Отражение души

Размеренный шаг звуком каблука отскакивает от помятых и сонных стен многоэтажек. Слабый ноябрьский ветер клюет белесые щеки, заползает под низко натянутый капюшон и перебирает пряди темных волос. Пальцы околелые, их не спасают даже кожаные перчатки, туго натянутые на запястья. Дурацкое колёсико дешевой зажигалки не прокручивается, соскальзывает, заставляя парня цыкнуть и наполнить лёгкие морозным воздухом. День ни к черту. С четвертой попытки газовый огонек освещает спрятанное под челкой лицо. Едкий дым от сигареты окутывает пальцы и щекочет нос. Джисон впервые за эту долгую неделю позволяет себе чуть-чуть расслабиться, опуская плечи и не прислушиваясь к окружающему миру. На фоне гудят машины, звонкие попсовые песни из торговых лавок таранят перепонки. Хочется уткнуться носом в колени и забыться, раствориться в чьих-то руках, теле и душе. Но Джисону остается только щёлкнуть по экрану телефона, отменить встречу с девушкой, которая пару дней назад закинула листок с номером ему нагло в задний карман джинсов, и затянуться посильнее, прежде, чем выкинуть недокуренную сигарету. Даже на это уже нет сил. Теплый холл современной высотки окутывает теплотой и запахом растворимого кофе. Джисон склоняет голову в приветствии, видя консьержа, но быстро скрывается за дверьми лифта, чтобы не начинать бессмысленный диалог. Зеркальные стены раздражают. Парню то и дело остаётся рассматривать свои снова запачканные грязью туфли, чтобы не ловить взглядом своё отражение. Но назойливый блик света лезет в глаза, он блестит до слезящихся уголков, почти проникает в сознание, заставляя Джисона приподнять голову, но двери лифта расходятся, и Хан широким шагом доходит до квартиры. Гудит холодильник. К оголившимся щиколоткам липнет сквозняк, слабый морозец окутывает тело — форточка снова осталась открытой из-за утренней торопливости парня. Тонкая папка с хлопком припечатывается к журнальному столику, Джисон только быстро мажет по ней взглядом, откладывая это дело на утро. На свой единственный выходной. Если он таковым будет. Холодильник встречает удрученной пустотой, а потом раздраженным пиликаньем. Гипнотизировать пустые полки в надежде, что там что-то появится — дело заранее опрометчивое, но Джисон всегда на это ведётся. Звонить в доставку поздно. Стрелки часов медленно ползут к часу ночи, Джисону так и хочется кинуть в настенные часы чем-то потяжелее, в надежде, что вместе с ними остановится и время в принципе. Иногда приходится заземляться и делать передышку. Вдох-выдох. Но это не помогает: усталость давит на виски и режет веки. Кисти гудят. Джисон с тяжёлым вздохом выключает свет на кухне, направляясь в душ и попутно стягивая с себя одежду: грязную, запачканную в слезах, обидах и чужом страхе. Тяжело жить с такой ношей. Осознанием, что для кого-то ты зло, если по существу стараешься совершать благо. В кромешной темноте сложно увидеть проблеск света или хотя бы дверь, прорезь, щель, из которой этот свет можно вытянуть. И легко не заметить угол дивана, о который Джисон так удачно припечатывается мизинцем. Журнальный столик съезжает под тяжестью тела, а глаза впиваются в открывшуюся папку с чёрно-белой фотографией в углу и кротким «Ли Минхо» по центру. Черт бы его побрал.

***

Проснуться утром не в своей кровати — это очень типично для Джисона. Ворсистый ковёр не спасает от твёрдого пола под задницей и от тянущей болью поясницы, как только парень пытается сонно приподняться. Квартира окутана серой дымкой ноябрьского мрачного дня, затянутое небо поглотило солнце, и облака расползлись большой гематомой над Сеулом. Здесь даже не спасают новомодные новостройки, которые зубцами препарируют город. Часы скучающе показывают после полудня, во рту неприятно сушит от долгого и некомфортного сна. Под руками шуршит бумага, разряженный ноутбук удрученно валяется в ногах, а осознание, что Джисон проспал половину своего первого выходного за последние недели, приходит слишком запоздало. Примерно тогда, когда в уши настойчиво начинает бить противным звоном рингтон телефона. На дисплее лаконичное «Босс К.». В мозгах опрометчивое «да пошел ты». Но в действиях — быстрый взмах кистью и зажатый палец на громкой связи. — Ты просмотрел документы, которые я отправил тебе на почту? Голос режущий по Джисоновому самолюбию слегка приводит в чувства после беспокойного сна. Парень быстро вытирает мокрое лицо полотенцем, долго не заглядываясь на своё отражение, смачивает горло и спокойно проговаривает: — И тебе доброе утро, Чан. Джисон надеялся, что в единственный выходной его не побеспокоят. Надеялся, но не верил, потому что слово «выходной» оставалось чистой формальностью. Чан давал время на отоспаться, примерно, до обеда, а потом, что происходило чаще всего, трезвонил до победного, не позволяя Джисону как-то возразить, — сразу рубил с плеча. — Не услышал ответа. — Не посмотрел. — Почему? — Джисон улавливает скрип кожаного кресла, мысленно представляет насупленное и недовольное лицо Чана от этого ответа. Знает, что выводит своего босса из себя. Знает и с удовольствием этим пользуется. Потому что знает — его никто не заменит, и ничего ему за это не будет, кроме вполне забавной картины разозленного Бан Чана, в которой страдают все, кроме самого Джисона. — Я думал, мы вчера этот вопрос решили. Я не буду браться за это дело. — Джисон кидает телефон на тумбу, зажимая громкую связь, и распахивает кухонный шкафчик. Сейчас бы эспрессо, да покрепче. Этот разговор будет сложным. Снова. — Но ты забрал папку. — Чан вздыхает, откидывается на своем большом кресле и прикрывает глаза. Джисон знает его эту привычку: добиваться своего. И первое, что он всегда делает — встаёт в позу: закрытые глаза и спокойный тембр, чтобы потом засадить больнее и поглубже. Вот только с Джисоном так не работает. Непрогибаемый. И чуть умнее. — И выкинул в первую попавшуюся урну. Я сказал: нет, — кружка звонко отскакивает от стола, когда Джисон не рассчитывает силу. Смыкает подрагивающие веки, пару раз выдыхая. Правый глаз жжет. Как всегда — предательски тянет. Его маленький недостаток. — Почему? — и это его всегда «почему?». Чан из тех людей, который считает, что чем больше ты тюкаешь кого-то одним и тем же вопросом, то тем быстрее ответ выходит в твою сторону. Мол, психология такая. А Джисон просто непрогибаемый. — Потому что это не моя сфера деятельности. Я разбираюсь со всем радикально, а не играю в няньку. — Так я и не прошу играть в няньку, мне нужна информация. Можешь его побить, если хочешь, мне плевать каким способом ты её добудешь. — Нет, Чан, ты знаешь о чем я говорю, — Джисон вздыхает, потому что сам он не хотел бы этого всего знать. И ещё хуже — не хотел бы чувствовать. Запах кофе слегка снимает напряжение, но в сердце закрадывается расстройство при виде пустого холодильника. Джисон ничего не ел со вчерашнего утра. — Я заплачу больше, — Чан не отступает. Джисон только и успевает, что закатывать на это глаза. Он машет головой, словно Чан его видит, но продолжать мусолить эту тему уже нет сил. — Ай, мне не нужны твои деньги. — Раньше ты говорил по-другому. Джисон цыкает, забирая чашку с кофе в руки. Упирается всё ещё ноющей поясницей о столешницу и всматривается в давно проснувшийся центр Сеула. — Хорошо, переформулирую. Меня в этой ситуации деньгами не купишь. — У меня есть знакомый с хорошими девочками. — Чан. — Мальчиками. — Чан, нет. Я сказал — нет. Это моё последнее слово в этом вопросе. Ухо Джисона разрезает тяжёлым вздохом. По ощущению, словно Чан находится сейчас рядом с ним, а его сменившийся тембр голоса на более серьезный, чем ранее игривый, создаёт полную картину хаоса, которая ярким пятном света мелькает у Джисона перед глазами. Парень прикрывает глаза. Он не должен давать заднюю. Уже из принципа. — Хорошо, я тебя услышал. Но хочу, чтобы ты подумал. Мне просто нужна информация. Каким-то образом этот гад мне подрезает поставки. Для меня это важно, Хан, я прошу тебя сейчас помочь не как моего помощника, а как друга. — Чан. Это не моя компетенция. Этот Ли Минхо обычный парень, который единственное, что из подозрительного делает — кошмарит своим байком местных полицейских. — Значит, ты что-то знаешь? — ухмылка Чана чувствуется через экран. Это не может не раздражать. А Джисон не мог оставить полученную информацию без дела, отчего сейчас и страдает от недосыпа и комплекса неполноценности. — Знаю, но тебе это не поможет. Он чист. Я в этом уверен. — А я нет. — Чан вздыхает, Джисон слегка напрягается, делая последний глоток кофе. Это молчание, которое затягивается на дольше положенного, заставляет Хана чуть активнее думать, что его ещё не до конца проснувшемуся мозгу делать трудновато. — Понимаешь, я его трахнул. Я не помню когда, я был пьян, но помню, что его. Когда мне показали, кто мешается под ногами, я удивился. Мой проёб. — Пиздец. На этом их разговор заканчивается. Чан сбрасывает трубку первым. И всё же Джисон сгибается. Сгибается над папкой, валяющейся на полу зала с черно-белой фотографией в углу и слащавым «Ли Минхо» посередине.

***

Белый свет кусает за веки, отпечатываясь разноцветными мушками на сетчатке глаза. Джисон промаргивается, встряхивая головой. Тренировочный зал окутывает в свои белесые стены, под потолком потрескивает флуоресцентная лампа, царапая по загривку висящими проводами. Джисон облегчённо выдыхает, сбрасывая сумку к небольшой скамье. День пролетел быстро, а в голове — звенящая пустота. Эластичные бинты наматываются на ладонь в какой-то прострации: выходной не задался с самого пробуждения. Отсутствие как такового сна, назойливый и оставшийся неприятным жжением под ребрами разговор с Чаном и это безэмоциональное лицо на чёрно-белой фотографии, которое до конца истратило последние силы Джисона, — это всё сшибает с ног. И приходится хвататься за что придется. Самое ужасное, что то, о чем просит Чан — и правда не работа Хана. Но он почему-то на просьбу реагирует, пусть не вслух и бессознательно. Поскольку тонкая папка за ночь и день пополнилась десятком листов, а в голове выстроился примерный маршрут, где и когда с этим Ли Минхо они могли бы пересечься. Даже если жизнь у них кардинально разная, а общая дорога начнет свой путь только под землёй. Но самое удивительное, что из всей информации — нужной нет. Словно Ли Минхо существует как второстепенный персонаж, со стертым прошлым и не выстроившимся ещё будущим. И это натягивает на Джисона тонкую петлю. Ужасно душит. Боксёрская груша равномерно покачивается под слабым и пробным ударом. Джисон прикрывает веки, отсчитывая пару секунд, чтобы не сорваться и не сбить себе костяшки в мясо, как хотелось бы. Потому что это, вроде как неправильно, вот так вредить себе, но за последние годы Джисон решил, что лучше себе, чем кому-то. Пусть и не получается, так как от Чана далеко не убежишь, как бы не хотелось. Его тошнит от своей работы. Но больше от самого себя. Джисон делает первый удар. И его глаза темнеют. Удар за ударом схож на стрелки часов, которые монотонно и лениво перекатываются с одной цифры на другую, но стоит занервничать, увлечься чем-то, как не успел моргнуть — эти стрелки сделали полный круг. Так Джисон и в боксе: сначала медленно и аккуратно, с лёгким нажимом и правильным дыханием, когда бедро напряжённо, а стопа стоит в правильной стойке и в голове пусто, но стоит задуматься — как срывает клапан. Джисон никогда не был склонен к бессознательной агрессии. Но в нем всегда была видна эта тонкая линия шаткой грани, которую очень легко порвать и выпустить зверя. Джисон держал его за узды, убегал в зал, избавил грушу и временами забывался в быстрых увлечениях. И это Чаново «у меня есть хорошие девочки и мальчики» — выводит из себя больше, чем сама просьба. Потому что Джисон не такой. По крайней мере, от него такого, его самого уже тошнит. Первые звёзды вылазят как-то быстро и неожиданно, они почти не блестят под слабой дымкой ночного тумана. Джисон неосознанно ловит свой взгляд в отражении окна, замедляя удары. Костяшки гудят, кисти выворачивает, и только маленькое пятнышко крови на желтоватом бинте заставляет остановиться. И вовремя. За спиной слышится чье-то кряхтение. — Ты решил мне грушу с потолка сбить? Со Чанбин. Джисон не запрещает себе маленькую шалость в виде закатанных глаз и громкого цоканья. Язык невольно толкается за щеку — с этим парнем у него свои счеты. — Хочешь побыть на её месте? — Джисон не оборачивается, только туже затягивает бинты, закрепляя их на запястье. Майка пропиталась потом, ее бы сейчас снять и сразу выкинуть, да широкое тело спереди не позволяет. Джисон всегда удивлялся, как в низком Чанбине, таком тощем на подростковых фотографиях, сейчас умещается столько мышц. Чуть-чуть завидно. Но больше забавно. — Оставь это для своего начальника, — Со складывает руки на груди, постукивая по бицепсу. Вот сейчас, наверное, его было бы очень хорошо ударить, прежде, чем он заговорит. Но это, вроде как, будет непростительно по отношению к другу. — Что случилось? Который, вроде как, беспокоится. Вот только Джисону это не нужно. — С чего ты взял? — Джисон вторит позу, только перемещает вес на правую ногу, чтобы визуально казаться больше. На самом деле таким уставшим и несчастным, как в эту минуту, он не был давно. — Ясно, — это короткое слово слетает с языка парня естественно, будто ставит точку, но является только быстрым началом дальнейшего разговора. Джисон не любит, когда лезут в сердце. Это мало, кто понимает, но улавливает по сжавшейся челюсти и нахмуренному лбу. — Я рад, что это всего лишь груша, а не чье-то лицо, — Чанбин обходит Джисона, собирая его вещи в сумку и закидывая её себе на плечо. — Мне похер, Джи, что ты такой уверенный во всём, но вредить себе — отстойное дело. — Что ты хочешь, а? Я каждую неделю прихожу и колошмачу эту чёртову грушу, — Джисон пытается вырвать сумку из рук парня, но тот только отгибается в сторону, не позволяя за нее ухватиться. — Ты занят? — В голосе Чанбина слышится насмешка, она вибрацией достигает Джисону до горла, когда рука парня ложится на его плечо. Чанбин просто невыносимый тип. — Да, у меня сегодня первый выходной за несколько недель. — О боги, и ты не устал все время что-то избивать? Хоть бы в этот день дал рукам отдохнуть. — Что ты хочешь? — Джисон вскидывает голову к потолку. Белый свет больно режет уставшие глаза, сейчас бы в теплую кровать с глупым фильмом на фоне. Но кровать давно не теплая, а глупые фильмы стали большой редкостью в загруженном графике. — Поехали на трассу, там сейчас гонки. Там мои ребята — друзья, будет весело. — Чанбин решительно двигается в сторону выхода из зала всё ещё с сумкой Джисона на плече, заставляя того медленно, но тянуться следом. Белые стены разрезает вполне ожидаемое: — Нет. Чанбин слабо усмехается, разворачиваясь на пятках. Его голова опущена, он только вскидывает бровь и косит глазами из-под челки. — Да, Джисон, всем нужна смена обстановки. Тем более, это байкеры, те ещё отбитые ребята, думаю, ты бы вписался в их компанию. Джисон надувает щеки. Это предложение его не очень радует, но довольно позднее время на наручных часах говорит о том, что он почти ничего не теряет. Уснуть он навряд ли сможет, получив дозу адреналина в кровь за избиением груши и собственного сердца. Было бы хорошо отвлечься хоть чуть-чуть от работы и этого выжженного на подкорке сознания имения «Ли Минхо». Но есть всего одно но. Джисон ненавидит байки. Поэтому, как же ты, Со Чанбин, ошибаешься. Но Джисон соглашается, пусть и беззвучно, семеня следом за довольным парнем.

***

В баре очень душно. Джисон щекой опускается на прохладную поверхность стойки, отмахиваясь от бармена, который предлагает ему выпить. Это в планы не входит, как и липнущие к нему руки пьяных девушек. Танцпол пульсацией и повышенным градусом давления скачет в темных зрачках; Джисон чешет над бровью, стараясь отогнать от себя это навязчивое раздражение. Бары — отвратительное место. Помещение крайне убогое, по таким Джисон обычно не ходит — здесь все пьяные, кричат о ставках, не стесняются колких фраз и сквернословят чем-то по типу «классная жопа» или «дай потрогать сиськи», и Джисон по хорошему должен был надавить на Чанбина тем, что он привел его совсем не туда, куда Хан рассчитывал. Но язык пришлось прикусить, когда в поле зрения, словно фантом, образовалась светлая макушка. На чёрно-белой фотографии, он, черт возьми, не так хорош. И Джисону нужно с этим что-то делать. В лучшем случае включать мозги. Предположить, что в друзьях Чанбина был Ли Минхо, было невозможно. Предположить, что они встретятся так скоро — тоже. И Джисон бы хотел всечь Чану за это колкое «трахнул», потому что Минхо — Минхо оказался слишком красивым. Отрезвляет только то, что именно с ним сходятся события, вредящие самому Чану, а значит и Джисону. А значит от Ли Минхо надо избавиться, закрыв глаза на острый профиль и мягкие губы, которые расплываются в такой нежной улыбке, когда он что-то бурно объясняет Чанбину рядом. Второй знакомить их не спешит. А Джисон не торопит, потому что в голове лишь одно: как этот парень смог подрезать Чановы поставки. Его блестящие песочные глаза, угловатая улыбка с торчащими белыми клыками, длинный нос кнопкой и мягкий мурчащий голос, которым он щебечет тихо и спокойно, но будто перекрикивает дерьмовую музыку этого бара. Всё это не сочетается с плотной байкерской экипировкой и фактом — в душе он, видимо, полное дерьмо. А Джисон не может позволить, чтобы кто-то портил выстроенный Чаном бизнес какой-то одной ночью. Даже если у этого парня лицо ангела. Скорее всего он окажется падшим. — Кстати, это Хан Джисон, он очень тухлый, и я уже жалею, что взял его с собой, — Чанбин тычет Хана по макушке, заставляя того поднять голову со стойки. На пунцовые щеки тут же припечатывается взгляд Минхо. — Это Ли Минхо, мы знакомы ещё с университета. — Приятно познакомиться, Джисон, — Минхо тянет свою небольшую ладонь, она в маленьких мозолях, но оказывается довольно мягкой и нежной на ощупь. Джисону хочется сказать: «а мне не очень», но он только вымученно улыбается. — Прошу простить, мой друг бестактен в отношении меня, но я рад новым знакомствам. Я чуть-чуть вымотался. Минхо улыбается, пряча розовые щеки в опущенной голове, а после в стакане с безалкогольным напитком. Джисон притягивает слабо газированную воду к себе. — Не хочешь выпить? — Чанбин пропускает колкость мимо ушей, упираясь локтями о деревянную поверхность. Минхо присаживается на табурет рядом с Джисоном, задевая того коленкой. По телу приходится непростительный разряд — Джисон списывает это на усталость. И маленькую, но приятную неожиданность — Минхо не пришлось искать, он нашел его сам. И пора ему бежать, потому что если Джисон решился, то он доведет дело до конца. А портить такое красивое личико будет грехом, на который Хан не побоится пойти. — Хван будет? — Джисон прикрывает глаза, постукивая пальцем по стакану в бит музыки. Сейчас бы все же домой, с Минхо кое-какая связь, но налажена. На сегодня этого будет достаточно, учитывая, что этот день — его официальный выходной, и что Чан не знает, что Джисон пусть и ненамеренно, но берется за это дело. — Ага. — Тогда он выпьет за меня, — Джисон поворачивает голову к Минхо, мажет взглядом по спокойному лицу, вглядываясь в глаза. Тяжело. С Минхо будет тяжело — он слишком открыт, потому что улыбается на долгий и не совсем приличный взгляд Джисона, — извини, но такое ощущение будто я тебя где-то видел. Не врёт, но слегка приукрашивает. Это как минимум поможет завязать хоть какой-то диалог. — Ммм, навряд ли, я только недавно переехал в Сеул, — Минхо чешет подбородок, упираясь после щекой о подставленную ладонь, — я тебя, по крайней мере, точно не знаю. — А откуда ты? — Джисон знает откуда Минхо. Но не знал, что из Тэгу он переехал только недавно. Это не вяжется. — Тэгу. Там довольно тесно, пусть и хорошо. — Предпочитаешь простор? — Джисон улыбается, находя в этом диалоге что-то лёгкое, пока пришедший Хван активно машет с уже наполненным бокалом алкоголя в руках. — Да, я люблю скорость. — Опасно, — Хан скептически вздергивает бровь, цепляясь взглядом за лицо Минхо. Тот, не скрывая, рассматривает Джисона. Они словно ведут двойную игру. Что если Минхо на самом деле знает Джисона? Если он имел связь с Чаном и имеет доступ к информации о поставках, то не знать о правой его руке он просто не может. Но так тяжело не вестись на это причмокивание губами, быстрое хлопанье ресниц, которые подцепляют челку, заставляя Минхо ее все время неловко заправлять за уши. Нельзя так открыто на него пялится. Категорически. Запрещено рабочим уставом. Они, вроде как, на разных сторонах. — Но это позволяет чувствовать себя живым: ощущение твоей смертности. — Вы, байкеры, ненормальные ребята, — выносит вердикт Хан. Минхо смеётся, окончательно расслабляясь в компании Джисона. — Ты мыслишь стереотипно, — Ли машет головой, придвигаясь ближе. Просто безумие какое-то. Джисон не планировал заканчивать свой день так. Завтра точно будет раскалываться на несколько частей голова. — Да нет, у нас просто интересы разные. — И что тебе нравится? — Минхо улыбается. Уголки его губ очаровательно ползут вверх, из-за чего Джисону хочется что-то ударить, чтобы не всечь или себе, или ему. Минхо, что ли, с ним флиртует? — Видимо, просиживать ночь своего последнего выходного в дешёвом и грязном баре. Но, наверное, это и к лучшему. Потому что тогда Минхо прилипнет к Джисону сам. Это оказалось так просто. Но Джисон чувствует, что не всё играет ему на руку. В Минхо есть маленькая загадка, очертания которой Джисон видит, но в полной мере осязать не может. — Ясно всё с тобой, Хан Джисон, — Минхо спрыгивает с высокого барного стула, разворачиваясь на пятках лицом к Джисону. И всё же этот костюм. Джисон ловит на мысли, что Минхо выглядит в нем слишком сексуально для их первой встречи. Так не должно быть. — Хочешь подвезу тебя? — На своем байке, что ли? — Джисон допивает воду, кивает бармену, извиняясь за грубость в начале ночи. Подходить к Минхо вот так вплотную нельзя, точно не сейчас, когда вокруг них торжествует соблазн, пьяные тела и запах дешёвого секса, смешанного с алкоголем. С улицы слышны ревы автомобилей и байков, скрип резины и чьи-то восторженные крики. А впереди — впереди глубина песочных глаз, а в сердце Джисона революция. Нет, с Ли Минхо непростительно сопоставлять слово «трахнуть». А Джисону непростительно будет ему врезать, когда придет время. А оно придёт. — Откажусь, знаю я ваши правила. Минхо на это склоняет голову, облизывая сухие губы. — Боишься, что возьму тебя замуж? — Боюсь, что не в моих силах рассчитаться с первой поездкой. Минхо усмехается, смущенный этим выражением, но отходит на шаг назад, когда Джисон начинает двигаться к выходу. — Не дашь свой номер? — Минхо бросает слова тихо, надеясь, что его не услышат, но Джисон слышит и лукаво улыбается. Нет, здесь точно что-то не так, или Джисона обводят в его же игре. — Ты очень плохо флиртуешь, — Джисон разворачивает голову, набирая что-то в телефоне. — Но мне нравится. И уходит. Не оставив номера и забрав с собой последнее слово. Ближе к утру Чану приходит короткое сообщение: «я берусь». А Джисон сгибается над папкой, вглядываясь в черно-белую фотографию и понимая, что с этим парнем будет непросто. Глаза у него не те. Вселенская глупость.

***

Дождь тарабанит по асфальту уже несколько часов. Минхо прикусывает губу, подпирая плечом стену и вглядываясь в высотки вдалеке. Его маленькая квартира теплится в полумраке, жёлтый свет идёт лишь от одного опущенного вниз лампочкой торшера — там Минхо читал. Руки чешутся схватить связку ключей и спуститься на парковку, рассечь ночной город повышенной скоростью и скрыться за назойливыми мигалками где-то в переулке. Адреналин — плохая вещь, опасная в руках тех, кто не умеет равномерно его использовать. Минхо, наверное, из таких. Способный в любой момент разбиться. Челюсть напрягается, зубы противно скрипят, портя эмаль. Этот диалог в баре, этот Хан Джисон и этот непонятный для Минхо самого собственный флирт — вышибает любые мысли с ноги. Скоро заезд. И думать о таких пустяках нельзя. На плечи падает теплый плед. Минхо расслабляется под мягкими поглаживаниями чужих рук, тонкие пальцы пробираются под ворот футболки, касаясь оголенной груди. Ему этого не хватало. — Ты напряжен. Это из-за того парня в баре? Он мне показался подозрительным, — мягкий женский голос рассекает воздух возле уха, Минхо приходится приложить усилия, чтобы не ударить себя головой об стену. Хочется выбить мысли из головы. Потому что Джиу права. — Возможно, — Минхо разворачивается лицом к девушке, придвигая её ближе и вбирая аромат цветочного геля для душа в лёгкие. — Он тебе понравился? — Джиу сплетает с ним пальцы, улыбается лукаво, щуря лисьи глаза. Её красные волосы всё ещё щекочут Минхо щеки, заставляя слегка отодвинуться. — Возможно. Девушка закатывает глаза, плюхаясь в кресло, в котором ранее сидел Минхо. В комнате звенящая тишина, только равномерное постукивание дождя по раме окна, которое придает этому вечеру чуть больше спокойствия. От последнего похода в бар, прошло уже три дня. Минхо так и не решился написать, пусть номер Джисона достать смог. — Иди сюда, — Джиу вытягивает руки и хлопает ими по коленям. Минхо правда нужно расслабиться. Он падает возле ног девушки, придвигаясь ближе и упираясь спиной о подушки кресла. Тонкие, музыкальные пальцы касаются напряженных плеч, проходятся по всей длине позвоночника, а над макушкой слышно тихое сопение. Минхо стискивает зубы. Почему эти неправильные чувства всегда с ним? Он был крайне прост в отношении людей. Он никогда не запрещал себе чувствовать, позволяя говорить правду сердцу и мозгу. Но всегда хочется от этого убежать, вот только бежать давно уже не получается. Остаётся трасса — длинная, опасная, но позволяющая забыться и отдаться той маленькой свободе, о которой Минхо всегда мечтал. Птица своего полета, которая смогла вылететь из-под чужого крыла. — Почему он показался тебе подозрительным? — Минхо откидывает голову на сиденье кресла, всматриваясь в лицо Джиу и сплетая свои пальцы на груди. Стало чуть спокойнее. — Назову это женской чуйкой, — девушка пожимает плечами, от этого её красные локоны чуть подпрыгивают, а проколотая левая бровь слегка дёргается вверх. — Он выглядел устало и чуть-чуть опасно. Если ты не заметил, но его костяшки были сбиты до крови. Такое себе первое впечатление. А Минхо правда не заметил, как-то было не до рук, когда перед лицом было чужое, с мягкой улыбкой и блестящим черным взглядом. Там захотелось утонуть. И нет, Ли не ждал какого-то продолжения этого вечера, только то, что к нему пойдут навстречу, позволят подвезти и взять номер, но то и другое не позволили, а в сердце случился переворот. Непростительно испытывать эти чувства к тому, кого видишь впервые. И непростительно в этот момент не думать о себе. — Может он борьбой занимается. Или я не знаю, я же всю жизнь не могу попадаться на одних лишь мудаков, — Минхо выдавливает из себя усмешку, прикрывая веки. Джиу держит себя в руках, хотя ей очень сильно хочется прикоснуться к чужому лицу. — А шрам? — Какой шрам? — Минхо вскидывает голову, полностью разворачиваясь телом к Джиу, которая склоняется ближе к лицу парня и улыбается. Она всегда была наблюдательна. Пугающе наблюдательна. — Правый глаз. У него скатилась тоналка, а ещё он пользуется линзами, — Минхо хмурится, вспоминая вечно опущенную Джиснову челку; глаза, которые пытались избегать прямого контакта; только в конце Ли смог уловить этот неестественный блеск, но он уже тогда не вглядывался, а был полностью поглощен очарованием Хан Джисона. — Не знаю, Хо, парень странный. Но у тебя есть номер, и ты можешь попробовать. Будь только осторожен. И сердце после этих слов почему-то начинает стучать сильнее. Все же на мудаков он любит попадать, но как у Джиу есть женская чуйка, так и у Минхо есть ощущение, что всё в конечном счёте будет хорошо. Он же не может всё время быть в чужой тени?

***

Слабый морозец кусается за оголенный участок шеи, заставляя поправить давящий красный шарф и уткнуться носом в ворот куртки. Джисон крайне ненавидит наступающую зиму из-за лишней и объемной одежды: она сковывает движения, заставляет чувствовать себя небезопасно в толпе людей, и ни хрена это не прикольно — состояние капусты. Он, словно не он сам. Кончики пальцев торчат из перчаток с отрезанными концами, чтобы было удобнее пользоваться какими-то предметами и надламывать чей-то хребет из необходимости. Или, например, пользоваться телефоном — более лояльное использование. Джисон уже минут пятнадцать переписывается с Минхо и никак не может зайти в главное здание компании. К слову, Чан не любит ждать. Но Джисона это мало волнует. Он вздергивает уголок губы вверх, довольно толкаясь языком за щеку. Темные очки сползают на кончик носа, приходится отвлечься и поправить, поймав при этом свой взгляд в блестящей поверхности здания. Он не накрашен — точнее не размазал по правой части лица полтюбика тонального крема; красная полоса вдоль правого глаза уродливо тянется к румяной щеке, слегка вылезая из-за затемненных очков. В центре груди от этого как-то опустошено. Всё же, нужно побыстрее заходить внутрь. Ли Минхо: Так значит ты придёшь?

Джисон:

А ты бы этого хотел?

Ли Минхо: Это ужасный флирт. Джисон усмехается: это не флирт. Это чертова ловушка, маленький крючок с лакомством, на который Минхо так активно ведётся. Зацепится — будет больно. Джисон уверен, что им обоим. Пальцы гудят под вибрацией телефона, улыбка вот-вот треснет то ли от раздирающего кожу мороза, то ли от собственной испорченности. Тёмный силуэт Джисона облокачивается о стену здания, черные берцы блестят под вылезающим из-за туч огрызком солнца. Черный, как душа, — если кто размажет об асфальт, чтобы не так заметно было.

Джисон:

Это не флирт. Это обычный вопрос, просто это ты, и это не моя проблема:)

Ли Минхо: Ты скучный.

Джисон:

Так значит, мне не приходить?

Ли Минхо: Тебя было бы приятно снова увидеть. «Было бы приятно» мажет острой стороной букв по сердцу. Не «я бы хотел, чтобы ты пришел» или «если хочешь, то приходи», а Джисон отчего-то уверен, что чистое «приятно» и так просто «увидеть». Джисон Минхо не понимает. Не понимает, зачем ему сдались алкогольные склады и поставки Чана. Зачем ему копать себе яму, так прямо общаясь с тем, кто его в один момент может забить в углу переулка. Это так сейчас проявляется мазохизм? Или Минхо всё же ни в чем не виноват? Палка с шипами на двух концах: на одной — розы, на другой — терновник, и на какую напорешься — неважно. Больно будет. Джисон хмыкает, ничего не отвечая и закидывая охладившийся телефон в карман куртки. При входе парень учтиво кланяется охране, ступая к лифту и думая над улыбкой, которую подарит Чану, когда он, раздраженный, начнет скалиться на Джисона. Такие у них отношения. По простому: пиздец. Зеркало отражает душу. Джисону кажется, что она изнутри из-за этого дела до конца прогниет. — Ты долго, — в лицо прилетает быстро и кротко, Джисон готов поспорить, что это не всё, что Чан хотел бы ему сказать, но сдержался. Джисон всё же ему помогает. Джисон всё же ему как брат. Телефон вибрирует, Хан смотрит исподлобья на светящееся уведомление с коротким сообщением от Минхо: «Я буду ждать». Просто смертник какой-то, ей-богу. — Я вообще мог не приходить, так что не ворчи. Джисон садится в кресло напротив, закидывая правую ногу на бедро и наконец-то снимая очки. Только перед Чаном может обнажить свои шрамы, потому что тот в свое время собрал его по кусочкам. Джисон не ходячий Франкенштейн, но тянущиеся шрамы по груди, ногам и так предательски по лицу выглядят уродливо. И не красят они мужчину. Скорее обнажают до скелета, делая его как сплошной, оголенный нерв. Глаза аспидными дырами сверлят в Чане дыру; дикая усталость наваливается на плечи, когда мужчина протягивает ему небольшую папку. Его узловатые пальцы, исцарапанные временем и трудом, твердо ложатся на белую поверхность, — Чан не поднимает кисти, видимо так просит, чтобы Джисон посмотрел ему прямо в глаза. Настойчивый ублюдок. — Что это? — Хан вскидывает подбородок, постукивая пальцами по кожаной обивке кресла. Не нервничает, просто слегка негодует. Обычно он не берется за несколько дел сразу. — Вчера камеры засекли Минхо в грузовом отделе, мелочь, но неприятно, — Чан хмурится, сплетая пальцы перед собой. Его наждачные веки расслабляются от усталости, губы кривятся в неуместной усмешке; Джисон краем глаза подмечает помятый костюм, закатанные рукава рубашки, которую мужчина явно не менял уже несколько дней, что было не в его стиле — обычно это чистый педантизм и перфекционизм; что-то выбивает чужую жизнь из строя. И это очень дерьмово. — Боишься, что эти поставки снова перехватят? Или что-то было украдено? — Джисон пробегается по фотографиям, притягивая к себе ближе ту, на которой виден чужой взгляд, косящий в бок. Камера не передаёт цвета, волосы колючей соломой выбиваются из-под капюшона, а на носу очки, которые ужасно ему не идут. Копится много вопросов. Почему Минхо не старается прятаться? Буквально впивается взором в самую видную камеру, чуть ухмыляется угловатой улыбкой, Джисон уже видел её — кошачья и хитрая. Но мягкая, поэтому так выбивающая Джисона из мысли — на фотографии оскал, насмешка. Словно ножевым по ребрам. Или Минхо хочет, чтобы его заметили? Водит Джисона за нос, играя на два фронта. Ведь именно это он говорит: «тебя было бы приятно увидеть» — и Джисон чувствует, что тот не лжет. — Я не понимаю, как он туда попал. У нас есть крысы? — Вполне, хочешь, чтобы я проверил? — Джисон улавливает чужую просьбу, ход мыслей, поскольку они слишком долго вместе, чтобы не смочь считать настроение или идею. На шахматной доске они играли за одни фигуры. И лучше по разные стороны им не становиться. Что вынуждает делать сложившаяся ситуация. Джисон думает, что это идиотизм. А Чан, неестественно для себя, переживает. — У меня есть подозрения, но они тебе не понравятся, — Чан упирается телом о край стола, почти сгибаясь над ним. Его голос раздраженный и готовый сорваться в любой момент, но Джисон мнёт в руках папку, все ещё вглядываясь в чужой острый профиль. Такой, черт возьми, красивый острый профиль. — Ёнбок. Джисон под конец дня будет полностью разбит. — Ты уверен? — щурит глаза — не верит. Потому что не может тот, кто был с самого начало преданным хвостом так просто предать. Даже за красивую улыбку. — Нет, но только у Ёнбока есть доступ к этому складу, он нанимает охрану и он ответственен за эту партию, — Чан с неловким дрожанием голоса откидывается обратно на кресло, прокручиваясь в нем и цепляясь каблуком за подножку. — Это я виноват. Я расслабился, и по итогу мы терпим убытки. — Тебе тоже надо иногда отдыхать, Чан. Я разберусь, тем более, что с Минхо я теперь знаком лично. Чан хмурится. Джисона это забавляет. — Тогда какого хрена, Джисон? — стол вздрагивает. Стены гудят под назойливым дрожанием кондиционера. Свет от лампы липнет к щеке, и Джисон ее остервенело чешет. — У нас оказались общие знакомые, — короткий вздох — непростительный вообще-то в этой ситуации, но Джисон озадачен. — Знаешь, что меня волнует в этой ситуации больше всего? — Джисон встаёт с кресла, комкая в пальцах папку с фотографиями. Очки снова ровно ложатся на острый нос, глаз зудит от линз. — Я впервые не уверен в своих силах. — Не начинай, Джисон, и слушай меня, — Чан становится напротив парня, хлопая в ладоши. Что-то задумал, и Джисону кажется, что он с этой идей не согласится. Только его никто слушать сейчас и не будет. — Проверь Ёнбока и вмажь хорошенько этому Ли Минхо, потому что эту партию мы не можем просрать. Мы начинаем сотрудничать с Италией, и если облажаемся, то обратно на эту дорожку не встанем. Да, Джисон точно в конце дня разобьётся. Только бы не на полу своей квартиры.

***

Трасса — это место для отчаянных самоубийц. Скорость, кайф, адреналин, ублюдки, не принимающие правил и не знающие манер — вот, что для Джисона трасса. Поэтому сейчас стоять здесь, в гудящей толпе, с ночным, липким морозом — последняя степень его отчаяния. Он как на повторе смотрит за нарезающими кругами байкерами, старается не вслушиваться в крики людей, что режут воздух алкоголем и табаком, и сильнее натягивает капюшон. Плохая идея была сюда прийти. Как минимум потому, что Ли Минхо лидирует — тут даже не постебешься. Хорош оказался, черт. Наверное, слишком. Берцы кряхтят по лужам, оставшимся от ночного ноябрьского дождя. Кирпичная кладка бара пульсирует под рокотом музыки, Джисон даже не смотрит в его сторону. У Джисона чешутся кулаки. Перед глазами равномерно покачивающаяся боксёрская груша, эта дурацкая тактика «вдох-выдох» и «посчитай до десяти» Джисону не помогает, лишь слегка притупляет клокочущее в горле сердце. Оно режет по гландам. Джисон режет кулаком по воздуху. Быстрый рефлекс — он отточен годами и черной практикой, когда не оставалось другого выхода, как защищаться. Правила улицы просты: или ты, или тебя. Усидеть на двух стульях не получится. Поэтому Джисон быстро припечатывает тело к стене, когда ощущает внезапное тепло чужой руки на плече. У него сегодня был чертовски ужасный день. Ёнбок куда-то делся. А перед глазами всё тот же Ли Минхо. — Эй, всё в порядке? — он поднимает руки в невинном и беззащитной жесте; Джисон не сразу замечает, что его ладонь придавила Минхо за шею к красному и мокрому кирпичу. Должно быть, это неприятно. А гудящая в сердце пустота и подавно. — Извини. Джисон отцепляет пальцы, оголяя запястье, по которому тянется тонкая линия шрама. От Минхо это не ускользает, потому как он мажет затуманенным взглядом по телу — пытается разглядеть поближе. Это «извини» явно не перекроет краснеющий отпечаток пальцев на чужой шее. Это «извини» никак в Джисоне не отзывается, он был бы не против вмазать Минхо и посильнее. Но его мягкий взгляд, кошачья улыбка, что притягивает не то обаянием, не то той загадкой, которая скрывается в безумном оскале на тех фотографиях — успокаивает, таким чудным образом, что Джисон только упирается снова спиной к стене. — Классно ездишь, но у тебя явно отсутствует инстинкт самосохранения. — Говорит мне тот, кто сбивает о кого-то костяшки, — Минхо склоняет голову набок, просовывая между пухлых губ тонкую палочку сигареты. Блестящая кайма фильтра блестит под свечением желтоватых лампочек, увешанных вдоль стены бара. Минхо действует напрямую. Неужели он знает и не боится? — Ты плохого обо мне мнения, — Джисон хмурится, слегка отодвигаясь от ядовитого дыма. Задается вопросом: зачем он здесь? Ответ плавает на поверхности, но стоит к нему прикоснуться, как это оказывается лишь его отражение — отражение Ли Минхо. Джисон сжимает кулак, на нем словно липкий отпечаток сна или видения. Острая мысль, нужная, но не успевшая сформироваться, как впилась и осталась под кожей, смешавшись с кровью. — Я просто тебя проверяю, — Минхо вскидывает голову, выдыхая кольца дыма. Джисон жадно липнет к открытой шее, к двигающемуся кадыку, который хочется подцепить зубами. Так грешно и так правдиво. — Знаешь, ты красивый и мне бы хотелось узнать тебя поближе. Но я не хочу проблем. Как прямо. Джисон стискивает зубы. Просто бред какой-то: Джисон тоже не хочет проблем. И самая главная проблема сейчас — это сам Ли Минхо, перехватывающий поставки и ворующий импортный алкоголь. — Ты не брезгуешь словами, — Джисон зачесывает волосы назад, обнажая лоб. Слишком опасно, тональный крем начинает скатываться, но Минхо не смотрит, только впитывает чужой голос. — Я люблю брать то, что мне нравится. Джисон усмехается, подходя ближе и подцепляя чужую сигарету. Стискивает её между губ. Кончик влажный, Джисону не хочется думать о губах Минхо, но вкус вишни, приятно оседающий на языке, уводит мысли в другую сторону. Где нет работы. Только чистый азарт. — Я тебе нравлюсь? — Джисон сипит от дыма. Он не часто курит, старается этим не баловаться, только в такие дни, как когда Чан вручил ему папку с делом Ли Минхо. Поэтому морщиться не получается, особенно, когда Минхо хватает его за пальцы, поднося их с сигаретой к собственным губам. — Ты мне интересен, Чанбин никогда о тебе не рассказывал. — Взаимно, я о тебе тоже ни разу не слышал, — Джисон смотрит за тем, как Минхо прикрывает глаза после затяжки, как он размыкает губы, чтобы выпустить дым. Так безбожно для них обоих. Они на разных сторонах. — Возможно, это судьба, — Минхо улыбается, оставляя темный след от сигареты на стене бара. Ловким движением пальцев выкидывает бычок в урну, подходя к Джисону на шаг ближе. Встреча заходит в тупик. У Джисона не осталось ни слов, ни сил. — Не то слово, — и не врёт, потому что события развиваются чересчур быстро. И ещё быстрее, когда Джисону нагло дышат в губы. — Что ты хочешь, Минхо? — Пригласить тебя на свидание, что скажешь? Джисон хмыкает, щуря глаза. У Минхо взгляд красивый, у Минхо блестят волосы под светом луны, в Минхо слишком много тайн. В Джисоне мало выдержки — издержки профессии. — К чему такой интерес? — Ты ищешь подвох? — Минхо неуверенно прокашливается. Джисон улавливает смущение. И смущается от своих слов сам. — Хорошо, у тебя красивые глаза. — Это линзы. И Джисон не позволит смотреть, что под ними. Минхо Джисон вообще ничего не хочет позволять, но оступается, когда разрешает сделать ещё один шаг. — Я вижу, мне интересно, что заставило прятать свои глаза. Это непростительно. Неверно. Не что, а кто. И Джисон окончательно сдаётся. — Ладно. Но на свидание зову я. Я напишу и заберу тебя, пойдет? — Так я тебе тоже нравлюсь? Нет, просто от тебя Джисону стоит избавиться. Хан только улыбается, щёлкая парня по носу, натягивает пониже капюшон и скрывается в пульсирующей толпе посреди трассы. Они оба друг друга уничтожат. И в конечном счёте, никто виноват в этом не будет.

***

Район знобит от мусорных, напичканных всякой гнилью, баков. Звонкое хлюпанье отскакивает от промозглых и склизких стен; под массивной подошвой туго шнурованных берцев надламывается чей-то позвонок. Характерный хруст — Джисон уж точно не спутает. От носка отскакивает жестянка, от сердца отрывается клапан. Возвращаться в такие места, как обухом по темечку — тупо и больно. Но почему-то Джисон уверен, что здесь он его найдет. Ёнбок всегда был со странностями. Железная дверь поддается только после болезненного удара плечом. Джисон шикает от свалившейся на макушку штукатурки. Отряхнуться не составляет труда, но проблемно пробраться по темному коридору места, которое ты видишь впервые, хотя подъезды в таких районах всегда примерно на одно лицо и характер. Джисон подпирает стенку спиной, нащупывая бугры и выпуклости; под пальцами кряхтит проводка, над головой — ком обезличенных флуоресцентных ламп. Тут вообще можно жить? Джисон знает — можно. Ступать приходится осторожно, предельно тихо, это как дорога, вымощенная из мин, — только взорвутся люди. Подъезд постепенно светлеет, на сетчатку глаза липнет шматок белой и безликой лампы. Перед Джисоном пару дверей, узкий коридорчик и отборный мат за стенкой. Парень тянется кожаной рукой к двери, над которой отпал номер и осталась лишь его тень. Уверенности, что там Ёнбок нет, только слабая вера в Джисонову наблюдательность. Звонить приходится несколько раз, за другими дверьми что-то хрустит, они словно хотят разинуть свои алкогольные пасти, чтобы засосать Джисона. Хан тушуется под скрипом железяки. В проёме блестит смольная макушка и рука с длинными и тонкими пальцами, она хватает резко и без вопросов. Джисон тут же прижимает Ёнбока к стене, сжимает руку на шее до болезненного шипения и яда из чужого рта. — Ты чего вытворяешь? — Хан сипит в лицо, ощущая под пальцами пульсацию чужой артерии. Ёнбок кряхтит, режет воздух удушливыми стонами, когда Джисон ослабляет хватку. Стена припечатался к Ёнбоку. Ёнбок припечатался Джисону в ребра. — Придурок, это ты, что творишь? У меня теперь твоя ладонь на шее, — парень клацает зубами, оттягивая воротник синего лонгслива. Там шмотки́ кожи от перчатки и Джисонова злость, потому что он, вроде как, имеет на нее полное право. — Как ты меня вообще нашел? — Ты плохо прятался, — Джисону оскалиться хочется ужасно, но ещё сильнее — забраться под теплое одеяло. Мысль невольно убегает к недавнему разговору с Минхо. Ужасная мысль — рядом с ним было спокойно. И это не приятное чувство, а удушающее, как змея, за которой ты наблюдаешь и в оцепенении даёшь ей право заползти на шею. Аля приношение Богу. На деле — самому Дьяволу. — Что не так, Джисон? Ёнбок шуршит разноцветным фантиком, за щекой тут же появляется бугорок — чертов леденец для сладкой лжи. Потому что Ёнбок никогда не был глупым, а Джисон считает этот вопрос последней стадией глупости. — Ты смеёшься? — Но Ёнбок серьёзен, с торчащей палкой от чупа чупса и блестящими кругами под глазами. Джисон надеется, что ему снятся кошмары. — Что не так? Всё не так, последние поставки вина перехватили. Чан начал сотрудничество с Италией, а мы не можем уверенно делать погрузку, потому что тот, кто перехватил прошлые ящики появился в порту, доступ к которому был у единиц. — И вы думаете, что виноват я? — Ёнбок фыркает, закидывая одну ногу на другую. Джисон морщится, когда видит это выражение лица — в него сразу хочется въехать кулаком. — Да, Ёнбок, потому что только у тебя эти блядские доступы к паролям от складов. Охрана проходит через пропуска, за кодирование которых отвечаешь ты. — Вы проверяли саму охрану? В этом случае — она не моя прерогатива, все люди, которых я отбирал были чисты, — парень морщится, на его глаза спадает смольная челка, и Джисону всё кажется, что он ходит по тонкой грани. Что-то мелькает совсем рядом. Правый глаз зудит. Быстрый взгляд в бок, глаза в глаза с собственным отражением. Карман карго вибрирует. Джисон хлопает глазами. И правда, почему Чан подумал сразу на Ёнбока? — Что ты знаешь о Ли Минхо? — спокойно спрашивает, потому что сил на крик и нервы уже не остаётся. Эта работа высасывает эмоции без остатка. Но так нужно, холодный расчет — залог успеха и собственной безопасности. Но Джисон не дожидается ответа, бросая тонкую папку на стол перед Ёнбоком. Тот в недоумении и в своём зверином оскале липнет к ней глазами, но не собирается быстро открывать — выжидает. Джисон на это закатывает глаза, откидываясь на спинку порванного кресла — при таких деньгах, которые получает Ёнбок за свою работу, довольно странно видеть его тело в таком угробленном месте. Но как правило о причинах этому в их кругах не спрашивают. Как правило: ты легко за это можешь получить по роже. — Я почти ничего не нашел. Даже информации о семье нет, словно и семьи толком никогда и не было. Но и о том, чтобы он числился в каких-то детских домах… я проверил все возможные в Корее. — Что если в других странах? — Ёнбок перелистывает бумагу, отпечатывая свои пальцы на чужой жизни. Останавливается на фотографии, хмурясь. — У меня нет возможности получить к этому доступ. И это не моя прерогатива, — Джисон ловко подначивает, дергая уголком губы, — я уничтожаю таким как он жизни, а не изучаю их, — Джисон вздыхает, его голос сипит на последних слогах, по небу неприятно перекатываются эти буквы. Впервые Хан не хочет уничтожать. Впервые хочется по-настоящему разобраться. Не потому что это Ли Минхо. И не потому что он обаятелен. И уж точно не потому, что Джисон что-то чувствует. Точно не поэтому. — Хочешь, чтобы я этим занялся? — Ёнбок перекатывает за левую щеку чупа чупс, его нижняя губа с тонким кольцом сережки блестит в сладости и слюне. Джисон бы вмазал по этому лицу, прямо в бровь, из которой торчит шарик пирсинга и прямо по блестящим веснушкам, которые с черной душой Ёнбока никак не сочетаются. Ёнбок — оскаленный на людей зверь, беспризорник, что прицепился к Чану с Джисоном мокрым щенком, а, отрастив клыки, вцепился прямо в голенище. И не стряхнуть. Джисон смотрит на ссутуленную спину исподлобья, и хочется вырвать хребет, потому что Ёнбок обычно так долго над чужими делами не молчит. — Хочу. Или ты уже что-то знаешь? В углу щелкают часы. Словно разинутая пасть нечисти, выползшей из тамбура подъезда. Сейчас бы покурить. Но только тонкие вишнёвые со вкусом чужих губ. Ли Минхо, черт тебя побрал. — Нет, я его вижу впервые. Но я проверю всю информацию и скину тебе, — Ёнбок клацает зубами, оттягивая волосы у корней. Впечатывается Джисону в глаза, высекая на них ложь — Хан ему не верит. — И поверь, я не причастен к тому, что происходит. Вы с Чаном сделали слишком много для меня, чтобы я вас предал. Я разберусь с тем, где я имею власть. И всё же Ёнбок больше верная псина, пусть и острозубая.

***

Джисон лежит на холодном ламинате, пока по виску стекает горячая струйка крови. Глазницы режет свет и чужое дыхание. Такое красивое и теплое чужое дыхание. Если он сейчас умрёт, то это будет самая благосклонная смерть. Джисон такой смерти не заслужил. Хан никогда не был профи в свиданиях. Можно сказать — на свиданиях он никогда и не был: быстрый перепих в отеле, остаточный запах чьих-то сладких духов и влажный след под подбородком. Чуть-чуть романтики с теми, чье лицо впоследствии было пятном размазано на асфальте, и оргазм под теплым одеялом от мысли о долгожданном выходном. Поэтому сейчас неловко. Особенно сразу у Минхо дома, где тепло, пахнет корицей — он что-то выпекал — а по лицу ожоги от чужих горячих касаний. Джисон, стиснув до скрежета зубы, шипит. Спирт — всегда была его слабость. — Терпи, — Минхо прикусывает нижнюю губу, проводя по открытой ране проспиртованным диском. Да, это самое романтичное свидание Джисона, которое могло быть. — Подуешь, станет легче, — Джисон скалится, получая за второсортный юмор пинок под ребра. Как же это больно, но какой же смущённый Минхо красивый. Джисон не скрывает эту мысль от себя уже неделю. Оказывается, отказавшись от встречи с человеком на такое короткое время, можно слишком много понять: что у Минхо довольно мягкий голос, а ещё эта утробная «р», которая по телефону не так отчётливо слышна как в жизни, но высекающая у Джисона на сердце рану — Минхо с ней словно мурчит. И сравнивать его с котом не сложно, а сложнее признать, что они с Минхо всё же на разных берегах и то, что Ёнбок так и не дал о себе знать — настораживает. Минхо значит не чист. И от раны на виске, которую он Джисону так старательно «залечивает», не так больно, как от этой мысли. Но лежать на холодном ламинате приятно. Особенно, когда кровь с лица была смыта чужими руками, да ещё и такими нежными. Минхо хлопает Джисона по щеке, тем самым заканчивая процедуру, и помогает встать. Они оказываются нос к носу, глаза в глаза. И Джисон разрешает себе мазнуть взглядом по оттопыренной и искусанной губе, по родинке на крылышке носа, по запачканным в его же крови пальцам, а потом их подхватить и провести по ним своими шершавыми подушечками больших пальцев, тоже себе позволяет, пусть и понимает — это неправильно. Чувства слабые, скорее больше проявление усталости и безнадёжности. Сейчас Джисон особенно чувствителен. Впервые после серьезной работы он не дома, а с кем-то. Джисон это именует свиданием. Минхо бы поспорил. — Ты запачкался, — и Джисон от чего-то шепчет, на деле — сипит от усталости. Горло всё ещё горит, его довольно сильно приложили виском к стене, сжав за шею сзади. Вена пульсирует. Минхо выдыхает, и дрожание воздуха отпечатывается рябью на щеке Джисона. — А ты какой-то придурок, — Минхо тянет Джисона с холодного пола, заваливая того на мягкий диван. Там накиданы пледы и подушки, корешком вверх валяется книжка, и Джисон не может побороть интерес. Что-то русское. Просто удивительно. Квартира у Минхо вообще маленькая, компактная, наверное, ему больше и не нужно. Из стен сквозит тепло: от этих обоев в маленький цветочек, от жёлтого света торшера, который накренил свою голову ближе к полу, от мягких вязаных пледов и свитеров, что кучкой валялись на полу возле ванной комнаты, ожидая стирки. И эти стеллажи, окутанные ветками лиан и цветов, здоровый фикус в углу с белыми глазами-пятнами, а на самой полке корешки старых и новых книг, за две фотографии котов и улыбающегося Минхо. Джисон сразу заметил этот снимок, нарочито близко подошёл и присмотрелся: одна сторона была ребристая, изорванная, а на шее Минхо висела красноволосая девушка, совсем не похожая на самого парня — Джисон озадачился. И это всё тепло, исходящее от рук Минхо, его квартиры, чуть твёрдого, но уютного дивана, не шло в сравнении с квартирой Джисона — просторной и до клацанья зубов холодной. — Хорошие мальчики как правило любят плохих мальчиков, — Хан хмыкает, пролистывая книгу, все ещё неаккуратно лежавшую на кровати, не вникая в слова, но яро намекая на кто из них кто. Минхо собирает кулаки у груди — это так возмущается. — То есть, ты меня любишь? Джисон клеится затуманенным зрачком на яркое пятно смущения на щеке Минхо, отколупывает клыком на нижней губе запекшуюся кровь; щурится. Нет не любит. Но жутко Минхо хочет: и на таком сознательном и не похабном уровне. Хочет и дальше быть рядом, чтобы раны залечивали не только наружные, но и внутренние. Но так выходит, что все их оставляет именно Минхо. И от этого кровоточит прямо через рот. — А ты плохой мальчик? Тупой флирт — Джисон просек это давно. Минхо от этого заводится и смущается, спасается — его маленькая зона безопасности, где есть тонкая грань, через которую они никак не переступят. Неделя выдалась сложная. Но Минхо позвонил первый. И это было неожиданностью, потому что Джисону редко, кто звонит — исключение Чан, но он его босс. Паршивый босс. Джисон звонки не любит, потому что звонят всегда не вовремя, нарушая или сон, или крохкую минуту уединения. А Минхо рискнул. Но Джисон позволил. Позволил этому случится одним вечером, а потом следующим, через день и в тяжёлый четверг, и даже в пятницу, и никогда первым не сбрасывал, а не поднял лишь в субботу. Но Минхо нашел его сам. Разбитого и побитого в подворотне в своих плюшевых пижамных штанах и с пакетом мандаринов. Как оказалось на их нос давно приклеился декабрь. Минхо, подхватывая тогда Джисон под подмышки, не спросил ни слова: ни почему Джисон плюется кровью, ни почему тот глупо улыбался. Потому что знал: ни один ответ ему не понравится. — Я дам тебе вещи, тело скорее всего не лучше лица, — Минхо отходит от вопросов, слегка стихает, потирая загривок. Его волосы мило топорщатся от этого. Но Джисон только в отрицании машет головой. — Не стоит, я пойду, — встаёт с дивана, слегка шатаясь. Неправильно здесь оставаться. Джисон Минхо должен уничтожить, сломать, заставить просить прощения на коленях возле Чана, а получается, что Джисон скоро будет готов сам упасть на колени возле Минхо. И это паршиво. И это не по его уставу. И не по его принципу, и на это объяснения нет. Просто у Джисон тоже сердце оказалось. И так не вовремя. — Джисон, — Минхо хватает за запястье, совсем невесомо, чтобы Джисон мог уйти, если даже слушать не захочет. Но парень останавливается, смотрит прямо своими черными блюдцами. Полоска шрама поблескивает под теплым светом торшера, тональный крем совсем скатился, а Джисон расслабился. Минхо тянет ладонь, пальцы слегка подрагивают, они все ещё в светлых пятнах чужой крови. Только подносит руку к глазу, как перехватывают и больно сжимают. Вот она — грань. — Извини, ты можешь остаться. Точнее, останься, пожалуйста, ты обещал мне свидание. — Не обещал, — и отвечает так холодно, не расцепляя ладони с чужого запястья. И стоят они оба посреди гостиной с переплетённые руками, а отпускать ни один, ни другой не хочет. И непонятно почему: виделись два раза, пофлиртовали, ну ещё проговорили десяток часов, а потом с тупыми смайликами перед сном побаловались. А стоят все также, по разные стороны баррикады. Ли Минхо, который разрушает выстроенную Джисоном жизнь изнутри. Потому что Чан для Джисона не кровная, но родня. А Минхо… а с Минхо, как оказалось, бывает тепло. — Я не буду смотреть. Просто останься и отдохни. Я постелю в гостиной, у меня мягкий диван, — Минхо вздыхает, отпуская чужую руку первым, но Джисон перехватывает ее снова за ладонь, сжимая. Он никогда не замечал за собой этой животной тактильности. Все звери были детьми, нуждающимися в ласке. И не всем зверям ее хватило. — Что ты со мной творишь, — Джисон оглаживает костяшки, тянет ладонь Минхо к своей пылающей щеке. Глаза в линзах блестят, должны Минхо отталкивать, но только затягивают как червоточины. И прикладывает чужую ладонь к шраму. Он зудит, пылает, давно зажил и затянулся, но отдает пульсацией прямо в мозг и по канальцам к сердцу. Маленькое напоминание его уродства. Везде чернота — и внутри, и снаружи. Поэтому с Ли Минхо он не должен связываться. Оба разобьются. — Останешься? — Минхо не дышит, ладонью не двигает, только ощущает под папиллярными линиями бугристость под Джисоновым глазом. Сердце ноет. И непонятно от чего, потому что Джисон не хороший парень — от таких, как правило нужно бежать. А Минхо тянет ближе, потому и звонит каждый вечер, потому и рассказывает о заездах и предлагает сесть на свой байк, когда никого и близко к нему не подпускает. И непонятно почему, просто к Джисону тянет, словно душа к душе. Начиная с бара, и заканчивая в этой комнате. Они оба в один момент разворачивают голову: четыре взгляда и все друг на друга. В отражении блестят с засветом из-за тусклого торшера сзади, эти две фигуры, сплетённые между собой. Но четкое очертание маленькой ладони на чужом уродстве видно, эта картинка непроизвольно приклеивается к сетчатке глаза. А словно на сердце. Джисонова щека пульсирует, а у Минхо по ладони будто кровь. Медленное саморазрушение. — Не останусь. Потому что у Джисона все же оказалось сердце. Оно осталось ожогом на чужой ладони.

***

Небо заволокло снеговыми тучами, но из них валил изредка только мокрый снег, переходящий в дождь. Берцы шлепали по слякоти, проваливались в ямы, а к небу струился ядовитый дым, оседающий на завивающихся волосах. Под подошвой хрустит стекло, в кулаках стягивается кожа, дверь теперь отскакивает от плеча с первого раза, а белесые стены не встречают гудением проводки. Навязчивая тишина давит. Джисону это совсем не нравится. Парень тушит сигарету о металлическую дверь и выбрасывает бычок в гору мусора; он отскакивает, теряясь в своих братьях. Джисон разминает пальцы, в кармане позвякивает кастет, очень бы не хотелось им пользоваться, но Ёнбок своим затяжным отпуском заставляет. Так и не объявился. Даже строчки не прислал. Чан с самого утра по телефону выел мозги, опарышем остался под ребрами, что Джисон не смог куска хлеба в себя затолкать. Только глотку по обжигал растворимым кофе. И за это кто-то получит сейчас по лицу. Звонок разрывает не одну комнату, а весь коридор, стены стонут под удушающим и непривычным звуком. В соседних комнатах начинают шаркать, двери выплёвывают маты, а по стене кто-то гулко стучит. Джисон стискивает зубы, чтобы не задолбить в дверь. Оглядывается, дёргает снова и снова ручку, чуть ли не вырывая ее с позвонком. Под ноги вдруг валится листок, пожелтевший и пропитанный сигаретным дымом. Неровный почерк, надпись, скорее всего написанная в спешке. Джисон при встречи скормит ее Ёнбоку: «Я разберусь, дай мне время. Минхо не виноват. Ф.» Заебись, черт возьми. Джисон давно понял, что Минхо не виноват, ещё при первой встрече, когда его оленьи, песочные глаза впились прямо в сердце. Но камеры говорят обратное, а Ёнбок всегда был патологическим лжецом, потому что по-другому, такие как Ёнбок в этом мире не выживают. Джисон комкает лист в ладони, широким шагом преодолевая коридор, и выходя на свежий воздух. Лицо рассекает ветром, рубит на две части, но жар непонятно откуда взявшейся агрессии распаляет лёгкие. Карман остервенело вибрирует. Кто-то записался в бессмертники, раз решил Джисону звонить днём, когда он разбирается с делом. — Я, сука, сколько раз должен повторять, что, когда я на задании мне не звонить!? — Ох. Блять. Минхо по ту сторону трубки вздыхает, так обреченно и смущённо, заставляя Джисона остынуть и проверить номер. На дисплее говорящее «Хо», а в голове — звенящая пустота. — Я… перезвоню, наверное… И Джисон так хочет ударить этим кастетом, холодящим костяшки, самого себя, но парень только зарывается в отросшиеся волосы, с отрезвляющей болью их оттягивая. — Нет, нет… всё в порядке, я просто. Извини, — в каком-то переулке воет сирена, она мажет Джисону по ребрам, будто идёт из собственного сердца. Непростительно вот так остывать при звуке чужого голоса. Но это ощущается горячим чаем поздно вечером, травяным и успокаивающим нервы, так ощущается Минхо — как временная панацея. — Что-то случилось? — Нет, просто… — тяжёлый выдох, — глупость. — Говори, — Джисон медленно шагает по дороге, запрокинув голову вверх. Декабрь целует в щеки. Веки жжет от усталости, а Минхо вот так просто рядом, пусть и по ту сторону телефона. — Просто, мы не говорили с того вечера, а прошла уже неделя. Я подумал, что… что у тебя снова неприятности. Или ты просто больше не хочешь меня видеть? — Нет, — Джисон хмыкает, тепло разбивается о ребра, стекая по открытым ранам. Жжет, но как приятно. — Нет, я просто был занят. Ты прав, прав был, когда говорил, что я придурок. А ещё у меня всегда неприятности, поэтому ты уверен, что хочешь со мной видеться? И не врёт ведь, потому что Джисон Минхо никак не пара, и даже не друг. Враг. Его палач. — Хочу, — а Минхо говорит это так сладко, до стёртой эмали и перекатывания бусин сахара на языке. — Хорошо, — Джисон улыбается, сворачивая на привычную дорогу к дому. Время за разговором с Минхо идёт быстро, а шаг становится длиннее, — я, кажется, испортил нам первое свидание. Знаешь, я не совсем понимаю суть свиданий, так что второе будет за тобой. Сделаю всё, что захочешь. — Правда? — Правда, — Джисон выдыхает, прикрывая наждачные веки. Сделает, даже если придется самого себя уничтожить. А Джисон знает, придется. Потому что возле его дома стоит машина Чана, а в руках всё ещё смятый клочок бумаги. — Тогда скинешь свой адрес? И кто Джисон такой, чтобы отказать?

***

Минхо нарочито туго затягивает перчатки на запястьях, разминая затёкшие и одеревеневшие пальцы. Окно пробивают закатные лучи солнца, лёгкий морозец узорчатым треском расползается по стеклу. Погода как никогда к нему благосклонна. В отличие от Джиу, нервно закусывающей сзади него нижнюю губу — их общая привычка. — На долго? — она укладывает руку на кожаную куртку Минхо, нервно сминая пальцы на его плече. Ее глаза выглядят слегка отчужденно, смотрят сквозь теплый вязаный свитер и кожаную косуху с мехом на парне. Будто там другой мир. Возможно, чье-то недосягаемое будущее. — Не могу сказать, — губы непроизвольно складываются в тонкую линию, только маленькие ямочки на щеках выдают нечто наподобие улыбки. Для Минхо слово «долго» не имеет смысла рядом с тем, с кем находится хочется как можно дольше. — Давай не на всю ночь, м? Минхо разворачивается к Джиу, ударяясь об ее нос своим, и выдыхает. Он бы хотел на всю, но спешить некуда, особенно когда спешка — смерть для байкеров, неверное положение руки — себя с асфальта не отдерешь. — Почему ты так к нему придирчива? Вы даже не знакомы, — гудящую вытяжку затыкает только клацанье последней пуговицы на куртке. Минхо напрягает челюсть, отодвигая от себя Джиу. Бессмысленный разговор. Но Минхо не может от него так просто отцепиться. Не с Джиу. — Просто… — Женская чуйка, да, я уже это слышал. И не то, чтобы Минхо не хочет прислушаться к своему близкому человеку, но он слишком устал думать о том, что толкует ему сердце. Для себя решил — даже если будет больно, он попробует. Сбоку рябит воздух, Джиу откидывает голову и ударяется затылком о стену. Наверное, неприятно. Но лицо девушки спокойно, меланхолично, брови опущены, а уголки губ по-детски вздернуты вверх. Минхо зарывает пятерню в ее длинные огненные волосы, массируя место удара. Джиу шипит, расслабляясь под теплотой ладони. Выдыхает: — Я переживаю. Не хочу, чтобы ты потом собирал себя по кусочкам. — Джиу, я сам разберусь с этим, — Минхо выдыхает, зачесывая челку девушки назад и целуя ее в полюс лба. Там остается липкое пятно от его вишнёвой гигиенички и слабый упрек — не ей его учить. — Я хочу ему довериться, даже если это будет напрасно, я хочу прожить эти моменты. Мне с ним хорошо. И пока мне хорошо, я буду оставаться рядом. Не знаю, что в твоей голове и не знаю, о чем ты умалчиваешь, но Джисон хороший — у меня на это чуйка. Минхо видит, что Джиу второй день подряд заводит разговор о Джисоне не просто так. Сначала аккуратно, едва касаясь начертанного перед собой образа из общих фраз, ранее собранных, а потом, как сейчас — напрямую, по сердцу своими длинными и холодными пальцами. — На придурков у тебя чуйка, — Минхо хмыкает, оттягивая Джиу за щеку, — айщ! — Я вернусь ночью, обещаю, — Минхо звякает ключами, после затягивает шнурки ботинок потуже и улыбается. — Будь осторожен. И не приводи его сюда, ладно? Ладно.

***

Щека пульсирует от липкого и приевшегося чувства неправильности. Какой-то замкнутый круг: Джисон, упёршись руками о тумбу, всматривается в маленький черно-белый квадратик, он же в свою очередь безэмоционально прожигает Джисоновы черные дыры глаз. Напротив зеркало — в зеркале красная щека, тонкая полоска шрама и потерявшееся отражение. Джисон устал. От чувств, работы, от себя. Казалось бы, задача у него была предельна проста: найти Ли Минхо — разобраться с Ли Минхо. Любым способом — от размазанного лица по асфальту до пули во лбу — Чан всегда даёт волю воображению. Но Джисон не смог, провалился после первого же пункта, когда Ли Минхо нашелся. Даже не так: Ли Минхо пришел к нему сам, заполз в ловушку, которой на своем месте ещё не было, прямо в руки озадаченному охотнику. И приластился. Как маленький котенок, у которого вторая сторона — сам Дьявол. А Джисон пошел на поводу своего сердца, которое до этого момента, казалось, не работало. Тумба вибрирует от короткого сообщения. На дисплее «Хо» и что-то из разряда «тебя было бы приятно увидеть». Джисон сдувает с глаз челку, думает, что стоило бы сделать что-то с непослушными волосами, но решает оставить как есть. Вот так небрежно, с черными линзами вместо естественных глаз, но с тонкой бугристой полосой вдоль всей правой щеки. Джисон не знает, какое чувство им сейчас руководит, возможно, в нем плещется обида: обычно никто на это уродство прямо не мог смотреть. И Минхо не сможет, уйдет, не убежит, а Джисон уверен, что тот поулыбается и исчезнет, как это делали до него все. Тогда будет проще от Минхо избавиться, потому что сердце из Джисона вконец вырвут. И с одеждой парень тоже не заморачивается, накидывая на тёмно-синий лонгслив куртку с мехом, поверх перетягивает шею шарфом, вязаным — это Минхо в знак извинения прислал. Почему извинялся не понятно: то ли за украденные поставки и палки в колесах, то ли за то, что сердце Джисона присвоил себе. Хан не разобрался, даже с первым, хотя должен был уже давно. Чан последнее время всё более раздражён. Лифт медленно ползет вниз, Джисон лениво высыпает себя из него, кивая консьержу на выходе. Вечер целует за нос, в полюса розовых щек и в лёгкие, которые сжимаются при виде Минхо на чертовом байке. Парень меланхолично упирается задом о мягкое сиденье, на ручке болтается шлем, а в пальцах тлеет тонкая сигарета — картина кровью, а не маслом. Джисон словно воссоздал из своих фантазий её сам. — Я на него не сяду, — высекает утверждение сразу. Байки не любит. И байкеров тоже. Пусть для последнего начинает ставить заезженное «но». — А сказал, что сделаешь всё, что попрошу — Минхо ухмыляется, щуря глаза и наклоняя голову вбок. Выдыхает клуб дыма. Заставляет Джисона страдальчески задыхаться. — Да, я дал же тебе адрес. Но на байк не сяду. — А поцелуешь? Не смотреть на Минхо не не получается. Его длинная челка цепляется за кончики пушистых ресниц, нос острый, словно отшлифованный наждачкой, вечно вздернутый подбородок вверх и мягкая верхняя губа, что напрашивается или на удар, или… О чем это он говорит? — Как сюда садиться? — Джисон пресекает глупый флирт сразу; голову держит опущенной, только стреляет черными глазами исподлобья. Подойти к байку не страшно — страшно, когда тебя останавливают и тянут за отросшие волосы вверх. Рефлексы на Минхо не срабатывают, его одно касание выбивает всякие мысли, а ведёт он мягкими подушечками пальцев по линии шрама, касаясь в конце опущенного уголка Джисоновых губ. Ветер путается в белесых прядях, Джисон сглатывает, пытаясь отвести чужую руку от лица, но перед носом — рябь. Это Минхо шепнул: — Не прячь его, — шрам или сердце? Джисон бы хотел услышать ответ на этот вопрос, но Минхо звонким бисером продолжает рассыпать слова: — Это не уродство, это доказательство, что ты живой. И вот оно Джисоново сердце: в чужих и вражеских глазах. — Так, как сюда садиться? Медленное саморазрушение. Джисон встаёт на неверную тропу — тропу безудержной скорости. Минхо неловко отшатывается, сминая воздух в руках. Его ладонь теперь, наверное, ужасно холодная, потому что Джисон всё ещё чувствует обжигающее тепло на своей помятой неуверенностью щеке. Минхо должен был оттолкнуть, а не пойти навстречу первым. Пока Джисон делает осторожный первый шаг, Минхо совершает десятый. И сердце тянет, тянет к земле, а перед глазами тусклое очертание тонкой папки, где одна лишь фотография и надпись «Ли Минхо». Ли Минхо — его задание. И Джисон впервые с ним специально не справляется. — Держи, — Минхо вкладывает в руки парня шлем, а после помогает его натянуть на голову. Сердце Джисона отбивает неровный и болезненный ритм по ребрам — сесть на байк — его страшный сон. — Джисон, если ты боишься, то мы оставим эту затею… — Нет, нет…всё в порядке, Хо, — сгусток воздуха вырывается непроизвольно. Джисон не уверен, потерял он это «Мин» случайно или специально, скорее всего припрятал под сердце. — Тогда скажи, если при езде станет плохо, я сразу же остановлюсь, — Минхо укладывает руку на затылок парня, спрятанный под шлемом, и слабо тянет ближе к себе, чтобы слышать четкий ответ. — Джисон? — Хорошо, — Джисон отводит взгляд, мажет им по красивому и явно дорогому байку — он сам в этом не разбирается и не хочет, — только не гони слишком быстро, пожалуйста. Какой же он сейчас перед Минхо беззащитный. Просто непростительно. Но нужно же друга держать близко, а врага ещё ближе?

***

В слизистой глаза маленькое видение, такой крохкий, совсем тусклый и шаткий образ коротковолосого и пухлого Джисона; мальчика со всегда надутыми, словно специально, щеками и инфантильной верой в лучшее взрослое будущее. Которое, конечно, не наступило. За этот образ Джисон — он так думает — отчаянно хватается, чтобы остаться в том здравом и холодном сознании, к которому он привык. Но пальцами впивается не в собственное отражение, не в давно убитые временем воспоминания, а в некачественную кожу куртки на чужом теле и в запах вишнёвых, таких приторно сладких сигарет. Минхо, как его и просили, не разгоняется до высокой скорости, едет непростительно медленно для байкера, привыкшего к трассе и быстрым скачкам адреналина. Но он чувствует, как сильно к нему липнет Джисон и как тот ни на секунду себя не отпускает. А хотелось бы… скорость всегда открывает окружающее пространство с другой стороны. Но байк, стресс и запуганный своими же принципами Джисон — не его идея свидания. Поэтому, сворачивая в светлый переулок, Минхо замедляется, а Джисон наконец размыкает глаза. Дышать пытается через нос, но получается только судорожно хвататься за сердце, чтобы быть уверенным — оно всё ещё под ребрами. Джисон не размыкает пальцев с чужого торса не через минуту, не через две и даже не через пять. Осторожно прислушивается к ощущениями — всё же, как никак, но переступил через свой страх. А спрашивается, зачем? Зачем согласился сесть на кожу сиденья? Зачем вообще ответил Минхо, когда он впервые написал, а потом и позвонил? Зачем он позволил этому повториться из раза в раз. Только на седьмой, долгой, но нужно минуте Джисон понимает, что вопросы задаёт не верные. Не зачем. А почему. И сердце больно ударяется о ребра, возвращая Джисона в реальность. — Всё хорошо? — Минхо оглаживает голой ладонью (раньше ее облепляла перчатка) Джисоновы побелевшие костяшки. Тонкие полумесяцы так и остались от чужих ногтей на куртке, но в сердце Минхо куда больше следов от этой поездки. — Да… — Джисон прочищает горло, тихонько снимая шлем и отдавая его в руки парня, — куда мы приехали? Вокруг тусклые, совсем не цветные и яркие вывески, которые можно было бы рассчитывать увидеть на свидании. Не играет музыка, не орут подростки, разбрасываясь дешёвыми билетами на такой же дешёвый и низко рейтинговый ужастик. Не пахнет вином, ни даже соджу. Только по перепонкам мажет собачий лай, а по сердцу, замявшийся вид Минхо. — На самом деле, я тоже не профи в свиданиях. Я всегда пытался придумать для людей, которые мне нравились что-то крутое и веселое: им нравилось кататься на моем байке и, по большей части, целоваться на закате. Я мог бы тебя туда отвезти, — свое сердце Джисон словно держит в ладони, так сильно оно бьется о ребра, оставляя свой след на тяжело вздымающейся груди. Минхо разворачивает голову чуть в сторону: выбеленные пряди липнут к острой скуле, а кадык непроизвольно поднимается и опускается — сглатывает, настраивается. И непонятно ведь, почему волнуется: Джисон вообще нормальное свидание не устроил. Завалился в своем привычном побитом состоянии в чужую квартиру и даже ничего не объяснил — да и не спросили. Минхо все же тихо продолжает: — Но подумал, что с тобой так не хочу. И не знаю почему, ведь… ведь мы будто на разных берегах, по разные стороны шахматной доски и у меня много вопросов, на которые я будто и не хочу знать ответ. Минхо смотрит теперь прямо, высекая на Джисоновых глазах кусочек своего доверия — ведь Джисон этого доверия никогда не будет достоин. И от этого у Хана начинает зудеть шрам, а поднять руку мешает только стойкое ощущение, что ему этого сейчас сделать не позволят. — Это глупо, да? — Минхо мнется на месте, полностью снимая перчатки и запихивая их в нагрудные карманы. — Нет, продолжай. И ведь продолжает. — Это не место для свиданий, но оно мне нравится. Я сюда прихожу, когда мне тревожно или был плохой заезд. На самом деле, и когда мне хорошо — тоже. Знаешь, я когда-то мечтал стать ветеринаром… — и последнее вываливает так, словно Джисон и правда это знает. И знает ведь, много чего знает, но ничего дельного. — Это ветеринарная клиника моего друга: у меня есть даже ключи. Я давно сюда не приходил, а здесь есть те, кто меня всегда ждёт. — Хорошо иметь место, где тебя всегда ждут. Даже если это не люди. У Джисона вот, даже людей нет. — Так что, зайдешь со мной? — Минхо поднимает палец, на котором болтается ключ с поблескивающим брелоком в форме лапки. — А это не слишком лично? Все же… — Нет. Это место принимает всех потерянных и сломленных животных, — Минхо лукаво улыбается, щуря свои кошачьи глаза. Песочная радужка поблескивает в свете загоревшегося фонаря, а Джисон зачарован. Так глупо и нелепо. Совсем не по-взрослому. И не хочется язвить, что Джисона сейчас таким прямым текстом назвали зверьком. Потому что он правда потерянный, побитый, но с ошибкой лишь в одном: несломленный, потому что всё ещё жив.

***

Над головой стрекочет белая и яркая лампа, освещая тусклый коридор. Пахнет хлоркой и спиртом и совсем чуть-чуть кормом для животных. На удивление здесь тихо и спокойно, но это до того момента, пока они не заходят в комнату более теплую, где жёлтым пятном разливается свет от огоньков и бумажных торшеров. Под ногами скапливаются клубы шерсти, просто чудо какое-то, эти коты. Минхо усмехается и рассматривает ошарашенного Джисона, подхватывая на руки белого пушистика. — А разве их так можно оставлять одних? — Джисон плюхается под стенку, прямо на задницу, не заботясь о том, что спортивки на нем черные, а шерсть уже засела в носовой перегородке и горле. — Мы их обычно так не оставляем, конечно, но я сказал Сынмину, что приду. Должна же быть какая-то романтика в этом свидании, — Минхо усмехается, присаживаясь рядом с Джисоном и поглаживая посапывающую кошку на своем плече. И здесь сейчас так спокойно, что Джисон забывает то липкое и мерзкое чувство страха и паники, когда он хватался за чужой торс и с остервенелым желанием думал спрыгнуть с байка на ходу, лишь бы перестать ощущать то, что так долго пытался забыть. Минхо даже не представляет, какую власть имеет сейчас над Джисоном, а если да, то глупец, что не пользуется. Такого случая больше уже может не быть. — Это лучше, чем то, что устроил тебе я… — Джисон усмехается, закидывая голову назад и подпирая ею покрашенную в какой-то персиковый цвет стену. — Могу спросить? Это может показаться личным… — Минхо полностью разворачивает голову к Джисону, чтобы видеть, чувствовать и слышать. Слышать чужое дыхание, видеть чувства в глазах и чувствовать присутствие, даже не физическое, а духовное. — Попробуй. И Минхо попробует, не зная, за что именно ухватиться. Потому что, как оказалось, вопросов слишком много. — Почему так не любишь байки и байкеров? — Джисон закатывает глаза. В шутку, конечно, но получает за это слабый удар по плечу. — Эй, я серьезно вообще-то. — Не не люблю. Боюсь. И Джисон смотрит в ответ, так пристально и холодно, Минхо бы сказал, что даже отчужденно, что от глубины его черных линз, впитывающих Ли без остатка, сложно не повязнуть. — Ох, не стоило. — Нет, на свиданиях, вроде как, принято рассказывать о себе, — Джисон смыкает ноющие веки, зарываясь пятерней в пушистое создание на коленях. Минхо выбрал очень удачное место для таких разговоров. — Мой отец был конченным. Он был военным и воспитание у меня было тоже такое: строгое, холодное, как по уставу. А я таким не был. Я был тем мальчиком, который любил мамину ласку и вкусно покушать. И такого как я, как правило, нужно было перевоспитывать. Я хотел рисовать и играть на гитаре, а отец хотел, чтобы я умел драться, пробегал без отдышки стометровку и поступил, как он, в военное училище, — Джисон говорит спокойно, его голос не дрожит и не спотыкается, как раньше на тех воспоминаниях, которые были высечены болью. Спину больше не жжет фантомным ощущением удара отцовского армейского ремня. Только в жилках ненависть. И больше к себе, потому что в конечном счёте, под отца прогнулся. — Одним из наказаний была скорость. Не знаю почему, но с детства не люблю машины. Мама мне по секрету говорила, что совсем маленьким я громко плакал, стоило нам сесть в машину. А потом долго отходил. Поэтому наказание было действенным, пусть как наказание я это не принимал, только как пытку. Он разгонялся до 180 км/ч, говорил, что въедет в дерево или свернёт в обрыв, если я не признаю свою вину. Часто я виноват не был. А если и был, то это вина была не моя, а только убеждений отца. А потом он меня учил водить. Думаю не стоит вдаваться в подробности, что не вышло. — Мне очень жаль… Ты не должен был сейчас садиться со мной на байк, — Джисон вздрагивает, когда ощущает на своей ладони постороннее тепло. Его давно так никто не касался: с чувством, таким чистым и невинным. — Нет. Надо переступать через свои страхи, но байкеров я просто не люблю. Всегда это какие-то мудаки, — и улыбается. Так широко и спокойно, словно не пережил сейчас свое детство снова, словно не испытал ту боль, которую вкладывали в него с самого зачатия. А Минхо не продолжает, даже не отнекивается о мудаках и не спрашивает ни о чем больше. Хотя хочется. Очень. — Моя очередь. — М? — Минхо хлопает пушистыми ресницами, забывает совсем про свою руку, даже с самого начала не замечает, что с его пальцами начинают нагло играться. — Вопрос за вопрос. Ответ на ответ, — поясняет Джисон и сразу ловит кивание в знак согласия с другой стороны. Они затеяли очень опасную игру. — Что это за девушка на фотографии у тебя дома? Спрашивает прямо и резко, не заботясь о том, что это может быть личное. Минхо сейчас, наверное, что угодно Джисону расскажет, даже если тот напрямую спросит, зачем он вставляет им с Чаном палки в колеса. Эта проблема разрастается кустом терновника все быстрее каждый день, когда сердце Джисона начинает ощущать непозволительные чувства. — Ох, ты наблюдательный… — И Минхо лучше не знать насколько Джисон таков. — Это… даже не знаю как объяснить. Джиу, она мне как сестра. Но это просто девочка, которая в одно время чуть полностью не сломалась. Один мудак хорошо поиграл над ее нервами, и так вышло, что я вовремя оказался рядом. Помог ей, она долго жила у меня: у нее почти никого нет. Мама только, но она болеет, — Минхо в отличие от Джисона кусает губы, сильнее стискивая пальцы в чужой ладони. Нервничает. Переживает те ощущение, как впервые — все ещё те шрамы не заросли. Джисон знает — это долгий процесс. И торопить его лучше не стоит. — Так вышло, что я тоже знал этого мудака и даже чувствовал вину за то, что его знаю. Он очень… очень опасный тип, и я не представляю, как она с ним связалась. Но так вышло, и это только ее жизнь и судьба. Но сейчас всё хорошо, мы очень близки — она всё, что у меня есть. — Ты очень милосердный, Минхо. Таким опасно быть в наше время. И Минхо смущается, тяжело выдыхая через нос. Он долго смотрит в стену перед собой, Джисону даже начинает казаться, что перед ним красивая, древнегреческая статуя. Но это всего лишь Минхо. Очень чуткий. И тяжело представить, как он ворует импортный алкоголь и калечит их с Чаном людей. — Я ещё кое-что хочу тебе показать. Не очень приятное, но важное для меня и для этого места. Белый коридор снова эхом шагов отпечатывается на подкорке сознания, только теперь в Джисоновой ладони чужая, мягкая, такая неизвестная и до удушения странная — так не должно быть, не должен он сплетать пальцы крепче, не должен он давать себя водить по непонятным местам, не должен он так открыто доверять и вкладывать в чужую ладонь душу. Не должен. И впервые делают то, что хочет. И даже не Джисон — а сердце, — а в том отделе с желаниями не спорят. И Джисон все задаётся вопросом: почему? Почему Минхо? Назло Чану? Назло самому себе? Назло, может, отцу? Он это бы точно не одобрил. А может, Минхо не виноват, может камеры слепы, а люди глупы? Джисон хватается за единственную надежду — Ёнбок, вверяя непростительное доверие и подставляя спину под скальпель. А Джисон оголенный нерв, неумелый взмах, осечка — смерть. Кто-то из них в конце концов уйдет: в Ад или под землю — одно и тоже, но если это будет Минхо. Джисон уйдет следом. Дверь тихим скрипом скользит по полу. Минхо тут же клацает включателем, и свет сыпется с люстр. Он не такой яркий, как в коридоре, не такой теплый как в кошачьей гостиной: он болезненно сдавливающий наждачные веки; именно такой свет сопровождает смерть. Минхо отцепляет себя от Джисона, путаясь в его пальцах словно в проводках. Разворачивается, подцепляя маску и всовывая другую в руки Джисона. — Меры предосторожности. Животные тоже чувствительны к микробам, — поясняет, скрывая опущенные уголки губ под тканью. Минхо расслаблен, двигается умело, огибая столы, углы, не цепляется как Джисон за торчащую лампу, не осматривает каждый угол, у него не спирает дыхание, когда следующая дверь отворяется с ещё большим скрипом, и в их тела впиваются широкие, острозубые пасти маленьких коробов-камер. — Это больные коты, кошки, котята. В самом конце те, кто в критическом положении, к ним можно зайти через дверь с другой стороны, поэтому мы туда доходить не будем — им нужен покой, а зрелище так себе, — Минхо склоняет голову, останавливаясь напротив одной из камер и протягивая к ней ладонь. Он не касается стекла, только машет своей маленькой изящной ручкой, проснувшемуся коту. Он рыжей мордочкой тычется в запотевшее тут же стекло, но не издает ни звука. Словно смирился с тем, что человеческой ласки нет. У Джисона сжимается то, что давно не сжималось — и имя этому — сердце. — Их можно вылечить? — Джисон спрашивает с наивной надеждой, словно протягивая все деньги, которые у него есть. Минхо это забавляет. — Конечно, но не всех. Как бы это ужасно не звучало, но спасти всех мы не можем. Многие говорят, что усыпление — это бездушная смерть, но человек такое ужасное существо, что не поймет боли, пока она не настигнет его. Здесь дают этим животным всё, что могут, чтобы их оставшаяся жизнь была спокойной. Возможно, не самой счастливой, но спокойной, — Минхо опускается на корточки, всматриваясь в свернувшегося котенка. — Это Рим, он здесь уже месяц. Но долгие два провел в самом конце. Сынмин говорил, что не выживет, а он выжил. — Что с ним случилось? — Джисон усаживается рядом, ощущая внутри дыру, которую никак не может перекрыть, а потому двигается ближе к Минхо. Плечом к плечу теплее. — Какие-то ублюдки закидали его камнями и побили тонкими тросточками. Рассекли почти всё тело, — Минхо видит шевеление в маленькой камере и тихо постукивает по стеклу. И Джисон замирает: словно не маленький котёнок там, в этой клетке, а он сам. — И он слеп на один глаз. Там рубец на верхнем веке, останется шрам, вытянется скорее всего, но, может, шерстью зарастет. Сынмин долго с ним мучался. Джисон сглатывает, всматриваясь в блестящий черный глаз, а другой — полностью серый, только маленькое темное вкрапления посередине. В нем раньше была жизнь. Шрам Джисона зудит, и он не может сдержать себя в руках и не потереть его. Это не остаётся незамеченным, поскольку стекло камеры отражает его, но Минхо молчит. Молчит долго, пока Джисон сам не опускает руку на стекло и не вздыхает. — Люди — ублюдки, — он оттягивает волосы у корней. Всё же, он точно такой же ублюдок. — Я тебя загрузил, — Минхо укладывает ладонь на чужое плечо, слегка массируя его и отдавая своё тепло. А Джисон готов протестовать, потому что Минхо сводил его на лучшее свидание в жизни: вроде как, первое. — Как насчет кофе и чего-то до скрежета сладкого на зубах? Я угощаю. — А я буду не против.

***

Луна тонким серпом рассекает облако на две части. По пальцам струиться едкий дым, пусть и с ванильным привкусом вишни. У Минхо грешно блестят губы. У Джисон усталость. — Я могу позвонить кому-то из ребят, они заберут байк. Пройдёмся… Джисон хотел бы возразить, снова показывать свою слабость не хочет, но в пальцах дрожь и удушливое осознание — слабость он покажет так или иначе. — Было бы неплохо. Мысли убегают в другую сторону, как только Минхо отходит, приложив телефон к уху. И вот его, такого внимательного и чуткого, милосердного к чужим жизням, красивого и слишком правильного, Джисон должен уничтожить. Скоро стартует план поставок в Италию , какой-то месяц и Чан наконец-то сможет поспать, впервые за десять лет труда. Но на сетчатке левого глаза отпечаталась угловатая усмешка, которую хотелось бы Джисону давно стереть, — и это не усмешка этого Ли Минхо, который сейчас, кивая чему-то головой, размеренно шагает к Джисону. Бычок летит в мусорный бак, а Джисон упирается плотнее к стене в надежде, что это ему поможет не упасть от усталости. А Минхо улыбается. И пока он это так открыто делает, Джисон находит в себе силы стоять. — Пошли? — Минхо протягивает ладонь, она теперь холодная, пропахшая сигаретным дымом и недорогим кофе из единственного ларька, работавшего в поздний час поблизости. Но Джисону спокойно. И становится ещё легче, когда он наконец-то может отдать хоть кому-то часть своего тепла. Минхо направляется по чёткому маршруту прямо в сторону дома Джисона, размеренным и тихим шагом они довольно быстро пересекают переходы, обтирают плечами переулки, пока под ногами хлюпают ещё не высохшие лужи. И до дома они доходят непростительно быстро, и Джисон готов уже попросить Минхо остаться, выделить ему кровать и свое белье, но видит как тот, закусив губу, поглядывает на время и всё становится на свои места: Минхо есть к кому возвращаться. А Джисону нет. — Спасибо за вечер. Это было мое лучшее свидание, — Джисон отцепляет руку, засовывая ладонь в карман. Минхо хмурится, его белые пряди путаются между собой, и Джисон только сейчас замечает, что корни у него уже отросли — тонкая черная полоска блестит под светом подъездной лампы. Минхо топчется, отпускает пожеванную губу, и тянется к чужой, спрятанной в карман ладони. — Как ты думаешь, можно ли целоваться на первом свидании? Нервничает. И Джисон тоже. Как подростки, впервые испытавшие симпатию, а следом за ней это громкое «ты мне нравишься». И так это глупо, что Джисон искреннее улыбается, вздергивая подбородок. — На первом — нет, — и врёт же, никому это не мешает. Особенно когда живёшь всё время по правилу быстрого удовольствия. — Но на втором да. — Чисто теоретически… И Джисон срывается первый. Ну, как срывается. Осторожно клюёт Минхо в уголок губ, не позволяет лишнего, не выпускает руки, просто остаётся прижатой птицей к его груди и носу. Но чувствует шевеление, будто сердце перекладывают из ладони в ладонь. Играются. Изводят. Минхо размыкает губы, Джисон наконец-то чувствует этот вкус вишни: слабый, не такой каким он себе представлял, но целует чуть глубже, оттягивая его нижнюю губу и пробуя верхнюю, все время так грешно его соблазняющую. И в этом скрытом ночном поцелуе нет ничего пошлого, нет намека на продолжение, нет того, что Джисон всегда брал и требовал от других — в нем простая благодарность, чуть-чуть горечи и неозвученных вопросов. Губы жжет. Уши Минхо мило алеют, а Джисон позволяет себе уткнуться лбом в его плечо. — Спасибо, Хо. По загривку ползет потеплевшая рука, Минхо играется с завитками, слегка их оттягивая. И Джисон решает, что стричься не будет, если после каждой их встречи Минхо будет укладывать свою ладонь на его лицо, а потом на волосы, — это вроде бы, проявление любви.

***

Минхо докуривает сигарету, втаптывая окурок в лужу асфальта, и звякает связкой ключей. Ночь была приятной. Особенно этот обжигающий поцелуй, который липким ожогом остался в уголке губ и на сердце. Пришлось повозиться ещё с некоторыми делами, после прощания с Джисоном. Они молча разошлись, улыбнулись напоследок и скрылись каждый за своим поворотом. Успокаивали сердца как могли. Потому что Минхо знает — Джисон ему не пара. В Джисоне слишком много лжи. Тогда почему в этот вечер он был так искренен? Открыл свой шрам, запечатал только зрачки под черной пленкой искусственных глаз. Но открыл сердце и душу. А если бы Минхо ударил? Как бы отреагировал Джисон? Минхо сбрасывает с себя мысли, пытаясь вставить ключ в замочную скважину. Хочет достать телефон, чтобы посветить фонариком, но он вибрирует в руках, а на дисплее всплывает сообщение. Минхо только дергает уголок губ вверх, как строчки впиваются в тело, а ключ, вконец, выпадает из рук. Короткая надпись, отправитель «Неизвестен», а по пятам все ещё идёт его прошлое, которое невозможно убить. «Признайся».

И это будет не признание в любви.