Воронье Гнездо. Наше Счастье

      Прошедший день был сплошным безумием.       Жан из раза в раз прокручивал его в голове.       Он всего лишь веселился. Он всего лишь пытался радоваться. Разве это было так плохо?       Да.       Жан не мог убедить себя в ином. Вся боль что он видел и которую он не вынес и не получил. Он постоянно думал о ней и безостановочно сходил с ума. Почему не он? Почему он так спокойно относится к тому, что он не получил то что должен? Почему возмездие никак не настигнет его? А может оно уже настигло, но он просто этого не понял?       Жан не знал что думать. В голове крутились лишь самоненависть. Ему не было стыдно за это.       «— Займёшься самобичеванием когда будешь на свободе».       Так сказал ему Петер.       Петер.       Жан прикрыл глаза, наслаждаясь тихой кухне и тиканьем настенных часов, свободно впуская болезненные мысли в голову.       От него могло пахнуть ядрёными красками и пыльным графитом, домашней выпечкой и сладким какао. От него могло остаться намного больше света и счастья. Он мог улыбаться чаще и просто, радоваться. Но нет. Вместо этого, от него за милю несло гнилой кровью и горьким металлом. Те оседали пылью на белоснежных волосах, пачкали огрубевшую кожу и закрывали глаза. Хрустальные глаза, пропитанные болью и тьмой. В его глазах навеки поселился Ад. И никто более не в силах вытравить его.       У него всё могло быть хорошо, но вместо того он… уничтожил себя.       Жан ненавидел себя за то, что позволил этому случиться. Когда он слышал голос Петера после того, как они прощались, Жан снова ненавидел себя. Голос Петера словно бы не менялся, но Жан слышал это:       «— Не бросай меня».       Жан и не хотел бросать его. Не хотел оставлять. Но так боялся ошибиться и не знал. А сам он заслуживает этого? После всего что случилось с Петером, сколько всего он молча вынес, Жан не мог не чувствовать себя виноватым или не обязанным. Он знал, что Петер никогда не надавит на него, и скорее забудет всё как страшный сон, в надежде, что так Жан найдёт своё «счастье», но он знал.              — Ты всё так же будешь в порядке, — сказал он однажды, собираясь оставить его в надежде уберечь.       — Не буду! — ответил Жан в сердцах…              И не представлял, насколько прав.       Сейчас сидя с чашкой кофе со сливками, он наблюдал как точно такая же кружка стоит напротив Лисёнка, что он взял с собой на завтрак.       Без двадцати шесть.       Жан правда, старался не торопиться. Сегодня тренировки не будет. И завтра тоже и после завтра. И всю неделю. Ему нужно отдыхать. Отдыхать без страха «вылететь» или быть снова избитым. Петеру тоже явно нелегко приходится, но Жан точно был уверен, что Петер справляется. Возможно, он даже может спать дольше него.       Жан боится проверять свой телефон. В Южной Каролине сейчас около половины девятого, но Петер прекрасно знает, какое время в Калифорнии и, если он заметит его в сети так рано, точно забеспокоится. Жан не любил врать, но этим было невозможно не пользоваться, особенно при учёте, что вся эта ложь во спасение. Спасение последних нервных клеток Петера. Да и если честно, лгать Жан умел намного лучше, чем Петер.       В общежитии USC было слишком тихо. Жан будто находился в абсолютно пустом и заброшенном мире, совсем один и единственное, что не давало ему полностью уйти в себя и раствориться в своих домыслах: тиканье настенных часов. Жан буквально чувствовал, как его это… угнетает. Ему было больно, по-настоящему больно. Но подобную боль он испытывал впервые. Он словно увядал. Но при том прекрасно знал, что ему нужно это. Нужно чтобы вскоре расцвести и стать лучше. И даже, возможно, стать тем, кто будет нужен… Петеру. Но не сейчас. У Жана никогда не повернётся язык назвать себя тем, кто действительно нужен такому сильному человеку.       Пока что, он Жан-Ворон, «Жан», который подчинялся и который молчал. Он «Жан» — сломленный мальчик и мальчик, который напоминает только об ошибках. Одно сплошное напоминание о прошлом, в котором они смогли выжить, но пока так и не сумели пережить. Они оба, кто-то в большей, кто-то в меньшей степени, сломленные мальчики. И Жан знал, что выстрадал намного меньше. Намного меньше, чем Петер и в разы меньше, чем мог бы выдержать сам. Значит он и должен меняться, верно?       Нет. Не так. Он хотел этого.       У него есть все шансы для этого, так почему он никак не может этого сделать?! Чего он боится? Он больше не в Гнезде. Разве есть смысл бояться?       Жан так сильно пытался убедить себя в отсутствии какой-либо угрозы, что сам с трудом верил себе.       Жан услышал шоркающие шаги со стороны двери и рефлекторно обернулся. В кухню зашёл Джереми: в той же красной футболке что и засыпал и красных домашних штанах в клетку, на ногах тапочки. Он был растрёпан и заспан и протирая глаза, только сейчас смог разглядеть некоего некто кто сидел за столом в шесть утра попивающим остывший кофе.       — Доброе утро, Джереми, — Жан отозвался первым.       — Доброе-доброе, — с тем же оптимизмом отозвался Нокс, широко зевнув, он прикрыл рот рукой и потянулся. — Ты выспался? Давно проснулся?       — Около часа назад, — поделился Моро, сделав глоток кофе и поправив Лисёнка, что неудобно накренился в сторону от своей кружки. — Вполне выспался. А ты?       — Я бодр и полон сил как никогда, — заметил Нокс и поставил чайник на плиту, после оглянулся на завтрак Моро и нахмурился. — Ты поел хоть?       — Съел кашу с фруктами, — упоминать о том, что в него чудом влезла вся порция Жан не стал. — Не переживай, я свой режим знаю.       — Это круто, конечно, но всё же до выхода на тренировки, надо бы его перестроить, — советует Джереми. — Вставать в пять утра и потом ждать тренировки до обеда, как-то не очень. Все силы же растратишь за день.       — Я что-нибудь с этим сделаю, — сухо отозвался Жан, хотя он явно не хотел, чтобы это так прозвучало. Он выдохнул и сделал глоток своего кофе.       — Не торопись. Лучше постепенно. Ставь себе будильник. Вставай постепенно. Сначала в десять минут, в двадцать, так постепенно и сможешь найти необходимое время, — Джереми принимается заваривать себе чай и резать бутерброды. Он никак не комментировал присутствие ещё одной персоны за столом, с которой Жан так старательно не сводил взгляда.       Моро помолчал где-то минуту, другую и когда Джереми присел неподалёку, ему от чего-то захотелось поделиться:       — Когда я проснулся, то и думал ещё немного полежать и может уснуть. Не хотел вставать и будить кого-то, — Джереми уставился на него во все глаза. — Но как только я закрыл глаза, меня начало тошнить. Горло просто раздирало.       Джереми опустил взгляд, сверля взглядом стол.       — Звучит… паршиво, — заметил Нокс и поднял голову. — По ощущениям точно намного хуже.       — Я привык, — заверил Жан, но тут же спохватился, что опять не так выразился. — В смысле, привык так рано просыпаться. По-другому, всё-таки было никак.       — Вы просыпались в пять утра? — для Нокса подобное уже было похоже на страшилку. — И то есть, вы прям вставали, и не было припуска там, ну на десять-пятнадцать минут?       Жан оглянулся на Джереми. Тот смотрел на него, терпеливо ожидая ответ.              «Обещаю, я пойму тебя»       «Ты можешь мне доверять»       «Расскажи, что тебя тревожит»              Жан позволил этим обещаниям засесть в голове. Он заставил себя поверить Джереми. Светлому человеку, что безостановочно продолжал из раза в раз, говорить с ним, успокаивать и уговаривать на что бы то ни было.       Он должен отплатить ему чем-то. Хотя бы тем же доверием, в котором Джереми так нуждался.       Жан всё же рискнул.       — Подъём в пять, час на то, чтобы собраться, умыться, позавтракать и притащиться в раздевалку, а там уже на поле и начинали разминку. И лучше было не приходить тик в тик, всегда рисковал опоздать, — разъясняет Моро. — Мы с Петером, или не опаздывали или не приходили вообще. Только так выходило.       — Сильно, — заметил Джереми. — Типо, делали себе выходной?       — «Типо» кто-то из нас отлёживался в Лазарете, — поясняет Жан, разминая и разглядывая собственные пальцы. — На первых годах, это было частое явление.       — Ну да, играть в экси и не получить травмы, всё равно что не играть вовсе! — Джереми улыбается. — Я как-то в шестом классе сломал руку. Это было то ещё! Мама такую панику подняла.       — Руки не ломали, — заметил Жан с облегчением.       «Не себе по крайней мере», — молча припомнил Жан.       — Петер много раз ломал пальцы, — вспомнил Моро. — Но он не любил оставаться в Лазарете.       — Не очень-то разумно, — хмуро заметил Нокс, Жан только усмехается на его слова. «Не разумно». Что-то примерно с таким посылом Жан и говорил ему, но Петер не слушал.       — Возможно. Но, никто из нас не хотел лишний раз быть битым, — заметил Моро и сделал ещё глоток кофе, чтобы в его горечи растворить тугой ком в горле и забыть про недоумение Джереми, которым тот его одарил.       — Погоди. «Быть битым» — это же не буквально?       — Джереми, поверь мне, я не силён в метафорах, — Жан внимательно следит за неподвижным лисёнком, что так же сидит рядом со своей чашечкой кофе. Жан не знал, что двигало им, когда он делал такую глупость. Он просто хотел. — Прости что вываливаю это.       — Всё хорошо, — тут же спохватился Нокс и суетливо принялся крутить чашку. — Это неожиданно, но не думай, что я не хочу тебя слушать. Если тебе это нужно — рассказывай. Всё что ты скажешь мне останется только между нами.       Жан сглатывает, чувствует горький привкус на губах и во рту, что быстро сменился солёным привкусом от фантомной крови. Он мотнул головой, возвращая себя в реальность.       — Подъём в пять утра был самым оптимальным вариантом, — пояснил Жан, хотя весь этот режим был такой мелкой крупицей во всём этом театре абсурда, что аж не верилось, что он говорил об этом. — Проснувшись в это время мы успевали сделать всё и в итоге выходили почти целыми. Почти, потому что… — Жан замолк на секунду, решаясь на следующие слова. — Мы были, единым целым. Мы с Петером. Он, всегда был рядом со мной и я просто не представлял своё существование без него. Он был слишком важной частью меня, и до сих пор остаётся этой моей частью, которую я никак не могу отпустить.       Моро подбирает слова, вычерчивает узоры на прозрачной чашке и вздыхает.       — Я был, по-настоящему важен для него и, боже как это ужасно звучит, я не хочу этого лишаться. Я буквально чувствую, что не выживу без этого, — Жан еле удерживает слёзы. Вжавшись в поверхность стола, он просто не мог понять, что именно его пугает. — Он, делал так много для меня, даже чересчур много. Принимал на себя удар, даже тогда, когда вполне мог не делать этого.       — Принимал удар? — Джереми чувствовал как садится голос, он судорожно пытался обработать всё что говорил ему Жан, но выходило туго. Всё это звучало очень… неприятно. И нездорово. Жан винит себя? Похоже на то. Боится оставить эти отношения?       — Ровно ноль градусов, — шёпотом произносит Жан и смотрит на лисёнка. — Человек может выжить в такой воде не более пятнадцати минут. Что бы ты сделал, если бы тебе сказали, что ты должен просидеть в ней десять минут?       Джереми отупело хлопает глазами, до момента пока Жан не поясняет.       — А он выдержал. Потому что не хотел, чтобы этому подвергся я.       Джереми просто отказывался в это верить. С одной стороны, этого просто не могло существовать в их мире, а с другой косое «P E T» на спине Ландвисона говорило само за себя.       — Слишком много всего произошло за эти годы. Мы оба, прошли через Ад и сейчас, я здесь только благодаря ему, — Джереми чувствовал, что всё равно что-то не вязалось в этом рассказе. Он ни в коем случае не подвергает сомнению слова Жана и тем не менее крутилось в голове парочка не отвеченных вопросов. Жан молчит минуту, другую и Джереми рискует спросить.       — Прости, но, мне интересно, как ты оказался в том… месте? Гнездо же? — голос Нокса заметно дрожал, но Жан не заметил этого или просто проигнорировал.       — Мне было тринадцать, а Петеру четырнадцать. Мы попали туда в один день, — Жан замолк. — Но как и почему я оказался там ответить не могу.       Джереми понимающе кивнул, но вопросов прибавилось. Тринадцать. С Петером в один день. Звучит уже не очень приятно.       — Он был совсем другим, — Жан словно бы прочитал его мысли тут же вступился за Ландвисона. — Другим, абсолютно. Он был таким мягким и пугливым. Но упёртым. Он так боялся Их.       — Их?       — Рико и Х… — Жан осёкся. — Рико и Тетцудзи. Он… какое-то время шугался их. И я мог его понять. На тот момент, я уже знал кто они такие и что им нужно.       Джереми так же не обратил внимания на его заминку.       — Им нужно было беспрекословное подчинение, — Жан продолжал, но голос заметно дрожал. — Я… начал сдаваться быстрее, чем думал. Рико был хорош в том, чтобы ломать людей и когда я понял, что ломаюсь, что-то пошло не так. Петера, словно подменили. В какой-то момент он начал давать отпор. Уже в марте он начал раздавать старшим Воронам оплеухи, в апрели впервые вышел на поле, а в мае… — Жан вздохнул, вспоминая этот кусок своей жизни и поднял со стола лисёнка, придвинув к себе поближе, сжимая его фетровую лапку. — В мае Петер впервые сам заговорил с Рико. И впервые подрался. Не самое приятное событие, но я… запомнил это навсегда. И хоть убей, но я не мог понять для чего он это делает и тем более как он это делает.       Жан качает головой.       — Я вечно буду помнить каким он был. Светлый яростный мальчишка, который всегда горел за свою правду. Я же был, холодным. Просто холодным. Я не знаю, чувствовал ли я хоть что-то до момента пока не встретил его, — Жан притягивает лисёнка ближе. — А потом всё изменилось.       Изменилось.       Что он подразумевал под этим? То как потускнели глаза Ландвисона или то как он стал «Зверем». Жан пытается вспомнить, когда это произошло, но так и не смог найти чёткой грани. После их Взросления? Жан не хотел думать об этом, но почему-то этот эпизод их Ада подходил лучше всего. После этого всё изменилось и после этого появился Зверь. И это единственное, что никто из них не смог пережить. И вряд ли когда-то сможет пережить и забыть. Жан уже давно забыл, что там Рико делал с ним в первые два года, как избивал, как издевался, всё это так мелочно по сравнению с тем, что он видел после: слёзы Петера, боль Петера, его злоба. Всё это он видел, и он был катализатором для всего этого в то время, как Петер сам из кожи вон лез, чтобы хотя бы раз увидеть его улыбку. Пускай он видел, как сияют его глаза, когда Петер пытался «незаметно» следить за ним, но все эти обожествляющие взгляды делали ему больно. Он ведь всего лишь человек, которого так неожиданно окрестили кем-то большим. Жан так боялся поверить в это.       Это всё Петер. Всё благодаря ему. Это он был больше, чем человеком. Жан бы очень хотел, чтобы Петер оказался прав во всех своих взглядах и словах, возможно, тогда бы он был больше достоин его. Но это было не так. И Жан эгоистично хотел это исправить. Он снова хотел ощутить это взгляд на себе.              — Нет, Жан. Я… не «люблю» тебя. Я обожаю тебя. Я боготворю тебя. Не просто «люблю».              Как же он тогда испугался этих слов. Но чего именно? Того что не оправдает его ожиданий или того, что уже не оправдал. Жан чувствовал себя просто жалко. Он лежал избитый на койке Лазарета, он сам позволил избить себя и сейчас принимал подобные слова. Он слишком боялся, что Петер поменяет своё мнение и сейчас он понимает это, потому что понимает, что теперь и сам не просто «любит» его.       — Жан? — севший голос Джереми оповестил Моро о существовании реальности. Он поднял на Нокса такой испуганный и туманный взгляд, что тут сглотнул от неловкости задумчиво потёр шею. — Я, правда очень сожалею о том, что вы пережили. Что пережил ты. Но слушай, ты ведь ни в чём не должен себя винить. Если ты, ну, понимаешь, хочешь отпустить это всё, то имеешь на это полное право. Прошлое не настигнет тебя. Я готов помочь тебе.       Жан вслушивается в его слова и их было приятно слышать, приятно осознавать и понимать, что, да, большая часть того ужаса позади. Впереди только их будущее и Жан просто хотел, чтобы оно действительно стало общим. А прошлое в целом ему ни к чему.       — Спасибо, Джереми, — Жан выдыхает с облегчением и смотрит на часы.       Половина седьмого.       Он поднялся с места, убирая чашки, забирает Лисёнка и движется к комнате.       — Попробую набрать Петеру, наверное, он уже проснулся.