Имеющий глаза - да увидит

...- Я этого не хотел.

Не этого. (Молча: слушай!

Хотеть, это дело тел,

А мы друг для друга - души...)

Марина Цветаева ("Поэма конца")

      О. Это его собственный дворец, а не дворец младшего и не шицзунь, который... Это вышло спонтанно. Должно быть, он задумался и, сам того не осознавая, направился домой.       Что имел в виду учитель?       Не самым жестоким его мастером?       Что он хотел этим сказать? И кто тогда был самым?       Его руки трясутся. Во рту металлический привкус крови. Он видит, что залит ею с ног до головы. Надо позвать Но. Распорядиться насчёт ванны. Ему нужно... Необходимо найти шицзуня. Конечно прошлое должно было измениться, а, следовательно, учитель, вероятно, тоже здесь.       Самым жестоким...       Не о нём же самом говорил шицзунь. Тот Шэнь Цинцю был юношей, а до его собственного поступления в Цанцюн оставалось много лет. Это значит...       На ум приходит печальная история Цю Хайтан. Такая красивая женщина, так несправедливо обиженная... такая яростная. Так люто ненавидящая Шэнь Цинцю.       Шэнь Цинцю, который был рабом в её семье, пока не перебил их всех. Который, якобы, был её женихом, прежде чем предать... Внезапно до него доходит, что с этой историей что-то не так: в ней есть серьёзные нестыковки. Даже если Цю Как-бы-там-его-ни-звали был таким преданным и любящим братом, как описывала Хайтан, и даже если они оба искренне любили учителя, — что за человек обручает свою сестру с рабом, вместо того чтобы попытаться найти ей более достойную партию? Раб он и есть раб.       Может, в его гареме и есть бывшие рабыни, но так то ж женщины, и всех их он вызволил из неволи. Свободная женщина из уважаемого рода, выходящая замуж за раба, всё ещё зависящего от её семьи, — совсем иное дело, нежели император, берущий в свой гарем бывших рабынь.       Шицзунь, вообще, желал этого брака? Было ли у него право выбора?       Рабы, как известно, не имеют такого права, и невольны в решениях своих хозяев относительно их собственного будущего.       Это неважно. Его собственные обиды на учителя — только его, но речь Хайтан лишь дополнила и без того красочную картину в его воображении. Её слова послужили той самой последней каплей, переполнившей чашу его вины в глазах окружающих, и обрекли шицзуня быть переданным в полное распоряжение Ло Бинхэ.       Он глядит на свой меч, который всё ещё судорожно сжимает его рука.       "Шицзунь в поместье Цю, дай мне посмотреть, как с ним на самом деле обращались".       Дай мне увидеть, была ли у него веская причина убивать их всех.       Он снова шагает в ночь, оказавшись в этот раз на галерее, изысканное убранство которой, естественно, не идёт ни в какое сравнение с помпезной роскошью его собственного дворца. Кругом ни души, только неяркий свет льётся из-под ближайшей двери...       Дровяной сарай. В прошлый раз его доставили прямо к месту, где находился шицзунь. Учитель что, за этой дверью?       Он приближается, как хищник: неслышной походкой, стиснув в ладони рукоять Синьмо. Меч довольно гудит в его руке, сперва усмирённый, благодаря шицзуню, а после напоённый досыта чужой кровью, и пусть то, что он задумал, и требует не только использования его собственной силы, но и ци Синьмо — у них обоих её хоть отбавляй.       Из-за закрытой двери доносятся звуки. Он не хочет их слышать. Не желает сознавать.       Дверь распахивается, и он переступает порог, оказываясь внутри...       Мальчик. Совсем ещё дитя. Взгляд покрасневших зелёных глаз устремлен прямо на него. И в них стоит молчаливый вопль: мольба о спасении.       Человек, что лежит на мальчике — молодой, но уже достаточно возмужавший, чтобы считаться мужчиной — ещё не заметил его. Рука сдавливает горло ребёнка под ним. На лице застыло садистское ликование.       Мальчик обнажён.       Мужчина полностью одет, лишь его штаны спущены, а полы ханьфу распахнуты.       Ноги мальчика раздвинуты.       Мужчина лежит между ними.       Всё тело ребёнка сплошь покрыто синяками, ожогами и укусами — везде, кроме лица и рук. Тех мест, что выставленны на всеобщее обозрение.       Шаг.       Другой.       Третий.       И ещё...       Один взмах - и Синьмо сносит проклятую голову.       Мальчик лежит, снова залитый с головы до ног чужой кровью.       Шицзунь.       Мальчишка, сталкивая с себя обмягшее мёртвое тело, выкарабкивается из-под него, давясь всхлипами и путаясь в собственных конечностях. В изумрудном взгляде, прикованном к нему и его мечу — застывший ужас.       — Я не причиню тебе вреда, ши... - Но он ведь пока не шицзунь. А всего лишь дитя.       Как его зовут? Какое имя он носил до того, как стал Шэнь Цинцю?       — Шэнь...? - начинает он, надеясь, что мальчик сам продолжит.       Лицо ребёнка светлеет и озаряется внезапной надеждой: — Это Ци-гэ послал тебя спасти меня? — голос хрипит, и перед глазами вновь встаёт сдавливающая горло рука. — Он обещал вернуться за мной, но прошло уже так много времени, а его всё нет и нет.       Ци-гэ... Он понятия не имеет, кто такой этот Ци-гэ.       — Юэ Ци? — снова осторожно начинает мальчик, и в его голосе проскальзывает подступающее отчаяние.       Юэ?.. О. Юэ Цинъюань?       Так вот почему глава школы всегда был так мягок с учителем?       Неужели Юэ Цинъюань обещал спасти шицзуня от Цю и, очевидно, не смог, потому что тот убил Цю Цзяньло и сжёг особняк дотла, и нигде в этой истории ни словом не упоминалось о Юэ Цинъюане. Более того, после этого учитель якобы объединился с У Яньцзы, чтобы терроризировать окрестные поселения.       Юэ Цинъюань что, — просто бросил учителя на произвол судьбы и обрёк на такую судьбу?       На мучения. На пытки и...       Надежда гаснет во взгляде мальчика, сменяясь страхом. Он больше не смотрит на него как на спасителя. Напротив, — как на угрозу. Наблюдая за тем, как ребёнок съёживается, пытаясь скрыть наготу, он видит, что каждое движение того выявляет всё новые увечья...       Он не может оставить себе это дитя. Ему не нужен ребёнок-шицзунь. Что он будет с ним делать?       — Я могу отвести тебя к нему, — решает он в итоге. Цанцюн сейчас, пожалуй, лучшее место для его учителя. Этот человек — один из величайших заклинателей своего поколения. В конце концов, он просто позаботится о том, чтобы шицзунь не оказался на Цинцзин и не попал в руки того, кого он убил прежде Цю Цзяньло.       — К Ци-гэ? — спрашивает мальчик, и на его лицо вновь возвращается эта рвущая сердце надежда.       Голый. Он гол.       Он стягивает с себя верхнее ханьфу, намереваясь дать его ребёнку, чтобы тот прикрылся, но понимает, что оно насквозь пропитано кровью, и выбирает более простое нижнее. Мальчик судорожно выхватывает ткань из его рук, тут же плотно укутываясь в неё, — так же, как это делал взрослый шицзунь, когда...       Неудивительно, что он не хотел, чтобы на него смотрели. Как он вообще смог вновь пройти через это? Как он смог такое вынести?       То, как учитель впал в ступор... То, как он прятал свое тело... Эти напряжение и боль в его глазах, в то время как он...       "Девственник", — говорил он себе, убеждённый, что это и было основной проблемой учителя, и что тот, будучи до сих пор нетронутым, попросту пасовал перед новизной предстоящих ощущений, доселе не изведанного удовольствия. Ему и в голову не приходило, что всё, что учителю досталось в жизни от подобного рода близости, — одна лишь боль.       Нет...       Нет, не сейчас: сейчас не время думать об этом. Главное — доставить шицзуня в безопасное место в целости и сохранности.       — Мне придётся взять тебя на руки, — говорит он мальчишке.       Зелёные глаза на исхудавшем личике тут же сужаются и загораются подозрением: — Зачем?       — Я отнесу тебя на мече в горную школу Цанцюн.       — Ци-гэ, всё-таки, удалось попасть в школу? — удивленно спрашивает мальчик. — Вы тоже оттуда?       — Да, — кивает он, приближаясь к шицзуню, чтобы поднять его. Ложь с лёгкостью слетает с языка. Он хочет, чтобы мальчик ему доверял. Хотя и не ложь это вовсе: когда-то ведь он действительно был, а здесь ещё и только будет учеником школы. И разве имеет значение, из какого он времени?       Шизунь тянется к нему, и он, наклонясь, легко подхватывает невесомое тощее тельце. Какой же он худенький! Всегда был слишком худым. Он плотнее укутывает ребёнка в дарёное ханьфу, а затем поворачивается к выходу.       Он успевает сделать всего пару шагов, как в дверном проеме возникает маленькая, кукольного вида фигурка, разодетая в лиловые шелка, с лентами в перевитых волосах.       — А-Ло? — зовёт она, и на мгновение ему кажется, что она обращается к нему, но её взгляд скользит мимо него к изуродованным останкам на полу, а затем раздаётся её вопль.       О. Это же Хайтан. Его жена. Эта милая куколка - его будущая жена.       "— А-Ло", — голос Нин Инъин эхом отзывается в его памяти: "— А-Ло".       Что же должен был чувствовать шицзунь, постоянно вынужденный слышать из её уст это имя...       Он смотрит на Хайтан.       В этот момент он ненавидит её.       Он поднимает руку, готовый нанести ей удар сзади — не для того, чтобы убить, а чтобы заставить замолчать, пока её истерика не переполошила весь дом — но в его руку вцепляются маленькие, тонкие пальцы.       — Пожалуйста, не надо! — кричит мальчик, а затем поворачивается к девочке: — Молодая госпожа, бегите!       — А-Цзю? — кричит она, — Тебя похищают! Стража! Стража!!!       — Заткнись, дура! — рявкает он, — Его не похищают, его спасают от твоего чудовища-брата.       Он развесил уши, как последний дурак поддавшись её слезливым речам. Поверил ей. Он позволил ей ещё больше очернить имя учителя, в то время как её "любимый" брат пытал и насиловал беднягу, когда тот был ещё ребёнком.       — Пожалуйста, господин, мы можем просто уйти, — умоляет мальчик, всё ещё повиснув на его руке, занесённой над плачущей девочкой.       — Я тебе не господин! — рычит он ему, и тот, вздрогнув, отпускает его руку и вновь съёживается в комок, а зелёные глаза становятся такими же настороженными, как и раньше.       Он снова слышит за дверью приближающийся топот множества бегущих ног. Снова бежит, оставив за собой залитый кровью труп того, кто причинил боль его шицзуню. На этот раз вместо ткани реальности Синьмо прорубает дыру в стене, и через мгновение меч взмывает в небо, оставляя позади себя хаос, крики дворни и плач Хайтан, взбудораженный гул потревоженного посреди ночи города.       Горная школа Цанцюн совсем близко отсюда. Он мчится изо всех сил, быстрее ветра, стараясь не обращать внимания на то, как шицзунь дрожит в его руках, но отказывается прижиматься к нему.       — В школе ты будешь в безопасности, — пытается успокоить он мальчика, но потом добавляет: — До тех пор, пока ты не окажешься на Цинцзин, всё будет хорошо. Учитель пика Цинцзин — настоящий монстр, но есть и другие пики. На одном из них ты и обретёшь кров и защиту.       Странное ощущение — пролетать мимо Цинцзин, стоя на мече со своим шицзунем на руках, но он решает, что Цюндин будет лучшим вариантом, ведь там должен находиться Юэ Цинъюань, и именно к нему он обещал привести учителя.       Он ожидает, что кто-то или что-то попытается остановить его, но ничего не происходит, и очень скоро они уже летят над главным пиком школы, вглядываясь в темноту под ними, и он размышляет, что же ему теперь делать и где искать будущего главу.       Паря над пиком, он, наконец, замечает фигуру, ковыляющую из здания, которое, очевидно, является общежитием учеников. Он смотрит, как человек, спотыкаясь, бредёт нетвёрдой походкой к Радужному мосту, соединяющему вершину с пиком Ванцзянь, и прикидывает в уме план дальнейших действий. Хотя юноша внизу выгляди так, что если он что-то и замыслил, то это "что-то" — явно из арсенала обычных для учеников мыслей на ночь глядя. Мальчик на его руках вдруг рвётся из его объятий с криком: — Ци-гэ!       Человек внизу застывает, задрав кверху лицо, и лунный свет выхватывает из темноты открывшиеся черты юного Юэ Цинъюаня. На лице будущего главы Юэ расцветает ошеломлённая улыбка, и он кричит в ответ: — Сяо Цзю!       Судьба. Должно быть, это судьба.       Он направляет Синьмо вниз, с трудом сдерживая извивающегося угрём юного щицзуня, норовящего выскользнуть из его рук и упасть в объятия стоящего внизу юноши. В момент приземления шицзунь вырывается на свободу и бросается к молодому Юэ Цинъюаню.       — Ци-гэ! — слышит он, — Ци-гэ! Ци-гэ! Ци-гэ, ты жив! Я думал, ты умер! Ци-гэ, я думал, тебя нет в живых!       Юэ Цинъюань начинает судорожно бормотать извинения, но при взгляде на синяки, ссадины и накинутое поверх голого тела ханьфу "с чужого плеча", тёмные глаза распахиваются в изумлении, и неистовые извинения будущего главы школы сменяются не менее неистовым потоком вопросов о том, что произошло с его сяо Цзю. И он не выдерживает, видя, как они льнут друг к другу, как в глазах шицзуня светится горячая любовь к человеку, который, должно быть, подвёл его в его собственном времени.       Синьмо снова в его руках, и он наносит удар: не туда, куда его подмывает, а по ткани реальности. Он уже знает, куда направится дальше.       У Яньцзы. После расправы над Цю учитель сблизился с У Яньцзы и, как утверждают злые языки, совершал преступления вместе с ним. Посмотрим, насколько правдивы эти слухи.