Имеющий глаза - да увидит

Гора горевала о нашей дружбе:

Губ - непреложнейшее родство!

Гора говорила, что коемужды

Сбудется - по слезам его...

...Еще говорила, что это - демон

Крутит, что замысла нет в игре.

Гора говорила, мы были немы.

Предоставляли судить горе.

Марина Цветаева ("Поэма горы")

                    — Но! Но! — кричит он, вихрем врываясь в свой кабинет, и вспоминает, что сам оставил ту присматривать за шицзунем: — Цуй Гуй Ин!.       Цуй Гуй Ин, супруга Но, бесшумно возникает, и её спокойствие и невозмутимость отзываются в нём бешеной яростью. Он стряхивает с себя этот морок, ведь она ни в чём не виновата.       — Узнай у Нин Инъин имена всех учеников, чьё совершенствование загубил шицзунь! - приказывает он.       Та колеблется в замешательстве. Она - не гаремная служанка и не вхожа в покои его женщин. Обычно он сам опрашивает своих жен, но сейчас ему невыносима сама мысль о встрече с кем бы то ни было из них: если хоть одна предстанет перед глазами, то он за себя не ручается.       — Прочь! — рычит он, когда демоница медлит, и та исчезает, как он надеется, помчавшись выполнять его приказ.       Ложь! Враньё — от начала и до конца. Всё это должно быть ложью. Уж он-то знает: что из себя представляет его шицзунь, что он за чудовище... Если он не может вспомнить имена других учеников, чьё совершенствование тот разрушил, это не значит, что таких не было. Лишь означает, что от них избавились и забыли, подобно ему самому, когда столкнули в Бездну. Нин Инъин должна знать. У Нин Инъин будет целый список имен, и это докажет, что шицзунь просто монстр и что всё, что он сказал — ложь.       Он не может унять беспокойства. Это не то же самое, что голод Синьмо, но не менее мучительное и изводящее. Его колотит и трясёт... Он лихорадочно мечется по комнате, отчаянно ожидая возвращения Цуй Гуй Ин...       Почему так долго?!       Ноги сами несут его к известному шкафу, из распахнутой дверцы в него впивается знакомый алый взгляд. Очевидно, младший пытался выпутаться из вервия, потому что теперь лежит, скрючившись, на дне шкафа - Ха! Попытка засчитана.       — Шицзунь — монстр, — произносит он вслух. — Шицзунь должен быть чудовищем. Садист... Он солгал. Как он смог узнать, что я наполовину небесный демон? Это невозможно. Он никак не мог этого заметить во мне тогда... Он лжёт. Оправдывается... — Хотя, какое же это оправдание?       Если только для других заклинателей, но никак не для него самого. Да к тому же опирается как на правду, на то, что правдой быть не может по определению. Ведь он-то знает наверняка, что это ложь...       — Хотя в этом есть смысл..., — выдыхает он, чувствуя, как тошнота подступает к горлу от одной этой мысли.       — Шицзунь знал, что я наполовину небесный демон, думал, что я замышляю что-то опасное для школы, поэтому был осторожен, не выдавал секретов заклинательства... А когда произошло вторжение демонов на Собрание Союза Бессмертных, он решил, что я к этому причастен, поэтому и столкнул меня в Бездну...       Вот только он ничего не замышлял. И ничего не знал о своем происхождении. И не имел никакого отношения к тому, что произошло на том роковом Собрании... Но шицзунь имел резон думать иначе. Не мог же он читать его мысли, в конце-то концов.       — Это не оправдывает того, как он со мной обращался! — продолжает он спорить сам с собой, хотя его невольный собеседник понятия не имеет, о чём вообще идёт речь. Однако произносить это вслух — гораздо приятнее, чем прокручивать слова в голове.       Шицзунь дал ему новое руководство после изгнания с пика демонов во главе с Ша Хуалин ... Он отшатывается от шкафа, безумным взглядом заметавшись по комнате. Где же оно? Где?? В своем времени он его уже уничтожил, — сжёг вместе с первым учебным пособием, но вроде бы не так давно, поэтому он надеется, что здесь оно всё ещё существует. Он хранил его всё то время, пока был в Бесконечной Бездне. Оно лежало в цянькуне у него в рукаве, там же, где и первое — он никогда не мог легко расстаться с тем, что давал ему шицзунь... — вот он! Тот самый мешочек-цянькунь валяется на полке среди книг.       Он выхватывает из мешочка обе книги. Бегло пролистывает сначала самую первую в своей жизни, морщась при взгляде на заляпанные грязью и кровью страницы, оставшиеся после... инцидентов с его соучениками. Это... Он помнит, что она казалась тогда запутанной, бессмысленной, бесполезной... Но если взглянуть на неё сейчас... Это самое базовое руководство, явно предназначенное для духовного типа заклинательства, ему попадалось немало таких и он штудировал их много раз, уже будучи взрослым, отчасти из праздного любопытства, но также и в попытке узнать что-нибудь полезное для себя. Сейчас он снова чувствует себя маленьким и подавленным, потому что внезапно проблема — главная проблема этого руководства — становится для него очевидной.       Это руководство, непредназначенное для ребёнка. Это пособие для того, кем он был, когда его приняли в Цанцюн: молодого ученика школы заклинателей. Вот только шицзунь не учёл отсутствие у него даже базовых знаний до момента поступления в школу. Иероглифы, которые он прекрасно мог читать сейчас, уже будучи взрослым, потратившим много лет на изучение всего, что только можно, в то время были ему не под силу. Тогда он попросту не умел достаточно хорошо читать.       Дело осложнялось ещё и тем, что книга была написана ужасным почерком. Возможно, если бы это была копия, выполненная идеальной каллиграфией шицзуня, у него было бы больше шансов разобраться в сложных символах, но тот, кто это написал, настрочил всё как курица лапой.       Итак, первое руководство, похоже, действительно является подлинным пособием по совершенствованию, хотя, возможно, и не лучшим, а что насчет второго? Он открывает его и пролистывает — да, оно самое. Все как он и помнит: руководство для физического типа заклинательства. Все советы вроде бы правильные, все техники... Хотя, помнится, он не доверял этому пособию, потому что оно отличалось от тех, что были у остальных, а к тому времени он уже уверился, что первое пособие, которое ему дали, было подделкой, и решил, что учитель просто подменил одну фальшивку на другую, чтобы отвести подозрения после того, как его чуть не убили в бою с Тяньчуем.       Большую часть времени он брал пособие у Нин Инъин и работал по нему — с переменным успехом — а также полагался на демоническое совершенствование, которому учился у Мэнмо, но кое-какие приёмы из этого руководства он всё же почерпнул, и все они работали, не вызывая у него никаких проблем.       Он возвращает обе книги на полку рядом с цянькунем, в котором они хранились, и, пошатываясь, бредёт обратно к своей пленной аудитории.       — То, что оба пособия настоящие, ещё не означает, что он не пытался разрушить моё совершенствование, — говорит он себе. Звучит неубедительно. — Он был жесток: бил меня, издевался, заставлял часами стоять на коленях, выливал мне на голову чай...       "— Я был не более жесток к тебе, чем мой собственный шицзунь ко мне..." — раздается в памяти обиженный шёпот учителя.       Это должно быть ложью — обязано быть, потому что если это не так, то это значит, что учитель просто-напросто продолжал традиции пика Цинцзин, и он не знает, что ему на это думать. Если это правда, то отношение к ученикам на Цинцзин - бесчеловечное, и шицзунь был неправ, что следовал этим устоям, а не бросил вызов принятым на пике правилам, но это также означает...       Означает, что не было ничего личного. Дело было не в нём.       Он не знает, что ему чувствовать.       Конечно, шицзунь мог солгать. А на самом деле имел возможность пестовать и баловать его, как маленького господина, и лишь прикрывался правилами, оправдывая свою жестокость... Но он ведь может это проверить, не так ли?       Однин взмах Синьмо, — и если учитель лгал о жестокости своего собственного учителя, то очевидно, что и все остальные его слова тоже были ложью. Просто отговорками. И что шицзунь на самом деле... на самом деле не был привязан к нему, пока кто-то — кем бы он ни был — разрушил всё, устроив бойню на Собрании Союза Бессмертных.       Он выхватывает меч, не обращая внимания на приглушенный вопль своего альтер-эго, в ужасе забившегося в угол шкафа.       "Шицзунь со своим шицзунем", — повторяет он про себя, сосредоточившись на том, что хочет увидеть и куда его поведёт Синьмо. — "Шицзунь со своим шицзунем. Покажи мне, действительно ли тот человек был настолько жесток со своим учеником."       Взмах клинка — и он шагает в ночь. Ночь на пике Цинцзин. На мгновение он замирает, с удивлением обозревая место, которое давно превратил в пепел.       Почему перед ним дровяной сарай?       Из-под двери и сквозь щели в досках пробивается свет. Раздаются звуки - мерные удары, будто хлещут чем-то по плоти, и тихие, резкие выдохи, словно кого-то бьют в поддых.       Ладонь стискивает рукоять меча.       Толчок — и дверь перед ним распахивается...              Шицзунь стоит над ним, опустив дисциплинарный кнут на его беззащитную спину.       Он смаргивает. Человек с кнутом в руке поворачивается к нему лицом. Это не шицзунь. Не его шицзунь. Взгляд скользит по безупречному лику бессмертного заклинателя и замирает на маленькой фигурке, скорчившейся на полу у его ног.       Бледный. Длинные прямые волосы, выбившиеся из простого узла, сползают чёрными змеями по лебединой шее. Стройная, гибкая спина. Покрытая синяками нежная кожа цвета чистейшего хотанского нефрита, изуродованная до состояния жуткого пурпурного, - вся в багровых, изодранных, кровавых шрамах от ударов кнутом.       Он недоумённо моргает.       Стены сарая, куча сваленных дров в углу — всё забрызгано кровью.       Это точно не он. Шицзунь избивал его. Шицзунь хлестал его кнутом. Порол, как сидорову козу, но ни разу не уродовал до крови.       Сгорбленная фигура поворачивает голову, словно интересуясь, почему прекратилась порка, и он видит знакомый профиль: сквозь вороную завесу волос — изумруд удивлённого глаза, а затем фигура вздрагивает, пригибается, и горячая кровь, хлынув, заливает багрянцем все вокруг.       Он рывком вытаскивает Синьмо из тела с кнутом в руке, едва сдерживая смех в груди. Надо же: такой уважаемый заклинатель, а даже не успел выхватить меч, чтобы защитить себя.       Шицзунь снова поднимает на него взгляд расширенных от ужаса глаз и видит в глазах убийцы лишь смирение. Короткий кивок — и прямой изумрудный взор загорается вызовом:       — Демон вторгся на Цинцзин! Шицзунь убит! На нас напали!       Он понимает, что мальчик, стоящий перед ним, уверен, что не жилец. Он опускает Синьмо. Нужно уходить: может, он и смог убить старого владыку Цинцзин, но встреча с остальными членами школы сейчас принесёт больше проблем, чем пользы.       Прежде чем уйти, он решает убедиться: — Он был твоим шицзунем?       Юноша перед ним хмурится, но неуверенно кивает.       — Часто он так?...       И снова осторожный кивок.       Взгляд его мрачнеет настолько, что заставляет мальчишку отшатнуться: — Ему не следовало так обращаться с тобой.       Он поворачивается, чтобы уйти. Снаружи слышны беготня, вопли, паника. Он рассекает мечом воздух, но прежде, чем он успевает сделать шаг, слышит вдогонку, и голос звучит хрипло, словно мальчик вот-вот сорвётся на крик:       — Шицзунь не обязан был принимать меня на Цинцзин. Шицзунь не обязан был делать меня главным учеником. Если шицзунь считал должным сломать меня, чтобы я соответствовал тому, что он считал нужным, значит, так тому и быть...       — Ты простил его за издевательства? — не удерживается он от вопроса.       — Он был далеко не самым жестоким моим мастером, — отвечает его учитель, глядя всё так же дерзко.       У него осталась ещё масса вопросов, но крики и топот ног приближаются и становятся всё громче, и он шагает в прореху в реальности, когда первый ученик вбегает в дровяной сарай с мечом наголо.       Что шицзунь имел в виду?