрание Союза Бессмертных, возможно, эта привязанность могла бы перерасти во что-то большее. Он бы со временем сумел доказать шицзуню, что стал мужчиной, и, наконец, — растопить лёд в его сердце...       Теперь уже слишком поздно.       Не обращая внимания на Но, он разворачивается и выходит из спальни, на сей раз через дверь, а не через прорезь в мироздании, сделанную Синьмо. Черной, страшной тенью он минует один за другим залы дворца, неся ужас, не обращая внимания на разбегающихся при виде его слуг, придворных и женщин, напуганных его жутким обликом: залитым кровью, с потемневшим от скорби лицом. Но семенит позади него, стараясь не отставать. Она достаточно умна, чтобы не пытаться сейчас взывать к нему в попытке образумить.       Он и сам сейчас чувствует, что его рассудительность оставляет желать лучшего.       Он даже не может винить Синьмо: — меч по-прежнему удовлетворённо и послушно гудит на краю его сознания, с радостью позволяя ему вести за собой.       Всё потому, что это шицзунь — шицзунь исправил их отношения с мечом...       Он замечает её ещё издали, — как она, не приближаясь и не заговаривая с ним, плывёт по своим делам, окружённая свитой из младших жён и наложниц, теснящихся вокруг неё, точно мухи, привлечённые её высоким статусом. Процессия останавливается, едва завидя его пристальный взгляд в её сторону.       Он вновь переводит взгляд на Но.       — Распорядись немедля собрать вещи Цю Хайтан и вышвырнуть её из дворца, — приказывает он. — И Лю Минъянь. Я желаю, чтобы они обе убрались вон до моего возвращения из Водной тюрьмы.       — Господин, — глаза Но потрясённо распахиваются. — Эта ничтожная не смеет противиться воле императора, но сейчас женщинам опасно находиться за пределами дворца. Если император гневается на одну из этих жён, не лучше ли будет изгнать их из высочайшего присутствия, не лишая при этом защиты государя?       Опасно находиться за пределами дворца... Ах, да. Он слышал, что виной тому хаос, образовавшийся после слияния миров и уничтожения школ заклинателей. Эти события в своё время значительно пополнили его гарем...              Он должен чувствовать хоть что-то.       Скорбь? Тоску? Сожаление?       Правда в том, что он ничего не чувствует: ему всё равно.              Ему безразлично.       Ему наплевать на всех них.       Ему никогда не было до них никакого дела...       Всё, что его в жизни трогало, заботило и волновало - шицзунь. Отношение учителя к нему. И так как он думал, что тот испытывает к нему лишь ненависть, неприятие и желание причинить боль, вся эта зацикленность, эта одержимая привязанность превратилась в стремление причинить ответную боль этому человеку.       — Вышвырни их!!! — в его голосе звенит сталь, — Иначе я просто снесу им обеим головы.       Цю Хайтан, чей брат насиловал и пытал шицзуня.       Лю Минъянь, обвинившую учителя в убийстве брата, на деле погибшего от искажения ци.       Их, заставивших его осудить шицзуня.       Он хочет, чтобы их обеих не было. Никогда.       С его губ почти срывается ещё одно имя — Нин Инъин — но он осекается в последний момент: он не знает, что именно там произошло. А не мешало бы выяснить: в своё время он не стал проводить расследование.       — И когда они уберутся вон, приведи Нин Инъин в мой кабинет. У меня есть к ней вопросы.       — Эта ничтожная приняла приказ императора.       Она, похоже, не в восторге от его поручений, но его это больше не волнует. Поклонившись ему, она направляется в сторону разноцветной благоухающей толпы в шелках и драгоценностях, чтобы исполнить его волю, а он проходит мимо них, не обращая внимания на полную надежды улыбку Цю Хайтан, чей день, как он подозревает, вот-вот будет основательно испорчен. Повернув за угол, он слышит позади себя разгорающийся скандал, но, не оглядываясь, продолжает свой путь.       Шицзунь всё там же, где он его оставил: на полу Водной тюрьмы. В провале бывшей грудной клетки — там, где билось когда-то сердце — тускло мерцают осколки Сюаньсу.       Он стягивает с себя окровавленное верхнее ханьфу, чтобы обернуть то, что осталось от человека, что был ему дороже всего на свете, в ткань, пропитанную кровью тех, кто превратил его жизнь в ад. Куцый скелет распадается на части в его руках: остатки мягких тканей почти полностью истлели. Он стоит, прижимая к груди горстку костей: всё, что осталось от этого некогда прекрасного тела.       Бережно баюкая в руках своё самое драгоценное сокровище, он выносит останки учителя из его сырой, пропитанной кислотными испарениями позорной могилы, недостойной ни статуса, ни значения этого человека в его собственной жизни. С мрачным удовлетворением он наблюдает, как всё живое у него на пути валится ниц, либо с ужасом обращается в бегство.       Он оставляет осколки Сюаньсу позади, в Водной тюрьме: там, где им самое место. Юэ Цинъюань больше не имеет прав на его учителя. Не должен был иметь прав на него и при жизни, если с такой лёгкостью обрек шицзуня на муки, оставив в руках садиста Цю, а позже — и в его собственных руках.       Следующие несколько дней проходят, словно в тумане.       Минъянь, конечно, в ярости, как и Хайтан, но из них двоих только у сестры Лю Цингэ хватает смелости и дерзости для открытого неповиновения. Она с криком бросает ему в лицо обвинения, он лишь молча смотрит в ответ ледяным взглядом, дело доходит до драки. Он едва сдерживается, чтобы не убить её, но лишь основательно пересчитывает ей кости, после чего объявляет, что его приказ должен быть исполнен немедленно. Больше он не слышит ни о ней, ни о Хайтан, поэтому полагает, что Но выполнила поручение.       Некоторое время спустя, он допрашивает Инъин. И наблюдает, как выражение её хорошенького личика сменяется с весёлого на обеспокоенное, а затем мрачнеет и становится несчастным. Сначала она абсолютно уверена, что учитель вёл себя с ней неподобающим образом, но когда он, не обращая внимания на её слезы и панику, на то, как она отстраняется от него и замыкается в себе, продолжает выпытывать подробнось за подробностью, — то становится ясно как божий день, что это обвинение "шито белыми нитками" и не имеет под собой никакой серьёзной основы.       Шицзунь доверял ей. Шицзунь хвалил её. Шицзунь нежно гладил её по голове. Шицзунь иногда расчесывал ей волосы и заплетал в них ленты. Шицзунь делил с ней комнату, если они вместе отправлялись на миссии, и рядом не было других учениц, но всегда ставил между ними ширму. Шицзунь покупал ей приятные мелочи. Шицзунь выслушивал её, даже если она говорила о чём-то неважном.       Шицзунь никогда не прикасался к ней неподобающим образом. Шицзунь никогда не пытался её поцеловать. Шицзунь никогда не говорил ей ничего смущающего или непристойного. Кажется, Шицзунь вообще никогда не делал ей никаких знаков внимания, — и к концу разговора она, похоже, тоже это понимает.       Она начинает плакать, вспоминая, как Хайтан, Минъянь и Маленькая Хозяйка Дворца обработали её, отравив ее разум, запутав её мысли, как они растоптали всё светлые и чистые воспоминания об учителе, убедив её в его подлости и порочности и заставив взглянуть на него другими глазами, переосмыслив и почувствовав себя грязной, обманутой, использованной, и — О! — Как она была зла на учителя тогда!              Учителя, который, оказывается, растил её как собственное дитя.       Она бросается на него с кулаками, кричит и плачет и проклинает его за то, что он обидел шицзуня, но её легко одолеть, и он даже не может заставить себя злиться на неё за эту её истерику.       Он мог бы изгнать и её вслед за двумя другими, но решает иначе, поскольку ей манипулировали, да и учитель, будучи в Водной тюрьме, не обмолвился о ней ни единым плохим словом.       Это сомнительное милосердие. Он знает, что её душе отныне не знать покоя.       Она больше не желает иметь с ним ничего общего, не хочет смотреть на него, и он полностью разделяет её чувства. Он велит Но поселить её на территории дворца, вдали от основных построек, организовав для неё собственное маленькое хозяйство: со своим двором и парой слуг, что будут заботиться о ней. Но никогда, никогда он больше не желает её видеть.       Не желая повторения истории с Минъянь, он идёт по душу Маленькой Хозяйки Дворца, чтобы собственноручно вышвырнуть ту вон.       Недостаточно. Этого недостаточно. Это ничего не исправит.              Он заказывает гроб из ценнейшего хотанского нефрита сорта "бараний жир". В полный рост, хотя то, что осталось от учителя, вряд ли способно занять и половины. Рук учителя не сохранилось: он уничтожил их, но на одной из полок хранятся язык и прекрасный глаз цвета цин, — в банке, оба облепленные сохраняющими талисманами. Он оставляет их покоиться на своих местах до тех пор, пока не будет готов гроб. Затем он поместит их внутрь. Что касается ног шицзуня — они были отправлены им в Цанцюн, и он вновь разрезает пространство своим мечом, чтобы оказаться среди обгоревших развалин его бывшей школы.       Он находит их — кости, белеющие в полуразвалившейся, опаленной огнём шкатулке — среди руин того, что когда-то было домом главы Юэ.       Весь мир ощущается пустыней. Холодной и мёртвой.       Прижимая к груди свою скорбную ношу, он чувствует поднимающееся в душе непреодолимое желание убивать. Неподалёку от него он видит картину: компания высокоуровневых человекообразных демонов в окружении захваченных ими девушек из мира людей. Главарь волочёт одну за волосы. "Красивая", — равнодушно проносится в его голове. Он мимоходом отмечает, что раньше эта ситуация закончилась бы основательным пополнением его гарема...       ...После того, как все до одного демоны порублены на мелкие куски, он освобождает пленных девушек и отпускает их, дав им с собой на дорогу цянькунь с деньгами. Те принимают подношение, но сразу же убегают: в их глазах не кокетство и соблазн, а благодарность и страх.       Во дворце его ждёт очередная порция кровопролития. На этот раз — группа демонов, некоторые из его высокопоставленных соратников. Он с лёгкостью расправляется с компанией заговорщиков. Насколько же возросла его сила!       С тех пор, как шицзунь исправил его совершенствование...       Он приказывает оставить изуродованные тела там, где они пали, в назидание другим, на случай, если кому-то ещё придёт в голову оспорить его превосходство, и возвращается в свои покои. Но сообщает ему, что Мобэй-цзюнь удалился в Северные земли и не намерен возвращаться. Мобэй тоже отказался его поддерживать.       Весь его мир рушится, и насколько же ему это безразлично: всё это теперь не имеет значения.       Ничего больше не имеет значения.       — Этой недостойной известно одно растение, — спокойный голос Но вплывает в его рассеянное созерцание обгоревшей шкатулки с ногами учителя. — С его помощью можно вырастить новое тело, при условии, что удастся найти его душу.