декабрь и декаданс

утро, как и всегда, пролетает у них очень быстро: умываются, кир готовит завтрак, чай заваривает с ложкой сахара, серёжа это всё съедает, посуду помыть пытается, но его быстро прогоняют собираться в коридор. напоследок лёгкий чмок в щёку, и все объятия с поцелуями откладываются на вечер вместе с тем, как входная дверь закрывается с лёгким скрипом под торопливый стук подошвы о ступеньки. решает посидеть в телефоне. может, глянет что-то новое, то, что по телевизору не идёт. что там серёже нравится? но все планы прерывает сообщение, всплывшее сразу, как экран оказался разблокирован. странно. кто такая мария? Maria Добрый вечер , Сергей у вас ? вчера ночью. ну нихуя себе вечер! странный вопрос, кир решает ответить максимально аккуратно. вы Вы кто? Maria Его мама . Вы же его друг , верно ? ответ такой же моментальный, как и наплывшее отвращение. неужели женщина вспомнила про своего сына только через несколько недель? ну, если не считать её вчерашнее пьяное написывание бессмысленной хуйни. вы И что вам нужно? Maria Что бы он домой вернулся . вы А ему это не нужно. До свидания Maria До 18 лет я несу за него ответственность . А он непонятно где . И непонятно с кем ! вы Очень вовремя вы очнулись Его уже несколько недель дома нет, и отправлять его к вам я не собираюсь Maria Я его мать ! вы Наслышан, какая вы мать Ребенка бьют, постоянно наказывают, у него денег на карманные нет, в школе поесть не может Дерется с одноклассниками Дожил бы до восемнадцати и сам от вас съехал, но получилось раньше Maria А вы ему кто простите , отец , чтобы такое говорить ?! Я за него ответственность несу , а у вас непонятно что в голове . вы Сережа уже под пристальным вниманием учителей, если и я подключусь, то дойдет до органов опеки Оно вам надо? вы (ответ) ->Я за него ответственность несу ... У меня в голове больше за него беспокойства, чем у вас. Это у вас надо спрашивать, что в голове Maria Понятно , почему так о нем волнуетесь . Нездоровые у вас наклонности . что-то под черепом шевелится. черви проснулись? вы Что? Maria Я ознакомлена с вашей перепиской . блять. вы И что в ней не так? Maria Кир , где ваша жена ? Дети у вас есть ? И сколько вам лет поточнее можно ? Вы – взрослый мужчина . Общаетесь с школьником . Он у вас живет . вы Если бы я плохо с ним обращался, он бы сбежал от меня так же, как и от вас собственные аргументы кажутся достаточно весомыми. нужно будет потом обо всём серёже рассказать. Maria Кто знает , как вы можете использовать его доверие . Хотя по вашей переписке уже все понятно . Скажите , вы своего племянника так же как моего Сергея любите ? вы Что? Я не хочу с вами разговаривать Все на что стоит обратить внимание я уже расписал Maria Соберите вещи Сергея . Я зайду за ним сегодня . вы Нет Я же сказал, что вам его не отдам Maria Вы тюрьмы боитесь ? Вам отец что - нибудь о ней рассказывал ? слишком много у неё информации. откуда? червяки расползаются, катаются по извилинам, заполняют все мысли своей отвратительной тревогой. всё нехорошо. всё очень плохо. вы Сергею есть шестнадцать Меня не за что привлечь Maria Уже и таким делитесь ? Наркотики пробовали ? Балуетесь ? Найдут же . вы Угрожать мне не надо Я с этим могу в милицию пойти Maria Там уже все решено касательно вашей судьбы . Не сложно посадить лет на 10 . он совсем недавно проснулся, туго, плохо соображает, а на него давят и давят, принуждая подписать себе один из двух приговоров: либо самому в тюрьму отправиться, либо отправить в самую настоящую тюрьму серёжу. и ведь общаться с ним тоже не выйдет: скорее всего, все его слова в интернете будут ныне под жестким контролем родителей. нужно хотя бы объясниться. рассказать. лично, ведь, скорее всего, у конченной мамашки есть доступ к серёжиному аккаунту. нужно обсудить и решить, что делать. нужно приложить все усилия, чтобы остаться по итогу вместе. Maria Вы не ответили на вопрос про племянника . Максима . Давно в их дом вызывали пожарных ? угроза за угрозой. тошнота поступает к горлу так, что терпеть уже просто невозможно: личинки просятся наружу с невероятной силой. хотят покинуть это уже вернувшее тягу к жизни тело, ещё не успевшее вновь разочароваться. осознание медленное, голову кружит, руки вновь в пляс пускаются по дивану, стремясь нащупать одеяло и закутаться в него посильнее, желательно вообще себя нахуй задушить. о чем он вообще думал? любовь к серёже, грязная и неправильная, даже сейчас застилает глаза своей вылизанной нежностью. ложь. так быть не должно. и место этого подростка как было не с ним, так и остаётся. у них разные интересы, разные перспективы, и схожи они лишь своим несчастьем. нашли что-то в друге, слились и остались так висеть коконом, но не сразу распознали, что кокон-то – петля. желание на стенку лезть сейчас как никогда раньше сильное: никакой наполовину отбитый череп не пересилит боль душевную, поражающую разом абсолютно все органы, пока гниющий мозг диктует уже новые, отравленные условия для тела, ведущие его только к гибели. он вновь разрушит всё своими руками. вновь убежит, даже не попытавшись бороться. поставит себя выше того, кого любит.

это иллюзия выбора. он изначально проиграл.

вы Адрес знаете? После трех Maria Отлично . должно быть, перед серёжей кир уже палится, показывая во всей красе своё лицо бесконечно убитое, но тот ничего не говорит. не промелькивает в его речи ничего, во взгляде, он лишь со спокойствием и ноткой радости о дне своём школьном рассказывает. сегодня, благо, отстали от него, не дергали и не издевались, учителя контрольными не завалили. было спокойно. даже девочка какая-то подошла поболтать, и акумов с полугордостью описывал, как она мялась и запиналась при разговоре. возможно, было бы круче, будь она сейчас на месте кира. – суп ещё остался? – да. – кир телефон включает. два сорок. поесть ещё времени хватает, тем более, что дома акуму явно вместо того, чтобы накормить, отпиздят за своевольность. нельзя его отпускать. и похуй на тюрьму. мозг подбрасывает созданную чувствительным воображением картинку: на ней из родного окна валит чёрный дым, мешается с огнём, шторы догорают, а пожарные, ворвавшиеся в последний момент, находят внутри только обгоревшие кости. – нормально всё? – заметил всё-таки, блять. кир лишь улыбается натянуто, неестественно, и к холодильнику отворачивается. последствия истерики идеально скрыл душ и собственные волосы, но мурашки и явную тряску ничто скрыть не способно. ему страшно. ни в каком случае не было бы хорошо. что будет ощущать кир, выбрав любовь вместо близких родственников? а что он же будет ощущать, выбрав вариант противоположный? грызть будет по-разному, только в одном случае все останутся живы, разве что остатки здравомыслия полетят к чертям на растерзание, а в другом – на его руках окажется кровь, что не смоется никогда, а если не смотреть, то едкий запах уничтожит лёгкие; придётся тереть до крови уже собственной, до мяса и кости, ампутировать конечности, но красная жидкость, не принятая за чужеродную, всё равно пройдёт по венам до самого мозга, заставив произойти непоправимому. звонок в дверь. – кто это? – серёжа глядит в его глаза с почти детской наивностью. мерзость. и кир, находясь в абсолютно здравом уме, клюнул на такое? на очевидного ребёнка, школьника, обладателя такой детской внешности и интересов? даже его тело, пускай курседов и не разглядывал особо, явно выглядело далеко не взросло. любые возражения стёрты. серёжа должен уйти домой. – не знаю. пойду открою. – но шаг очень тяжёлый. безжизненный. сердце колотится как ебанутое, но мозг уже не просит остановиться: кир, словно в трансе, открывает позвонившему дверь в подъезд и быстро скрывается за дверью в комнату. там, в пакете чёрном из магазина (рюкзак серёжа в школу забрал), сложены аккуратно все вещи. немногочисленные, ведь много ли унесёт ребёнок? много ли ему нужно? звонят уже в дверь. – кир, это странно. – серёжа подходит сзади, тут же прижимая в свои объятия. все места, куда улеглись эти нежные руки, куда прижалось хрупкое тело, вспыхивают в то же мгновение огнём настолько ярким, что всю улицу, по ощущениям, можно осветить. и слёзинка, скатившаяся быстро по щеке, очевидно, ничто иное, как конденсат. – а что в пакете? – пусти. у акумы взгляд максимально недоумевающий. грустный даже. кир замечает это мельком, и картина стоит перед глазами всё время, пока трясущиеся руки разбираются с замками. неторопливо, без желания, а надоевшая мелодия всё кричит и кричит, пробивая барабанные перепонки острой иглой. хочется лишиться слуха. запереться с серёжей в вакууме. на пороге женщина. сложно сказать, сколько ей лет по виду: лицо поплывшее, явно опухшее, волосы русые распущены, на теле – серый свитер, явно жизнь повидавший, а ниже кир и не смотрел. не успел. – я же написал, после трёх. – даже в проигрышном положении кир умудряется показывать когти и шипеть, но увы, против железной, раскалённой сетки ему ничего не сделать. – ничего страшного. – отвечает она размазанно, будто специально громко, чтобы все, находящиеся в квартире и вне неё, прекрасно всё услышали. – где сергей? серёжа выходит из комнаты медленно, неуверенно, но взгляд между киром и собственной матерью перекидывает очень быстро, словно пытаясь сообразить, что вообще происходит. женщина на это лишь предовольно, победно улыбается: видно, радуется, что не зря запугала. взрослого, блять, мужика. очередной укол стыда куда-то в мозг, но уже за собственную беспомощность. – кир?.. – одевайся. тебе домой пора. – быстрым шагом мимо застывшего серёжи в комнату, за вещами. пакет в руке ощущается тяжёлым, но не таким неподъемным, каким был во время сбора. – я не хочу... – более беспомощный, чем кир, сейчас, наверное, серёжа. стоит в стороне, сжался, напуганными глазами сверлит единственного, кто может его сейчас спасти, а в ответ на получает ни капли сочувствия: курседов прячется, в ответ не смотрит, отмахивается и указывает на небрежно разбросанные по прихожей кроссовки. – я хочу остаться с тобой... – погостил и хватит, сергей. – мария терпением явно не отличилась. максимум, чтобы может сделать кир, это отдать ей пакет, который она тут же сжимает в руке крепко, настойчиво, а носком обуви начинает отбивать незамысловатый ритм. – нужно домой. отец ждёт. у серёжи на глазах слёзы. он ждёт спасения, ждёт слова кира как что-то, что способно решит всё. он не понимает... нет, не «не понимает», он не знает. если бы знал, если бы кир рассказал ему всё, возможно, они бы что-то придумали. было время. он мог всё исправить. никаким «неправильно» и не пахнет сейчас, как минимум, не от того. неважным кажется то, что начало ещё недавно с такой силой беспокоить; в состоянии аффекта кир разрушил то, что так боялся сломать. сделал то, чего мог с лёгкостью избежать. не увидел выхода там, где он был очевиден. испортил один, а страдать будут оба. – собирайся и уходи. – они убьют меня... – тебе пора. – они у меня всё заберут... топот усиливается. невозможная пытка для мозга. – кончай истерить. – мы же больше не увидимся... – и слава богу. молчание не воцаряется, ведь затихает лишь серёжа. топот по прежнему звучит, кажется, во что-то знакомое выливается, не разобрать: остатки мозга дожирают личинки, скатываются ниже куда-то, забивают лёгкие, и сердце, ещё продолжающее с усилиями качать кровь, прогрызают насквозь. акумов быстро надевает обувь; шнурки завязывает медленно, криво-косо, бантики явно развяжутся совсем скоро, но ему, кажется, плевать. да и видит он явно мало чего: теперь взор его застилают не только волосы, но и слёзы. по крайней мере, вряд ли в обычном состоянии он бы так сильно стукнулся о входную дверь, пытаясь выйти из квартиры. – ...даже с ними будет лучше, чем с тобой. женщина на небольших каблучках разворачивается, сына под руку подхватывая, и ведёт его к лифту. тот словно смирился, не сопротивляется совершенно, пускай и еле тащится, явно нехотя: должно быть, до сих пор не верит, что его так вероломно предали, или наоборот, полностью смирился и оказался этим фактом вымотан. держаться стало невозможно. и глядит кир вслед мучительнице и её жертве уже не так спокойно и безразлично, а с ярким сожалением и ненавистью к самому себе. хочется рвануть за акумой, остановить произвол, не позволить случиться тому, на что он подписал подростка сам, но ноги, прилипшие к земле, и возможности двинуться не дают. двери лифта открываются с характерным шумом. кто знает, что на серёжу нашло, когда он решил в последний раз обернуться: во взгляде его читается бесконечная усталость вперемешку с открытой неприязнью, и только эта адская смесь смогла наконец разморозить застывшее тело. дверь закрыта на все замки, а перед глазами стоит картинка такая яркая, что любой художник подбору цветов бы обзавидовался. она теперь будет висеть на каждой стене, сопровождать курседова каждую минуту жизни, прошибать насквозь так же, как прошибла в моменте. – блять, надеюсь, ты это не увидел... – квартира мгновенно давит своей гробовой тишиной, одиночеством, и привычный холод окутывает всё тело, как добрая мать одеялом накрывает ребёнка, ещё не научившегося делать это самостоятельно. нужно поговорить хоть с кем-то. пачка сигарет уже заканчивается, а тряску всё не получается унять. на теле халат старый, тёплый, на ногах носки зимние, но всё равно холодно так, словно он на мороз вышел. странно. какой мороз в мае? разум по ощущениям ещё находится где-то далеко, и ситуация с серёжей не воспринимается как что-то настолько ужасное, чтобы с жизнью покончить, но уже безумно тяжко. хотя, может, это влияние сигарет? сколько там ещё осталось? нужно будет сходить в магазин.

***

утро. новых сообщений нет.

***

утро. или уже день? новых сообщений нет.

***

вечер. новых сообщений нет.

***

ночь. сколько уже дней прошло? новых сообщений нет.

***

вечер. брат вчера звонил. перезвонить?

***

абсолютная разбитость. кир почти не следит за временем, датами; ему не интересен телевизор, не хочется пить чай, от сигарет тошнит. суп, наверное, уже стух, а макароны и подавно. нужно что-то поесть, но не хочется. ничего не хочется. попытка встать на ноги закончилась очередным саморазрушением: собираясь почистить зубы, он случайно перепутал щётку, взяв в руки ту, что, видимо, забыл кинуть в пакет: чёрно-синяя, взятая из ящика, ведь свою акума дома оставил. как смешно вышло! крики детей на улице раздражают. закрыл окно. теперь жарко. вставать не хочется, одеяло положил так, будто кто-то обнимает. приятно. к серёже хочется. попытка заварить чай закончилась разбитой кружкой, в целом, полностью олицетворяющей его состояние. а кружка-то неплохой была, кто ж знал, что кир так разозлится, ощутив не приторную сладость напитка, а, неожиданно для себя, солёность? совсем необычно для него так резко срываться. собирать кусочки керамики не хочется, но надо, а то наступит и станет лишь хуже. раз, два, три, собирает в ладонь мелкие осколки с пола – как удар сверху, снизу, сбоку, прилетает всё то, от чего он пытается уйти так сильно: собственное предательство. уже настолько приелось, что кажется навязанным, ненастоящим, эмоции – выдуманными. он точно не спит? яркая боль разрезает конечность. быстрый взгляд вниз: да, явно не сон то, что от осколков кружки, до крови режущих руку, ему больно. в сон поклонило. потом с кровью разберётся. жизнь похожа на суматоху, но ничего не происходит. он падает и встаёт на ноги; умирает от передозировки и оказывается на сцене вновь; разлетается на мелкие частицы и собирается во что-то целое; и так каждый раз, за секунду несколько вариаций одновременно со всех сторон. в ушах жужжит, голова не соображает, мозг всё ещё не восстановился. и хорошо: в суматохе оказалось гораздо спокойнее, чем в суровой реальности, только и умеющей, что ломать и разочаровывать.

***

вечер. новых сообщений нет. а чего он ждёт от человека, которого сам предал? или, возможно, у серёжи правда всё забрали. нужно извиниться лично. или, возможно, серёжу будут забирать, и киру станет лишь хуже за попытку взаимодействия. что ему делать?

из этой ситуации нет выхода. он потерялся.