Джейн... Дуглас?

Чонгук приходит в себя спустя четыре дня. Пробуждение выходит тяжелым, голова разрывается от боли, горло горит от сухости, желудок сводит, а член болит так, будто он трахался каждую секунду этих гребаных дней, не останавливаясь. То, что так и было, он понимает сразу же, стоит повернуть голову и увидеть спящего Чимина. Растрепанного, немытого, перемазанного спермой. Омега целиком покрыт кончой, под которой скрываются багровые разводы. Чонгук опускает глаза, утыкаясь прямо в распухшую киску, из которой так же течет. В груди зарождается вой, но он себя сдерживает. Сдерживает, хотя хочет сравнять этот сраный особняк с землей. Какого хера Чимин здесь забыл? Чонгук подается вперед, проверяя омежью шею. Слава богам, метки нет. Принюхивается, но течкой тоже не пахнет. Значит, не понес. Два плюса против одного, но крайне жирного минуса. Он трахнул хозяйского сыночка, лишив его девственности. Какие последствия ему придется нести за это? Чонгук не знает, лишь злится на Чимина. Они в его спальне, он точно запирался и выкидывал ключ, а дверь все еще на месте. Значит, Чимин пришел сам. Значит, на член к нему тоже прыгнул сам. Как всегда, не послушался его. Как всегда подставил. Ебаный разбалованный мажор. Чонгук бьет кулаком по постели, тут же срываясь в душевую. Поскорее смыть с себя омегу. Скрыть все, что тут было. Хотя какой толк? Весь особняк явно в курсе. И если за свою команду Чонгук ручается, то два других омеги… Он отлично знает, как хорошо работает шпионская сеть из обслуживающего персонала. И как скрупулезно они собирают секретики, чтобы продавать их тем, кто больше заплатит. Чонгуку остается лишь молиться, чтобы все обошлось. То, что Чимин проснулся, он понимает еще в душе. Феромон колышется и его отголоски доносятся даже сюда. Чонгук не хочет разговаривать, не хочет смотреть в глаза подчиненным и разбираться с последствиями, но это необходимо. Приходится отогнать от себя внезапную вспышку инфантилизма и, быстро закончив с водными процедурами, все же выйти в комнату, где его уже ждет проснувшийся омега. *** Все эти дни Чимин проводит исключительно на члене альфы. Он не отпускает его от себя ни на шаг, и Чимин даже не предпринимает попыток это исправить, потому что у него нет сил даже просто встать с кровати. В последние дни, когда вспышки гона становятся реже, Чимин проваливается в забытье. Каждую свободную минуту он спит, и сейчас, когда рядом пропадает горячее тело, окольцовывающее и наполняющее его даже во сне, Чимин нехотя просыпается, шаря рукой по постели. — Чонгук? — тихо зовет омега, привстав в постели. Он трет слипающиеся глаза и падает обратно от бессилия. Омега голоден, слаб и хочет помыться. Чимин понимает, что что-то изменилось, когда альфа показывается из душевой. По стихшему аромату феромонов он так же понимает, что гон закончился, но… Что значит этот испепеляющий взгляд? И почему от Чонгука пахнет злостью и недовольством? Что Чимин успел сделать, если еще вчера было хорошо? — Тебе… Уже лучше? — опасливо спрашивает омега, натягивая одеяло на обнаженную грудь. — Как ты здесь оказался? — Чонгук кидает полотенце на спинку кровати, разворачиваясь к омеге спиной, пока идет к комоду за нижним бельем. — Кто тебя впустил? Чимин сглатывает, хмурясь. У него что, отшибло память? — Ты меня позвал, — омега двигается к краю кровати, вспоминая тот злополучный вечер. — Я хотел узнать, как ты себя чувствуешь. Тебе было плохо. — Я не мог тебя позвать, — Чонгук зло скалится, натягивая свежие боксеры. — Я запер дверь изнутри и избавился от ключа. Она на месте, а следовательно, спальню я не покидал. — Что за херня, Чимин? — резко разворачиваясь он повышает тон. — Я же тебе говорил много раз, что не хочу видеть тебя здесь в гон, ты тупой? Глаза омеги широко распахиваются, как и рот, будто он рыба, и его выбросили погибать на сушу. — Ты звал меня, чертов придурок! — рычит громко омега, с трудом проглатывая толстый ком обиды в горле. — Память отшибло?! — Глупое ты создание! — Чонгук рычит, отшвыривая одеяло в сторону, и одним движением подтягивает Чимина к себе. — Тебя звал не я, а волк, совсем тупой? Нахуя приперся, если я четко тебе сказал, не делать этого? Почему просто нельзя было оставить меня в покое?! — он практически переходит на крик, встряхивая нежное тело и краем сознания замечая, что то стало легче. Кажется, Чимин больше не такой округлый и мягкий, как раньше. Чертов волк, не умеющий заботиться об омегах! Чимин чувствует, как в носу и глазах начинает щипать, а сердце заходится дробью скорых ударов, как если бы на него нападали. Чонгук на него нападает. Альфа, который еще вчера целовал его в губы, снова покрывает оскорблениями и орет, будто сошел с ума. Чимин упирается ослабшими руками в чужие плечи, не в силах вынести подобного унижения. Омега в груди скулит побитой собакой. Альфа использовал ее, а теперь собирается выбросить. Впрочем, так было всегда. Глупо было надеяться, что что-то изменится. Чонгук понятия не имеет о том, что такое чувства, и плевать он хотел на омежьи. Чимин сам виноват. — Отпусти меня, — просит Чимин, не глядя альфе в лицо. — Катись, — зло сплевывая прямо на обмазанное спермой бедро Чонгук бросает омегу на кровать, топая к шкафу. Как же его все заебало, угораздило же связаться с глупым ребенком, черт его дери. Чимин шмыгает носом и подбирает с пола первую попавшуюся вещь, не заботясь, кому она принадлежит. Укутавшись в темную ткань, омега тихо уходит, хотя желание хлопнуть дверью буквально разрывает его. Но у него нет сил ни на что. Ни на что, кроме как запереться в комнате и разрыдаться в голос от несправедливости происходящего. Нужно было ехать домой. Нужно было сделать это сразу, а не дожидаться того, как им попользуются и выбросят. Чимин сидит на полу возле кровати и теряет счет времени, приходя в себя только тогда, когда за окном темнеет. Он еле как поднимается с пола и идет в ванную, чтобы обмыться и лечь в постель. Ни одно масло, ни одно мыло не может вывести из него стойкий аромат альфы. От этого становится еще хуже, и уже лежа в кровати Чимин снова засыпает в слезах.

***

Идя по особняку Чонгук старательно игнорирует альфьи взгляды и тихие перешептывания. Конечно же, ему не удалось смыть с себя омежий феромон, и теперь каждый обитатель дома лично убеждается в том, с кем их босс провел свой гон. Какой позор. Чонгука трясет от собственного непрофессионализма. Как вообще он позволил этому случиться? Идиот. Очевидно было, что Чимин, как обычно, насрет на его приказ и припрется, лишь бы заполучить член в киску. Глупый омега. Нужно было свалить в деревню и провести гон в отеле, теперь же… Он утопает в злости на самого себя и на Чимина, когда требует у хихикающего Джина еду и вызывает Хосока, чтоб тот доложил обо всем происходящем за время его отсутствия. Тот пытается пошутить, намекнуть на гон и секс с Чимином, но Чонгук одним взглядом осаждает его и разгоняет всех присутствующих. Ему не до смеха и уж тем более не до объяснений. Чонгук быстро ставит всех на место и шепотки смолкают. Он возвращается в строй за один день, и к вечеру уже в курсе происходящего, вновь забрав командование себе. Мысли о Чимине старательно отгоняются прочь, как и навязчивые вопросы Хосока. Хотя это скорее попытки их задать, но Чонгук пресекает и их. Проходит день. Два. Чимина он так и не видит, но по укоризненным взглядом омег понимает, что тот явно не в порядке. Несколько раз Чонгук порывается пойти поговорить, но останавливает себя. Чимину были даны четкие инструкции и он их проигнорировал. Чонгук не может так просто спустить это с тормозов. Поэтому он ждет, когда омега самостоятельно выползет из спальни, а в его отсутствие успевает через Хосока и Богома передать Джину и Тэхену, что если до ушей родителей Пак что-то дойдет, сами омеги получат обвинения в соблазнении охранников, находящихся при исполнении. Чонгук понимает, что поступает как мудак, но пустить на самотек просто не может. Не в его правилах позволять проблемам жить своей жизнью. И не так важны методы их решения. Важен лишь конечный результат. И он будет таким, как нужно самому Чонгуку. Точка.

***

Когда всем становится известно, что глава охранного агентства снова в строю, Тэхен первым делом идет к Чимину. И у того совершенно нет настроения на то, чтобы делиться своим первым опытом, в который его чуть не порвали, грязно использовали и выбросили, точно прокаженного щенка за порог. Чимин, проспав до обеда, не открывает Тэхену и просит его уйти. Несмотря на то, как он сильно похудел за эту почти неделю, Чимин не торопится спускаться в столовую. Он рассматривает огромное количество синяков, засосов и укусов по всему телу, которые невозможно скрыть даже одеждой, и каждую ссадину осторожно мажет мазью, нанося ее так же на натруженную за столько времени киску. Голод притупляется, пока омега отдыхает в кровати и думает о том, что со всем этим делать дальше. Он не хочет здесь находиться. Фамильное поместье, переполненное в былые времена любовью и радостью, давит на него серыми стенами. Все хорошее, что можно было сохранить, перечеркивает Чонгук своим свинским отношением. Разве Чимин виноват, что влюбился? Наверное, да. Не иди он на поводу своих чувств, ничего из этого не приключилось бы. Он бы не познал мужчину по-настоящему, не лег бы с ним в постель и не позволил ему вытирать об себя ноги. К вечеру, когда в голове немного проясняется, Чимин перетаскивает ноутбук в постель, чтобы заняться работой, ради которой он сюда и приехал. Ближе к ночи, когда Чимину удается отвлечься от реального мира романом, а в текстовом файле прибавляется приличное количество абзацев, он решает, что неплохо было бы перекусить. Наверняка Джин и Тэхен заняты своими альфами, а все остальные работают или спят по комнатам. Свет уже не горит, поэтому Чимин одевается в вязаный кардиган и максимально закрывающую фигуру одежду, чтобы не было видно меток и его исхудалости за время вынужденной голодовки. Чимин тихонько крадется на кухню, но еда не вызывает былого аппетита. Кусок в горло не лезет, и он хочет развернуться и уйти обратно, но понимает, что телу нужна еда. Поэтому он ищет маленькую кастрюльку, чтобы сварить легкий куриный бульон, которым его всегда поила во время болезней матушка. Чимин впервые за время пребывания в особняке думает о том, как соскучился по родным и хочет домой. Какими бы они не были, они его любят. А в этом особняке он одинок, как никогда. Одинок, но все же не один. — Чимин? — Тэхен, скучающий без члена вновь занятого делами Богома, замечает свет в кухне и спешит проверить, находя там исхудавшего омегу. — Что ты здесь делаешь? — он подлетает к сгорбленному тельцу и разворачивает лицом к себе. — Малыш, ты как? — Все в порядке, — Чимин убирает от себя настойчивые руки омеги, делая шаг в сторону. Конечно, он не в порядке. Полнейшем. Но последнее, что ему хочется — это вспоминать ублюдка Чонгука, из-за которого все его достоинство и честь валяются растоптанными где-то под берцами альфы. Он должен был послушать Тэхена и Джина и никуда не идти. Но не потому, что Чонгук так хотел. А потому что он не заслужил того, чтобы Чимин тянулся к нему. — Я же вижу, что нет, — Тэхен следует за ним, обхватывая запястья и заставляет посмотреть себе в лицо. — Что случилось, малыш? Чонгук тебя обидел? — Я не хочу о нем разговаривать, — отрезает тут же Чимин, и он не лжет. Омега хочет стереть себе память, лишь бы не вспоминать этого заносчивого альфу и забыть о его существовании раз и навсегда. Чимин отнимает руку и переключает все внимание на плиту, где греется куриный бульон. Он пришел сюда перекусить и снова спрятаться в комнате, а не трепаться о том, как ужасен был его первый раз. — Ладно… — Тэхен, понимая, что лучше и правда не вмешиваться, переключается на состояние Чимина. — Я могу чем-то помочь? Может, купить что-нибудь в аптеке? Или попросить Джина что-то приготовить? Что нам для тебя сделать, золотко? — Ничего не нужно, — тут же обрывает его Чимин, методично помешивая бульон, находя в замысловатом движении ложки свое успокоение. Он не сразу задумывается о том, что ведет себя грубо, поэтому добавляет следом, — Спасибо. — Золотце, — Тэхен тянется вперед, нежно оглаживая чужое напряженное предплечье. — Я не заставляю тебя ничего рассказывать, это твое право, но ты сильно похудел и выглядишь неважно. Это не дело, давай исправлять. Физическая ласка, как ни странно, работает лучше, чем если бы он сел вываливать Тэхену рассказ о произошедшем. Плечи Чимина расслабляются, а из спины испаряется вбитый туда штырь напряжения. — Вот, я этим и занимаюсь, — он кивает на кастрюльку, подмечая, что пора выключить огонь. — Не то чтобы в бульоне было много калорий, — хмыкая, Тэхен прослеживает направление чужого взгляда и самостоятельно выключает огонь. — Хочешь сэндвичи с лососем? — Нет, хочу мяса, — сдается Чимин и отходит к столу, освобождая Тэхену место за плитой. Он понятия не имеет, что Джин готовил днем, но надеется, что для него отыщется что-то съестное. Внезапно окутавший аромат бульона вызывает громкое урчание в животе и утерянное за несколько дней чувство голода. — Как насчет стейков с говядиной? Осталось несколько кусков, сейчас быстро пожарю, — довольно смеясь, Тэхен вмиг оказывается у холодильника, открывая морозильный отсек и доставая совсем недавно убранные туда пакеты. Он выкладывает мясо на разделочную доску, посыпает специями и оставляет на минуту пропитаться, пока аккуратно сдвигает с плиты кастрюльку и водружает на ее место сковородку. — Как твоя книга, малыш? — Все отлично, — Чимин сидит за столом, подперев голову, наблюдая за тем, как Тэхен умело орудует на кухне. С книгой, как ни странно, все просто превосходно. Опыт, полученный сбитыми шишками в собственной жизни, устранил ту самую стену, из-за которой Чимин не мог разглядеть ни сюжета, ни развития. И теперь все слова льются из него, как по маслу. — Ну и славненько, — напевая себе под нос, Тэхен переворачивает стейки, внимательно следя, чтобы не пережарить. — А на сегодня какие планы? Не хочешь завалиться с вином и фильмом, м? Чимин тяжело вздыхает. Кроме как работать, у него нет никаких больше целей пребывания здесь. Больше точно никаких. Если раньше он был погружен в свои новоиспеченные чувства к альфе, то сейчас эти же самые чувства убивают напрочь сами себя. — Да, можно. — Ну и отлично, — довольно улыбаясь, Тэхен плюхает оба куска на тарелку и придвигает к своему любимому птенчику. — Кушай, сладкий, а я пока сбегаю позову Джина. Чимин кивает и тут же набрасывается на еду как с голодного края. Он уничтожает ее махом, и наконец-то чувствует себя не таким ничтожеством, как все те дни после бессонных ночей с Чонгуком.

***

Чонгук злится. Нет, Чонгук в ярости. Из комнаты напротив вновь раздается веселое щебетание и громкая музыка, пока он, черт возьми, пытается уснуть. Время давно перевалило за полночь, он еле еле восстановил режим после всех этих кувырканий, а теперь снова вынужден мириться с омежьими заскоками, угрожающими его расписанию? Чонгук это ненавидит, но сделать ничего не может. Пока нет. Пока он точно не готов встречаться с Чимином после всего, что было, поэтому выбирает может и трусливую, но самую спокойную тактику. Чонгук игнорирует. Омеги развлекаются до самого утра. Чимин не уверен, что не перебрал с алкоголем, но это стало лучшим решением просто отвлечься и вынырнуть из вязкого болота, в которое он проваливался только глубже с каждым днем. На утро, которое встретило его после обеда, Чимина ожидает головная боль и сушняк, но весь этот дискомфорт не сравнится с тем, какую боль доставляет дыра в груди, безжалостно оставленная Чонгуком. Чонгук бы сказал, что чувствует то же самое, но любые мысли, не касающиеся непосредственно работы, он от себя отгоняет. Злой, невыспавшийся, но вынужденный встать как обычно, он встречает Чимина перед обедом, но молча проходит мимо, садясь за уже привычное место и тут же утыкается взглядом в тарелку, начиная быстро есть в желании поскорее отсюда убраться. Находиться с Чимином в одном помещении… неприятно. И это взаимно. Все внутри Чимина клокочет от злости и ярости, когда он чует среди смешения разнообразных феромонов и запахов еды один единственный — тот, что не выходит вытравить ни из памяти, ни из сердца, ни из пропитавшейся насквозь кожи. Аромат костра пульсирует в воздухе ярче всех, и Чимин сжимает вилку до побелевших костяшек, когда краем глаза все же цепляется за надменную рожу альфы. Он бы с превеликим удовольствием вонзил эту чертову вилку Чонгуку в глаз, несколько раз прокрутил, а потом бросил ему окровавленной под ноги, но все, на что его хватает — пыхтеть себе в тарелку, стараясь не обращать внимания на то, как тело на него реагирует. Исходится рябью, трясется и тянется, будто он источник его жизнедеятельности. В висках пульсирует острая боль, и Чимин чувствует, как его начинает мутить прямо за столом. Он вспоминает, как наспех стер с себя чужие слюни в тот роковой день, как прорыдал бесчисленное количество часов, пока пытался понять, чем он заслужил столько злобы в свой адрес. Вопросы задавать он не будет. Он никогда в жизни больше не станет говорить с этим подонком. Чонгук чувствует чужую злость, но старательно ее игнорирует. Он пытается не дышать, быстро напихивая еду в рот и так же стремительно пережевывая, а когда тарелка ожидаемо пустеет, подрывается и отдает приказ остальным доесть за две минуты и собраться на заднем дворе. Чонгук зол и планирует выплеснуть это чувство в работу. А заодно нагрузить всех остальных, чтобы поменьше чесали языками и больше работали. На носу зима, дом требует полной проверки и подготовки, и именно этим он планирует заняться, пока раздражающий его омега будет подальше. Пока Чимин далеко, все хорошо. Пока его нет под носом, Чонгук может спокойно существовать. Пусть так будет и дальше.

***

Дни сменяются мутной чередой, в которой Чимин растворяет себя в работе. Ярость из-за молчания, из-за чужого гнева подпитывает его расквитаться с романом как можно скорее, стирая в голове былые установки, что мешали писательству. Каждое слово отныне напитано смыслом, каждое слово — меткая стрела, обещающая разжечь в сердцах будущих читателей огонь. Такой же яркий, как чувства Чимина, будь то любовь или ненависть. К тексту добавляется страсть, добавляются жаркие подробности, коих никогда не присутствовало ни в одном написанном им тексте. Монотонная рутина прерывается, когда телефон Чимина с самого утра разрывается от звонков тетушки Пак. — Дорогой, как ты? — щебечущий голос раздается из динамиков, заставляя его растянуться в довольной улыбке. Чимин тут же бросает свои дела и падает животом на кровать, помахивая ногами в воздухе. — Тетушка, как я рад тебя слышать! — голос сквозит искренностью. Чимин тут же вспоминает родной дом и семью, и на душе становится так тоскливо, что ему кажется, что уехать в эту глушь непонятно с кем было ошибкой. — Все хорошо, работаю вот. А у вас как дела? Надеюсь, ты звонишь не потому, что тебя заставил мой отец, чтобы выяснить что-то? Потому что я все еще на него зол. Особенно теперь, когда нанятый им Чонгук растоптал его сердце. — Что ты, дорогой, — Чимину слышно, как тетушка на том конце провода глубоко затягивается очередной слишком консервативной для современного мира сигарой. — Я всего лишь хотела узнать, во что ты будешь одет? Все-таки дресс код не самый простой, и найти тот самый идеальный рубиновый оттенок можно не у каждого дизайнера. Чимин хмурится, пытается понять, о каких рубинах идет речь, а затем едва ли не валится с кровати. Осознание бьет по голове обухом, и он зажимает переносицу пальцами, крепко жмурясь. — На самом деле, я думал, что мне что-то подберет Кивон, — Чимин бессовестно сводит все к старшему брату, который не вылезает из модных бутиков, в котором у него по несколько знакомых стилистов. — Наверняка он уже все подготовил. Чимин ощущает себя еще большим ничтожеством, чем все эти дни. Как он мог позабыть о тетушкином дне рождения? — Ох, я обязательно должна увидеть наряд заранее, ты же понимаешь? Мои племянники должны выглядеть лучше всех! — Я сфотографирую сразу же, как мы приедем, хорошо? Чимин открывает календарь на ноутбуке, с ужасом понимая, что у него осталось всего три дня на то, чтобы вернуться в город, купить любимой тетушке подарок и заставить Кивона найти ему самый лучший костюм или платье. — Нет, Чимин, я хочу видеть лично, — тетушка делает упор на последнее слово, глубоко затягиваясь. — Послезавтра я нанесу тебе визит. Жди меня на ужин, дорогой, — секунда и в трубке раздаются прерывистые гудки, оповещающие об окончании разговора. — Черт! Чимин соскакивает с кровати и едва успевает влезть в обувь. За окном темнота, дом готовится ко сну, когда Чимин подлетает к противоположной двери и со всей силы тарабанит так, будто в особняке начался пожар. — Чонгук, открывай, я знаю, что ты там! — в нетерпении кричит омега, совершенно позабыв обо всем, что между ними сейчас происходит. Чонгук подрывается с кровати как по расписанию. Чуткий военный сон привычен к любым шумовым искажениям, поэтому уже через пару секунд он оказывается в одних боксерах с распахнутой настежь дверью перед лицом перевозбужденного омеги. — Какого хуя? Чимин лишь краем глаза выцепляет обнаженное тело испещренное остатками от его собственных ласк, туго сглатывая. Он едва не хватает Чонгука за руки, чтобы вытянуть из комнаты и собственноручно усадить за руль автомобиля. В этот же миг за окном раздается громкий раскат грома, а непогода усиливается. — Мы срочно должны поехать в город. Прямо сейчас. Одевайся. — Сдурел? — Чонгук медленно моргает, успокаивая тревогу одной точно выверенной мыслью. Мысли о пожаре и прочих ЧС вылетают из головы и на их место приходит всепоглощающее раздражение. — Идите спать, господин Пак, время позднее. — Мы не можем лечь спать, нам срочно нужно ехать в город! У моей тетушки день рождения! — Чимин тяжело дышит, будто он навернул сто кругов по территории особняка. — Если вы не собираетесь меня никуда везти, я вызову такси и уеду один! Мне срочно нужно попасть в город к утру! — Что за глупости? — Чонгук открыто принюхивается, морщась от сладости чужой пыли. — Ты перепил опять или что? — Моя тетушка, как ты не понимаешь! — Чимин всплескивает руками, совершенно упустив тот момент, когда именно он стал обращаться к Чонгуку по имени. Да и какой в этом смысл? Весь дом, каждый находящийся в нем человек знает, куда запропастились начальник и юный писатель на время гона Чонгука. — У нее через три дня день рождения, я совершенно об этом забыл! Мне нужно купить подарок, и нужно купить подходящее платье, и она собирается посмотреть на него уже послезавтра! Мы срочно должны ехать! — Ясно, — Чонгук недовольно стискивает челюсть, но деваться некуда. — Выезжаем после завтрака, — и с силой захлопывает дверь прямо перед перекошенным личиком. — Но мы должны сейчас! — орет Чимин вслед, тарабаня по двери. Когда до него доходит, что открывать ему не собираются, он еще громче добавляет: — Козлина! И, пнув посильнее чужую дверь, с грохотом хлопает собственной. Стоит Чонгуку услышать ругательство и он тут же разворачивается на сто восемьдесят градусов, чтобы сначала настежь распахнуть собственную дверь, а потом уже и незакрытую чужую. — Повтори, что ты сказал?! — орет он, влетая в омежью спальню. Чимин вздрагивает, стоя у кровати с приподнятым одеялом в руках. Он, как и Чонгук, в спальной одежде — тело прикрывает лишь тонкая кремовая сорочка, практически сливающаяся с кожей, на которой заживают следы прошедшего гона альфы. Чимин щурится и стискивает в кулаках ткань. Еще неделю назад он бы вжал голову в плечи и трепетал от страха рядом с альфой, но омега в его груди, свирепая и разъяренная, напрочь вытесняет это бесполезное чувство из тела. — То, что ты слышал! — рычит омега, с силой швыряя одеяло обратно на кровать. — Самая настоящая козлина! — Да что ты говоришь, — Чонгук в ту же секунду подлетает к разъяренному омеге, чувствуя, как внутренний волк свирепеет от ярости самки. — Тебя не учили, что невежливо так разговаривать с альфами? — он хватает Чимина за запястья, валя его на кровать и нависая сверху. Тело окутывает ярость, глаза застилает красная пелена, все подавляемые эмоции разом нахлынывают на него, желая выплеснуться наружу. — Тебе ли говорить о вежливости! — Чимин дергается и рычит так громко, что грудь вибрирует от звериной злости. Пискнув, когда спина встречается с матрасом, он тут же задействует ноги, со всей силы пиная Чонгука, не заботясь, что может причинить боль или попасть туда, куда не следует. Ему кажется, что в него вселяется демон. Некогда мягкое тело обретает каменную хватку в попытке защититься, и когда Чимину с силой удается отвоевать свою руку, он без раздумий хватает альфу за волосы, от души дергая. — Не трогай меня! Не смей прикасаться, придурок! — Сука, отпусти! — Чонгук пытается высвободиться из крепкой хватки коротеньких пальчиков, параллельно с силой сжимая обнаженное бедро. Они похожи на двух неугомонных подростков, не поделивших последний кусок пиццы, но он старается об этом не думать. — Еще раз оскорбишь меня и я заткну твой поганый рот, понял меня?! Чимин дергает еще сильнее, заставив мужчину запрокинуть голову. Он старается не думать о том, как сильно ему хочется впиться зубами в эту красивую сильную шею, чтобы выдрать оттуда кусок мяса и загрызть альфу до смерти. Или зацеловать до онемения легких, чтобы погибнуть самому. Стойкий аромат вновь забивается в ноздри, а в груди пульсирующая нестихаемая боль превращается в физическую, заставляя глаза омеги налиться кровью и слезами. Он ни на секунду не прекращает рычать и пытаться вырваться, со всей дури лупася Чонгука второй освободившейся рукой по груди и плечу. — Попробуй! Что ты мне сделаешь, а, подлец?! Как ты смеешь вообще сюда приходить после того, что сделал! Подонок! — Я ничего не делал, глупое ты создание! — Чонгуку хочется взвыть от боли, пока он с силой давит на плотное бедро. — Отпусти, идиот, я тебе не омега, чтобы за волосы дергаться! — Закрой рот! — пуще прежнего гневится омега, всхлипывая, но не позволяя себе проронить ни одной слезинки. Грудь дерет, между ног снова сыро, а беспощадные руки, наносящие удары, ни капли не ослабевают. Чимина окутывает жаром крупного обнаженного тела над ним, кожа Чонгука пылает костром, и все это переносит его в те бессонные ночи, когда ему казалось, что он нужен Чонгуку. Нужен настолько, что он первым поцеловал его в губы. Одного этого воспоминания хватает для того, чтобы омега в порыве гнева наконец отпустил несчастные волосы, оглушив и себя, и Чонгука звонкой пощечиной. Чонгук резко замирает неверяще смотря в блестящие от гнева омежьи глаза. Щека горит от хлесткого удара, а вся ярость собирается в груди клокочущим узлом. — Держи свои руки при себе, омега, — хрипло говорит он, чувствуя чужой терпкий запах и ответное дерганье члена. — И не смей их распускать, — в голове гудит, а сам он ведет взглядом ниже, выхватывая пухлые невероятно красивые губы и опускаясь глазами еще ниже — туда, где быстро-быстро пульсирует ароматная жилка. Он тяжело сглатывает, облизывая вмиг пересохшие губы, и медленно моргает, не отводя взгляда от манящей его шеи. Чимин и сам замирает, когда осознает, что сделал. Но стыд и вина овладевают им лишь на мгновение — Чонгук заслужил. Как заслужил с десяток подобных пощечин, которые никогда не сравнятся с тем, что альфа натворил с сердцем влюбленного омеги. Он лежит под ним совершенно открытый — тело и душа как раскрытая книга. Цветущие феромоны совершенно не скрывают того, как омега рада быть со своим альфой. Но Чимин понимает, что он не его омега. Но ничего не может поделать с тем, как дыхание его сбивается, становится чаще и глубже, а взгляд не может оторваться от красивого лица, бронзовой кожи и капризного изгиба соблазнительных губ, в которые хочется вгрызться до крови. — Я сам решу, что мне делать со своими руками. Голос Чимина тих. Он хрипит от того, как долго омега рычал. Кажется, будто вся ярость покинула его, но это не так. Она клубится внутри новыми вихрами, не собираясь стихать. — Как обычно пользуетесь своим положением, господин Пак, — горестно хмыкая Чонгук промаргивается, пытаясь избавиться от невовремя настигнувшего его наваждения, и медленно поднимается, стараясь отойти от омеги как можно дальше. — Строите из себя невинную овечку, а сами делаете все, что вздумается, наплевав на последствия, — он презрительно кривит губы, поправляя сбившиеся пряди. Чимин тут же встает, как только появляется возможность. Дыра в груди становится еще глубже и шире, когда альфа отходит. Когда смотрит на него так. Омега поджимает губы и кулаки, глубоко выдыхая. — Я снова побью тебя, — тихо рычит Чимин, — изобью так, чтобы дошло наконец, какой ты ослепший придурок. Чимин ни за что в жизни не скажет того, что рвет его сердце и душу на клочья. Что заставило его прийти к Чонгуку в гон и почему ему так больно сейчас, когда все прекратилось. — Ослепший? — Чонгук хмыкает, складывая руки на груди. — О нет, Чимин, я отлично вижу и тебя и все твои уловки. Делаешь все, что хочешь, не думая ни о ком вокруг. Богатая эгоистичная дрянь! — он почти выплевывает эти слова, с гневом смотря на омегу напротив. И еле сдерживается, чтобы не накинуться и присвоить себе окончательно. — Пошел вон отсюда, — шипит Чимин, точно готовящаяся к нападению змея. — Проваливай и никогда больше не смей приходить в эту комнату, понял? Я не хочу ни видеть тебя, ни слышать твоего мерзкого голоса. Представить страшно, скольких еще омег ты использовал и выбросил. — О нет, — вопреки чужому практически приказу Чонгук делает несколько шагов вперед, пока вновь не возвышается над воинственным омегой. — Воспользовались как раз мной. Что, Чимин, настолько сильно хотелось поскакать на крепком члене, что наплевал на все договоренности и просто взял то, что хотел, да? — Я сказал не подходить ко мне! — орет в истерическом припадке Чимин, когда изо всех сил отталкивает от себя мужчину. Прикосновение горячих ладоней к обнаженной коже оставляет ожоги, и Чимин трясет руками, будто правда дотронулся до раскаленного металла. Он чувствует, как с каждым вдохом дышать становится тяжелее, и он захлебывается сухой истерикой, хватаясь сзади за край тумбы, чтобы попросту не упасть. Боль, распространившая по телу свои ядовитые отростки, рвет внутренности, сжимает в тисках и перемалывает кости. Чимин не может поверить в то, что влюбился в кого-то столь поверхностного и недалекого, кто не может разглядеть за его статусом, деньгами и лицом кого-то большего, чем просто очередную омегу, которых Чонгук привык видеть. Как он мог совершить такую оплошность и допустить это? — Все, чего я хотел — чтобы ты перестал мучиться, — хрипит Чимин, жадно хватая ртом воздух, пытаясь самого себя успокоить. Внезапно надобность в объяснениях просто исчезает. Чимин понимает, что не добьется от альфы ровным счетом ничего, если продолжит доказывать ему то, где и как он оступился. Единственным верным решением Чимин видит говорить о себе — то, что является истиной и настоящей правдой. — Я не мог вынести того, что ты сидишь там один, потому что… — Чимин делает паузу, крепче цепляясь за несчастную тумбу. — Потому что я влюбился в тебя. Нет более сильного разочарования, чем влюбиться в такого человека, как ты, Чонгук. Чонгук замирает, стоит ему услышать слишком опасные для их положения слова и недоверчиво щурится. Он внимательно следит за поникшим Чимином, втягивает носом загустевший феромон, чтобы убедиться, что это правда и не находит лучшего решения, чем развернуться и молча уйти. Сбежать. Дезертировать. Оказаться как можно дальше от слишком страшного признания и выкинуть его из головы, как глупый сон. Это не правда. Чимин может думать, что да, но это лишь последствия проведенного вместе гона. Обычный всплеск гормонов и не более. Чонгук убеждает себя в этом снова и снова, пока меряет спальню шагами, а после, раздраженный и обессиленный падает в постель мертвым сном. Завтра. Он подумает об этом завтра. Или послезавтра. Чонгук надеется, что никогда. Как только дверь за мужчиной закрывается, Чимин падает на колени и прячет лицо в складках покрывала, чувствуя, как монолит боли, разочарования и молчаливого отказа жмет его безжалостно к земле, лишая возможности дышать. Он не сдерживается и плачет, плачет так долго, что сам не замечает, как засыпает и в каком положении. Все, что ему известно наутро — что каждая клеточка затекшего тела пищит от боли из-за неудобной полусидячей позы. Чимин доползает до ванной и принимается собирать дорожную сумку, чтобы скорее отправиться в город.