декабрь и декаданс

спать решают вместе, на одном диване, ныне разложенном. дело крайне смущающее, пускай и оба мужчины. возможно, таковым не было бы, не вкинь серёжа тот невнятный факт о своей ориентации, а кир не забей себе этим всю и без того забитую голову. и как избавиться теперь? не уединиться привычно, не сходить покурить и не поссать с открытой дверью, насвистывая на всю квартиру какую-нибудь мелодию от скуки, потому что он банально не один. и мало того, что не один, блять, ещё и в компании человека крайне ему симпатичного, сидящего сейчас слишком близко и обнимающего за руку во время просмотра очередного бреда по телевизору. и как вообще на это реагировать? забить? нет, забить нельзя по трём причинам: первая – уже очевидная, и в объяснении не нуждается; вторая – рука сейчас в очень неприятном положении, ещё и, сука, затекает; третья – в чужих объятиях пиздецки жарко, и непонятно, акумов так на него действует или это батареи в кои-то веки нормально греть начали. – а ты во сколько ложишься обычно? – не знаю, всегда по-разному. больше от тебя зависит. – от меня? – ага. когда пишешь "спокойной ночи", тогда и иду. и за очередное вечернее откровение ни капли не стыдно. может, из-за того всё, что серёжа объятиями своими разморил, может, из-за того, что кир и без того наговорил прилично. – слушай, а я тебе нравлюсь? – хватка на руке становится чуть крепче, а зелёные глазки теперь смотрят прямо на него. в чём дело? – ну да, ты славный малый. – кир отвечает так, как расслабленный мозг ему велит, не задумываясь ни на секунду. – нет, как мальчик. – чужой голос становится тише, томнее, увереннее. всё ещё не понимает. – как друг, типа? – нет, как парень. – а в следующий раз "мужчина" скажешь? как-то ты быстро растёшь. – ухмыляется слабо. – да крутой ты, я же сказал. – кир, ты что, пьяный? – не сразу уловив чужих телодвижений, кир сначала пытается уйти, сбежать, но лишь сильнее сжимается в спинку дивана, глядя теперь прямо перед собой на безумно неловко сидящего на его коленях серёжу. – я спрашиваю про другое "нравлюсь". – про какое? – мир плывёт перед глазами, по ощущениям стало лишь жарче, так ещё и жмущееся к нему тело настолько, блять, горячее, что можно обжечься. – ты крутой друг, правда... – ты правда не понимаешь, о чём я говорю, или просто притворяешься? – акумов, по ощущениям, придвинулся к нему ещё ближе, но бежать некуда, что от чужих рук, ограничивающих любые движения телом и головой, что от губ, приблизившихся максимально слишком быстро и ненадолго, чтобы кир успел хоть что-то почувствовать.

пиздец.

– серёжа, нет. – курседов честно пытается быть строгим даже тогда, когда голос дрожит от волнения, тело расплавилось и безвольными макаронинами повисли руки, а лицо выражает столько чувств и эмоций, сколько не выражало никогда. его, по ощущениям, сейчас просто разорвёт изнутри водородной бомбой, и всё живое в радиусе сотни километров либо умрёт, либо получит увечья. – кир, да. – новый поцелуй кир ловит уже щекой, на что получает крайне неодобрительный взгляд акумова. – я же вижу, как ты на меня смотришь. – как я на тебя смотрю? мы что, в дешёвом сериале? – отвечает тихо, уворачиваясь от чужих губ вновь. – нельзя, отстань. слезь с меня. – ну почему нельзя? – хнычет прямо как ребёнок, впиваясь пальцами худыми в чужие не менее худые плечи. – ты нравишься мне, а я – тебе. мне есть шестнадцать. что ещё нужно? – я тебе в отцы гожусь. – слова про симпатию решил проигнорировать. нет, на взаимность он точно не рассчитывал! это не может быть правдой, это точно или сон, или серёжа над ним насмехается, или, блять, вообще хуй знает, что происходит! – какая разница, сколько тебе лет? любви все возрасты покорны. – тупая фраза. всё, серёж, правда, перестань, мне неприятно. – почему это тупая? – потому что не покорны нихуя, и взрослый мужик никаким боком не должен вступать в подобного рода отношения со школьником. – мне есть шестнадцать... – да всё равно мне. ты ещё несовершеннолетний, во-первых, во-вторых, ты уверен, что я вообще тебе нравлюсь? у подростков в твоём возрасте пиздецки бушуют гормоны. я же знаю, сам таким был. – пубертатных пацанов тянет на сисястых бабищ, почему тогда меня тогда на такого скуфяру как ты потянуло? это чувства, кир, я уверен. – непонятное слово курседов решает проигнорировать и выкинуть из головы, чтобы спустя мгновение заткнуть уже другим. отчего-то слова серёжи, глядящего на него обеспокоенно и даже чуть расстроенно, показались самой настоящей истиной. а вдруг правда – то, что подросток наивно влюбился в того, кто окружил своим вниманием и заботой, кто всегда был рядом и ни разу не отвернулся? в действительности правдоподобно. пиздец. – ...я не знаю. – что? – тебя вообще разница в возрасте не напрягает? – уже говорил. нет. – я так не могу. – да блять. – грусть в чужом взгляде сменяется на легкое раздражение, и градус его повышается с каждым движением бледной руки по телу, не сдерживаемой ничем и никем: кир, словно под гипнозом, сидит смирно, дожидаясь окончания фразы, а когда приходит в себя – чужая ладонь уже лежит в аккурат на его пахе. – нахуя ты всё усложняешь? – серёжа, убери. – не уберу. – ...ладно, что мне сделать, чтобы ты убрал руку? – ты и так уже достаточно хуйни сделал. – пальцы лезут дальше, и кир, в ту же секунду схвативший акумова за предплечье, оказывает им такое себе сопротивление из банального страха причинить боль. – может, если я тебе подрочу, то дойдёт наконец? – серёж, тебе говорили когда-нибудь, что если дрочить человеку против его воли, то это можно считать за изнасилование? – а ты прям против? – чужие губы вновь слишком близко. не отстраняется: терять нечего. – нет, мне кажется, что ты в ебаном восторге от того, что тебя наконец потрогала именно моя рука, настоящая, а не та, что ты себе навоображал, пока на меня дрочил. тяжёлый вздох сдержать невозможно. неправда, но одни мысли об этом заставляют разбудить уснувшее крепким сном воображение на пару с пошлой мерзостью, что сразу начинает кидать на глаза свои самые разные творения. – замолчи. – а ты заставь. впервые кир тянется и целует сам. непривычно, малейшие навыки растеряны ещё несколько десятилетий назад, да и будь они сейчас, мало бы чем помогли: сосался он всегда на уровне первоклассника, и то, это "детским чмоком" называется, а не чем-то полноценным. и удивительно, то серёжа в ответ на стыдобу эту даже не смеётся тихо в самые губы, а отвечает с ответным напором, вновь ведёт рукой своей до самого низа, пока наконец не касается. напрямую. – ...блять, стой. – серёжа выглядит очень озадаченным их внезапной остановкой. и правда, кто бы не испытывал что-то схожее, глядя на высказавшего подобного рода просьбу и видя перед собой чистую похоть и адское желание прикосновений, что не удовлетворялось долгие годы? – если хочешь, я тебе подрочу, но мне... мне не надо. – почему это? – я не уверен, что у меня встанет. – ты разве не хочешь? – пальцы легонько сжимают у основания, выбивая легкий, чуть удивлённый вздох. – ты стал твёрже. – боже мой, заткнись, я умоляю тебя... – так в чём дело? – ...я не помню, когда в последний раз дрочил, и не знаю, хочу ли вообще чего-то подобного. – но тебе ведь нравится то, что я делаю? – лёгкое движение уже вызывает бурю эмоций. кир глушит, позволяя вырваться наружу лишь лёгкому вздоху, разорвавшему на части тишину и послужившему словно призывом к действиям для серёжи: иначе не объяснить, почему он вдруг стал гораздо сильнее давить своим телом, губами вновь вжался в чужие, а пальцами продолжил свои нехитрые движения. – блять, ну хватит, прошу... – сколько времени прошло, что говорит в голове мысленный отсчёт? две минуты? может, три? пару раз сбился, пиздецки хотелось кашлять. и важно из всего этого лишь то, что ничего не изменилось, разве что кожа из-за отсутствия какой-либо смазки начала побаливать. – ты че, импотент? – от него наконец отстраняются и даже любезно поправляют резинку трусов. – ...нет. возможно, это из-за образа жизни. отдышаться ему не дают, сразу в новый поцелуй вовлекая, а руки чужие ведут за собой, укладывая ладони более большие, чем собственные, на почти костлявые бёдра. курсед словно на автомате движется ближе, пальцами заползает под чужую одежду... "не смей" твердит разум, "рискни" кричат в другое ухо резко вспыхнувшие чувства, и курседов слышит только тех, кто громче. ниже – смелее, член аккуратно обхватывает ладонью, стон – показатель верности действий. вверх-вниз, медленно и размашисто, как делал когда-то себе сам, заставляет чужое тело жаться к нему, скулить и ныть в плечо, лезть целоваться и отрываться почти сразу, чтобы шепнуть что-то или выдать очередной стон. нравится делать любимому человеку приятно, всё внутри цветёт и благоухает, а мелодия, заигравшая внезапно из самого сердца, сливается воедино с чужими вздохами. серёжа во сне жмётся к нему, тихонько посапывая, чистенький и переодетый, а кир лежит смирно, разглядывая потолок: не может заставить себя закрыть глаза и провалиться вновь в бездну, дающую ощущение спокойствия и безопасности. что он вообще натворил? проебался, показав чувства ребёнку, получил невнятное ответное признание и помог расслабиться. в моменте было классно, сейчас – не особо. он повёлся, вступил в игру и в ней же проебался, позволив одержать над собой верх. позволив подумать, что правда есть шанс у такой порочной, неправильной и мерзкой связи. наверное, нужно прекратить это. объятия стали крепче. нет, определённо не здесь и не сейчас. а когда? когда он будет готов поставить перед фактом ждущего от него тепла и любви ребёнка? наверное, никогда, ведь несмотря на возраст, ментально кир ощущает себя точно таким же маленьким, забитым и потерянным, но нашедшим наконец смысл жить дальше. с этим и наконец погружается в сон крайне рваный и беспокойный, наполненный кошмарами и переживаниями, серёжей, а когда просыпается, кажется, несколько раз за всю ночь – не успокаивает самого себя, а успокаивается благодаря тёплым рукам, неизменно обвившим тело.