Отражение души

— Джисон, ты можешь подойти, — тяжёлая рука аккурат ложится на спину, втирая охрипший голос неизвестного мальчику человека. Женщина, наверное. Он бы не удивился, если бы это оказалась бабушка, которую он никогда не видел. Рука тяжёлая, ребристая, поглаживает спину и всё подталкивает к небольшой группе людей, что стоят, опустивши голову вокруг коробки. Лучше бы это был обувной ящик. Но, наверное, так нельзя думать о черном гробе и выпуклом теле, что зовётся отцом. Тяжёлые тучи гематомой расползаются по небу, временами харкаются крупными каплями дождя, охлаждая землю. Если бы Джисону не было пятнадцать, он бы, наверное, подумал, что сейчас было бы как раз закурить. Но Джисону пятнадцать и всё о чем он думает — свобода. Пусть и такая болезненная в лице осунувшейся и за несколько дней постаревшей матери. Крышка гроба невнятно поскрипывает, а черная деревянная коробка прямоугольной улыбкой припечатывается к Джисоновому взгляду. Разгоряченные щеки опаляет лишь слабый мартовский ветер. С весной пришла смерть. С весной пришла новая жизнь. Лицо отца серое и всё такое же суровое. Окаменелое. Густота бровей сохранилась, а вот напущенная строгость куда-то ушла, и Джисон поклялся бы, что он впервые видит такое умиротворённое лицо отца. Впервые рядом с ним не сковывает холод. Впервые рядом с ним хочется побыть чуть дольше. Неужели для того, чтобы почувствовать себя сыном, а не подопытной крысой пришлось повстречаться со смертью? — Джисон? Голос раздражающий, хочется крикнуть и осечь женщину, что все время подталкивает его ближе к гробу. Лучше бы отца кремировали, как большинство людей. Лучше бы Джисон так и не увидел этого лица и не ощутил тянущее за сердце отчаяние. Отца нет. Должно быть, это свобода? Или новая клетка в лице не любящей его матери? Рука мелко подрагивает, как последний лист на дереве, что стойко выдерживал холод и ветер. Но и он рассыпался. Как и Джисон, когда рука случайно прошлась по одеревенелой и ледяной отца, когда один маленький цветочек опустился тому в ноги, когда последняя крупица надежды на что-то более лучшее рассыпалась с землёй, которую начали сгустками заталкивать в яму. Похоронен как герой. Похоронен как тиран. Похоронен, все же, как отец всего с одной слезой, что вполне могла оказаться каплей дождя. Но Джисон отчётливо почувствовал жжение на правой щеке. И стянутый узел в горле. — Джисон… — рука ложится на спину, сжимая плечо, окутанное кожей. Парень стискивает зубы, проводя большим пальцем по стеблю белой розы, по местам, где ранее у нее были шипы. Оставили беззащитной. Открытой нараспашку. Обвязали черной траурной лентой и предначертали смерть. Чан за спиной опускает голову, мнимо прося друга развернуться. На мужчине черный костюм, выглаженный и выпаренный, чтобы не единой складочки, рубца, помятости. Не будет удивления, если и воротник накрахмален, а запонки, что блестят на подкатанных рукавах пиджака, стоят лишних нулей в счёте. Его взгляд пустой, но блуждающий. Скорее всего, по закоулкам памяти, где остались ещё черты лица родного человека, хриплый голос и запах отцовского пиджака, который он снимал и вешал на спинку стула за кухонным столом, когда приходил домой. Чан отца любил. Что говорить, Джисон чанового отца любил тоже. Той любовью, которой не мог полюбить своего. Чан не побрезговал познакомить Джисона с семьёй, с матерью и отцом, которые на какое-то время приютили потерявшего всего парня и помогли снова обрести себя. Немного в боли, которая была ответственностью одного лишь Джисона — был шанс иметь другое место при компании «CB». Джисон остался на пути, который был привычен. Джисон смотрит на две белых розы. Лепестки цветка слегка подогнулись, спрятались от тяжёлый снеговых туч. На волосы порохом ложится снег, путается в прядях, остужая накопившиеся эмоции. Дойти до колумбария легко, остановиться напротив улыбающейся фотографии Чанова отца чуть сложнее, а не уйти в воспоминания и не видеть перед глазами холодное, бледное и окаменевшее лицо собственного отца ещё сложнее. Роза ложится на белый мрамор, сливаясь цветом и душой, которую в нее вложил Джисон. Каждый день отрывает по части себя. Раздаривает, наверное. Как перед предначертанной смертью. Щеки колет слабый мороз. Целует в отяжелевшие веки. Улица встречает гудением скорбящих лиц. Чан маячит где-то за спиной, оставаясь рядом с матерью. Джисон вбирает в лёгкие побольше воздуха, оттягивая давящий шарф. Руки сами тянутся к пачке сигарет. Хотелось бы забыться не в них, а в теплом теле, что сейчас дома, скорее всего бездумно перелистывает каналы на телевизоре и ожидает Джисона. Но сегодня будет сложный день. И Джисон придет снова поздно. Помимо похорон его ждёт ещё одно дело. И лучше бы после этого Джисона никому не трогать. Разорвет, не моргнув. Вместе с сигаретой Джисон в пальцах крутит маленькую бумажку. Несколько цифр, корявый почерк спящего Ёнбока и тайна, что уже сегодня будет раскрыта. Беспокоит только Минхо. Соскрести его в ту ночь с пола своей ванной комнаты стоило больших усилий. Минхо плакал, когда Джисон опустился на колени и пытался привести его в чувства. Он это делал беззвучно, словно боясь вобрать в легкие чуть больше воздуха и отпустить себя с громкими всхлипами и болью. Его плечи только легонько подпрыгивали, а веки были плотно зажмурены. У Джисона бешено колотилось сердце, когда парень жался холодным влажным носом к его щеке, вбирал в себя запах, надеясь, что Хан не исчезнет. Не исчез. Но временно пропал, обещая, что всё наладится. В мыслях — хаос. И непонятно от чего плакал Минхо. Он до сих пор задумчиво молчит, бросает вялые фразы, но прижимается к телу Джисона безоговорочно, ища там тепла. Джисон это тепло скоро совсем раздарит. И эта бумажка, что стоила Ёнбоку части жизни, может разрушить Минхо вновь. Но она стоила Ёнбоку всего. Отходя от колумбария, Джисон щелкает зажигалкой, обжигая кончики пальцев. Эта игра вышла на финишную прямую. За близких — по головам.

***

Ночь накатывает быстро. Город — флуоресцентная клоака, клокочущая под ногами и над головой. Магазины — позвонки, а темные переулки, что как отрофированные мышцы волочатся сзади, затягивают сильнее в свои склизкие лапы. Джисон выкуривает уже третью сигарету. Лимит исчерпан. В нагрудном кармане куртки шуршат бумаги. На них высеченные машинным шрифтом буквы и вялый смех Джисона, который прилип к белым листам, когда он их увидел. Хватило пробежаться глазами, не отходя даже от ячейки хранения. А после сфотографировать и послать Чану, оставив это все гнить в первой попавшейся урне. Только письмо, написанное вручную Ёнбоком, неприятно колет у сердца. Джисон то и дело тянется к карману и потирает грудь ладонью, словно эта бумажка прожигает в теле дыру. Голова чистая. То ли от выкуренных друг за другом сигарет, то ли от осознания — защищать придется теперь не Чана. Эта сложная игра, в которой компания друга является лишь пешкой, затянулась слишком надолго. И не имела никакого смысла и угрозы для бизнеса. Так плевок под ноги, заставивший попотеть. И все же, угрозы поставкам вполне реальные. Вот только он не знает, что всё перенеслось. Джисон отлипает от стены, прекращая поглощать строчки письма, и тянет свои ноги в сторону дома, шлепая по слякоти. Но в мыслях — всё ещё текст, порождающий в Джисоне первые искры злости. «У меня мало времени и мало слов. Объясню грубо, но по факту. Тогда, когда ты принес мне папку с информацией о Минхо, я был прав, что он ни в чем не виноват. Признаю, я допустил ошибку, как и Чан. Что Минхо, что он слишком красивы. Не знаю, как у Минхо, но у него ещё в придачу завлекающая харизма. Взгляд дикой кошки. Убиться можно и пасть на колени. Это и произошло. Я всегда думал, что моя система безопасности хороша, но стоило кому-то проникнуть в мое сердце чуть дальше, как она развалилась. Будь осторожен. Прочти все бумаги, что в ячейке. Минсок опасен. Но не для тебя и Чана.

Ф.»

Джисон вздыхает, пиная маленький камень по асфальту; вслушивается в размеренное постукивание конденсата от кондиционера по козырькам окон . Ветер потрошит вьющиеся пряди, сам путаясь между ними, и охлаждает разум. Джисон замирает, стоит постороннему звуку проникнуть в мысли. Сердце стопорится вместе с ним, чтобы только слышать, но не ощущать. В спину приходится удар из-за угла, Джисон перехватывает чью-то руку, но неизвестный этим пользуется, утягивая парня в гараж. И тепло с запястья исчезает. Джисон слабо стонет, ощущая тупую боль в затылке. Только сволочи нападают со спины, и у Джисона эта мысль почти вырывается изо рта, но его затыкает шаткое очертание тела в темноте небольшого гаража. Помещение пустое, похожее на игральную кость. Голая коробка с облезшей штукатуркой и мельком пробегающими пауками. Пыль слепит раздраженные глаза, мешая Джисону рассмотреть человека. Вдруг щелкает зажигалка, освещая маленьким синеватым огоньком пространство. Острая линия челюсти, отшлифованный наждачной нос, вздернутые уголки губ и режущий взгляд; парень, вылепленный из папье-маше, так похожий на того, что сейчас сидит у Джисона дома и, наверное, что-то готовит на ужин. — Минхо? — Джисон отлепляет себя от пола, сам тушуясь от эха собственного голоса. В стены врезается колючий смех. — Не придуривайся, я считаю тебя умнее, — парень хмыкает в конце, выпуская изо рта клуб дыма. В лёгкие сразу впивается слабый алкогольный запах. К Джисону тянется рука с непонятно откуда взявшимся стаканом красного вина, — не порти первое впечатление. Выпьешь со мной? — Я не пью, — врёт, но отсекает. Лица парня напротив снова не разглядеть. Джисон отступает назад, больше не делая и шага. Рядом с ним небольшая щель, пропускающая свет от уличного фонаря. Если и убивать, то смотря в глаза. Руки прячутся в карманы куртки, нащупывая излюбленные холодные кастеты, и стискивают их в ладонях. Благодаря небольшому пространству до парня будет легко добраться. А оставить пару переломанных костей — и то проще. — Очень жаль. Ваше вино и правда вкусное. И очень жаль, что приходится всё это портить, — парень делает последнюю затяжку, откидывая бычок сигареты в сторону и отпивая пару глотков из бокала. Стакан со звоном разбивается об асфальт, стоит руке опуститься. Джисон даже не вздрагивает — вполне очевидный ход. — И, Джисон, достань свои ручки из карманов. Я не хочу видеть эти игрушки. У меня есть получше. Давящую тишину препарирует треск затвора. Парень играется с оружием, перекидывая его из руки в руку. — Ты трус, Минсок, — Джисон упирается спиной в стену, поглядывая на движущийся облик. Несколько шагов, и можно разглядеть лицо. Оно похоже на лицо Минхо, но в другом обличие — жёстком, насмехающимся, играющим. В глазах азарт, по жилам — чернь. Они с Джисоном в одной комнате создают убийственное комбо. Их руки опорочены. Но ужасное сходство этого парня с Минхо выбивает из Джисона воздух, одни лишь волосы блестят черным натуральным цветом, а на крылышке носа — пустота. Да и сердце в двое меньше. Пойти против брата — куда ещё ниже? — Я тогда ушел не потому, что тебя боялся, Джисон-и. Было рано вскрывать карты, да и за вами с Минхо так интересно наблюдать. Вот только Ёнбок, — Минсок стискивает челюсть, любвеобильно поглаживая спусковой крючок и дёргая его на себя, — всё подпортил. Он ещё не умер? Джисон вскидывает голову, прижигаясь глазами к парню. И неожиданно для себя ловит с ним взгляд, такой видимый и блестящий, несмотря на темноту гаража. И Джисону кажется, что видит в его черных зрачках отражение собственной души, там где-то в глубине скопившуюся боль. Очень жаль, что боль никогда и ничего не оправдывала. — Даже не надейся, — Джисон отходит от стены, шаркая ботинком по пыльному полу гаража. Крадётся ближе, рассматривая пустые полки. В ноздри впивается терпкий запах мужского одеколона. Минхо пахнет вишней и излюбленным черным шоколадом, а ещё временами дымом сигарет и цветочным гелем для душа, который Джисон бездумно покупает каждый раз в супермаркете. А этот терпкий, мускусный, переплетающийся с противным запахом ладана. Это оставляет сознание трезвым. Каким бы не был Минсок братом: отвратным или жестоким, но он остаётся для Минхо братом и сделать с ним сейчас что-то, не поговорив с Минхо, с родни предательству. — Будет жаль, если так выйдет. Мне нравилось его трахать. Джисон с невнятным полурыком за шаг подходит вплотную, приставляя к шее Минсока кончик ножа. Острый, из Италии привезли. Никогда не промахивался мимо цели. А к Джисону вслед приставляют холодящее щеку дуло пистолета. Оно проходится по линии белого рубца, оглаживая контур губ, и в конце Минсок дёргает им, поднимая подбородок Джисона. А Хан всё стоит, нож не продавливает глубже, не оставляет ни царапины, хотя хочется. — У меня к тебе предложение, Джисон, поэтому слушай внимательно. — Джисон дёргает головой, когда вслед за пистолетом к лицу касается ладонь. — Какая ты недотрога, малыш. — Говори, пока я не вскрыл тебе горло. — Кишка тонка у тебя на это, — Минсок одергивает руку с оружием, задумчиво касаясь им своих губ. — Поиграем, м? Смотри. Ели ты бросаешь Минхо, оставляя его одного и полностью исчезая из его жизни, я не трону ваши глупо перенесенные на март поставки. У меня там в Италии есть знакомые, которые с радостью сорвут вашу сделку с компанией Моретти. Или я срываю поставки. Всё просто. Насколько я знаю, Чану очень важно это дело, а ещё важен Ёнбок. — Про Ёнбока ты молчал… — Ёнбок мне нравится, поэтому я с особым удовольствием найду способ сделать так, чтобы он не проснулся, — Минсок хмыкает, проводя большим пальцем по стволу и вскидывая его после вверх. В его глазах загорается азарт, когда он наклоняется ближе, чувствуя острое лезвие ножа на своей шее. Надави — и артерия разорвется. Джисон не хочет пачкать руки в крови, — так что? — Нет, давай лучше так. Ты затыкаешь свой гнилой рот, собираешь манатки и оставляешь Минхо и Чана в покое, причем последний тебя же никак не волнует, верно? Что за брат ты такой. У вас же близнецов должна быть особая связь? Взамен, я закрываю глаза на то, что ты сделал, и мы мирно расходимся. Минсок вскидывает голову из-за чего на его шее теперь тянется тонкая кровавая полоска. Джисон только моргает, дёргая ладонью, пока в его уши не вливается гортанный смех. Минсок смеётся дико и безумно, но выглядит точно так же, как когда плакал Минхо: беззащитным и открытом. Смех — это в какой-то степени плачь. И Минсок этим самым открывает путь к сердцу, опуская при этом оружие. — Брат?! — парень упирается дулом пистолета себе в подбородок, имитируя выстрел. — Да я лучше бы застрелился, чем родился с таким братом. Знаешь, какого это мне знать, что где-то ходит он с моим лицом? — Он хотя бы этим во вред тебе не пользуется. — Да он всегда был сплошным вредом. Думаешь он такой невинный? — Минсок подходит ближе, подпирая пистолетом Джисонову щеку. На губах чувствуется чужое отчётливое и обжигающее дыхание, что скользкой змеёй обвивается вокруг шеи и с хрустом сдавливает гортань. Минсок мажет взглядом по черным безднам замест глаз на лице Джисона, высовывает кончик языка, смачивая собственные губы. Джисон смотрит прямо ему в глаза, пытаясь найти там хоть какую-то каплю благоразумия, но натыкается лишь на собственное отражение: наверное, они с Минсоком не такие уж и разные. Парень перед ним стискивает ладонь на стволе сильнее, рассекая щеку холодом. — Он заслужил. Он испортил мне детство. Он убил нашу мать. — Ты несёшь бред. Он был ребенком. — Я тоже был ребенком, но мне всегда доставалось — не ему. И будь я на его месте, то этого не допустил. Джисон сжимает ладонь, оставляя на внутренней ее стороне следы полумесяцы. Отпечаток боли и злости, который смешивается в пульсирующую клоаку несправедливости. Перед глазами черный шрифт, имя матери Минхо и дело, которое отрыл Ёнбок: «смерть от эпилепсии». Вина не мальчика, едва ли Бога — просто так устроен организм. Если ему больно — он умирает. Никто не застрахован. И Джисон, пусть и не зная всей ситуации, может понять, что произошло. Боль Минсока оправдана. Но не его действия. — Это не даёт тебе права рушить ему жизнь. Тем более, что ты рушишь и свою. За всё, что ты сделал только нам, последует уголовная ответственность. — А вы прямо белые и пушистые? — Минсок хмыкает куда-то в подбородок Джисону, подходя ещё ближе, хотя казалось бы, куда? В сердце, душу, но там стена из прочного куска фанеры, который Джисон подобрал с улицы. Укрылся, рассчитывая, что пуля не пройдет. А давит сильно. Переламывая ребра. Ничтожное расстояние, чтобы врезать Минсоку. Ничтожное расстояние, чтобы почувствовать биение чужого сердца. — Я не согласен с твоим условием. Мне уже плевать на себя. Если больно мне, то пусть будет больно и ему. Вот чего я хочу. Или ты выберешь свою смерть? — Минсок наводит курок на Джисона, упирая дуло прямо в лоб. Там остаётся едва видимый след, маленькая окружность, что черти звезду, принесем разум в жертву. Но Джисон не дёргается, не возражает, только поддается ближе, щуря глаза. А у Минсока огонь в глазах разгорается. — Он к тебе привязался. Я знаю, он слишком доверчивый к людям. От твоей смерти будет даже больнее. Он всегда винит только себя. Джисон стискивает зубы, не решаясь сказать это упертое «стреляй». Он не хочет, чтобы Минхо винил себя в его смерти. Умирать Джисону не страшно. Страшно оставить своих близких. — Даю тебе время до конца января. Праздники как никак, — Минсок отводит оружие в сторону, касаясь все же щеки Джисона холодными пальцами. Парень на это морщится, словно от боли, когда так близко касаются его слабости в виде шрама. Минсок наклоняется ближе, пряча пистолет за подол куртки и впиваясь в Джисона рукой. — И все же у нас с Минхо одинаковый типаж. Минсок рывком притягивает Джисона за загривок к себе, вгрызаясь ему в губы. Мажет языком по дёснам, продавливая чужой язык своим, оставляет влажный след на подбородке, от которого тянется их общая слюна. Заходит дальше, касаясь паха, сдавливает на нем ладонь, не получая должного эффекта. Фанера, которой укрывался Джисон, может, и треснула, но ее хорошо подлатало чужое сердце. Теплое, горячее с любовью и желанием. Джисон стонет, ощущая на губах металлический вкус, и отцепляет Минсока от себя, припечатывая его грудью к стене. Не жалеет. Не даёт себе расслабиться, сдавливая холодные запястья, надеясь, что там ещё надолго останутся следы. — Ещё раз выкинешь такую хуйню — я отрежу тебе язык. Ты прав, я не убиваю людей, — Джисон касается горячим дыханием чужого уха, скалясь в слегка безумной улыбке, — но я могу сделать очень больно. Ты ещё попросишь у Минхо прощения. Подождем до февраля. Джисон отталкивает от себя Минсока, как какого-то прокаженного, вытирая от несуществующей грязи руки о штаны-карго. В карманах позвякивают кастеты, охлаждая набухшее сердце. Джисон выходит в зиму, стискивает ладонь в кулак и бездумно бьёт в стену, пока не замечает на ней кровавый подтек. Хочется отрезать себе язык, который касался чужой. Хочется стереть себе в мясо губы, что побывали на чужих, не Минхо. Хочется вырвать свое сердце, потому что Джисон не знает, что делать дальше. Джисон бы хотел исчезнуть. Но он пообещал Минхо говорить.

***

Квартира встречает звенящей тишиной. Только еле уловимое жужжание стиральной машинки припечатывается к слуху, стоит выйти из коридора. Джисон шелестит пакетом и мыслями, вглядывается в уже непривычную темноту гостиной — Минхо вроде бы должен быть дома. Но в коридоре не встречают. Не встречают и на кухне, и даже не в спальне. И Джисону становится страшно. Страшно от мысли, что Минхо снова накрыло; страшно от мысли, что сюда мог каким-то образом пройти Минсок — они все же с Минхо как две ровно разделенные половинки яблока, консьерж бы и бровью не повел. И в конце концов страшно, что Джисон снова остался один. В холодной, едва прогретой квартире. И пустой кровати, к которой он привык только благодаря рядом спящему Минхо. Джисон тихо шаркает по ламинату, ловя лучи луны, что в сегодняшнюю ночь так отчётливо видна на небе. Как бледное, мраморное лицо монаха, в руки которому всунули два сердца в жертву. Когда Джисон снова заходит в гостиную, так как комнат в его квартире не много, краем глаза он улавливает слабое покачивание черной шторы. Принюхивается, ощущая едва уловимый запах гнилой вишни: нашелся. Джисон хватает с вешалки свою куртку, тихо ступая к приоткрытой двери балкона. Минхо совсем раздетый: в лёгком лонгсливе да в широких, явно ему не по размеру штанах Джисона. Он меланхолично приставляет кончик сигареты к губам, делая едва хорошую затяжку: так плюется дымом да вздыхает. Белые волосы колышет слабый январский ветер, мороз прилип краснотой к его щекам, а луна блеском в глаза. Джисон вздыхает, стискивая свою куртку в руках, и делает неуверенный шаг в мороз. Как это — говорить? Джисон привык молчать. Минхо вздрагивает, когда на плечи ложится что-то теплое — руки Джисона вместе с курткой. Руки исчезают, а тепло слабой патокой окутывает тело. Ночь к ним благосклонна, зима не харкается снегом, только редкие порывы ветра пробираются сквозь ребра к сердцу, остужая пыл и тревогу. Джисон едва касается пальцем ладони Минхо — трупно-холодная с посиневшей ногтевой пластиной. Страшное зрелище. Минхо, вроде как, мерзляк. Всегда кутается во все теплое, пушистое, включает все обогреватели, проверяя плотно ли закрыты окна и не разрешая Джисону в его присутствии проветривать комнату. И сейчас сидит околелый собственными мыслями. Джисон, не думая, накрывает висящую на согнутом колене его ладонь, окутывает теплом своих рук и горячим дыханием. Хоть не на полу сидит, залез на маленький диванчик, что Джисон купил по дешёвке, чтобы временами зависать на свежем воздухе, не выходя из дома. Но обивка холодная. А Минхо вырывает руку слишком резко для того, кто всегда так отчаянно цеплялся за Джисоновы касания. — Минхо, что случилось? — Джисон хрипит, стискивая зубы от холода. Минхо выдыхает сгусток сигаретного дыма, разукрашивая после пепельницу черными узорами. Голову не поворачивает, боится выдать, что ему вообще-то здесь очень холодно. Но перед Джисоном собственную глупость показывать не хочется. Молчит. И это молчание сдавливает над ними ранее чистое ночное небо тучами. — Если не хочешь говорит, то пошли хотя бы в дом. Ты заболеешь, — Джисон тянется дрожащей рукой снова к Минхо, страшась, что оттолкнут. Но парень не отталкивает, но и действий больше никаких не совершает. Лучше бы оттолкнул. — Мне нормально, — голос выдает с потрохами. Надломленный, словно нерв зацепили и как струна начали поддергивать. Губы дрожат, а пальцы рук едва разгибаются. Джисон вздыхает, зарываясь свободной ладонью в свои волосы. Отвратный день. Похороны отца друга; Ёнбок, что так и не проснулся; дурацкие документы и встреча с тем, кто скорее всего виноват в этом состоянии Минхо. Джисон же не виноват? Верно? — Минхо, — Джисон не может говорить в пустоту, потому с силой дёргает парня за подбородок, чтобы словить взгляд. Такой блуждающий в мыслях и чувствах. Минхо словно смотрит, но не видит. — Ты сам просил с тобой говорить, так вот я здесь, чтобы это делать. Не молчи, скажи сразу что не так. Будь со мной тоже честен. Минхо дёргает подбородком, но ему не хватает сил и желания выбраться из теплых рук. И осознание всего накатывает слишком быстро, что он не успевает ничего сказать и только дёргает рукой, в которой шелестит лист. Лист, что мирно лежал под креслом. Лист, который Минхо не должен был найти. Там будто он сам же, но Джисон теперь знает, что не он — Минсок. И страшно подумать, до чего накрутил себя Минхо. У Джисона сжимается сердце. — Ты с ним, да? — Минхо едва шевелит замёрзшим губами, слабо моргая, — скажи, это он попросил тебя со мной встречаться? Трахнуть? — Хо… — Он всегда так делает. Портит мне жизнь, а я всегда на это ведусь. А потом вижу его лицо, и всё летит к чертям. Ты обещал… Джисон опускает голову, замечая маленькую, не удержавшуюся слезу на щеке Минхо. Он сдерживает себя, чтобы не стереть ее, не дадут ведь. А выслушают ли? — Я обещал, поэтому я здесь. Всё сложнее чем ты думаешь… — То, что ты просто мной воспользовался?! У Джисон от этих слов закипает под ребрами. Сердце обжигает, оставляя болезненное клеймо. — Заткнись! — из Джисона вырывается это быстрее, чем он осознает. Минхо съеживается, стараясь вырвать руку из цепких пальцев Джисона. И Джисон отпускает, зарываясь пальцами в свои волосы. Нервы ни к черту. А Минхо напуган. И Джисон готов прострелить себе черепушку, лишь бы вернуть этот выкрик назад. — Извини, я не хотел. Просто ты не слушаешь или не хочешь слушать. Ты просил с тобой говорить, я говорю. И для меня это сложно, а ты не даёшь мне даже попробовать. Прошу, пошли в дом, я не могу смотреть на тебя дрожащего и не чувствовать злости. — Я… — Злости на себя, Минхо. Не на тебя. Ты ни в чем не виноват. То, что ты это увидел, — Джисон кивает на помятый лист в руке Минхо. Он его нервно сжимает, едва не царапая пальцы острыми краями. Но в надежде, что это произойдет. Может так боль из сердца отступит и даст право сделать глубокий вдох. — Моя ошибка. Но не уходи сейчас и позволь мне остаться. Джисон глядит из-под челки. И взгляд у него пустой. Его душу сегодня высосали и закопали вместе с трупом, развеяли испепеленное сердце над рекой Хан и приписали на табличке «виновен». Только вот в чем? В чувствах? В любви? Минхо обреченно тянет к Джисону руку, хватаясь за пальцы и самостоятельно утягивая его тяжелое тело в тепло. Минхо хлюпает носом, и этот звук заставляет Джисона собрать себя в руки. До ванной комнаты доходят быстро и в молчании. Джисон нагревает воду, окуная в неё свои промерзшие пальцы. Сильно Минхо разогревать нельзя, сердце может от этого тепла сжаться, а оно уже до предела выжато. Пальцы Минхо не слушаются, он пытается подцепить резинку штанов, но они соскальзывают, скручиваясь от тепла. Джисон улавливает краем глаза чужие мучения, но боится даже приблизиться. Решает рассечь тишину вопросом: — Позволишь помочь? — Джисон отходит от ванны, промакивая руки полотенцем, чтобы не раздражать чужую кожу еще и влагой. Минхо неуверенно кивает, опуская руки и вздергивая подбородок. Он поджимает губы, проходя взглядом по бледному лицу Джисона, по красноватым от усталости и линз глазам, по губам, сжеванных в кровь. Проводки сердца дёргают, а изо рта вырывается невнятное мяуканье, когда штаны падают под ноги. Джисон цепляется за край боксеров, утягивая их следом. По ногам Минхо пробегают мурашки, хочется растереть бедра докрасна, чтобы было теплее, но Минхо куксится, сжимаясь при каждом касании Джисоновых пальцев. Хан отстраняется, отодвигая одежду дальше, и надеется, что Минхо так реагирует на вновь подступивший холод, а не от отвращения. Но, наверное, Джисон и это сможет принять, если Минхо от этого будет легче. Минхо чувствует себя сейчас как никогда открытым, когда по его нагому телу проходятся медленным взглядом, касаются случайно и сразу одергивают руку, от чего сжимается под грудиной. Там тянет и болит. Там поцелуй холода и ночи. Джисон стискивает в пальцах лонгслив, аккуратно помогая Минхо его стянуть через голову. Волосы парня забавно электризуются, антеннами тянутся к лампе и рукам Джисона. И парень невольно на это улыбается, заставляя Минхо потупить взгляд и перекатиться с пятки на пятку. Джисон окутывает его ладони теплом, помогая переступить за бортик ванны и сесть в горячую воду. Минхо невольно стонет, чувствуя обжигающее тепло на коже, и жмётся вновь к рукам Джисона, что действуют как катализатор. В них спокойнее. И Минхо прикусывает язык, думая над тем, что он наговорил Джисону. От этого становится тяжело, словно тело вмиг полностью погружается под толщу воды. Но это только Джисон поливает его спину из душа и втирает губкой цветочный гель. Кожу растирает почти до красных пятен, надеясь, что Минхо завтра не проснется с температурой. Сейчас к этому состоянию не хватало ещё заболеть. Минхо прикрывает глаза, стискивая ладони на согнутых коленях. Хочется уткнуться в них и заплакать, чтобы после утешили как маленького ребенка. Минхо никто так никогда не утешал. Он даже не уверен, что от этого станет легче. Джисон цепляется за это шаткое состояние Минхо, выдыхая временами через стиснутые зубы. — Не думай об этом, Хо, все в порядке, — Джисон сам до конца не уверен, во что именно сейчас погружен Минхо. Но Джисон мельком заметил свое помятое отражение в зеркале. Наверное, в душе Минхо сплошная вина. Даже если бы в конце концов оказалось, что Минхо был насчёт Джисона прав, все равно вину бы чувствовал. — Я не думал, что говорил… я просто… — Запутался. Так бывает, Минхо. И мне жаль, что ты столкнулся с этим раньше. Но я тебе обещаю, чтобы не произошло, я буду рядом. Слышишь? — Джисон треплет парня по волосам, улыбаясь вымученно, но искренне. Минхо снова хлюпает носом, а после ложится на бедро Джисона влажной от пара щекой, которое все это время покоилось на краю ванны. Ищет защиту. — Слышу, — Минхо выдыхает, чувствуя как тело постепенно согревается. А после хмурится, вглядываясь в рану на костяшках Джисона. И не заметил в самом начале, был поглощён больше своими чувствами и эмоциями, не замечая с какой тяжёлой болью пришел к нему парень. И несмотря на это согрел и утешил. — Что случилось?! Минхо дергает его за поврежденную ладонь, проводя влажными пальцами по ране. Джисон сжимает губы в полоску, не зная как об этом рассказать ему. Слишком много всего. — Тебе стоит отдохнуть… — Нет, Джисон, я хочу знать сейчас. Если бы это была просто случайность, ты бы не скрывал. Пожалуйста… Джисон постукивает пальцами по чужой руке, ощущая, что она теперь теплая и снова нежная. — Мы поговорим об этом, когда полностью тебя отогреем. Ладно? Я принесу вещи, а ты до конца смой с себя пену, — Джисон целует Минхо в центр лба, а после отходит от ванны, — обещаю, Минхо. Мы с этим разберемся. И Минхо ему верит и доверяет. Потому что в центре лба зудит и горит. Это что ли клочок теперь родного сердца? Джисон хлопает дверью своей комнаты и прикусывает тыльную сторону ладони, чтобы не застонать совсем уж громко и отчаянно. Хочется проехаться раненной рукой по стене, почувствовать быструю боль, отрезвляющую мозг, но нельзя — за это стеной вымученный собственными чувствами Минхо. Сегодняшний день похож на экзистенциальную постановку, где все крутятся как муравьи в муравейнике со своими проблемами, тянут груз на плечах, и кто-то в конце концов падает ничком без чувств. И не разобраться ни в чувствах, ни в реальных ощущениях. Джисон только улавливает быстрое биение сердца, такое тяжело «тук-тук-тук», что касается почти гортани, готовясь вырваться невнятным скулежом. Он же привык, что всё обычно спокойно. Его одиночество не доставляло проблем, любовники и любовницы молчали, пусть и красноречиво смотрели, а ощущения от собственной жизни оставались умиротворены своим положением — всё шло как начертано, как море в штиль и ясная ночь в придачу. Но появился такой яркий маяк, и волны моря разбушевались, выплеснув весь привычный жизненный уклад Джисона на песчаный берег. Только Минхо не светился ярко-красным, не торчал среди бушующего моря предначертанием смерти, а сам как-то болезненно покачивался, грозясь развалиться. Джисон только этому поспособствовал, вытаскивая каждый день кирпичик за кирпичиком. Чем ближе Джисон приближался к правде, тем глубже вколачивал нож в сердце. И в чье уже не разобрать. Лицо омывает паром, когда парень буквально на минуту забегает в ванную комнату. Эмоции подавил, засунул поглубже в глотку, и чувствует теперь этот скребущий ком. Но вырываться ему пока что рано. По спине Минхо стекает вода, прямо к пояснице и ягодицам, маленькие капли обрамляют пышные бедра и разбиваются о холодный кафель. Минхо то ли специально, то ли реально не замечает приоткрывшейся двери, усердно обтирая грудь от воды и нежась в тепле. Джисон сглатывает, оставляя тихонько чистую одежду на тумбочке, и скрывается за дверью. Лампочка потрескивает, грозясь перегореть, но Джисон на нее шикает, и она затихает. Маленькое совпадение, но парню кажется, что реальность можно значит контролировать. И диалог можно составить и вывести в правильное русло, чтобы каждый вытащенный кирпичик вернуть на место. Ладони потом будут ныть, окровавленные мелкими царапинами от бетона, потому что ничего не уходит бесследно. Просто нужно смириться с тем, что есть. Но как говорить Минхо о его собственном брате-близнеце Джисон не знает. И не знает, как ему сказать, что по-хорошему от этого брата близнеца стоит избавиться, если не для Чана и его компании, то ради самого Минхо. Мысли оставить Минхо одного у Джисона не было. Лучше пуля в лоб. Чем скорбь по тому, кто даже не умер. Джисон щелкает кнопкой на электрическом чайнике, вглядываясь в собственное отражение на блестящей поверхности. Ему бы тоже не помешало принять душ, переодеться в конце концов. Рубашка сдавливает шею, рукава мешают нормально двигать рукой, то и дело цепляясь пуговицей за непонятно откуда взявшиеся нитки. Джисон чувствует себя грязным от похорон, от идиотской ячейки с идиотскими документами, в которых почти по годам расписана жизнь Минхо и его брата — Ёнбок все ещё лучший в своём деле, — а ещё Джисон чувствует дырку от пули, которая все же пробила фанеру — это был поцелуй Минсока. Грязный, порочный, прожигающий плоть до самого сердце. Джисон сдавливает грудь, стараясь уменьшить ураган чувств. Как же это всё неправильно. Сейчас бы никого не видеть и не слышать, сейчас бы засесть на балконе с пачкой сигарет, крутить ее в руках да поглядывать на блеклую луну. Сейчас бы исчезнуть. Но нельзя. Впервые Джисон ощущает ответственность за каждое свое действие: неверный шаг, слово, касание руки, и снова Минхо окажется в холоде, в который сам себя заковал; снова Чан, такой разбитый, будет звонить и обнимать. Если Чан обнимает значит всё неисправно плохо. Значит со всем стоит только смириться. И Джисон не хочет их обоих видеть в этом состоянии. И Джисон хочет вернуть Ёнбока, которого впервые не хватает. Джисон замечает, что чайник давно закипел, только когда Минхо обеспокоено тормошит его плечо. Хан промаргивается, придавая взгляду более живой вид — насколько это возможно, когда они обличены искусственной материей линз. Хочется сорвать с себя эту маску. Но слишком много потрясений будет для них обоих в этот день. Джисон не замечает, как Минхо прижимает его голову к груди, только фантомное ощущение зарождается, когда Джисон чувствует в своих волосах играющую ладонь. Она словно перебирает мысли, распутывает клубок сплетённых нитей, вот только какие-то придется отрезать — их уже не развязать — отсечь как ненужный атрофированный нерв. Джисон глубоко вдыхает, вбирая в себя лёгкий цветочный запах. Гнилой вишни на Минхо почти не осталось, так какая-то едва уловимая нотка в прядях волос, которые он не мочил. И Джисон потихоньку приходит в себя. Но Минхо всё ещё в его глазах эфемерный, исчезающий, прозрачный. Сознание будто пытается его оттолкнуть, вытолкнуть на берег, чтобы встать на его место. Джисон не привык справляться с этим состоянием с кем-то. Джисон не привык, что в его милое одиночество проник кто-то милее. Минхо покачивает его тело из стороны в сторону. Джисон вообще-то должен его сейчас согревать, успокаивать, разъяснять. Но сердце клокочет всё сильнее в горле — и это уже не вырвавшиеся чувства, а душа. Джисон переводит взгляд на Минхо, хватаясь за песок в его глазах, за цвет, что схож с корой дерева и вязкой топью. Совсем не как у Минсока, у того скорее чернь, схожая на глаза Джисона, только не искусственная, не вынужденная, а настоящая. И Джисон смотрит в глаза Минхо, а они в его, и что-то щелкает. Возможно, это чайник или всё же лампочка, но Джисону кажется, что это искажается отражение его души. Потому что в глазах Минхо он, как оказалось, что-то совсем иное, чем он привык видеть в зеркале или блестящих поверхностях. Даже с уродским шрамом вдоль щеки. Даже с уродским телом. Но как оказалось, большой душой, почерневшей сбоку. Как прожженная бумага. Минхо улыбается совсем нежно, поглаживая Джисонову прохладную щеку. Поддается чуть ближе, ощущая неровное дыхание парня. И мурчит совсем тихо, перекатываясь с ноги на ногу: — Здесь? — короткий вопрос, полный понимания и принятия. Потому что Джисон не был похож на того, кто здесь, а там в своих чувствах и том прелестном одиночестве. Джисон медленно моргает, привыкая к свету. А потом касается губ Минхо. Нежно, искренне и аккуратно, едва проходя языком, не пуская его дальше. Не делает больно, но в грудине что-то жалобно стонет, когда Минхо размыкает губы и обхватывает лицо Джисона ладонями. По ним тепло проходится прямо в сердце и распутанные нити, чтобы током — по нейронам, к кончикам пальцев. И Джисон прижимается поясницей к столешнице, ощущая тело Минхо рядом, его губы, теплые слегка скукоженные водой пальцы и папиллярные линии. Минхо отстраняется, все ещё держа голову Джисона в своих ладонях. Между их губ тонкая ниточка слюны, и Минхо ее разрывает одним касанием языка. Снова клюет в центр губ, потом к уголкам и почти языком по носу. Джисон морщится, едва дёргая уголком губ, и сипит: — Здесь. Минхо утыкается лбом в его плечо, чувствуя слабый запах пота. И за горло хватает вина: накинулся на Джисона с обвинениями, заставил переживать, не подумал о чувствах, зная только боль своих. И в этом их проблема: они оба не привыкли к открытой искренности. Казалось бы, стоит сейчас разойтись, отлипнуть друг от друга. Но тонкая нить, называемая Судьбой, притягивает магнитом. — Извини… я не должен был так себя вести. Я виноват, — Минхо промаргивается, отрывая голову от плеча. Джисон склоняет голову на бок, перекатывая его слова на языке. А потом разворачивается, доставая кружки из шкафчика. Ночь будет длинная. — Ты не виноват в своих чувствах и сумашествии своего брата. Ты провел в своей голове какую-то логическую цепочку, упираясь на опыт, чувства и эмоции. Мы не так долго вместе, чтобы ты мог всецело мне доверять, ты вполне можешь думать, что я тебя трахнул или как вы все это любите назвать? Я бы на твоём месте тоже так думал, зная то, что обо мне говорят, — Джисон растягивает слова, произнося это тихо, но Минхо кажется, что рассекает фразами по сердцу. Минхо усаживается за стол, отодвигая со слабым скрипом стул, когда замечает полные кружки чая. Джисон прерывается, усаживаясь рядом. Не напротив, а ближе к сердцу. И смотрит в глаза, а Минхо думается, что он видит эти зрачки насквозь — истинный взгляд, не искусственный. — Но я был искренен в своих чувствах, был искренен, говоря тебе, что останусь. Мне много тебе стоит объяснить. И нам нужно кое-что решить, и это будет неприятно. Ты уверен, что хочешь знать всё это сегодня? Минхо раздвигает колени, протискиваясь к сидящему рядом Джисону как можно ближе, подхватывает его руки, пряча свои ладони в его. Тепло и спокойно. — Извини… — Минхо. — Правда, мне так жаль. Я немного глупый и слишком эмоциональный. Поэтому прими мои извинения. И да, я бы хотел узнать всё сейчас. Если ты в таком состоянии готов мне рассказывать, то и я готов всё выслушать. Джисон выдыхает, прикладывая ладонь Минхо к своей щеке. Несмотря на горячую ванну, объятия, поцелуи и кипяток в кружке, его руки всё такие же холодные. Джисон шепчет «извиняю», понимая насколько это важно Минхо слышать. И начинает свой недолгий, но тяжёлый рассказ о том, как вообще они оба очутились здесь. Про Чана, про свою работу, про перехваты доставок, про Чанбина, про первую их встречу в баре, про каждую последующую, которую Джисон пытался отвергать, но не получалось. Осекается только на встрече с Минсоком, перехватывая взгляд Минхо и убеждаясь, что всё пока что хорошо. — Я сегодня с ним встретился. — С Минсоком? — Минхо дёргает ладонями, так импульсивно и неосознанно, но успокаивается, видя умиротворённый взгляд Джисона. — Это… Кивает на ладонь, но Джисон только посмеивается. — Почти. Я его не бил, и он меня тоже. Вы так похожи, но только оболочкой. Да и ты намного красив, если быть честным — душа влияет на многое. — Он неплохой, просто… — Просто он угрожал моим близким оружием, тебе, мне, вредил бизнесу и довел Ёнбока до комы. Минхо, я не хочу ставить тебя перед выбором и это не нужно. Но я не хочу, чтобы ты ставил перед выбором меня. Он тебе вредит. А всё что вредит моим близким, я уничтожаю. Минхо склоняет голову, разворачиваясь и хватаясь за остывшую кружку. Луна перекатилась на небе левее и теперь пробивается своим блеклым свечением через окно, тонкой полоской обрамляя грани кружек и подрагивающую ладонь Минхо. — Возможно, ты прав. Он меня ненавидит, но я его нет. Знаешь, я знаю, что он промышляет опасной деятельностью. Джиу… он встречался с Джиу. Так мы с ней и познакомились. Он ее травмировал, а вину почему-то чувствовал я. — Что он сделал? — Я не буду говорить с тобой о жизни Джиу, но скажу, что он в то время был связан с наркотиками. Возможно, принимал, возможно, продавал. Я не знаю, но он был нестабилен. Слабые наркотики, но они ему помогали. Смерть мамы на него слишком повлияла. Мы были детьми… и я никогда не видел, чтобы он так плакал. Это было жутко. Речь Минхо отрывистая, едва связная, перескакивающая с события на событие. Он словно путается в лабиринте своей памяти, пытаясь ухватиться за какую-то торчащую надежду, что в его брате есть что-то хорошее, родное. — Он всегда преследовал меня. Но он подчистил сведения о нашей жизни, наверное, заставили обстоятельства. Удивительно, что Ёнбок это отрыл, мой брат на самом деле умный. Умнее, чем я. И он этим пользовался. Знаешь, во мне просто всегда есть какая-то ужасная детская вера во что-то хорошее и в людей. У меня отношения были в основном с парнями. Я как-то никогда не думал о девушках, не испытывал сексуального влечения, и Минсок это знал. Потому что сам отчасти такой же, с одним условием, ему не важно с кем ложиться в постель. Все парни, которые у меня были — были связаны с Минсоком. Не знаю, что он им предлагал, но отношения никогда не длились долго. Я чувствовал себя использованным. Грязным. Игрушкой в его руках. И когда увидел его фотографию в твоей спальне, то первое о чем я подумал, что это конец. Я снова останусь один. Снова мне будет больно. Я так не хочу… И это все вышло в это. Извини. Джисон хмурится. В его ушах все ещё звенит надломленный голос Минхо, бисером перекатывающийся по пустой черепной коробке. Парень взгляда не поднимает, слегка дёргает ногой, задевая то и дело колено Джисона. А у Джисона от злости горит сердце, от всех мерзких слов, что он слышал в сторону Минхо, от этого гулкого «трахнул» от Чана, пусть это был в конечном счёте не Минхо… а если бы он? Не к его сердцу такие слова: там должна быть любовь и забота. Поэтому Джисон нежно касается большим и указательным пальцем его подбородка, дёргая вверх. Минхо не сопротивляется, позволяя своему телу доверительно пасть в чужие, но теперь родные руки. Джисон оглаживает контур губ, не пошло — нежно, касаясь так, если бы касался разгоряченного, живого сердца. — Ты никогда не должен извиняться за свои переживания. Но впредь я хочу знать о них. Как только что-то дёргает за провод твоего сердца, как только какая-то противоречивая мысль касается тебя. Я хочу об этом знать, чтобы не находить тебя околелым на балконе. Прошу… Я не хочу, чтобы с тобой что-то произошло. — Говоришь так, будто то, что у нас — навсегда. — Говоришь так, словно мне не веришь, — Джисон усмехается, опуская подбородок, и загребая ладони Минхо в свои, — может, не навсегда. Моя жизнь отличается от твоей. Возможно, не уживемся. Но я чувствую, что хочу быть рядом. Хочу трогать твое сердце и давать на растерзание свое. Минхо смущённо упирается голой ступней в пол, выводя на паркете круги. Трогать сердце. Наверное, это опасно. И наверное, стоит самому попробовать терзать чужое. — Что дальше? С Минсоком. Вы же не посмотрели друг на друга и разошлись? — Минхо смотрит выжидающе, прикусив нижнюю губу. — Он поставил мне условие: или я бросаю тебя, оставляя одного, и он оставляет в покое компанию Чана и Ёнбока. Ну или альтернативный из этого варианта конец. Про свою смерть Джисон умалчивает. Это крайний случай. Минсоку, может, на себя и плевать. Но Джисон не может уложить в голове, что этот парень может реально выстрелить. Наверное, зря. — Ты же… — Не оставлю тебя, конечно. Я не глупый, провокации считывать умею. Мы разберемся с этим с Чаном. Только я хочу тебя попросить, не связываться с ним, Минхо. Я не хочу и за это переживать. У нас есть время до февраля. Давай отдохнем. М, что скажешь, детка? Минхо дёргает уголком губ, сверкая потемневшим взглядом на Джисона. Но играть по таким правилам не позволит — провокация и только. — Я даже не знаю, где он. Мы давно не виделись. Я тебе доверюсь… — Минхо целует Джисона вслед этим словам медленно и тягуче, дёргая большим пальцем его нижнюю губу и оставляя после у уголка рта влажный след, — и как ты хочешь отдыхать? — В душ и кровать. А ещё мы так и не закончили то, что начали на Чеджу, — Джисон дёргает бровью, толкаясь языком за щеку. Минхо как-то слишком наигранно цокает и закатывает глаза, бросая следом: — Я не выдержу эту ночь, занимаясь с тобой сексом. Джисон хмурится, хватая ладонь Минхо. Возможно, это он так шутит, но Джисона после всего произнесенного это торкает. — Мне не нужен от тебя секс Минхо. Я люблю тебя любить, но никогда ты в шатком состоянии. — Я… пошутил. Но… я тоже люблю, Джисон. И что он любит Минхо не договаривает. Возможно, Джисона. Возможно такое тяжёлое слово как «любить». Луна блеклым пятном освещает небо, запечатлевая этот вечер в прожженных миллионами людей ямах. Джисон в эту ночь спит как-то по-особенному крепко, окутывая Минхо теплом ладоней. А Минхо терзает нижнюю губу, разрываясь от чувств, где на одной стороне брат, а на другой тот, кто впервые с этим братом не за одно. Л ю б и т ь. Любить оказывается больно.

***

Редкий снег крупными хлопьями липнет к худым веткам деревьев. Многоэтажки хлопают светящимися глазами-окнами, а дорогие высотки блещут чернотой танированого стекла. На пальцах едкий сигаретный дым. На плечах остаточное тепло кровати, что утянула в кошмары — жалкая попытка выбить Джисона из строя. Парень стряхивает пепел в жестяную банку из-под оливок, думая о том, что привычка курить слишком быстро в нем развилась. Возможно, из-за Минхо, что то и дело дёргает тонкой палочкой вишневого чапмана: то сунет за ухо, то погрызет кончик во рту и втопчет обратно в пачку, а Джисон не выдержит и скажет: иди кури уже. Неделя прошла как-то слишком быстро. Джисон и не успел понять, как январь начал катиться к финишу, выплевывая остаточную мокроту в виде липкого снега и редких дождей вперемешку. Пора вылазить из своего укрытия и идти к Чану. С Минсоком нужно что-то решать. А в душе то и дело бегает тревога, по кругу вытаптывая одну лишь мысль: что если Минсок и правда спустит курок. Когда-то Джисон повстречался со смертью и замест его души, она забрала глаз, оставив шрам и жалкое существование за черными линзами. Очень тяжело смотреть таким взглядом на Минхо. Тот почему-то всегда впивается прямо в глаза, словно стараясь что-то узнать. Джисон выдыхает дым и выкидывает бычок из окна. Он не тяжёлый, очень медленно достигает мокрого асфальта. Джисон трёт зудящие веки. Квартира окутывает теплом. Джисон бросает беглый взгляд на часы, сильно не всматриваясь в цифры, но замечая большую стрелку на двух. Из спальни доносится шуршание. Джисон появляется в проёме, упираясь плечом о косяк. Минхо заспанно трёт веки, попутно зажигая торшер на прикроватной тумбе. Мягкий свет обрамляет его лицо, контур пухлых слегка пожеванных во сне губ. Одеяло сползает с правого бедра, оголяя его — Джисон специально греет комнату, чтобы Минхо мог спокойно спать в одних боксерах, без мешающих штанов и теплых кофт. Джисон же привык одетым, только голые стопы путаются всегда с рядом лежащим нагим телом. — Все хорошо? — Минхо прокашливается, дёргаясь в сторону стакана на его тумбочке. Делает пару маленьких глотков, оставляя на подбородке влагу. Джисон завороженно дёргает губой, скалясь в угловатой улыбке. Наверное, не правильно чувствовать желание по отношению к тому, кто только проснулся и смотрит мутным взглядом. Но Джисон чувствует. И в нем сталкиваются два противоречивых чувства: с одной стороны тревога от недавнего кошмара, с другой — желание быть рядом, прямо к сердцу к Минхо. И Джисон поддается этому, достигая кровати молча и укладывая мозолистую ладонь на нежную щеку. Парень проводит большим пальцем по нижней губе и подбородку, собирая оставшуюся влагу от прохладной воды, а после просовывает кончик пальца в рот, оттягивая эту же губу и касаясь ногтем зубов. Запоздало, но Джисон отвечает на вопрос: — Да, просто… — Хан склоняет голову, наблюдая за потемневшим взглядом Минхо. Скорее всего из-за отсутствия прямого освещения, которое Джисон перекрыл своим телом, но Хан чувствует ответное желание от парня, потому как тот приоткрывает сильнее губы, позволяя Джисону просунуть палец дальше. — Хочу тебя. Это не то, что Джисон хотел сказать. Но говорить о страхах, кошмарах и тревоге за их ближайшее будущее сейчас никак не получается. Минхо прикрывает глаза, когда Джисон водит большим пальцем по нижней губе влево и вправо, размазывая слюну по подбородку и создавая ещё больший беспорядок на его лице. Минхо кое-как оттягивает руку парня, ощущая пальцами мелкие шрамы на голой коже, и тянет парня ближе. — Поцелуй уже. И Минхо звучит твердо, показывая то, что Джисона он тоже хочет. И не понятно, что они оба вкладывают в эти слова и чувства, важно одно — быть рядом. Тело к телу. Душа к душе. Глубже, чем может пробиться сердце. Эта ночь слишком быстро перерастает в первую за эту неделю бессонную. Они не трогали друг друга со дня похорон и их небольшого разногласия. Давали душе и телу отдохнуть, временами оставляя на губах отпечатки невысказанных слов. Сейчас же, на губах Минхо джисоновы, слегка сухие и режущие из-за этого мягкие Минхо. Во рту все ещё остаточный вкус мятной зубной пасты, на теле последние остатки сна, но они исчезают, стоит Джисону завалиться на Минхо и припечатать его спиной к теплому одеялу. Джисон не торопится. Он вкладывает извинения, переживания на тело: губами мажет по шее, оттягивая ворот футболки, впервые не спускается так отчаянно к ногам, уделяя внимание лицу, эмоциям, которые не скрывает Минхо, складывая брови домиком и прикрывая веки с трепещущими ресницами. Возбуждение приходит мгновенно, Минхо смущается от того как быстро у него твердеет в боксерах, что слишком хорошо видно, потому как больше на нем ничего нет. Даже футболки не остаётся, Джисон быстро с ней расправляется, откидывая на пол. И Минхо хочется Джисона тоже раздеть, поцеловать каждый шрам, сказать много слов, что перекроют шпаклевкой каждую неровность на теле, потому что каждое из них будет из любви и тепла. Но Джисон этому произойти не даёт, перехватывая запястья Минхо и прижимая их к кровати над головой. Минхо вообще-то тоже сильный. Его руки в меру подкачены, как и грудь, к которой Джисон так отчаянно сейчас присосался. Минхо мог бы повырываться, попытаться поменять их местами, твердо зная, что Джисон это позволит. Но он просто отдается в родные руки, что так ловко управляют его телом. Джисон свободной ладонью проводит по внутренней стороне бедра, ощущая лёгкое дрожание. Минхо знобит от ощущений, от возбуждения, от того, как Джисон чередует нежность с грубостью: в один момент целуя грудь, считая ребра, а в другой — оттягивает кожу на бедре, шлёпает по нему, разнося по комнате глухой удар и ловя губами жалобный стон. И оттягивает он эту губу слегка больно, после зализывая и давая Минхо волю вести. Джисон отстраняется, растирая только напоследок запястья парня, целуя каждое в выпирающую венку. И Минхо прикрывает глаза, ерзая по смятому одеялу. Джисон хмыкает, уверено стягивая с себя футболку: ему нечего теперь скрывать, Минхо уже это видел, касался, целовал, оставлял частичку себя в виде приятных слов. Минхо приподнимается на локтях, не ожидая, что Джисон опустится к нему снова. Их носы сталкиваются, а улыбки припечатываются к щекам. Джисон, растерянный этим, забывает, что хотел спросить, явно что-то горячее, ещё более распаляющее Минхо. Вместо этого он целует его тягуче, перехватывая за голую поясницу и опуская ладонь на поджавшиеся ягодицы. Минхо глубоко дышит ему в губы, стараясь сосредоточиться на своих ощущениях. Потому что Джисон заползает под кромку боксеров, оглаживая прохладную кожу на ягодицах, оттягивает одну, проходя пальцем между. А другой рукой он приподнимает подбородок, заглядывая в глаза, ищет там что-то, а Минхо встречается с одной лишь тьмой. От этого обидно: обидно, что Минхо не может увидеть полностью желание Джисона, его эмоции, не может прочитать по глазам, правда ли всё это. Только искусственная материя, словно вуаль. Но просить снять линзы, как ножом в ребро. Отскочит, ещё и не туда попадет. — Устал? — Джисон заботливо оглаживает подбородок, вглядываясь в задумавшегося Минхо. Он отрицательно машет головой и неуверенно прикусывает губу, — тогда, что не так? Я вижу — ты сейчас был где-то не здесь. Минхо выдыхает, склоняя голову набок. Он топит свои чувства в очередном поцелуе, толкая Джисона в сторону спинки кровати. Следом усаживается на его бедра, теперь ощущая возбуждение Джисона тоже. Член упирается ему прямо в ягодицы, и Минхо не щадя, трётся о него, заставляя Джисона сжать челюсть и откинуть голову. Но Минхо останавливается, беря лицо в ладони Джисона. Наверное, стоит сейчас просить, какая разница — так и так откажут. Джисон же сам просил говорить о своих переживаниях. А его глаза дёргают не за один проводок сердца Минхо. За несколько сразу. — Ты бы мог снять линзы? — Минхо выдыхает Джисону в губы, проводя большими пальцами по нижним векам. Джисон стискивает бедра Минхо в руках сильнее, оставляя на них белые полосы. Тот не издаёт ни звука, отсчитывая секунды, когда Джисон скинет его с себя. По крайней мере, Минхо чувствует как возбуждение Джисона потихоньку уходит. Он закусывает губу, пробегая пальцами по ребрам Минхо, как по дорогой гитаре. И выдыхает, снова целуя в губы. — Хорошо, снимай. Минхо приоткрывает рот в удивлении, глядя расфокусированным взглядом на Джисона. Неужели следом последует смерть? — Ты уверен? Для тебя это важно, — Минхо сам перекручивает свою просьбу. Он не ожидал, пусть и отчасти верил, что Джисон откроет свою другую сторону. — Ты от меня ничего не оставишь, детка. С самого начала раскалываешь лёд в моем сердце. Поэтому снимай. Давай. Минхо смущённо мнется, но сгибается в попытке дотянуться до тумбочки. Оттуда выуживает антисептик, намереваясь закрыть, но Джисон его опережает, доставая следом смазку и презервативы. Минхо заливается краской, словно видит эти вещи впервые. Джисон всё ещё здесь, Джисон всё ещё хочет Минхо, правда с одной тревожной мыслью: будет ли рядом Минхо, как только снимет с него линзы. Джисон знает, что в его маленьком секрете ничего страшного нет. Это не так противно, как исполосованное шрамами тело. Когда-то он ходил без линз, но его грызло ощущение, что все смотря. Все обсуждают. Все видят его черную и омытую кровью душу насквозь. Пальцы Минхо неприятно пахнут спиртом, смешанным с запахом какого-то шоколада. Джисону думается, что убийственное комбо, пока дрожащая рука Минхо касается его века. Он начинает с глаза, где нет шрама. Где он явно здоровый. Линза выскальзывает из пальцев, падая куда-то на пол. Джисон быстро подхватывает подбородок расстроенного Минхо, проговаривая тихое «ничего страшного». И правда ничего страшного. У Джисона радужка все равно темная. Не карие, скорее глаз схож на бусинку, блестящую как звёздочка. Только слабый древесный отблеск, который отдает желтизной из-за света торшера. Хотелось бы посмотреть на него при дневном свете. Если Джисон после того как отступит ночь, забрав всю уверенность, не нацепит линзы вновь. Минхо выдыхает, снова ерзая на бедрах Джисона, задевая член и понимая, что возбуждение ушло теперь у обоих. Минхо сейчас раздевает Джисона как личность, снимая преграду за преградой. Минхо добирается к его душе, видя лишь свое отражение в одном блестящем глазе. Линзы не блестели. Линзы не давали свет. Минхо вытаскивает вторую быстро. Она не падает, оставаясь на кончиках пальцев. Минхо поднимает голову, но не встречается со взглядом, только с опущенными веками Джисона. Парень не находит ничего лучше, чем поцеловать. В щеки, в лоб, в сами веки, наконец, пройтись губами по губам. — Ты можешь мне доверить это, Джисон. Ты красив в любом случае. И Джисон открывает глаза. Медленно, сначала разлепляя здоровый глаз, а после другой, где зудит шрам и слизистая от долгожданной свободы. Минхо выдыхает, стараясь не меняться в лице, но сердце гулко ударяется о ребра. Предательски. Минхо облизывает губы. Джисонов один глаз блеклый, безжизненный, слегка покрасневший в уголке — там полопались капилляры. Совсем неживой, словно игрушечный. Там нет света, нет черноты, нет даже жёлтого отблеска — игрушка, которую набили пенопластом. И Минхо его целует, чувствуя губами дрожащие ресницы. Все равно красивый. Все равно желанный. — Тебе не мерзко?.. — Джисон неуверенно подаёт голос, опуская свои ладони на спину Минхо. Минхо жмется щекой к его виску, а после отстраняется, даруя Джисону свой взгляд. И в нем полно теплых чувств и гордости. Чуть-чуть боли за чужое страдание. Но ни капли отвращения. — Никогда не будет. — Я как-то встречался с одним парнем, он сказал, что не может возбудиться из-за моего взгляда. Поэтому… Минхо выдыхает, прерывая его настойчивым поцелуем. Хватает Джисона за ладонь, укладывая на пах. Там полувставший член, а следом тянет эту же ладонь вверх — там, больно бьющееся сердце как при тахикардии. Джисон выдыхает ему в губы, перехватывая Минхо за поясницу и притягивая ближе. — Заткнись, Джисон, и бери, — Минхо ёрзает ягодицами, ощущая вставший член Джисона. Тянется туда рукой, сжимая пах и позволяя наглой, теплой руке стянуть с себя оставшиеся боксеры. Член Минхо ударяется о его поджавшийся живот, и Джисон тут же укладывает ладонь на ствол, проводя медленно вверх и вниз. Минхо откидывает голову, оголяя шею и давая простор для творения. Но Джисон не спешит, снова только на пробу лижет по вздувшейся венке, выпуская Минхо из рук. — Ляжешь на живот? — Джисон выпутывается кое-как из штанов, бросая эту фразу разнеженному Минхо. Тот согласно кивает, подминая под себя подушку. По спине гуляет сквозняк. Видимо Джисон не до конца закрыл балконную дверь. А небо заволакивает тучами, тяжёлыми и снеговыми. На завтра обещали снегопад. Все эти картинки растворяются, стоит Минхо ощутить на ягодицах тяжесть чужих рук. Джисон что-то мурчит себе под нос, раздвигая две половинки. Уши Минхо краснеют от столь внимательного рассмотрения. Сердце клокочет в горле, а парень чувствует несправедливость: он, лёжа на животе, совсем не может смотреть в ответ на Джисона, трогать его, любить. Он только хочет возмутиться этим, как чувствует поцелуй на одной половинке, следом ещё один. Джисон вздергивает его ягодицы вверх, заставляя Минхо прогнуться. А у Минхо все стягивает внизу: то, что делает Джисон пошло и грязно. Но Джисон останавливается. Минхо с этого ракурса выглядит шикарно, его спина покрылась мелкой испариной от напряжения. Джисон дёргается в непонятной усмешке и снова наклоняется ко входу, обдавая его горячим дыханием. Минхо выгибается, прогибаясь в хребтине от неожиданности. — Д-джисон… не стоит, — Минхо тянет руку назад, находя Джисоновы волосы. Он цепляется за них как за последнюю, не стершуюся грань. — Что не стоит, детка? — Джисон ухмыляется, прекрасно зная, что так возмущает Минхо. Но он не будет делать ничего, если Минхо не разрешит, даже если это приятно. — Тебе же нравится это. Джисон наклоняется к его уху, вбирая покрасневшую мочку в рот. Минхо стонет, ощущая влажный кончик члена между своих ягодиц. Он не растянут, не подготовлен ни капли, но так хочется прямо сейчас почувствовать Джисона. Сбоку сверкает мертвый глаз, Джисон уже хочет отстраниться, но Минхо, поворачивая голову, целует. Шея ноет, но он запускает свой язык в рот, совершенно забивая на неприятные ощущения. — Не сегодня, ладно? Губы у Минхо блестят под слабым светом прикроватной лампы. Джисон трётся носом о влажную то ли от слюны, то ли слез, которые Джисон не застал, щеку и целует напоследок, снова возвращаясь на свое место. — Хорошо, значит традиционный секс, — Джисон слабо рокочет, когда Минхо с тяжёлым стоном припечатывается щекой к подушке. Но вопреки своим словам, снова целует Минхо в ягодицы, а после разводит их руками, прекрасная зная, что это смущает парня. В голову лезут похотливые мысли, и Джисон им не старается противиться. Рука его оказывается у щеки Минхо, а палец похабно кружит по губам: — Оближи, — Джисон бросает это бесцветно, наблюдая за красными щеками и хнычущим взглядом. Но Минхо втягивает указательный палец в рот, поддаваясь на эту жалкую провокацию. Джисон проталкивает к указательному средний, оттягивая правую щеку, проходя по небу и касаясь основания языка, чувствует, как Минхо трепыхается от этого. Его ладонь вцепилась за руку Джисона, а взгляд совсем поплыл. В нем сгусток вожделения, — ну-ну, осторожнее. Джисон улыбается, толкаясь языком за щеку. Он готов ещё долго играть так с Минхо, медленно разрушая. Но член ноет, Минхо тоже не железный, уже более требовательно трётся об одеяло. — Детка, заведешь руки назад? — Минхо вскидывает бровь, когда пальцы покидают его рот. Он в прострации, не осознает полностью, что хочет от него Джисон, но руки заводит. Покорно складывает на спине, заставляя Джисона ухмыльнуться, — не туда, Хо-я. На ягодицы. И Минхо стонет, отводя в конец взгляд. Он сам говорил Джисону, что ему нравится, когда погрубее, но не перегибая палку, не переступая грань между болью и удовольствием. И сейчас от этого стыдно, от своей открытости и покорности: он когда-то точно Джисону отомстит. Но точно не сейчас. Минхо самостоятельно раздвигает свои ягодицы руками и чувствует влажные пальцы у входа: он сам их намочил, сам способствовал своему медленному падению. Палец Джисон проходит слегка туго, слюна быстро высыхает, создавая жжение. Минхо скулит, дёргая бедрами. Джисон припечатывает его сильнее к кровати, чтобы оставался на одном месте: вредит же сам себе, не умея пользоваться правильно языком. Джисон добавляет смазки, теперь свободно и более легко растягивая парня. Тот расслабляется, полностью отдаваясь ощущениям. Сам не замечает, как подмахивает бедрами, цепляясь пальцами за подушки. Джисон растягивает его долго, неторопливо, добавляя палец за пальцем. Увлекается слегка, когда в Минхо входит кончик четвертого пальца. Совсем ненужный, Минхо не будет чувствовать дискомфорта от Джисонова члена. Но Джисон с интересом проталкивает его дальше. На этом моменте руки Минхо с хлопком спадают с ягодиц. — Много… — Минхо невнятно что-то лепечет, прогибаясь, стараясь слезть с пальцев, что подводят его к медленному концу. Он пересиливает себя, хватаясь за запястье Джисона, ощущая липкость и влагу на нем, — х-хватит, пожалуйста, я не смогу долго. Джисон вздергивает уголок губы вверх, с влажным хлюпом вытаскивая пальцы. У него самого от разрушенного вида Минхо дёргается сердце. Он не выдерживает, целует в поясницу, мажет губами выше, уделяя внимание каждому позвонку. Минхо хнычет, дёргая бедрами и покрываясь мурашками от каждого касания к его телу. Его сейчас правда любят. Трепетно выцеловывая одному лишь Джисону известный узор на спине. Джисон легко подхватывает Минхо, перетягивая его в другую сторону. Он все ещё лежит, распластавшись на животе, хмуря брови. Щеки блестят, подбородок весь в слюне, а в уголках глаз блестящие кристаллы, что еле удерживаются там, стараясь не скатиться по щеке. И все же тонкая дорожка слез обжигает щеки, когда Джисон рывком притягивает Минхо к себе, припечатывая его спину к своей груди. Член входит свободно и плавно, Минхо скулит, запуская руки в волосы Джисона и с силой оттягивая их. Приятно, горячо и влажно. Это не похоть — это чувства. Джисон с оттяжкой двигает бедрами, проходя членом по простате. Минхо целует его щеки, не попадая по губам, хочет снова упасть на живот, потому что ноги не держат, но держат руки Джисона. — Детка, открой глаза, — Джисон шепчет в ухо, касаясь губами кожи за ним. Минхо сам не понял, как сильно зажмурился, отдаваясь своим ощущениям. Он медленно разлепляет влажные глаза, пока Джисон с силой дёргает его подбородок, не позволяя смотреть вбок, а только прямо. Перед Минхо слишком похабный вид: зеркало, про которое он забыл. Джисон сам вспотевший, вгрызается в предплечье, начиная вбиваться глубже и чаще. Минхо подкидывает на кровати, вместе со слабым сердцем. Оно рассыпается на мелкие осколки по простыням, когда Джисон отрывается от тела и тоже устремляет свой взгляд в зеркало. И у них обоих что-то щелкает. Глаза встречаются. Песочные Минхо и такие разные Джисона, где в одном нет жизни, но есть душа. И Минхо стонет как-то отчаянно, выгибаясь и сжимаясь в руках. Кончает он долго, не чувствуя, как Джисон выходит из него, доводя себя до разрядки рукой. Перед глазами Минхо их общее отражение, в котором сплелись две души. Сквозняк гуляет по вспотевшей спине. На часах около трёх ночи. Снег крупными хлопьями липнет к окну, пока Джисон заботливо обтирает его салфетками. По щеке Минхо ползет слеза. Его отражение, кажется, исказилось. Потому что душа начала расцветать. Январь на финишной прямой. А под боком теплый Джисон, теперь полностью открытый. — Джисон, — Минхо тянет к нему дрожащую руку, сплетаясь пальцами и проводками сердца, — я люблю тебя. Нет, любить все же не так уж и больно. Даже если в ответ нет громкого «я тоже». Или Минхо просто отключился раньше, чем почувствовал на влажной щеке тихое: — Люблю…