Имеющий глаза - да увидит

      Зверь всё не возвращается. Он проваливается в тревожное забытьё сна, успокоенный лекарством, принесённым накануне служанкой, и боясь вновь очнуться в Водной тюрьме от ощущения отрываемой в очередной раз руки или ноги. Но, открыв глаза, вновь видит перед собой прежнюю картину: он всё ещё лежит в одиночестве в той самой красной комнате, чувствуя себя сильнее, чем прежде.              В течение следующих нескольких дней служанка ухаживает за ним: кормит, даёт лекарства, переворачивает с боку на бок, купает и помогает во всех остальных его нуждах. Зверь так и не появляется.       Её имя Но — он в первый же день узнаёт его — и она не против такого обращения. А её учтиво-равнодушный фасад служанки смягчается, сменяясь более неформальным и личным общением. По её словам, она не знает, где сейчас находится император.       Незримое присутствие Ло Бинхэ, словно гигантская хищная птица, распростёрло над ними свои тёмные крылья.       Её доброе отношение к нему ощущается по-особому: таким судорожным и трепетным, словно она пытается восполнить его многолетнюю жажду человеческого тепла и напитать его им до предела, покуда вновь не вернулся зверь, неся с собой ставшие уже привычными боль и унижение. Вместо нынешнего мирного и покойного существования, которого он не видел вот уже столько лет, а, возможно, и десятилетий.       Ему всегда претил шум общества, и он предпочитал ему тишь уединения. И теперь, находясь практически в одиночестве, за исключением греющего душу женского присутствия рядом, он ощущает спокойствие, комфорт и умиротворение, которых не знал, будучи лордом Цинцзин. Он уверен, что это скоро закончится: ведь ничто хорошее в его жизни никогда не задерживалось надолго.       Даже нынешнее его равновесное состояние отравлено неопределённостью. Все более-менее спокойно, когда он бодрствует. Во сне же его настигают кошмары.       Цю Цзяньло, Водная тюрьма и монстр, — иногда порознь, а иногда сливающиеся в жуткую, отвратительную какофонию образов. И тогда в поместье Цю он видит, как над ним издевается зверь, а в Водной тюрьме у его палача с хлыстом в руке — лицо молодого господина Цю.       Только У Яньцзы не снится ему.       До сих пор тот появлялся в кошмарах, связанных либо со смертью Ци-гэ — где старый ублюдок убивал Юэ Ци — либо ему снились жуткие вещи, которым он сам стал свидетелем или же участником в компании этого человека. Но даже тогда Ци-гэ всегда был рядом, с осуждением в глазах наблюдая за ним. Он сам был, как выяснилось, хорошей "приманкой": большие глаза редкого оттенка цин и смазливое личико в сочетании с подчёркнутой хрупкостью, граничащей с болезненной худобой от побоев, голода и пребывания котлом для других. У Яньцзы говорил, что на него особо хорошо "клюют" два типа "добычи": люди, желающие его спасти или же наоборот — любители поиздеваться над слабым.       В прошлом, когда в кошмарах его делали котлом, мозг нередко заменял У Яньцзы на Цю Цзяньло, а иногда на Лю Цингэ или, самое ужасное, — на Ци-гэ. Теперь ему снится лежащий на нем зверь. Ему снится, что он сам моложе, слабее, а ци зверя обжигает, как ци У Яньцзы.       Лекаство, которое даёт ему Но, помогает немного облегчить кошмары, но этого явно недостаточно для спокойного и безмятежного сна.       По крайней мере, восстановление происходит быстрее, чем он ожидал, особенно, учитывая, как долго его перед тем, как использовать, пытали и морили голодом. Добротная и сытная еда, которой Но кормит его — маленькими порциями много раз в день — тоже делает своё дело, но, как бы ни прискорбно было это осознавать, его совершенствование, похоже, значительно улучшилось после контакта с ци зверя.       Проблемы с совершенствованием достигли своей высшей точки после череды разрушительных искажений ци, которые он испытал незадолго до и после смерти Лю Цингэ. Первое и самое ужасное из них по последствиям случилось непосредственно перед трагедией в пещерах Линси. Ущерб от него и заставил его уйти в уединённую медитацию в пещерах, и — что бы в них тогда на самом деле не произошло — это повлекло за собой очередное искажение, окончательно нарушившее его и без того нестабильное совершенствование.       Сейчас же у него есть ощущение, что при наличии сил и подходящих условий для медитации, он бы смог наконец преодолеть этот застарелый дисбаланс.       На его совершенствование не повлияли даже недавние эмоциональные встряски, что обычно и происходит. Он чувствует свою ци, которая свободно и ровно струится по распрямившимся, упорядоченным меридианам. Интересно, как долго продлится это ощущение? И что будет с ним теперь, если случится очередное потрясение. Но к чему пустое беспокойство, ведь в данный момент он чувствует себя гораздо лучше, чем прежде.             Он гонит от себя всплывшее в памяти воспоминание, как однажды случайно подслушал вполголоса оброненную Му Цинфаном фразу, обращенную к главному ученику пика Цяньцяо, что "им обоим пошло бы на пользу парное совершенствование", в тот самый момент, когда оба они — он и Лю Цингэ — одновременно находились в лекарских палатах пика. Тогда он решил, что это какое-то издевательство и насмешка над ним, его совершенствованием, и над его прошлым, в котором ему отводилась мужчинами единственная горькая роль. Но сейчас он вынужден признать, что, возможно, эти слова несли совсем иной смысл, ведь Лю Цингэ, как и зверь, был заклинателем чистой ян, и его собственное нынешнее состояние после пребывания котлом для демона — лучшее доказательство того, что слова целителя имели под собой разумную основу.       Долгое время он жил с подозрением, что Лю Цингэ погиб от искажения ци, хотя у него и не осталось ни доказательств, ни конкретных воспоминаний о случившемся. Если это в действительности было так, то, возможно, совершенствование его шиди было вовсе не столь идеальным, как тот полагал. И может быть комментарий Му Цинфана был не насмешкой, а искренней попыткой помочь им обоим справиться с их общими проблемами, учитывая их особенности, чистоту и противоположную природу их ци, которая в случае успешного двойного совершенствования смогла бы уравновесить одна другую.       Владыка Цяньцао всегда предостерегал его от парного совершенствования с теми, у кого преобладает иньская природа. В то время он счёл это лишь попытками уязвить, намекая на его, оставляющий — увы — желать лучшего, моральный облик, учитывая бродившие повсюду слухи о его развратности. Даже когда он вычитал в книгах о том, что заклинателям с нестабильной иньской или янской природой не следует совершенствоваться в паре с себе подобными, он никогда не допускал мысли, что Му Цинфан мог искренне волноваться за него. Он всегда воспринимал его слова в штыки, считая их не более чем осуждением.       Когда он только поступил в горную школу Цанцюн, то надеялся найти свое место в этом мире, но из-за требований шицзуня, а также его собственной — он это признавал — нелюдимости и привычке держаться особняком, отношения между ним и остальными членами школы не сложились с самого начала, и со временем проблемы лишь усугубились.       Всё, чему научила его предыдущая жизнь, — держать с людьми дистанцию, используя слова, точно ёж колючки или змея яд. Слова были его единственным оружием защиты и он довел мастерство владения этим оружием до совершенства: в его устах они превращались в жалящий смертоносный клинок. В речах окружающих ему слышалась лишь двусмысленность, критика, попытка задеть его гордость, и он реагировал в ответ сообразно своим ощущениям.              Он боялся. Всё время его пребывания в школе его преследовал страх, что прошлое однажды аукнется ему, и он снова будет низвергнут туда, откуда он начал свой путь и откуда с таким трудом выбрался. Боялся, что все влиятельные люди школы с готовностью обрекут его на эту долю, считая её полностью заслуженной им.       В конце концов, так и произошло, и кошмары, преследовавшие его по пятам, настигли его, воплотившись в реальность, подтвердив правоту его суждений относительно боевых братьев и сестры: при первой же возможности они без колебаний обрекли его на плен, пытки и всё, что за этим последовало.       Те самые первые слухи о нём — о том, что он задирает нос, считая себя лучше других, что он каким-то образом купил себе место в школе, на деле будучи переростком, упустившим драгоценное время для успешной заклинательской карьеры, не то, что достижения титула горного лорда, что он был избалованным молодым господином с ядовитым языком и развращенным умом — с годами разрослись до того, что превратили его в "убийцу", "предателя", "жестокого и несправедливого наставника", "развратного хищника, охотящегося на беззащитных женщин", и прочее, прочее,... И даже Ци-гэ поверил всей этой белиберде.       Он отдал школе всего себя. Он пожертвовал собой, позволил переделать себя по разумению своего учителя, не защитил себя от насилия и унижения с его стороны и поклялся в абсолютной верности своей боевой семье, которая... не ответила взаимностью.       Он оказался прав в своих опасениях. В своих худших представлениях о них. На самом деле, всё обстояло ещё хуже: он полагал, что на Цинцзин у него есть союзники хотя бы среди учеников, но после смерти Мин Фаня никто из них даже не выступил в его защиту. В школе, которой он отдал всё, в школе, ради которой он позволил изломать себя, в школе, ради безопасности которой он трудился не покладая рук, у него не оказалось ни друзей, ни сторонников, ни доброжелателей.       Так что, возможно, он не ошибся, заподозрив тогда Му Цинфана в язвительности. Возможно, не в той степени, в какой ему казалось, но шпилька в словах целителя всё же была, даже если владыка Цяньцао действительно искренне считал, что парное совершенствование поможет ему и Лю Цингэ.       Хуже всего, что теперь он понимает: в словах целителя был смысл. Через пять дней, когда скука становится невыносимой, он обнаруживает, что может подняться с кровати и отправиться исследовать, бродя по небольшому пространству красной комнаты. Он чувствует себя лучше, чем следовало бы в этой ситуации. Он чувствует себя сильнее, чем должен был бы чувствовать. Если ему когда-нибудь представится возможность снова заняться совершенствованием, он подозревает, что в итоге станет сильнее, чем когда-либо предполагал, — и всё благодаря унизительному, позорному поступку, который он совершил ради зверёныша.       У него возникает желание сбежать и как следует навалять Му Цинфану за его прошлые откровения, не дающие ему теперь покоя и заставляющие думать гуй знает о чём, спустя столько лет.       Не то чтобы он мог сбежать. Не то чтобы он и пытался, — он не уверен ни в своих силах, ни в реакции зверя на его побег, поэтому внутренний страх удерживает его от этой попытки. Тем не менее, ничего не мешает ему исследовать своё нынешнее узилище, пытаясь найти выход на будущее, когда он станет сильнее. К сожалению, пока он не в состоянии даже найти дверь, которая ведёт из комнаты и которой пользовались зверь и Но, сколько бы он ни осматривал стену, прощупывая её своей ци.       Куда же ему податься, даже если и удастся сбежать?...       Куда угодно. Это пока всё, что он знает.       В школу он возвращаться не собирается, там его не ждут, и, более того, — он сам не желает видеть никого из них. Даже от последнего визита Ци-гэ до сих пор остался горький осадок. Нет. Нет, если он когда-нибудь выберется отсюда, то...       Он может самостоятельно совершенствоваться, уйдя в уединённую медитацию, найдя для этого укромное место и оставаясь в нём, покуда либо не вознесётся, либо не умрёт от отклонения ци, а может просто бродить по Цзянху в качестве странствующего заклинателя. Любой из вариантов годится, лишь бы держаться подальше от своей бывшей боевой семьи.       Конечно, если он действительно хочет достичь бессмертия, то лучшим вариантом было бы... По телу проходит волна дрожи, и он, тяжело облокотившись на красный шёлк стены, прикрывает рукавом вспыхнувшее от стыда при одной этой мысли лицо.       Если бы не его характер. Если бы его натуре было свойственно завлекать, кокетничать, если бы он действительно до такой степени опустился, то он бы соблазнял, обольщал, манил притворной нежностью, лестью и мнимым обожанием, лицемерил, манипулируя чувствами зверёныша, обведя его вокруг пальца, пока тот на стену не полез бы от исступления и желания его удержать. Ценой своего унижения он мог бы получить постоянный доступ к ци зверя, и если он прав, то использовать её для улучшения своего совершенствования, преодолевая барьер за барьером, пока не достиг бы того уровня, к которому стремился и который был ему заказан из-за разрушенного в детстве таланта.       Претворению этого плана в жизнь, мешает только одно — он лучше сдохнет, чем пойдёт на такое.       В момент его самобичевания — "Как ему в голову вообще могла придти такая мерзость!" — в стене возникает длинная прямая щель и часть стены начинает отъезжать в сторону, открывая проход. Он тут же отскакивает назад, заложив руки за спину и делая вид, что, согласно рекомендации Но, просто-напросто прогуливается по комнате и разминает ноги (а вовсе не планирует побег (которого он не планирует)). Бёдра больше не болят так мучительно, как раньше, но остаточная боль всё ещё присутствует, как и чувство скованности, — и он не знает, то ли это его мозг таким образом заставляет тело реагировать на многолетний опыт пыток и отрывания конечностей, и тело, привыкшее к боли, ждёт её и воспроизводит в памяти, либо это на самом деле какая-то застарелая травма.       Но предложила обратиться к лекарю по возвращении зверя оттуда, где бы он сейчас ни находился, а пока всё, что ему доступно из лекарских процедур, — самостоятельно гонять по меридианам ци, тренировать по возможности мышцы и наслаждаться теплыми ваннами, полными душистых исцеляющих экстрактов, которые она собственноручно готовит ему каждый день.       Сейчас ещё слишком рано, и время омовения ещё не настало. Хотя он знает, что Но, скорее всего, придёт, чтобы принести ему еду, он не может побороть поднимающююся в груди тревогу.       Она говорила ему, что "император" хочет побыть один, и он решил, что тот дуется на него за всё то, что он ему наговорил в последнюю их встречу, но сегодня всё может измениться, и он вновь окажется в Водной тюрьме. Страх проходит, когда в комнату спешно входит Но с подносом, полным еды.       Они приветствуют друг друга, и он располагается на мягком коврике, который она ему принесла после того, как он впервые самостоятельно поднялся с постели. Бедра ноют от сидения на жёстком полу, как бы ни неловко было это признавать. Это напоминает ему молодость, до того как он поступил в школу, и его улучшившееся совершенствование не исцелило эти следы из прошлого, полного лишений и боли.       Его по-прежнему кормят лёгкой пищей. Немного риса, мяса, овощей, чай и непременное горькое лекарство. Но заботливо квохчет над ним, словно наседка над цыплёнком, то и дело подкладывая ему в миску еду, а потом сама опускается напротив него на ковёр.       За эти дни между ними, к их взаимному удовольствию, установились неформальные, тёплые отношения. Он пытается прочесть по лицу её настроение: Раздражение? Веселье? Сожаление?       Он молча вопросительно поднимает бровь.       — Очередная драма в гареме, — поясняет она. — Хоть я и не гаремная служанка, но никому так или иначе не избежать участия в жизни гарема, даже если император не требует, как сейчас, от жены этой служанки невозможного, закончившегося в итоге бурей, разворошившей гадючье гнездо.       Жена... Но немного рассказывала ему об этой женщине: Цуй Гуй Ин, чистокровная вепредемонесса из хорошей семьи.       — Что императору от неё понадобилось? — он спрашивает не потому, что интересуется отношениями зверя с его женщинами (Только подумать, что это его осуждали как развратника! Ха!), — а потому, что ему скучно, и напевный голос Но ласкает слух.       Мгновение она медлит, а потом запрокидывает голову, разражаясь звонким смехом.       — Император велел моей жене задать вопрос одной из его жён, вместо того, чтобы сделать это самому, но в ответ супруга императора впала в задумчивость и потом весь день отказывалась отвечать. А ночью эта супруга пошла к несколькими другим супругам, что закончилось стычкой, приведшей к ссоре и окончившейся дракой, в результате которой моя жена с тех пор большую часть времени торчит в гареме, в то время как женщины императора мутузят друг друга почём зря и бросаются взаимными обвинениями, а она всё так и сидит в ожидании ответа, чтобы выполнить приказ нашего внезапно растерявшего всю свою прыть и враз оробевшего и ставшего застенчивым императора.       — Звучит... непросто, - он догадывается, что это слово и близко не отражает в полной мере масштаба происходящего. Зачем зверёныш завёл себе гарем, он примерно представляет: так поступают все эгоистичные и жадные сильные мира сего. Но проблем с таким сомнительного рода довеском явно не оберёшься.       Он бы себе такое "счастье" точно не завёл, даже если бы на самом деле был тем похотливым развратником, каким описывала его молва. Он не мог взять в толк, на кой гуй кому-то по доброй воле набирать себе кучу партнёров, ограничивая себя в возможности настоящей любви и близости с возлюбленным, и окружить себя гадюшником, в котором, к тому же, ещё и постоянный хаос, вместо того, чтобы самому любить и быть любимым единственным самым близким и родным человеком. Для всех, в том числе и для зверёныша, было бы лучше, если бы он остановился на Лю Минъянь, например, или даже на Нин Инъин, которая всегда его очень любила.       Он не хотел для неё такой жизни. Быть одной из многих, очередной женой, даже не первой супругой, а просто ещё одной безделушкой в сундуке с драгоценностями Ло Бинхэ... Но в конце концов, он потерял право давать оценку тому, как она распоряжается своей жизнью с тех самых пор, когда каким-то образом совершил что-то, что разрушило её доверие к нему.       — Гарем — это всегда непросто, — пожимает плечами Но, — Но такова воля императора.       ...А воля сильных мира сего - закон.       Он ковыряется в миске с едой, на языке — горечь лекарства, которую хочется заесть чем-нибудь сладкими, как вдруг дверь снова отворяется. Оба замирают, переглядываются — коротко и испуганно — после чего Но выпрямляется и на лице её застывает выученная маска безэмоциональной почтительности. Он подозревает, что сам недалеко от неё ушёл.       Вместо зверя на пороге возникает запыхавшаяся женская фигура. Она ростом чуть выше Но и довольно привлекательна: из уголков рта торчат маленькие изящные клычки, искусно оправленные в золото. При виде её Но заметно расслабляется. Но тут же снова настораживается, видя замешательство в глазах — очевидно — своей жены.       Цуй Гуй Ин, если он не ошибся, с нечитаемым выражением лица смотрит на него застывшим взглядом, а затем бросается к своей жене, и, схватив ту за руку — не грубо, но настойчиво — тянет её прочь из комнаты. Но открывает было рот, чтобы возразить, но Цуй Гуй Ин делает ей знак глазами, и через мгновение обе женщины исчезают, а дверь снова затворяется, не оставляя следа на стене.       Долгое время он сидит неподвижно, раздумывая, что делать, уверенный, что дверь вот-вот снова распахнётся и зверь ворвётся к нему, неся с собой боль и мучения. Еда в миске давно остыла. Как и чай в чайнике. Дверь неподвижна. Никто не входит в его тюрьму.       Он запихивает в себя остатки еды, понимая, что это, возможно, в последний раз. Потом поднимается и на одеревеневших ногах начинает описывать круги по комнате до тех пор, пока от усталости не валися с ног. Тогда он добирается до постели и заползает под покрывало, плотно укутавшись в тяжёлый красный шёлк.       Он забывается тяжёлым, неспокойным сном.       Когда он открывает глаза, над ним возвышается зверь, сверля его пристальным, тяжёлым взглядом.       Он вздрагивает и плотнее натягивает на себя одеяло. Зверёныш выглядит хреново. Побледневший и похудевший, но алый взгляд впалых глаз полыхает пожаром. На секунду мелькает мысль, что зверь каким-то образом умудрился похерить весь его тяжкий труд по уравновешиванию его ци с его проклятым мечом, или оно и вовсе не сработало, но зверь пришёл без меча, а следовательно — он держит под контролем свой меч, а не наоборот.       Он замирает в молчании, словно это может спасти его от гнева разбушевавшегося демона.       — Шицзунь... — слетает с губ нависающего над ним зверя, и это слово, почему-то звучит по-новому из этих уст, словно он впервые произносит его.       — Шицзунь, — молчание. Сейчас он не доверяет зверю. Слишком уж страшно тот выглядит.       — Шицзунь... Я хочу поговорить с тобой. Я хочу поговорить с тобой о всех тех вещах, что ты сказал ранее.